Чернобыль. Страницы жизни и любви

– Приходи завтра, ты нужна ему, но необходимо держать себя в руках.

– Я буду держаться, буду.

Ребята повезли меня в кафе, я плакала. Мы долго разговаривали. Нам не хотелось верить в смертный приговор, правда была слишком жестокой. Мы надеялись, что наш Сережа будет жить. Он любит жить и должен жить. Другого и быть не может. Боль душила меня, но я знала, что завтра должна быть сильной.

К нему я пришла с утра. Он не спал. Я принесла ему корзину роз. 33 бордовые розы. Очень красивые. Я так хотела, чтобы ему было хорошо! Он должен быть счастливым и чувствовать себя нужным и любимым.

– Зачем ты тратишь деньги, дурочка?

Но ему было очень приятно, глаза улыбались. Мы поздоровались. Я его поцеловала.

– Как дела, мой хороший?

Он начал с вопроса:

– Что это за крестик?

Я улыбалась.

– Ты знаешь, я чувствовал, что ты рядом. Я не видел и не слышал тебя, но я ощущал твой запах, и твои слезы текли по моей щеке. Хорошая моя, ты плакала… Утром, когда проснулся – на моей шее веревка, смотрю – крестик, значит, ты была рядом. Ведь только ты могла его мне надеть.

Он был счастлив и доволен. Я говорила, что операция прошла успешно, теперь долгий период восстановления – и все у нас будет хорошо. У него все болело. Тяжело было даже сходить в туалет. Я старалась ему помочь: поднять кровать, как ему удобно, укрыть, дать попить… Когда я выходила из палаты, то слезы душили меня, я бежала к девочкам‑медсестрам и просила успокоительного. Наступил вечер, я уходила домой, поцеловала его. Он сказал:

– Завтра у тебя день рождения.

– Да, я приду к тебе, и мы будем вместе.

Утром я надела желтый костюм, который очень ему нравился, привела себя в порядок и пошла к нему. Он ждал меня, поздравил, поцеловал.

– Хоть бы конфетку принесла.

Я побежала к доктору, спросила, можно ли ему конфеты. Доктор ответил: «Да, сосульки». Я пообещала принести завтра.

– А я знал, что ты наденешь этот костюм. – Он улыбался.

Время текло незаметно. Нам было так хорошо вместе, мы болтали, разгадывали кроссворды, он отдыхал, а я рядом наслаждалась его присутствием. Мы были вместе, и ничего не могло нам помешать. Вынося за ним судно, идя по длинному больничному коридору, я думала: «О боже, какая я счастливая, да, счастливая, я любима, я люблю, могу быть рядом со своим любимым и быть ему необходимой, как воздух».

Он все повторял:

– Иди, иди домой, к тебе гости придут.

– Сережа, я никого не приглашала, я буду с тобой, мне хорошо.

Уходила я от него поздно, в восьмом часу. Впервые за много дней я не плакала – мне было очень хорошо. Мы так замечательно провели этот день вместе, и я была счастлива. Приехав домой, обнаружила сюрприз. Наши друзья накрыли стол и ждали меня – пришли поздравить и поддержать. Мои добрые, милые, дорогие. Они дарили мне подарки, поздравляли меня, и каждый из них старался меня поддержать

Сережа на 25‑летие подарил мне букет из 25 алых роз. Год спустя друзья подарили букет из 27 алых роз. Эти розы я буду помнить всегда – розы дружбы, уважения и любви. Мне было хорошо среди друзей, лишь то, что Сережи не было рядом, тяготило и угнетало меня. Мысль, что ему осталось жить всего чуть‑чуть, неотступно сидела в моей голове.

Нет, мой Сережа будет жить. Я готова была бороться за него, искала необходимую литературу, чтобы найти ту соломинку, за которую можно было бы уцепиться. А рядом со мной были его друзья и врачи – я верила им и верила в них.

Мне подарили деньги, а я знала Сережину заветную детскую мечту. Утром я поехала в магазин и купила ему бинокль, который мы выбрали вместе с его институтскими друзьями. Его упаковали в блестящую бумагу, завязали красивый бантик.

Когда мы вошли, он сразу похвалился, что утром доктор дал ему конфетку. Пройдя в палату, я положила на кровать коробку и сказала:

– Это тебе.

– Что же ты опять тратишь деньги… – он ворчал, но мило, по‑доброму.

Когда открыл коробку, ему было так приятно – я видела, как на глаза навернулись слезинки. Он отвернулся на секундочку, а потом позвал меня к себе:

– Наклонись.

Я наклонилась.

– Ты лучшая в мире женщина. Я люблю тебя. Спасибо, родная.

Сердце мое сжалось. Слезы душили меня. «Я не могу его потерять», – стучало у меня в голове.

Сережа не был бы самим собой, если бы тотчас не начал шутить: дескать, бинокль я купила не тот, надо было морской.… А я радовалась, что он прикалывается: говори, говори что угодно, только говори, мой родной.

Дни шли своим чередом, по‑прежнему мы много времени проводили вместе. Сережа стал потихоньку вставать. Шов медленно зарастал. Я постоянно подходила с вопросами к доктору: что ни прочитаю, что ни услышу – бегу к нем за консультацией. Он меня всегда выслушает, всегда поддержит, а я так нуждалась в этой поддержке.

Сережину операцию показывали по телевизору – я случайно увидела и подсознательно поняла, что несколько врачей действительно колдуют над ним, моим Сережей. Когда дело подошло к выписке, хирурги пообещали, что будут рядом. Они сдержали свое слово.

Мы выписались, мы снова дома. Начались тяжелые дни. У Сережи боли. Маленький ребенок. Дочка‑школьница. Обратились к народной медицине, стали лечиться по системе Шевченко. Держались на таблетках спазмалгона. Доктора приезжали, осматривали и успокаивали его: сейчас будет тяжелый этап, этап восстановления, но надо бороться.

Мы решили крестить детей, причастить Сережу и освятить квартиру. Батюшка приехал к нам домой, долго общался с Сережей. Крестины были замечательные, крестными были наши друзья. Вскоре мы уже собирались справлять день рождения сына – ему исполнялся ровно один год.

Священники говорили: надо сказать ему правду, нельзя на себя брать этот грех. К нам приехала Сережина подруга:

– Он должен знать.

– Но как найти слова?

– Ты должна! А он должен бороться, зная, за что сражается сам с собой.

Состояние Сережи ухудшилось. Были приступы и очень страшная ночь – тогда он впервые не смог сдержаться, так его ломало и мучило. Ночь боли, ночь, когда, оставшись один на один с его болезнью, я впервые ощутила рядом дыхание смерти. Она медленно дотрагивалась до нас, она не кралась, она неумолимо надвигалась.

Несмотря на испуг, страх, я не имела права уступать. Я вступила в борьбу, и назад дороги не было. Но как бороться, когда мир перевернулся? У меня было чувство опустошения, а в голове непрерывно стучал только один вопрос: как же правильно поступить? Душу тисками сдавила боль, против которой не существовало лекарств. Цепенея от ужаса, охватывающего все мое существо, задыхаясь от боли и чувства беспомощности, я искала правильное решение.

– Я обниму тебя, буду держать крепко‑крепко.

– Я не отдам тебя никому.

– Обними меня, держись за меня – мы вместе, и ничто не может нас разлучить.

Наша сила – только в нас самих, и это холодное, мертвящее прикосновение, делающее больно, ничего не сможет сделать с нашей любовью. Объятия двух любящих людей – это мощь, которая превращает нас в единое, неделимое целое – монолит Любви.

Начались новые приступы. Я испугалась, позвонила доктору:

– Надо ему сказать, что у него был рак, но его вырезали, и теперь все хорошо, главное – бороться.

Врач одобрил, сказал, что человек должен знать правду. Я позвонила его маме:

– Мама, родная, я должна сказать вам правду: у Сережи рак… Я не говорила раньше, я думала, что все обойдется… Мама, я прошу вас, держитесь!..

Этот диалог мне больно вспоминать. Я плакала, она тоже. Это была наша беда, наше общее горе. Беда двух женщин – матери и жены.

Я спросила маму о том, что нужно ему сказать.

– Не говори, он что‑нибудь сделает с собой.

– Мама, я скажу полуправду, что опухоль удалили и теперь все позади.

– Делай, как считаешь нужным.

Спасибо тебе, моя родная, за то, что поверила и поддержала меня. Я позвонила Сережиным друзьям. Они сказали, что приедут вечером.

Надо было найти такие слова, чтобы он поверил, что все плохое позади. Он видел мои заплаканные глаза, и у него стали появляться мысли, что он мне мешает, что мне плохо. Я должна была переубедить его, встряхнуть, заставить бороться. Но моих сил уже не хватало…

Я вошла к нему в комнату. Он лежал на диване в полумраке, горел только маленький светильник. Я села на диван, взяла его руки, прижала к своей груди.

– Сережа, мне надо с тобой поговорить.

– Что случилось, ты меня пугаешь.

– Сережа, я должна сказать тебе правду.… Когда ты видишь меня заплаканную или раздраженную – это не оттого, что я устала от тебя, нет. Наоборот, я люблю тебя еще сильнее, чем прежде.… У тебя была злокачественная опухоль, ее вовремя вырезали.… Сейчас все хорошо, но теперь ты должен помочь мне бороться, будет очень тяжело. Поверь, я все знала с самого начала. Мне было очень нелегко, может быть, даже тяжелее, чем тебе. Ты должен мне помочь и сейчас не можешь меня предать. Я боролась и борюсь за тебя. Ты знаешь, что ты излечен, что я рядом и буду рядом всегда, соберись теперь! Жизнь началась сначала…

Он прижал меня к себе, я плакала.

– Дурочка, ну что же ты плачешь, ведь теперь все хорошо.

Я видела его глаза, он все понял и оценил. Он смотрел на меня другими глазами, теперь для него все встало на свои места. Он гладил меня по голове и повторял:

– Ну все, все, хорошая моя.

Он держался, хотя внутри все клокотало. Ему было больно, но, глядя на меня, он знал, что мне было еще больнее. Он понимал, что жизнь продолжается, что он будет бороться, потому что у него есть я, его дети. И мы – вместе.

Приехали наши близкие друзья, и этот вечер мы провели как и раньше: шутили, смеялись. Но я понимала, как дорого доставалось Сереже это веселье. В нем шла борьба – его личная, известная только ему одному. Сергей держался, но я чувствовала, что он на грани. Он уходил в себя, у него начиналась депрессия. Я разговаривала с ним, мы возвращались к теме болезни, и нам становилось немного легче, ведь все недомолвки ушли. Он верил в меня, всем говорил: «Она все знает, она меня вытащит».

Мы готовились справлять день рождения сына, ждали гостей. Утром 9 октября Сережа сам подстриг своего сына «под ноль». Для меня начиналось испытание праздником: веселье – это то, что было самым невозможным в данной ситуации, но оно же было и самым необходимым. Сережа должен был видеть, как его любят. Я очень хотела, чтобы праздник получился, чтобы ему было хорошо, чтобы он видел, что у него есть настоящие друзья.

Постепенно подходили ребята, пришли и наши доктора. Компания получилась пестрая, человек тридцать, но казалось, что мы так собираемся уже не в первый раз.

Сережа немного выпил, его нервы были на пределе. Тут позвонила родственница из Москвы, он ушел в дальнюю комнату и долго с ней разговаривал. Я вошла к нему, в его глазах были слезы. Он закончил разговор. Мы молча сидели и плакали.… Когда мы вернулись к гостям, он успокоился. Ему очень понравился первый день рождения сына, он был счастлив.

Решения приходили сами собой. Еще в больнице пришла мысль съездить к Сереже домой. Я готовила его к этому. Говорила, что не отдыхали летом, неплохо было бы съездить на каникулы, но делала это осторожно. К тому же навалилось много дел по оформлению бумаг, связанных с тем, что он был одним из ликвидаторов чернобыльской аварии.

В нашей стране, чтобы что‑нибудь доказать, иногда приходится свернуть бумажные горы. Дел было очень много: оформление инвалидности, пенсии, жилищные вопросы. Но все это было нужно, чтобы Сергей хотел жить и чувствовать себя необходимым в этой жизни. Он оставался мужчиной, способным обеспечить свою семью.

Лекарства переставали помогать, надо было пробовать другие – что угодно, но только не наркотики. Пришло время переходить от таблеток к уколам: они и действовали быстрее, и не так раздражали его желудок. Как же тяжело было сделать этот первый укол, как тряслись руки и обрывалось сердце. Но я преодолела себя, потому что знала – это поможет ему, это облегчение для любимого и родного мне человека. Мы сдавали анализы крови, и они давали надежду. Сколько бессонных ночей я провела, напряженно думая, чем же еще я могу помочь ему. Надо было держаться и не сбиваться с выбранного пути.

Наша любовь кричала от боли. Но он верил в меня. Верил и хотел жить, жить со мной и своими детьми. Боже, сколько нежности и любви было в его глазах, а его руки говорили больше всяких слов.

Перед поездкой мы решили сделать Сереже переливание крови. У нас с ним была одна группа и один резус. Я очень хотела, чтобы именно мою кровь влили Сереже. Я верила, что это поможет. Мои милые доктора пошли нам навстречу.

Мы приехали в больницу рано утром в субботу. Меня напоили сладким чаем и повели в операционную, а Сереже поставили капельницу.

Две медсестры стали колдовать надо мной. Вены оказались очень плохими, и кровь просто не шла. Сначала кололи в левую руку, но безрезультатно. Перешли на правую – и тоже ничего. Я заволновалась, ведь частичка меня просто обязана быть с ним и бороться с его недугом изнутри. Пришла еще одна медсестра и сразу же в левой руке нашла венку – кровь пошла! Я на самом деле была счастлива, ведь эта кровь так ему нужна!

Доктор очень переживал за нас обоих, а Сережа волновался за меня. Мне завязали руки бинтами, помогли дойти до ординаторской. Все прошло хорошо.

Когда мы приехали домой, Сережа помог мне снять свитер:

– Милая моя, хорошая, боже, да что же это. – Он был поражен, шокирован. Он целовал меня – сколько тепла чувствовалось в его прикосновениях, в его словах, голосе.

Я же была рада оттого, что все получилось, что моя кровь хоть немножко его поддержит, что ему будет лучше, а самое главное – он знает: что бы ни случилось – я буду рядом.

Подходило время каникул, мы готовились к поездке. Я твердо знала: ехать надо, несмотря ни на что. К счастью, Сережины друзья помогли решить все проблемы, в первую очередь финансовые.

К врачам потом, а сейчас домой: родной воздух, мать, дом – все это поможет. Мы ехали всей семьей: дочь, сын, собака и мы. Машину вел Сергей, но ему становилось все хуже и хуже.

Мы решили ехать через Москву, остановиться на ночь у Сережиной тети. В Москве у Сережи начался страшный приступ.

– Наташа, сделай что‑нибудь, мне больно.

Я была в растерянности: что я могла сделать, чтобы облегчить его страдания? Мы пошли с ним гулять в три часа ночи, но ему было тяжело, как лежать, так и идти. Нет спасения – одна лишь боль, сильная, невыносимая, всепоглощающая боль. Я разговаривала с ним, целовала, держала его за руку.

– Пойдем, пойдем домой. Давай попробуем промыть все внутри: попей воды и постарайся, чтобы тебя вырвало…

Сделав все процедуры, он заснул. А я молилась Богу, чтобы он мне помог. Я радовалась, что Сережа уснул, я боялась пошевелиться, я берегла его сон. Сон, который так тяжело достался…

Утром опять дорога. И он за рулем. Это чувство, которое я испытывала во время дороги, очень мне дорого. Я наслаждалась, глядя на него. Какой у меня замечательный муж, как приятно быть всей семьей в машине, как в маленьком домике. И ехать. Мне хотелось кричать и плакать от счастья, когда детки спали на заднем сиденье, а собака гордо восседала впереди. Это моя семья, и я чувствовала себя самой счастливой женщиной.

Мы остановились заправиться, решили перекусить.… Как приятно ощущать себя женщиной, которая едет с любимым человеком и детьми. И эта маленькая остановка дает тебе возможность ухаживать за ними, у тебя все под рукой: и бутерброды, и бульон, и как все это восхитительно вкусно. Ему хорошо, потому что ты рядом, и ты это чувствуешь. Мне нравилось его кормить, когда мы не останавливались, что‑то было в этом особенное. Может быть, в этом и заключается высшее блаженство – быть вместе с любимым человеком и получать удовольствие от всего, что вас объединяет.

Мы ехали быстро. Сергей не заметил сотрудников ГАИ, которые нас останавливали, их автобус стоял на другой стороне дороги. На КПП нас остановили. Сергей взял документы, ушел, вдруг бежит обратно:

– Наташка, пошли, меня обвиняют в том, что я не только нарушил правила, но и не подчинился ГАИ. Говорят, что дело штрафом не обойдется, чего‑то про статью несут. Я им сказал, что ты у меня адвокат. Пошли, ты им все скажешь.

Я видела, как он в меня верит. Идти туда не было смысла, я это знала, но он‑то верил, что я и эту ситуацию разрешу. И я пошла. Разговаривали грубо, ничего не доказать. Человек, у которого в руках власть, уперся. Один из гаишников вышел, я тоже вышла вслед за ним:

– Послушай, прекратите все это.… Понимаешь, у него рак четвертой стадии, ему неизвестно, сколько осталось, он после операции. Я его к матери, к друзьям везу. Он не знает. Помоги, оштрафуйте его и отпустите. Я очень прошу, не надо его нервировать

Он попросил меня пройти в машину:

– Я все понял.

Через некоторое время пришел Сережа:

– Ну вот, все хорошо, документы отдали, протокол уничтожили. Знаешь, самое главное, что все хорошо, а деньги – ерунда, ты же знаешь. Тем более, что дорожные издержки мы предусмотрели.

И опять нам было очень хорошо, мы смеялись.

Домой мы приехали вечером. Сережа очень устал, дети тоже. Мама переживала, но держалась – она умная и сильная женщина. Поговорить нам с ней наедине удавалось нечасто. Сереже было все хуже, уколы не помогали. Он обзвонил друзей. Мы встречались, общались; когда мне удавалось оставаться с ними наедине, я рассказывала его друзьям правду. И они, зная ее, тоже верили, что все будет хорошо. Ему же они говорили: «Все будет нормально, восстановишься». Они тоже верили в меня. Спасибо вам за вашу веру и за вашу поддержку.

Необходимые документы еще не были готовы, возникли трудности. Мне пришлось собираться в Киев. Сережа очень волновался за меня, а я, в свою очередь, переживала, как он целые сутки проживет без меня. В день отъезда он сказал:

– Я знаю, что ты возьмешь эту справку.

Теперь я не имела права ее не получить, хотя это было сложно. Я уехала вся на нервах, не спала целую ночь, повторяя, как заклинание: «Мне надо, чтобы у меня все получилось».

Он ждал меня с положительным результатом, и я получила эту бумажку с печатью. Я ехала домой, мечтая увидеть его глаза, излучающие радость. И вот я подъезжаю, выхожу, и… Ноги не могут идти: он не встречает меня, встречает его отец. Сердце оборвалось:

– Что с ним, что случилось?

– Да нет, все хорошо, просто он спал, я не стал его будить.

– Слава богу, я чуть с ума не сошла.

Я торопилась, я хотела прижаться к нему, я соскучилась. Но это так странно: он не мог уснуть, не встретив меня. Эта мысль не покидала меня. Подходя к дому, мы увидели свет в окнах. Папа открыл дверь, и я сразу увидела глаза – глаза моего единственного, родного человека. Он переживал, что не встретил меня, нервничал. Я обняла его:

– Ну все, все хорошо, ведь я же дома.

А произошло вот что. Папа ушел меня встречать пораньше и закрыл дверь на ключ. Сережа поставил будильник на более позднее время. Встал, оделся, а выйти из дома не смог. Разнервничался. Мама рассказывала, что он сильно ругался.

Но все было хорошо, ведь мы опять были вместе. Он хвалил меня:

– Я знал, что ты добьешься этой справки, если не ты, то никто бы не смог.

– Спасибо тебе за твою веру, мой родной.

Я много читала об этой болезни. Холод – враг рака. Дома мы иногда обливали Сережу холодной водой из таза. Я уговаривала его нырять в прорубь, стать моржами. И вот уговорила. Мы поехали искать, где можно нырнуть. Было очень холодно, пошел снег. Нашли. По очереди нырнули. Это было так здорово, но очень холодно. Приехав домой, он залез под три одеяла и лежал там почти весь день.

– Ну и дура же ты у меня! Мама, эта дура меня чуть не заморозила!

Но я только улыбалась: сколько тепла и любви было в его словах! Это нырянье в прорубь стало еще одним совместным шагом в борьбе против болезни.

Подошло время уезжать. Дорога домой была тяжелой, но нам по‑прежнему было очень хорошо вместе. Когда мы приехали, на автоответчике было много звонков: нас ждали, за нас беспокоились. И это было очень приятно.

Начался следующий этап нашей жизни. Сережке было все хуже, боли не давали ему возможности отдохнуть хотя бы чуть‑чуть. Я поехала в онкологический центр. Доктор посмотрел выписки из истории болезни и спросил: «Что вы хотите?» Я еще что‑то говорила, но уже все поняла: он ничем не мог нам помочь. Лишь медсестра протянула мне пачку снотворного для Сережи…

Дома я сказала Сереже, что все идет так, как и должно быть, ведь операция была сложной. Я сделала ему новый укол – и наконец наступило долгожданное облегчение: около четырех часов у Сережи не было болей. После этого он всем рассказывал об уколе‑чуде и том, какая я у него молодец. Теперь это лекарство всегда было дома, несмотря ни на какие трудности. Но организм привыкал, уколы приходилось делать все чаще. Я ловила его взгляд, в котором нарастало беспокойство.

Теперь я вставала ночью, как только он зашевелится, сразу бежала к нему и делала укол. Он был очень сильным человеком. Зная, что я устаю, он сам делал себе инъекции, чтобы меня не будить. Я вскакиваю, прибегаю, а он говорит: «Спи малыш, я уже сделал, отдохни». Он продолжал заботиться обо мне, как только мог.

Мы продолжали ходить в бассейн по два, а то и по три раза в неделю. Однако организм постепенно ослабевал. Мы подумывали о том, чтобы еще раз лечь в больницу, прокапать лекарства, поддержать организм, сделать переливание. 2 декабря, в среду, Сережа проплыл совсем немножко, сказал, что ему плохо. В четверг стало еще хуже. В пятницу утром мы стали собираться в больницу. Сережа не мог двигаться, у него все болело. Я помогла ему одеться. Когда я его одевала, собака завыла. Спускался он сам, но медленно. Потихоньку сел в машину…

Когда я везла его в больницу, то была уверена, что это на недельку, не больше. Пока в приемном покое оформляли документы, ему стало еще хуже. Сережу посадили на кресло‑каталку и повезли в отделение. Я на другом лифте поднялась на пятый этаж. Вторая хирургия, палата № 2. Я уложила его, разложила вещи. Мы по‑прежнему были вместе.

Сереже было тяжело говорить, иногда с трудом удавалось различать отдельные слова. Я уехала домой, где мама сидела с детьми. Собрав вещи, которые он попросил привезти, опять вернулась в больницу. Сергей спал.

Уколы не помогали, боли не проходили. Он волновался. Вечером к Сереже приехали друзья. Я снова верила, что все будет хорошо. На ночь меня отправили домой. «Отдохни, завтра останешься», – сказал доктор. Дома мы с подругами смотрели свадебную кассету и плакали. Девчонки пили самогонку, я выпила настойку Сережиной мамы, но так и не сомкнула глаз.

Утром я приехала к нему. Купила корзинку с розами и какие‑то белые, но очень красивые цветочки. Он ругался:

– Ну вот, еще хотел тебе сказать, чтоб ты не тратилась, дурочка, а ты опять веник приволокла.

Но я то понимала, что для него очень важно: знать, что он самый любимый. Вечером я попросила его друзей помочь мне реализовать еще одну его мечту – купить двенадцати‑струнную гитару.

Гитара была очень красивая, еще мы купили струны и голубой бантик. Я поехала к нему.

– Это тебе, мой родной, – я развернула гитару. Он сидел на кровати, ему было очень тяжело, но рука слабо перебирала струны.

– Дурочка моя, но зачем? Мне сейчас не до гитары…

– Ничего, будет лучше – будешь играть и петь для меня. Я люблю тебя.

Я целовала его, гладила, успокаивала. Чувствовал он себя плохо, но в его глазах была радость.

В пятницу я рыдала, не могла удержаться. Он большую часть времени спал. Когда он открыл глаза, первым делом спросил:

– А где Наташка, вы ее положили спать? Ей надо отдохнуть…

Несмотря на свои боли, он думал обо мне. Его беспокоило, как я. Я заходила в палату, смотрела, как он спал. Садилась к нему, целовала, гладила, шептала, как я его люблю. Так прошла еще одна ночь. Утром я поехала домой.

Наступило воскресенье. После обеда я приехала к Сереже, вечером подошла к врачу, спросила, как у нас дела. Доктор сказал, что сегодня все будет нормально. Однако стало еще хуже. Всех попросили уйти, я осталась рядом. Сережа заснул после укола, но началась рвота, говорить он стал совсем непонятно, все внутри хрипело. Я помогала ему, чем могла, побежала к доктору:

– Что делать?

Но нельзя было сделать ничего. Сергей попросил меня сделать наш укол, «домашний»:

– А то, что они делают, мне не помогает.

Я сделала укол. Ему стало легче, потому что он очень верил. Пришла доктор, посмотрела:

– Сейчас ему сделают укол. Он умирает. Ты посиди рядом тихонечко.

Я плакала.

Минут через тридцать он проснулся, начал раздеваться. Я его одела. Он сказал:

– Пойдем домой.

– Пойдем, мой хороший, но утром, а то мы ребят подведем.

Шатаясь, он шел по коридору. Мы пришли к комнате сестры‑хозяйки, там были его куртка и кроссовки. Он стал ломать дверь.