Не время для человечности

Призрак Шекспира, начальник отдела метафорического повествования;

Мильте, горе-проводник по коридорам ада;

Безумие, персонификация мнимого состояния Второго;

Первый, архитектор метапространственной тюрьмы, лежащий в коме в одной из камер;

Пункт А, момент резкого роста энтропии;

Пункт Б, момент невозврата;

Пространство, враждебная Второму неупорядоченная пустота;

Люди, чуть более упорядоченная пустота;

Бог, враждебный Третьему объект интерпретации Людей;

Надежда/Вера, жизненно необходимый Неудачнику и Первому ресурс;

М.К.Б.Э., путеводная звезда в скоплении галактик Abell 1689, не наблюдаемая с Земли;

Прочие звезды, шляпки гвоздей в черепе Неудачника;

Автор, рекурсивная сущность, мизанабим-персонификация одного из действующих лиц.

Акт I

Место действия – Пространство

Время и условия действия, общая обстановка:

Пункт А пройден;

Расположение Пункта Б не установлено;

Финал метафорического повествования предположительно близок;

Враждебность между действующими лицами повествования почти достигла предела.

Входит Автор, открывает дверь в камеру Первого, тяжело вздыхает, закрывает дверь.

Время молча идет.

Автор смотрит в небо, пытаясь увидеть в нем М.К.Б.Э., но в очередной раз терпит фиаско.

Из-за пределов вселенной раздается хохот Демона Лапласа.

Автор садится посреди Пространства и начинает лепить из него место действия для второго акта, каждые две минуты делая перекур.

Входят Слова и Мысли с носилками, на которых лежит бездыханный Мильте, проходят мимо Автора, Автор провожает их взглядом.

Время молча идет.

Автор заканчивает работу, еще раз смотрит в небо в поисках М.К.Б.Э., затем бросает укоризненный взгляд на Бога. Бог беспомощно пожимает плечами.

Автор удаляется в раздумьях.

Акт II

Место действия – Варолиев мост Неудачника

Входит Призрак Шекспира, достает из-под плаща аэрозоль и распыляет его вокруг, удаляется.

Входит Безумие, подходит к краю моста и прыгает вниз.

Входят Второй и Третий, садятся на край моста, разматывают удочки и забрасывают их в воду.

Второй: – Вот так лучше, правда ведь?

Третий: – Нет, это избыточно. Поезд, бар и арка тоже были избыточны, кстати. Достаточно просто меня.

Второй: – Даже в самой низкопробной литературе считается дурным тоном, когда личность автора загораживает само произведение. Самое главное – это контекст, с контекстом любое нытье выглядит безобиднее. Так что если и пытаться что-то рассказать, то стоит обложить основные идеи слоями контекста.

Третий: – А что мы тогда делаем сейчас? В семнадцать тысяч символов никакой приличный контекст точно не влезет.

Второй: – Сейчас мы просто доводим до конца то, что начали, не подумав о контексте. Мы ведь терпеть не можем незавершенность, так?

Третий: – Говори за себя. Мне-то все по барабану. Ладно, с чего начнем?

Второй: – Начнем с того, что я не могу начать. Слова…

Второй поймал на лету стайку произнесенных Слов и, окинув их брезгливым взглядом, бросил в воду, на прикорм.

Второй: – …Слова бесполезны. Это убивает все. Возьмем какую угодно концепцию чего угодно: вот система взглядов на мир, включающая несколько идей, терминов и так далее, вот мир – объект приложения этой системы, а вот – колоссальная несопоставимость размеров и сложности системы и мира.

Третий: – Никто не создает всеобъемлющие концепции, каждый всего лишь пытается объяснить какую-то небольшую часть мира. Не вижу никаких противоречий.

Второй: – А зря. Как можно объяснить одно, не объясняя всего остального? Все ведь связано. Я хотел бы объяснить, почему я считаю, что все связано, но для это пришлось бы последовательно объяснять всего себя, а в это множество входит в том числе и сама необходимость объяснения, вызванная негативным опытом взаимодействия с миром без каких-либо объяснений. Демоны сплелись в клубок в дикой оргии, и разделить их невозможно.

Третий: – Что-то я не улавливаю.

Второй: – Вот видишь, я об этом и говорю. Мышление на определенном этапе становится похоже на закрытую систему, или замкнутый круг, или черную дыру. У меня нет времени и сил на попытки найти то место, где в этот круг можно проникнуть, если оно вообще существует.

Третий: – Как насчет того, чтобы игнорировать какие-то там системы и просто жить, м? Неужели так сложно?

Второй: – Хорошо, давай я тебе кратко перечислю все, что мне мешает. Все, что не вечно – не имеет смысла. Вечность и бесконечность представить мы не можем, потому что наш разум ограничен, однако он способен осознавать свою конечность, что и делает все вокруг таким отвратительно бессмысленным, а вещи, которые помогают не думать обо всей этой ахинее, для меня с некоторых пор недоступны из-за того, что все люди разные и никогда не смогут по-настоящему понять друг друга, хоть и являются по сути одним целым, да и предопределенность лишает нас даже малейшего шанса что-то изменить. Как-то так.

Третий: – Ну и кто из нас теперь “мутный”? Твое словесное выкаблучивание не имеет реальной ценности. Ты трус, ребенок и нытик. Тебе было мало считать жизнь пустой и тщетной, и ты решил считать бессмысленными даже самые попытки мыслить, хоть и не переставал делать это ни на секунду. Забился в угол и оттуда скулишь “Смерть! Небытие! Солипсизм! Размытость понятий! Я ничего не умею и не хочу! Не умею общаться! Предельный эгоизм! Вообще все эгоисты, а альтруистов не бывает! Я лучший человек в мире! Я худший человек в мире! Мир говно, и я ничего не могу изменить! Я потерял все, что мне было важно! Я боюсь перестать чувствовать боль из-за этой потери, потому что в таком случае вообще все бессмысленно! Предопределенность, так зачем вообще что-то делать! Бездарность! Диссонанс между амбициями и фантазиями и реальным положением дел! Одиночество! Ограниченность сознания! Не могу понять, что реально, а что – нет, потому что критерии оценки субъективны, а реальность – тоже категория сознания! Хочется всего и сразу! Нет, ничего не хочется! Все бесит! Никакого отклика! А что, если я просто скучный! Что, если я просто нудный! Стыдно! Страшно! Во всем на свете виноват я! Я – всего лишь заложник обстоятельств! Апатия! Депрессия! Дисперсия! Трансгрессия! Педерастия!”

Второй: – Да заткнись ты уже, придурок.

Третий: – Тебя зацепила педерастия, ты Рон Уизли или просто ненавидишь британский прог-рок?

Второй: – Меня зацепило твое стремление высмеять все, что я чувствую и одной страницей текста попытаться описать меня целиком. Пошел ты нахер с таким подходом к людям.

Третий: – “Все цто я цуствую, такой весь непонятный страдальцик!” Бла-бла-бла. “Я маленький плюсевый мифка в больсом колюцем мире!” Бла-бла-бла. Ты душный, повернутый на себе нытик-максималист с манией величия, которому воли не хватает, чтобы задавить диссонанс между амбициями и реальностью. Король драмы, с подростковым надрывом раздувающий свои неурядицы до вселенских масштабов. Начисто лишенный сопереживания кому-нибудь кроме себя лицемер, боящийся всего вокруг и неспособный принимать чужие решения, неспособный просто понимать чужую свободу выбора, чужую боль, чужое восприятие. Беспомощно барахтаешься в своей ненужности, теряешь, отталкиваешь, каждым словом и поступком отвращаешь от себя всех, кто тебе дорог, и пытаешься оправдать это какой-то отвлеченной метафизикой и якобы давящей на тебя ношей сотен оторванных от жизни вопросов. Эмоциональный эксгибиционист, ленивая размазня, осознающая свою ущербность и прячущаяся от нее под панцирем нигилизма, детерминизма и прочих -измов. Жалкий мазохист, не умеющий принимать перемены, нарочно ищущий боли, чтобы был повод верить в какую-то сверхъестественную компенсацию или ненавидеть все вокруг за несправедливость вселенной. Нелепое посмешище, досадная ошибка, урод, разрушающий и отравляющий все, к чему прикасается. Вот ты кто.

Второй вскакивает на ноги, хватает Третьего за горло и поднимает над краем моста. Четвертый, Пятый и остальные начинают встревоженно перешептываться. Неудачник ворочается во сне, и пространство дрожит, как при землетрясении.

Второй: – Ты выговорился, или будут еще комментарии? Давай, мне очень интересно!

Третий не выглядит испуганным, ухмыляется. Ветер срывает с его рыжей гривы кепку и уносит к воде.

Третий: – А, вот и шип в лапе зверя! Мы все же сумели докопаться до первопричины твоих истерик, моя маленькая педовочка! Не так уж все сложно оказалось, правда?

Второй смотрит на него со смесью досады и презрения и ставит на землю.

Второй: – Ты снова ничего не понял. Но это уже перестает меня удивлять.

Третий: – Тут нечего понимать. Я наконец понял, что тебе не нужно помогать, потому что ты в порядке. Улыбнись, мудила.

Второй молчит и смотрит на гладкую поверхность реки, лениво извивающейся внизу.

Третий: – Ладно, я скажу, что тебе нужно делать. Укажу направление. Ты ведь этого хотел, да? Слушай внимательно. Ты должен просто забыть обо всем и больше никогда не вспоминать. Стереть эти глупые наброски, сжечь их в том здоровенном камине у себя в кабинете. А потом сжечь и кабинет, и все это место, и самого себя, чтобы мог быть свободен он.

Третий кивает куда-то в сторону клетки, где мертвым сном спит Первый. Второй устало прикрывает глаза.

Третий: – Ты ничего не можешь вернуть, ничего не можешь исправить, никогда не найдешь никаких ответов, ведь у тебя даже сформулировать вопросы не получается. Среди вещей, о которых ты так отчаянно просил, был покой, не так ли? Смирение и покой. Так вот, тебе придется достичь этого самостоятельно. Расслабься и попробуй успокоиться.

Второй, продолжая молчать, начинает раскачиваться из стороны в сторону.

Третий: – Хватит мучать себя, никому ведь от этого не лучше и не легче. Оглянись назад. Посмотри, какой страшный и долгий путь ты уже прошел. Ты устал. А ведь впереди нет ничего, к чему стоило бы стремиться, это просто дорога вниз по спирали, в полное никуда, и тебе вовсе не нужно идти по ней просто для того, чтобы доказать, что ты можешь продолжать это делать. Не будет никакой награды в конце, не будет катарсиса, не будет просветления, ничего не будет. Только несчастье, одиночество и смерть. И затем – пустота.

Второй все так же молча стискивает зубы. Пространство вокруг начинает искривляться. Третий ничего не замечает.

Третий: – Не стой на месте, копаясь в себе, потому что такие как ты, ковыряясь в носу, расковыривают до самого мозга и портят там всю тонкую электронику. Мечтай, ради бога. Вспоминай что-то приятное, я вовсе не против. Но зачем факт наличия у себя сознания делать осью всей жизни? Иногда мне кажется, что ты намеренно ищешь боли, потому что тогда, когда страдания становятся реальными, а не надуманными, у тебя появляется повод надеяться на хэппи-энд, ведь у вас в Неверляндии не бывает других финалов. Но ты это понимаешь и, как истинный пессимист, на самом деле рассчитываешь всего лишь получить еще одну причину ненавидеть снова разочаровавший тебя мир – иначе ненависти внутри будет уже некуда деваться. А смысл жизни – жить, разве ты до сих пор не понял? Это, возможно, твой последний шанс, так что не упусти и его. Ляг на землю и умри или живи дальше. Выбирай, хватит мариноваться в тамбуре. Все, больше никакой графомании, никакой рефлексии, никакого нытья. Пора действовать.

Второй бросает на Третьего пустой взгляд. За спиной Третьего с торжествующей ухмылкой на лице стоит Люцифер.

Второй: – Как скажешь.

Второй поднимается во весь рост, достает из кармана куртки пузырек, на четверть наполненный маленькими лиловыми таблетками, и высыпает остаток на ладонь, затем глотает. Пространство идет пузырями и начинает отваливаться, обнажая пустоту. Третий в ужасе вскакивает и бросается к камере Первого. Вокруг начинается пожар, пожирающий все и вся, огонь медленно движется в сторону Первого и Третьего. Паразиты и насекомые, населяющие тело Неудачника, в панике ищут спасения. Четвертый, Пятый и прочие суетятся на своих зрительских местах.

Третий пытается отпереть камеру Первого, но у него ничего не выходит. Он подбегает ко Второму.

Третий: – Хватит! Остановись! Это не поможет!

Второй равнодушно смотрит на него, поворачивается и направляется прочь, уставившись на небо, словно надеясь сквозь дым и пламя увидеть там что-то.

Третий: – Ты все равно не сможешь вернуться!

Время замирает.

Второй резко оборачивается и подскакивает к Третьему.

Третий: – Ми…

Второй обрывает Третьего ударом в живот, еще несколькими полными необъяснимой злобы ударами валит на землю, левой рукой хватает за шею, а правой продолжает бить, превращая лицо Третьего в кровавую маску.

Второй: – Знаешь, я же просто живу. Я полон любви и сочувствия. Я хочу сделать мир лучше. Я и сам хочу стать лучше. Но, с другой стороны… Как же мне хочется уничтожить все вокруг, убить всех, а потом и себя! Обнять и выслушать каждого, исправить все неправильное. Сжечь все в огне хаоса, растоптать хребет вселенной. Помочь и показать свет, вырвать у каждого сердце и сожрать его, спасти и поддержать, предать и убить. Думаешь, я сошел с ума? Я ВЕДЬ АБСОЛЮТНО НОРМАЛЕН!

Глаза Третьего закатываются, он сопротивляется все слабее, кровь заливает его лицо, рыжие волосы, пальто. Второй продолжает избиение, заполняя каждую паузу новым ударом как точкой.

Второй: – Кто бы мог подумать! БЫТЬ СОБОЙ! НЕ ДУМАТЬ НИ О ЧЕМ! ПРОСТО ЖИТЬ ДАЛЬШЕ! ЭТО ВЕДЬ ТАК ПРОСТО! ДАВАЙ ТЫ ПОКАЖЕШЬ, КАК ДОЛГО ТЫ СМОЖЕШЬ ПРОСТО ЖИТЬ ДАЛЬШЕ, А? Все такое необъяснимое… И что такое уникальность, когда есть норма? И что такое бессилие, когда есть долг? И что такое искренность, когда есть насмешка? Что такое любовь, когда есть безразличие? ЧТО ТАКОЕ Я, КОГДА ЕСТЬ ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ?! Что такое потребность, когда есть одиночество? Что такое мечта, как не мертворожденный младенец? ЗАЧЕМ ЖИТЬ, КОГДА МОЖНО ПРОСТО БЛЯДЬ СДОХНУТЬ И СГНИТЬ, СКАЖИ МНЕ, СУКА! СКАЖИ!

Третий перестает трепыхаться и теряет сознание, но Второго это не останавливает.

Второй: – Каждый, мать его, день на грани превращения вот в это. ДАВАЙ Я ПРОСТО СКАЖУ ТЕБЕ НЕ УМИРАТЬ, А ТЫ ПОПЫТАЕШЬСЯ, ДАВАЙ? ВЕДЬ ЖИТЬ – ЭТО ТАК ПРОСТО! БЕССМЫСЛЕННОСТЬ – ЭТО ТАК ОСМЫСЛЕННО! Я ТЕБЕ БЛЯДЬ НЕ ЕБАНЫЙ ГРУСТНЯВЫЙ ПИДОРОК, Я – ЧУДОВИЩЕ, Я – БЕСЧЕЛОВЕЧНОЕ ОТЧАЯНИЕ, Я – БЕСКОНЕЧНЫЕ ВИТКИ СПИРАЛЕЙ БЕЗУМНОГО КОШМАРА, В КОТОРОМ НЕТ НИХУЯ ХОРОШЕГО И ДОБРОГО! Я – ПАДЕНИЕ В ЛАБИРИНТ УЖАСА, Я – ДНО БЕЗДНЫ! Ты не устал, нет? Я не слышу! Я – АДСКИЙ КРИК БОЛИ ПОСРЕДИ ХАОСА ВОЙНЫ ЗА ЕДИНСТВЕННЫЙ МИГ ЕБУЧЕГО СЧАСТЬЯ! Я – СВЕРЛЯЩАЯ МОЗГ НЕСПОСОБНОСТЬ ПОНЯТЬ! Я – БЕСКОНЕЧНЫЙ ТУПИК ЭТОЙ ЛЕГКОСТИ, ЧУДОВИЩНОЙ ЛЕГКОСТИ, НЕВООБРАЗИМОЙ НЕВЫРАЗИМОСТИ!

Третий перестает подавать какие-либо признаки жизни, но Второй не собирается прекращать бойню.

Второй: – Я – протагонист, я и есть история, я – это ты, и все вы, все! Этот мрак никогда не рассеется, а стоит только на секунду представить, что такое “никогда” – и сил не хватает уже ни на что, совсем ни на что. Неужели я так много просил? Неужели все должно быть так плохо? Почему это так трудно, откуда идет это давление, как с этим вообще можно справиться? ВСЮ ЖИЗНЬ НИКАКИХ ОТВЕТОВ! ТВОИ ЕБАНЫЕ СОВЕТЫ ПРОСТО НЕ РАБОТАЮТ, И ВСЕ ТУТ! КАК Я МОГУ ВЕРИТЬ, ЧТО ВСЕ ВОКРУГ ЭТО ЧУВСТВУЮТ, ЕСЛИ РАЗРЫВАЕТ НА ЧАСТИ ТОЛЬКО МЕНЯ! КОГДА ЖЕ Я УЖЕ ЛОПНУ ОТ ЭТОЙ БЕЗУМНОЙ НЕНАВИСТНОЙ ЛЮБИМОЙ ТОСКИ ПО СЕБЕ НАСТОЯЩЕМУ! КОГДА У МЕНЯ ЗАКОНЧАТСЯ СЛОВА, И Я СМОГУ ПРОСТО МИРНО УСНУТЬ, СКАЖИТЕ МНЕ, КТО-НИБУДЬ! КТО-НИБУДЬ! КТО-НИБУДЬ! КТО-НИБУДЬ! КТО-НИБУДЬ! КТО-НИБУДЬ! КТО-НИБУДЬ! КТО-НИБУДЬ! ААААА!

Очередной удар Второго раскалывает голову Третьего, как хороший колун раскалывает полено – быстро, ровно, на три части.

Второй: – Господи помилуй!

Второй отползает в сторону, с ужасом глядя на то, что сделал. С ужасом вспоминая все, что сделал до этого. С ужасом представляя, что еще сделает. Ложится на землю и начинает рыдать. Из внутреннего кармана его куртки выпадает небольшой блокнот с исчерканными страницами, но Второй этого не замечает. Огонь вокруг выдыхается, искажение Пространства останавливается.

Время возобновляет свой ход.

Четвертый, Пятый и прочие спешно покидают Пространство, которое медленно приобретает форму ледяной пустыни.

Из-за пределов вселенной вновь раздается хохот Демона Лапласа.

Второй пытается подняться на ноги, у него ничего не выходит. Тогда он начинает медленно ползти, к одному ему видимой двери посреди пустынного пейзажа. Скрывается вдалеке.

Акт III

Место действия – ледяная пустыня где-то посреди нигде

Входит Автор.

Время замирает и прокручивается назад, обнажая предыдущее место действия, почти уничтоженное пожаром.

Автор оглядывается в поисках тела Третьего и блокнота, выпавшего из кармана Второго, но, к своему удивлению, ничего не находит. Поднимает взгляд на небо, в который уже раз пытаясь разглядеть М.К.Б.Э., но вновь терпит неудачу. Щелкает пальцами.

Окружение исчезает, оставив после себя голую пустоту.

Автор удаляется, чем-то глубоко опечаленный.

Спустя какое-то время на небе появляется М.К.Б.Э.

Входит Люцифер, пляшет победный танец и растворяется в воздухе.

В гулкой пустоте раздается механический голос, объявляющий о конце действия и скором финале повествования.

В зале, где не было ровным счетом никого во время действия, внезапно раздается какой-то звук, происходит серия быстрых движений. На сцену выскакивает некто в черном балахоне и снимает капюшон.

Занавес падает.

Круг восьмой. В ожидании птиц

Искренне, прочувствовав это до глубины души, перестать считать себя центром вселенной – есть высшая степень способности к отстранению, а расширение границ этого былого центра, того ее участка, который мы объективно ощущаем собой, своим телом, своим сознанием, нулевым километром всего пространства и времени вокруг нас, центром схождения всей известной нам (то есть субъективно ощущаемой как всей существующей) информации и выстраиванием из нее сложной системы, точкой направления совершенно всего вокруг – есть объективное обожествление, становление абсолютом. Познать все, и затем стать всем, что знаешь – это как перенести вселенную в свое сознание, превратив то, что тебя включало, в то, что включаешь ты.

“Пособие по поглощению универсумов”

Я стараюсь не моргать. Веки налиты тяжестью, кажется, всего мира, и за те несколько секунд, что я смыкаю и размыкаю их, за окном проходят сотни тысяч лет. Когда не моргаю – все превращается в сверкающий, взрывающийся образами на почти невозможной скорости калейдоскоп, но так проще. Ничто из происходящего снаружи не влияет на эту комнату. Она существует вне времени и пространства, и когда вселенная в очередной раз погибает, все становится таким же, как и эта комната. Раз за разом они подчиняют мир своей воле – то один, то другой. Рождаются новые измерения пространства, все сжимается до границ одного сознания и масштаб вновь уменьшается, но так никогда и не достигнет чего-то неделимо малого, потому что где-то в этой череде циклов есть переход, когда самое малое включает самое большое, а может, каждый цикл и есть такой переход. Время принимает странные формы и идет в невозможных направлениях, и каждое сознание рождает свою управляемую подвселенную, в одной из которых рано или поздно обнаруживается ошибка, ведущая к концу – и вновь к началу. Мое сердце бродит в пыльных закоулках этого места, которое не в комнате, но и не снаружи. Оно блуждает в поисках открытой двери, хотя бы одной, хотя бы шанса, хотя бы тени надежды. Давным-давно кто-то предупреждал меня о чем-то подобном. Давным-давно я заметил надлом в себе, сквозь который все сильнее сквозил ледяной ветер вот этой пустоты в конце времен. Заметил, но ничего не сделал, чтобы это остановить, а бессильно, словно в сверхзамедленной съемке, наблюдал, как этот ветер отрывает от моей личности кусок за куском, стирая память. Больнее всего было вспоминать, кем я был, что я чувствовал, чего хотел, потому что со временем все это таяло, и оставались лишь усталость, блуждания в лабиринтах собственного разума и все большее ускорение мира вокруг. Я вышел за грань себя самого, всех мыслимых измерений и множеств, но потерял что-то, что раньше мог бы назвать человечностью. Вот оно, бессмертие, о котором я так мечтал. Доволен ли я? Даже на этот вопрос уже нельзя ответить, ведь само понятие удовлетворения тоже стало жертвой, которую пришлось принести этому пути. Сердце теперь значило лишь орган, перекачивающий кровь внутри оболочки, а то остальное, что я раньше вкладывал в слово “сердце”, потерялось, заблудилось в тех местах, которые создавало сознание – все более отчужденное, зацикленное на себе. Зацикленность рефлексии – одна из основ когнитивного поведения, которые могут тебя привести вот к такому. Разум строит модели и проекции, нагромождает абстрактные схемы друг на друга, и начинается Метаморфоза. Ты все меньше понимаешь простые и естественные вещи, но все больше открываешь что-то, что стоит за ними. Слой за слоем ты снимаешь с реальности, и каждый новый дается все легче – хаос, движущий людьми, структура личностей, групп и обществ, структура материи, отношения между временем и пространством, абстрагирование от них, сюрреалистичная изнанка мира, зеленая таблица матрицы, прозрачный фон за ней, и дальше, дальше, дальше, потому что уже слишком поздно пытаться вернуться к прежнему состоянию, слишком страшно, слишком сложно. Движение перед глазами кажется нереальным – потому что ты уже не веришь ни в реальность, ни в разделение на реальность и иллюзию, ни в определения, и теперь все происходящее вокруг – не больше, чем абстракция, причудливая система, к которой невозможно проникнуться чувствами. Чувства остаются только для твоих внутренних моделей твоего субъективно ощущаемого сознания, только для рекурсивного анализа структуры твоей личности, с каждым новым витком уносящего тебя прочь от людей и мира, и с каждым циклом одной и той же истории ее сюжет, герои, их поведение, слова и мысли, описание происходящего – все это упрощается, становится до нелепости гротескным и претенциозным, как могло бы показаться раньше, но ничто и никто не сообщит тебе об этом. Я сам решаю, как рассказывать эту историю, потому что я рассказываю ее только себе самому. А люди? Люди, которых я знал? Которых не должен был забывать? А зачем мне люди, когда у меня есть я. Люди – это кожаные мешки с мясом и костями. Они давно умерли – все, кого я знал до того, как начался процесс. Я забыл их лица и имена, слова и поступки, забыл, что я о них думал, какие к ним испытывал чувства. В какой-то момент, когда я еще только начал замечать, что происходит, но уже ничего не мог с этим сделать, мне было невыносимо больно и тоскливо понимать, что я их потерял. Мои родители состарились и умерли, дети выросли, повзрослели, состарились и умерли, друзья постепенно исчезли, состарились и тоже, несомненно, умерли, умерли знакомые, умерли просто известные мне люди, умерли питомцы. Умерли все, и я вырыл могилу для каждого. В какой-то момент “времени” я опрокинул еще один стакан и бросил взгляд наружу – трава за окном пожухла в один миг, цветы завяли. Умерли все люди, промелькнули забавные рыбоголовые ящерицы, за ними пришли огромные газовые шары, а последними стали текучие и полупрозрачные гуманоиды с глазами по всему телу. В следующих циклах я уже никого особо не запоминал. Я хохотал и рыдал, катаясь по полу тронного зала своей вечности. Я знал, что скоро меня должны освежевать, что бы это ни значило, и даже тогда это будет лишь половина пути. Впрочем, я иду по нему все быстрее. Возможно, я уже скоро увижу птиц… И встречусь с призраками тех, по кому так ужасно скучал когда-то. Может быть, даже найду того себя, кто выпустит меня из душной тюрьмы этого сознания? И все вновь повторится, но мое спасение будет в том, что я уже не буду об этом помнить.

Круг девятый. Червоточина

Ты и я – две родственные души, познавшие эту боль. Ты – ради своего правосудия, я – ради своего. Мы – лишь два обычных человека, подталкиваемых разновидностью мести, что зовется правосудием. Однако если назвать месть правосудием, она принесет лишь еще больше мести взамен, породив, таким образом, замкнутый круг ненависти. Мы живем в настоящем, скорбим о прошлом и гадаем о будущем, такова природа истории. Пора бы уже осознать, что люди по своей природе не в состоянии прийти ко всеобщему согласию. Этот мир живет лишь ненавистью.

Пэйн

КАИН

Путь до двери дьявольски долгий, если проделывать его на животе, с трудом перетаскивая свое тело вперед метр за метром. В ином случае хватило бы одного шага.

В какой-то момент Каин понял, что потерял блокнот со стихами, но сил возвращаться не было, и он понадеялся, что изгвазданные грязью слов страницы все равно сгорят вместе со всем этим местом, когда придет время. Когда он доберется до помещения на самом верху башни и положит безумию конец. Часы тянулись невообразимо медленно, превращаясь в дни, месяцы и годы – время в ледяной пустыне имело обыкновение идти весьма своеобразно. И вот, когда Каин уже почти обессилел, дверь вдруг оказалась совсем рядом и гостеприимно распахнулась в коридор черных свечей и мерцающих ламп. Миру вокруг оставалось уже недолго.