Путь

Алекс развёл руками, как бы призывая зрителей в свидетели, что он и сам в это не может поверить.

– Означает ли это, что мы видим всего четыре кадра в секунду, выражаясь языком кинематографа? – обратился он к залу. – Нет, конечно же, это не так! Ведь, как я уже сказал, мы воспринимаем непрерывный динамический поток информации, а не просто сменяющие друг друга картинки, как в кино. Наши глаза намного сложнее кинокамер и работают по иному принципу, поэтому они и называются зрительным анализатором. Три-четыре саккадических скачка по плотности информации равны пятидесяти-шестидесяти кинокадрам в секунду, просто потому что сам принцип передачи данных более эффективный.

Например, представьте себе два квадрата – белый и чёрный. Глаз не будет, подобно камере фотоаппарата, переносить каждый видимый пиксель себе на матрицу. Он быстро, с помощью саккад, пробежится по контурам и изгибам и передаст примерно следующую информацию: два объекта, с вертикальными и горизонтальными линиями, заполненные белым и черным цветом, без текстур, без движения. Минимум затрат, максимум эффективности. Чистая математика, ибо сам процесс зрения построен именно на преобразованиях Фурье, но это тема отдельного разговора.

Алекс немного приостановился, засунул руки в карманы и продолжил.

– Сейчас нужно лишь понять, что нервные импульсы закодированы возбуждением разных микро-отделов мозга. От фоторецепторов импульсы поднимаются вверх, скажем так, по иерархии, все более усложняя фрагменты картинки, и доходят до ганглиозных клеток, о которых я сказал ранее. Это некие первичные анализаторы информации, миллионы аксонов которых и составляют зрительный нерв, который идёт от сетчатки в мозг. В целом, одна светочувствительная клетка связана примерно с двумя сотнями тысяч нейронов зрительной коры, представляете насколько это сложный механизм?

Причём глаз – это только начало. Ведь после того, как нерв попадает в таламус, он разделяется на несколько потоков и далее идёт в латеральное коленчатое тело …

– Позвольте?! – раздался громкий голос и на сцену вышел невысокий человек с пышной бородой. Следом за ним семенила та невысокая девушка, которая встречала Алекса на входе. Марина, что ли? Она смотрела на Церебрауна и делала страшные глаза. Бородач дошёл до середины сцены, повернулся к залу и заявил:

– Уважаемые дамы и господа! К сожалению, мне придётся прервать выступление нашего гостя. Произошло недоразумение! У нас была заявлена тема «Современный взгляд на мир», в которой спикер должен был вам рассказать, как изменилось представление людей о самих себе после Великого Потопа. Уважаемый Александр Церебраум не совсем верно отразил тематику и поэтому подготовил совершенно иное выступление, поэтому мы вынуждены прервать его доклад…

– Да пусть рассказывает! – донеслось из зала.

– Да, да! – послышались возгласы со всех сторон. – Пускай до конца расскажет! Какая разница? Интересно же! Будьте любезны! – зашелестели первые ряды.

– Будь человеком, борода! Организаторов на мыло! Сами виноваты, что не проконтролировали! Э, слышь! – свистнули с галёрки.

– К сожалению, это невозможно, – потряс руками человек с бородой и отрицательно покачал головой. – Это противоречит нашим правилам. У господина Церебраума даже не подготовлена презентация, а это нарушение…

В зале послышался гул, с задних рядов снова засвистели. Между тем бородатый повернулся к Алексу, опустил микрофон и просительно, но вместе с тем требовательно произнёс, что, к сожалению, тому нужно уйти со сцены, так как он нарушает регламент работы конференции. Церебраун почувствовал, что краснеет и сразу же вспомнил женщину, что выступала перед ним. «Не в то время и не в том месте», – так, кажется, она сказала.

Алекс покорно кивнул и направился было за кулисы, как вдруг раздался негромкий, но очень властный голос откуда-то с первого ряда:

– Но ведь правило о трёх вопросах из зала, как мне кажется, никто не отменял?

Бородатый человек хотел было ответить отрицательно, но внимательно вгляделся в вопрошающего и глупо заморгал. Зал, почувствовав слабость, тут же загудел сотней голосов сверху донизу:

– Да, да, три вопроса! Никто не отменял! Бородуля, давай по чесноку! Имейте совесть! Правила диктует, а сам их не знает! Ага, бороду отрастил, а ума нет! Доктор, будьте добры, ответьте на три вопроса! Та баба убежала, и этого туда же?! Нет уж, позвольте! Церебраун, погодь-ка! Соблаговолите, уважаемый!

– Хорошо-хорошо! Это да! Это действительно по правилам! – бородач остановился и энергично закивал. Потом вскинул вверх руки, тряся ладошками по бокам головы, как слон ушами. – У вас есть право на три вопроса! А я умываю руки! – он демонстративно потёр ладони и потопал за кулисы.

– Ну, х-х-хорошо, – неуверенно протянул Алекс. – С кого начать?

Сразу несколько человек в зале вскинули руки. Выбрать было сложно, взгляд упал на мужчину в галстуке. Обычно на конференции приходили одетыми более неформально. Может, поэтому он его и выделил: тот показался ему более интеллигентным.

– Вот тот человек в костюме, да, да, вот, справа! – показал на кого-то Церебраун. – Прошу вас!

В зале медленно поднялся дородный мужчина с двойным подбородком в пиджаке со значком на лацкане. Он оглянулся вокруг и произнёс:

– Товарищи! Я скажу, что являюсь депутатом, вернее, кандидатом в депутаты по своему одномандатному округу! И по ходу моей деятельности возникают различные эксцессы! И то, как люди глядят на эти процессы, нам знать до крайней степени необходимо! Особенно современные, так сказать. Нам жизненно важно это муссировать. А что тут сейчас мы увидели? Пришёл человек, рассказывает нам, как на всё это смотреть! Но не то! Совершенным образом! И вообще, откуда пришёл, кто его к нам послал? И с какой, понимаете ли, целью? Не засланный ли это казачок?

– Вы не могли бы яснее задать свой вопрос? – прервал его конферансье.

– Мог бы! И сейчас сделаю это, уж будьте уверены! Я, между прочим, тут от народа! Это он меня, значит, назначил от его имени управлять и вопросы, кому мне лично надо задавать! По какому праву, поинтересуюсь я, было занято место другого человека, который хотел бы донести до нас взгляды на современный мир? Я ради него сюда и явился! А вместо этого, что я получил? Вернее, я вообще ничего не получил за свои честно заплаченные деньги!

– Наворованные! – донеслось с галёрки, и в зале раздались смешки, а дядька повернулся на окрик и затряс в ту сторону кулаком.

– А ты иди, докажи, а потом гавкай!

– Ваш вопрос то в чём заключается? – перебил его конферансье. – Либо вы сейчас задаёте вопрос, и мы засчитываем его за первый, либо вы не задаёте вопрос и садитесь.

– Я задам вопрос, задам! Но прежде мне нужно получить ответ! Я это так просто не оставлю. Я муссировал и буду муссировать…

– Или вопрос, или садитесь, и я отключаю ваш микрофон! – не выдержал и повысил голос конферансье.

– Мой вопрос! – толстячок сжал зубы и на несколько секунд замолчал. – Вопрос мой, значит, будет такой. Вы вернёте деньги, если я не увидел, куда пришёл?

– Вернём! Я сам из своего кармана вам отдам. – Кивнул головой конферансье и добавил вполголоса, как бы про себя: – Впрочем, вы привыкли жить за счёт наших карманов.

Зал хохотнул, а дядька сел, сделав в вид, что не услышал.

– Второй вопрос! – повысил голос конферансье и вопросительно повернулся к Александру. – Принимайте решение, кто будет задавать второй вопрос. Только на этот раз постарайтесь выбирать более тщательно, не совершайте ошибку повторно!

– Хорошо, – улыбнулся ему Алекс и незаметно подмигнул. – В следующий раз буду выбирать с умом!

Магистр повернулся к залу, покрутил головой влево-вправо, пробежался по поднятым рукам и показал на молодого парня в бежевой толстовке и со смышлёными глазами.

– Давайте вы, может?

– Да, спасибо вам больше, Александр, – парень живо соскочил с места. – У меня вопрос, который меня волнует, как дизайнера. Правда ли что левый глаз видит правым полушарием, а правый – левым. Зачем это? Как это объяснить? Спасибо!

– Краткость – сестра таланта! – похвалил его Александр, широко улыбнувшись. – Вам спасибо за вопрос! Это очень интересная тема, и я отвечу сразу: нет, не так. Это распространённая ошибка, и на самом деле все происходит иначе. Сейчас я попробую объяснить это как можно более понятно.

Церебраун на несколько секунд задумался и погладил подбородок, как бы подыскивая слова.

– Поделите область зрения перед собой на два сектора: левый и правый, – начал объяснение Александр. – Условным центром будет середина носа. Так вот, всё, что находится справа от носа, обрабатывается левым полушарием. А то, что слева – правым. Это понятно? Хорошо, слушайте дальше. Хрусталик переворачивает изображение сверху вниз и слева направо. Поэтому всё, что находится справа, попадает на левые стороны сетчатки, и наоборот. Дальше информация от правой части сетчатки обоих глаз идёт в правое полушарие, а от левых – в левое. Посередине они частично встречаются и образуют зрительную хиазму – место пересечения волокон зрительного нерва.

Полушария нашего мозга воспринимают всё по-разному. Левым полушарием мы лучше понимаем детали, читаем, считаем, каталогизируем, если можно так сказать. А правым – видим мир в широком смысле, образами воспринимаем его целостную картину. Это нужно учитывать, поэтому вам, как дизайнеру, скажу, что текст лучше всего располагать справа, а изображения – слева. Это не значит, что картинка увеличит продажи вашего заказчика, это означает, что мозгу так будет чуточку проще. Я ответил на ваш вопрос? – спросил Александр, приподняв брови.

– Даже на два, – покивал головой парень в толстовке. – Спасибо! И ещё микро вопросик, разрешите?

– Ну, хорошо, давайте.

– Скажите, а видеоконнекты когда-нибудь будут?

– Микро-ответ. Скорей всего да, потому что такие разработки ведутся. Но пока внятных результатов нет, даже клинические исследования ещё не начались. Следующий вопрос?

В зале вновь устремились ввысь десяток рук.

И тут Алекс сделал выбор, который в корне изменил его жизнь. Бесповоротно. Навсегда. Это произошло, словно где-то там, в градиенте от одного цвета к другому, потому что началось изменение не прямо сейчас, а возможно, в тот момент, когда ему позвонили по телефону. Или, когда он выбрал, что всё же поедет в Авилею. Или в десятке других случайностей и решений, которые возникают в каждую секунду жизни.

Александр Церебраун снова обратил свой взгляд на красотку в красном платье в переднем ряду. Она сидела, приподняв руку чуть вверх и держа её в районе чудесного декольте.

– Вот девушки у нас сегодня вопросов ещё не задавали.

Он показал рукой прямо на красавицу.

А она пристально посмотрела на него.

– Что ж, был выбран последний вопрос! – возвестил конферансье. – И я его одобряю, коллега.

Он понизил голос, как бы по секрету сказав это в микрофон. В зале засмеялись. Девушка изящно поднялась со своего места и несколько секунд ловила на себе восхищённые взгляды мужчин, льющиеся со всех сторон. Потом изучающе-заинтересованно пристально посмотрела на Алекса и промолвила:

– А вы женаты?

***

– Нет, я мудак!

Алекс сполоснул лицо холодной водой и поглядел на себя в зеркало. Оттуда глядела опухшая рожа с небритой щетиной. Он увидел мутные глаза и спросил у них:

– Ты почему такая тупая мудила?

Глаза в зеркале на несколько секунд задумались, и веки покорно опустились.

– Потому что, бя-бя-бя! – промычал он, обречённо достал щётку, намазал на неё пасту и медленно начал чистить зубы. В голове снова и снова пробегала картинка с той злосчастной конференции. Он старался отгонять дурные мысли, но они продолжали лезть под кожу, погружая его в воспоминания, которые были ему неприятны. И чем больше он старался об этом не думать, тем чаще они вплетались в его мысли. «Бесит меня обсессия, бесит целую сессию», – вспомнил он студенческую поговорку времён курса навязчивых состояний. Сейчас, похоже, у него нарушилась гармоничная связь между лимбической системой и лобной долей коры, именно поэтому в голову чёрными тараканами ползли непрошеные мысли. Конечно, как человек знающий, Александр пытался взять себя в руки и занять разум размышлениями. Какими? Да любыми, лишь бы отвлечься; например, о состоянии влюблённости.

Влюблённость – это не любовь, каждый знающий человек понимает. Потому что влюблённый не видит недостатки, любящий же – принимает их. Влюблённость основывается на всплеске дофамина, так называемого гормона радости. В определённых отделах мозга меняется состав гормонального коктейля, и мы начинаем лучше запоминать всё происходящее с помощью бури в миндалине, отвечающей за эмоции, и гиперактивности в гиппокампе, кодирующем память. Это объясняет высокую чувствительность и сильную восприимчивость во время влюблённости. Кроме этого, возбуждается стриатум, и нам хочется ощутить нечто, похоже на желание съесть, выпить, выкурить и прочие человеческие хотелки. Это ощущение, когда жаждешь быть рядом с предметом своей страсти, а если желание не исполняется, то уровень дофамина падает, и тут же включается элемент печали и тоски. Весьма распространённое состояние среди влюблённых, кстати. А потом количество дофамина снова скачет вверх, от фантазий, например.

Положительной стороной влюблённости становится тот факт, что дофаминовый всплеск повышает активность в лобных долях головного мозга, отвечающих за мышление. И люди начинают творить: писать стихи, сочинять музыку, петь или что-то ещё. Первая влюблённость пробуждает взрослые нейронные связи, как логические, так и творческие. Кто-то впервые начинает мечтать, кто-то строить планы, а кто-то – претворять их в жизнь.

Вот Пушкин, например, всё время был влюблён, всегда на дофамине, так сказать, и поэтому творил, как жил. Он хоть и был чрезмерно эмоционален, но с годами, говорят, научился сдерживать свой пыл. А потом и состояние постоянной влюблённости перестало быть важным, ведь за предыдущие годы, часто используемые нейронные связи стали крепче, увеличивая скорость импульса. Короче говоря, талант развил в себе гения усилием собственного мозга.

И Алекс, похоже, тоже влюбился в ту красотку с первого взгляда и сейчас получал всплеск дофамина каждый раз, когда думал о ней, и чувствовал такой же спад, когда понимал, что она никогда не будет рядом. Тут же развивалась апатия и появлялась депрессия. Словно наркомана без дозы, словно алкоголика без рюмки, словно сладкоежку без тортика, Алекса ломало от того, что жадный стриатум испытывал нехватку дофамина. А стриатум хоть и глупый, но мощный, он легко седлал мозг и зацикливал мыслительную спираль.

Алекс это прекрасно понимал и всё равно не мог себя достаточно контролировать. Прошла уже неделя после конференции, и, вроде бы, нужно было забыть обо всём, что там происходило, но раз за разом он ловил себя на воспоминаниях о ней…

Девушка была так прекрасна, так мила, настолько глубокий смысл таился в её глазах, что Александр не мог думать ни о ком и даже ни о чём другом. Он плохо спал, хотя раньше даже днём любил полчасика храпануть, не мог сконцентрироваться, работа валилась из рук, в мыслях творился полный бардак. Алекс даже начал отжиматься, хотя давным-давно уже забил на спорт. Аппетит перестал быть важен. «Какая, к чёрту, еда, если в крови прыгает норадреналин и не получается ни на чём сосредоточиться?», – беззвучно ругался он про себя.

Но в то же время его состояние не было постоянной депрессией: Алекс пытался переломить себя, иногда переводя состояние в настойчивое желание что-то сделать, не понятно что, например, красиво одеться и куда-то пойти, а лучше не одному, а с ней – с той девушкой. Поговорить о глубоких вещах, понятных только им двоим, помечтать, сидя на берегу ручья, а потом снять комнатку в лесном хостеле…

Алекс постоянно думал обо всём этом, даже не собираясь принимать тот факт, что его фантазии, держась за ручку, уходят все дальше и дальше от реальности.

Наташка с работы вообще перестала интересовать, и как женщина, и как человек. Она с подозрением вглядывалась в его лицо, когда он глупо улыбался и пел себе под нос. Алекс уже не фантазировал – он грезил наяву, заплывая в такие заоблачные дали, что вздрагивал, когда возвращался в наш бренный мир. Ему хотелось делать что-то важное и цельное, нести людям счастье, быть примером для детей, да и самому уже обзавестись ребёнком! А что, пора! Видимо, у Алекса случился дофаминовый передоз, его прям пёрло! Надень ему треуголку – и вперёд, захватывать мост через Дунай и мчаться к Аустерлицу.

Замечтавшись за чисткой зубов, Алекс в очередной раз ушёл в мир грёз, но внезапно вздрогнул от гулкого звука падающей кастрюли и грубого мата, донёсшегося от соседей сверху. Он распахнул глаза и снова приметил себя, смотрящего в зеркало в обветшалой ванной с развешанными на верёвке носками. Увидел свою опухшую рожу, с щетиной и лохматыми грязными волосами. Уровень дофамина и серотонина резко уменьшился, накатила тоска, захотелось повеситься, ну, или хотя бы выпить водки. Снова вспоминалась та конференция.

И ведь, малака, он же мог с ней поговорить! Если бы не тот пень в пиджаке, который потом докопался до него за кулисами. Молол какую-то чепуху, отвлекал, дёргал за рукав, Алекс что-то ему невпопад отвечал, а в это время девушка прошла рядом, приостановилась, словно хотела что-то сказать, немного постояла с улыбкой, понимающе кивнула головой и вышла. Когда он отвязался от этого типа и выскочил на улицу, её уже не было. Кинулся к остановке, но там никого не нашёл; уже потом сообразил, что такая девушка могла приехать только на мобиле.

А он – мудак! Надо же было так обосраться! Ведь она же задала ему третий вопрос, на всю огромную аудиторию:

– А вы женаты?

И надо же было ему, мудиле толсторогому, сострить:

– Да! На науке!

– На какой ещё науке?! Малака ты тупая, что ты за туфту несёшь и кому задвигать её будешь?! Чтоб тебя за хвост, да по вымени! – ругался он сам на себя последними словами и боялся посмотреть в глаза отражению. Это сейчас он целыми днями сочинял ответы и мог бы выдать с десяток блестящих фраз, типа: «Нет, ведь я ждал вас всю жизнь!» или «Неужели вашей матушке нужен зять?». Но тогда он спорол то, что первое пришло на ум, и теперь ненавидел себя за это. Чтобы смыть с себя ощущение фиаско, Александр переломился, спустил трусы и полез в холодный душ.

Перелом

Через пять минут Алекс уже брился, старательно намазывая пеной щёки, не глядя себе в глаза. Ну, а что в них можно увидеть, кроме пустоты? Любимое прежде дело давно не греет: заставляешь себя вставать, разогревать завтрак, выходить из дома – всё через силу, без удовольствия. Дни становятся однообразными, унылыми, скучными. Зачем уходить на работу? Зачем приходить домой? Зачем вообще, что-то делать, если жизнь это тлен? Однажды она закончится, тогда страдания, страсти и прочая херня окажутся погребены под толстым слоем сырой земли. А в чём тогда смысл?

Идёшь себе поутру, а вокруг сотни людей куда-то спешат, к чему-то стремятся, чего-то пыжатся, за чем-то гонятся, так и хочется им всем крикнуть: «Люди-и-и, чтоб вас всех! Остановитесь на секундочку, посмотрите на себя, задумайтесь! Да через сто лет никого из вас в живых уже не будет, и ничего после вас не останется – ни имён, ни дел, ни мечтаний ваших! Никто и никогда не вспомнит, что вы вообще когда-то существовали! Вы – биомасса, толпа людей, каждый из которых считает себя единственным и неповторимым. Ну не обманывайте себя! Ведь вы просто пыль на дороге, которую смоет дождь, она стечёт в канаву и станет грязью под ногами таких же уверенных в своей уникальности…».

Но тут Алекс разозлился на свои мысли, заскрежетал зубами:

– А ты сам-то? Ты-то кто такой? Чем ты отличаешься от них?

Испустив вздох, не зная, что сказать, Алекс взялся за бритву:

– Я не такой, как все. Я обыкновенный, – ответил он сам себе.

Мысли снова побежали по замкнутому кругу. Для чего он живёт, да и вообще, что такое жизнь? Алекс не знал ответа на эти вопросы. Иногда хотелось поймать суть, но чего-то вечно не хватало: то ли знаний, то ли времени. Работа днём, отдых от неё – ночью. Три перекуса: котлетки, пюрешка, гречка – на более разнообразную еду не было денег. Получка, вычитаем аренду за квартиру, минус коммуналка, традиционная «питница», иной раз длящаяся до воскресенья, да и до понедельника бывало. И вот это назвать жизнью? То отдел номер раз, то лаборатория, то ночные смены. Недавно с зарплаты на крыс скидывались. Наука докатилась, малака.

– А с на-ами ничего-о-о не происходит, и вряд ли что-нибу-удь произойдёт, и вряд ли что-нибу-у-удь произойдет, – протяжно и грустно провыл он, медленно брея шею:

С самого детства Алекс ощущал себя ненужным, брошенным, бесцельно болтающимся по океану жизни. Работа ради работы – не вариант, это понятно. Тогда что вариант? И какие они есть, эти варианты? Наверное, их может быть не один, и не два, и не пять, но какой из них верный? Конечно, можно попробовать поискать ответ, но проще согласиться с тем, что никаких вариантов нет. И ходить на работу, и приходить домой, чувствуя, как разливается по телу пустота. Чем её глушить? «Как это чем? Водочкой, брателла, водочкой!», – скажет дружбан, пацик через пацика* (через знакомых) передаст по цепочке, и вот уже собирается стайка. Сидишь, чирикаешь, пивом запиваешь. И вроде отдыхаешь, а вроде и не устал.

Но так ведь тоже нельзя! – Алекс добрил последние волоски на шее и замер. – Нужно уже что-то решать в жизни, куда-то двигаться, но куда? Куда?! Да без понятия! Знать бы точно, где он может пригодиться, где его место, в чём смысл жизни, в конце концов, тогда бы Алекс все силы приложил. А сейчас… как говно, простите за выражение, в проруби болтается. Живёт только сегодняшним днём, без планов и перспектив, даже не пытаясь заглянуть за горизонт событий.

Почему у него всегда всё вот так? Почему все нормально живут, а он один такой невезучий? Сколько лет он спрашивал себя, в чём причина, что он совершил не так, где оступился? Почему у других дети, дом, путешествия, счастливая жизнь, а у него рутина, скука и хандра? Что, гамота твою за ногу, он делает не так, а? Почему все важные решения, что он принимал в жизни, в итоге оказались бредом сивой кобылы?

Алекс в тысячный раз вспомнил, каким взрослым он себе казался в детстве, когда, не слушая мольбы матери и плача сестрёнок, уехал из дома к отцу, в Союз. Тогда он думал, что совершил первый мужской поступок, который папа оценит по достоинству. Но оказалось, что тому, мягко говоря, было наплевать на отрока. Постоянные переезды, многомесячные папашины командировки, беспросветное одиночество, из-за которого он однажды чуть не умер… – тут Алекс цокнул и поморщился, порезав кожу, – м-да, решение уехать к отцу было огромной ошибкой. Сейчас, через двадцать лет, это ясно, как божий день.

Да и потом он ничего хорошего в жизни не угадал – захотел стать доктором, пошёл учиться в ликей на выбранную профессию, и что в итоге? – Алекс взглянул в зеркало, оглядел обвисшую ванную с развешанными трусами и пожал плечами. Хотя, раньше он всё же любил работу – исследования, лекции, ученики. Но потом всё как-то поостыло и скисло: денег нередко хватало только на лабораторных крыс, да и этого недостаёт порой. Выделяют же так, крохи. Оборудование устарело, диссертации в самом полисе нельзя было защитить, только в Союзе, а там диссертационной комиссии нужно два-три года ждать. За это время технологии вперёд ускачут. Пока защитишь диссетруху – она уже никому и не нужна. Можно, конечно, дисскомиссию купить, это быстро и надёжно. Так все ушлые и делают: покупают диплом и становятся кандидатами, а то и докторами. Так и мчатся тройки диссертационных комиссий, неся науку куда-то вскачь, и вместе с ней несётся он, Александр Церебраун, или Алекс, как он сам себя всю жизнь называл.

А ещё, помнится, в высшем ликее у него появился гениальный план стать великим учёным. Ох, сколько надежд было, сколько фантазий! Алекс воображал себя новым доктором Уотсоном, причём, вовсе не тем, что прятался в тени Шерлока Холмса, а другим – великим гением, первооткрывателем структуры ДНК.

И что в итоге? Сколько лет он что-то пыжился, искал, экспериментировал, от скольких выгодных предложений отказался, бросил престижный Аквилейский ликей, вернувшись снова в занюханную Ахею. И что? К чему это привело? Да ни к чему! Всё коту под хвост!

С кислой миной Алекс добрил щёки. Вроде умный человек, а ничего в жизни понять не может. Всё, буквально всё, к чему он прикасается, идёт по кривой. Тридцать лет человеку, а так ничего в жизни не понял, ничему не научился, никуда не пришёл. Хотя, – он вскинул брови, – вот, выступил на конференции, хоть какой-то сдвиг в биографии. Алекс сполоснул лицо прохладной водой. Нагревать её ради бритья он не любил: водообогрев нынче дорог, да и вообще, холодная вода полезнее.

Немного взбодрившись прохладой, выйдя из душевой и покрутив писькой у зеркала, чтобы избавиться от грустных мыслей, он принялся одеваться. Сегодня Алекс решил отвлечься и развлечься, поэтому его путь лежал в сторону коллеги по работе – тридцатипятилетней Наташки, что работала завхозом у них в ликее. Они встречались уже пару лет, но пока несерьёзно. У неё нынче день рождения, сына забрала бабушка, и ждала она лишь его одного. Не сказать, чтоб он уж очень и рвался в её сторону, выглядела она постарше своих лет и была, пожалуй, полновата, но зато титьки у неё – что надо. Да и день рождения опять же. По-свински было бы не прийти. В общем, решился, пошёл; себе взял водки, а ей сладенького вина. Всё нормально, завтра и послезавтра выходной, а сегодня короткий день. Почему бы не нахлобучиться?