Димкины рассказы и приключения

–Ты поосторожней, – в полголоса предостерег я вернувшегося друга

– А, пустяки, ерунда – отмахнулся тот, – с кем не бывает.

И снова мяч заносился между нами, но теперь он летал как- то нервно, неровно и криво. Теперь каждый боялся повторения.

Бац, бац, бац, летал мячик, бац, бац,….б..б..блямс – это мячик вновь вылетел за пределы круга и шлепнулся в чью то пустую миску.

Все затаили дыхание…….. но видимо хозяин или хозяйка этой посудины в данный момент отсутствова. Все было тихо, и мяч, под настороженные взгляды пляжников вернулся обратно в нашу компанию. Мишка, при этом, глядя на меня, разводил руками и улыбался, словно говоря, вот видишь, я здесь не причем.

Игра продолжилась, но я что-то перестал ей наслаждаться. Напротив, она стала мне в тягость. Каждый раз, когда мячик летел в мои руки, я лихорадочно думал, вычисляя, в чью сторону его послать, что бы ни дай бог не промахнуться.

Разумеется, вскоре я послал мяч прямо в направлении все того же бритоголового.

Если бы я специально в него прицеливался, то и то удар бы не получился точней. Со свистом, пролетев в дюйме от его носа, снаряд выбил из его рук коробок спичек, от которого тот собирался прикуривать.

Я одновременно затрясся от страха и неудержимого смеха. Даже из безопасного далека, я видел, как покраснели его уши и чуть отставая, медленно наливается кровью толстый загривок.

А Мишка будь он неладен со своей вежливостью, тут как тут, уже мчался к нему с глубокими извинениями.

– Опять ты, – через силу цедя слова, обречено уставился на него бритоголовый, и после, долгих, противоречивых раздумий, нехотя отдал Мишке мяч.

Пока тот триумфально возвращался, до меня донеслись обрывки фраз жены бритоголового:

–Успокойся Ваня, ведь это же дети, они не нарочно…

– Видишь как я его, – возбужденно подмигнул мне друг, – вот она интеллигентность. Вежливость и еще раз вежливость и все тебя полюбят и будут тебе улыбаться, даже если ты им кирпич на ногу скинешь.

Я кисло улыбнулся, а игра пошла совсем вяло.

– Ну, хватит! – решил я, и собирался закончить эту игральную пытку, когда – БАЦ

Мячик, в очередной раз вылетел из круга и с убойной силой БЛЯМС врезался в разложенные на газетке продукты, овощи и фрукты бритоголового.

Мало того, что он врезался со всей дури, так что вилки и ножи взлетели в воздух, в довершении всего, он умудрился смачно ввинтиться в огромный спелый помидор, который разорвался подобно осколочной гранате, мгновенно накрыв брызгами лица и одежду бритоголового и его жены. Но главное – еще не отгремела канонада, еще не окончился помидорный дождь, а Мишка уже мчался извиняться:

– Ради бога извините! – кружил он вокруг них, поднимая тучи песка.

Но те, не обращали на него внимания, оторопело, уставившись, друг на друга и отряхивались с непонятным остервенением. Наконец, кое-как, вытерев лица остатком газеты и прочистив уши, они услышали стенания моего друга, и медленно обернулись.

– Ах, простите, ах извините, – рассыпался тот в извинениях, не замечая очень недоброжелательного и опасного взгляда.

Секунд двадцать бритоголовый молчал, но молчал слишком красноречиво, молчала и его жена с лицом напоминающим соковыжималку.

Остальные пляжники тоже молчали и сидели с каменными лицами, но по другой причине, я видел, каких трудов им стоило не завизжать от смеха.

– Это опять ты?

Со стороны казалось, что бритоголовый не верит своим глазам.

– Да, это опять ты! – удовлетворенно подтвердил он свое подозрение, поднимаясь с колен

– Ну, сейчас я тебе засранцу покажу и спасибо и, пожалуйста. Ты меня век помнить будешь, волейболист хренов!

И он с такой скоростью помчался за напуганным Мишкой, что тому еле удалось спастись, запрыгнув в высокую крапиву.

Мужик, ожегшись, приостановился, и, глядя на страдающего Мишку свирепыми глазами, долго ругался.

Я в это время прятался далеко в кустах, но последние его слова расслышал отчетливо: – УБИВАЛ БЫ ТАКИХ ВЕЖЛИВЫХ!

Детективная история.

Это случилось в середине июля. Мой братец вторую неделю тянул лямку в пионерском лагере и, судя по его отчаянным письмам, влачил там безрадостное существование.

Послания его грамотностью не отличались, но были полны жалоб и вселенской тоски.

Однако это не мешало мне резвиться на полную катушку.

Жили мы в поселке, расположенном в живописных приокских местах, в снятых на лето у Марфы Петровны двух комнатах.

До реки было сравнительно недалеко, около километра. Но я, как и большинство моих сверстников, предпочитал ездить к ней на велосипеде.

Сама поездка таит в себе массу очарования, когда ты мчишься по тропинке среди величественных сосен, обдуваемый прохладным ветерком.

Я выезжал рано утром. В лесу было тихо, и только пение птиц да дребезжание моего росинанта нарушали безмолвие. Как правило, вскоре меня нагоняли проспавшие зорю друзья, и начинались гонки. Велосипеды превращались в норовистых коней, а мы – в диких индейцев. Лес сразу наполнялся нашими криками, железные кони вставали на дыбы и рвались в бой.

Вскоре я безнадежно отставал, видя далеко впереди себя смуглые спины товарищей. Однако все это были пустяки, и, оставив зарывшиеся колесами в песок велосипеды, мы босиком добегали до реки, с размаху кидаясь в прохладную бодрящую воду.

Наплескавшись до синевы, мы, обессиленные, выползали на горячий песок и блаженствовали под лучами солнца. Пляж, окружавший нас, был огромен. Заросший во многих местах лопухами и неизвестными мне колючими растениями, он представлял для нас великолепный полигон для мальчишеских игр. Мы расстреливали друг друга из пулеметов, дрались на деревянных ножах, снимали скальпы и устраивали засады на ничего не подозревающих отдыхающих.

При таком положении дел родители видели меня лишь за завтраком и иногда за обедом.

К ужину я приползал на обессилевших ногах и, скинув шорты, замертво падал на набитый соломой матрац-диван, стоявший на открытой веранде. Спать внутри в душных комнатах было невозможно, а здесь меня обдувал ветерок.

Утром все повторялось сначала, и так изо дня в день. Такое полудикое существование мне нравилось, зато мама, глядя на мой темный загар, надоедала постоянными требованиями почаще находиться в тени и одевать рубашку.

В играх время летело необыкновенно быстро, дни сменялись днями, и я не заметил, как прошел месяц.

Со дня на день должен был приехать на пересменок мой брат, и наше семейство, к моему неудовольствию, засобиралось в город.

Я не видел особых причин для своего присутствия при встрече и новых проводах брата, справедливо считая, что там и без меня обойдутся.

Признаюсь честно, я не успел соскучиться по своему братцу. За зиму он мне и так надоел! К тому же скучать по дому он давно перестал, вполне довольный своей жизнью. Его последние письма ярко об этом свидетельствовали. Написанные корявыми, мелкими буквами, наискосок в правом нижнем углу огромного листа, они содержали несколько коротеньких фраз типа: – Мама и папа, живу я хорошо. Пришлите еще печенья. Здравствуйте, ваш сын Андрюша.

Не подумайте, что я перепутал их очередность, просто братец писал слова по мере важности в сторону убывания.

Узнав о моем нежелании покидать деревню, мама вначале расстроилась, но, посоветовавшись с папой, подозрительно легко согласилась. Я даже обиделся на нее, решив, что она рада от меня избавиться.

И вот я стою по щиколотку в пыли, а вдалеке затихает натуженный рев перегруженного автобуса. Раннее утро, и я предоставлен самому себе. На целых четыре дня!

Не торопясь, зарываясь пальцами ног в песок, я направляюсь через всю деревню к нашему дому. Солнышко едва взошло, но уже ласково греет, и я наслаждаюсь теплом и прохладой.

Мимо проходит пастух, подгоняя малочисленное стадо, кудахтают за забором куры, где-то звякнуло ведро.

– Все прекрасно и замечательно, – думаю я, открывая калитку, и застываю с открытым от удивления ртом.

Марфа Петровна – наша хозяйка, с кочергой наготове затаившись, сидит на карачках за колодой дров, неподалеку от сарая, и напряженно всматривается в его раскрытую дверь.

Первой моей мыслью было, что старуха окончательно спятила. И от такого предположения мне стало не по себе.

– Марфа Петровна, – тихо позвал я ее, предусмотрительно отступая на безопасное расстояние, – что с вами?

Я думал, она подпрыгнет от неожиданности, но та, обернувшись в мою сторону, раздраженно зашикала.

На лбу ее расцветала здоровенная шишка, и я немного успокоился.

– Иди сюда, – позвала она меня усиленно жестикулируя, – слава богу, ты пришел, а то уж больно страшно!

И она поведала мне странную историю.

Как обычно, встав спозаранку, Марфа Петровна хлопотала по хозяйству. В процессе работы ей понадобилось, что-то в сарае, куда она легкомысленно и отправилась.

Открыв засов, она смело вошла в темное помещение – и тут же получила крепкую затрещину!

–У меня аж искры из глаз посыпались, – пожаловалась она, потирая солидную выпуклость на лбу. – Хорошо еще я не растерялась, наугад, как размахнусь, да во что-то мягкое врежу, и бегом сюда. Ну, думаю, коли за мной погонится, тут я его…… ну, в общем, с криками удеру. А он, гад, затаился, не выходит! Уже полчаса здесь сижу без толку!…..Боюсь, как бы он не спер чего ценного из сарая!

– Да что, Марфа Петровна, у вас в нем может быть ценного? – удивился я.

– Много чего! – несколько сварливо ответила хозяйка, и, по-видимому, решившись на что-то, обернулась ко мне:

– Ну, я пошла! Пойду проверю, можа он сбежал через щель какую.

Свое нападение она проводила крайне воинственно, при этом подбадривая себя криками типа: – Эй ты, выходи, я уже милицию вызвала!

Мне все это было безумно интересно и немного страшновато.

Более всего меня удивило бесстрашие нашей хозяйки, когда она, распахнув пошире дверь, храбро вошла в сарай.

Не скрою, я затаил дыхание, а спустя пару секунд услышал глухой звук удара (палкой по голове), ругань и стенания, после чего увидел и саму хозяйку, пулей вылетевшую из сарая с очередным фингалом.

Она бежала так, словно за ней гналась стая волков, и если бы не мой окрик, снесла бы забор.

Придя в себя, Марфа Петровна начала истошно кричать, призывая на помощь, чем до смерти перепугала старичка соседа, который тут же исчез в недрах своего дома.

В общем, крики «убивают и грабят» дали обратный эффект. Прохожих словно ветром сдуло, а на противоположной стороне улицы зачем-то включили на полную громкость музыку.

– Беги в милицию, – хватаясь за сердце, прошептала несчастная старуха. – Скажи, бандит с тюрьмы сбежал, у нас прячется.

– Один? – уточнил я.

– А хто его знает, – с сомнением потрогала она шишки, – говори что много, быстрее приедут.

Мне не очень хотелось оставлять ее одну, но и пользы от меня здесь не было, да и страшно стало настолько, что я пожалел, что не поехал с родителями в город.

Местного милиционера я нашел не сразу. В будке его, как всегда, не оказалось, дома тоже. Только пораспрашивав соседей, я обнаружил его в одних подштанниках на прилегающей к участку лужайке, за распитием какой-то бутылки, которую он при виде меня тут же спрятал.

–Чего надо? – недовольно спросил он меня, почесывая внушительное брюхо.

– Бабка Марфа в сарае бандита держит! – выпалил я.

– Прячет что ли? – несколько озадаченно переспросил тот.

– Да нет же! – в досаде на его бестолковость разъяснил я. – Бандит в сарай забрался, палкой дерется, не выходит!

–Так уж не выходит, – усомнился он, – палкой, говоришь, хе- хе. Ну, что ж, веди.

– Вы бы пистолет захватили да приоделись, – напомнил я ему.

– Все это ерунда, – отмахнулся тот, – я его одними руками в бараний рог согну. Плевое дело!

Дошли мы довольно быстро, несмотря на то, что блюстителя порядка слегка штормило.

Бабка Марфа, все это время не покидавшая свой наблюдательный пост, бойко отрапортовала, что никаких попыток прорваться противник не предпринимал.

Милиционер снисходительно выслушал ее, с уважением поглядывая на бугристо-лиловые выпуклости старушкиного лба. Они явно произвели на него сильное впечатление, потому что, покричав с безопасного, по его мнению, расстояния, чтобы невидимый злодей немедленно сдался, тот заторопился к себе за амуницией.

Полчаса, которые он отсутствовал, показались мне вечностью.

Ветер гонял по двору кусок кравтового пакета, и тот зловеще скрежещал в безмолвии. Тихо, тихо перемещались стрелки на часах, а главное, слишком медленно.

Наконец на нашей сонной улочке раздалось дребезжание, а вскоре появился наш защитник в форменной рубашке и даже в сапогах.

Приехал он для быстроты на старом двухколесном драндулете, и вид у него был очень бравый.

– Ну что, – соскочив на землю, спросил он, – никак не проявился?

– Молчит, гад! Затаился! – ожесточенно подтвердила Марфа, погрозив невидимому обидчику старческим ревматическим кулаком.

–Удрал давно, наверное, – с надеждой предположил милиционер, доставая из кобуры пистолет ПМ.

Дело принимало серьезный оборот, и я, затаив дыхание, следил за его действиями.

В отличие от бабки тот продвигался к сараю бесшумно, почти на цыпочках. И лишь ворвавшись внутрь, грозно заорал: – Всем руки вверх! Стрелять буду!

Затем в сарае вновь прозвучал знакомый звук, послышалась какая-то возня, закончившаяся новым ударом и градом ругательств. После чего на божий свет вывалился весь избитый милиционер. Обернувшись, он с остервенением нажимал на спусковой крючок, извлекая из пистолета еле слышные щелчки. Еще раз, выругавшись и в конец, озверев, страж порядка, передернув затвор с криками: – Ах ты, паскуда! Драться!? – вновь скрылся в недрах сарая.

Судя по звукам, там началась страшная потасовка, рев и удары следовали один за другим. Но внезапно все прекратилось. Последнее что мы слышали был смачный шлепок по голове бедолаги, сдвоенный выстрел и его предсмертный стон. После чего наступила мертвая тишина.

Я и бабка Марфа тряслись от страха, а столпившиеся после приезда милиционера зеваки залегли прямо в пыль.

– Звони в РУОП, – посеревшими губами произнесла старушка. – Беги, беги, – подтолкнула она меня к калитке.

Дважды упрашивать меня не пришлось. Я обернулся назад лишь у административного здания.

Телефон РУОПа я, конечно, не знал и, ворвавшись в помещение, мимоходом до смерти перепугал местную власть ужасным рассказом.

Дрожащей рукой председатель поселкового совета набрал по телефону 02 , а так как после бега я запыхался, стал сам объяснять в трубку, что бандит убил одного и взял в плен двух милиционеров коих и удерживает в сарае, пока не предъявляя никаких требований.

И тут закрутилось!

Не прошло и часа, как в село въехало два грузовика, набитых до отказа молодыми солдатами из близко расположенной части. Каждый из них был вооружен автоматом и парой гранат.

Их командир, пожилой подполковник, явно приехавший не по чину в надежде на ордена, зычно приказал ротному окружить опасный участок и окопаться.

Вскоре солдаты с испуганными лицами почти по-пластунски рассредоточились по периметру, предварительно отогнав все увеличивающуюся толпу зевак.

Ко мне как к очевидцу это отношения не имело, и я в восторге шнырял между подполковником, председателем и ротным с удовольствием глазея на все их приготовления к штурму.

– Да, – радостно думал я, – вот настоящее приключение! Глядишь, и телевидение понаедет.

Похоже, что подполковник надеялся на то же. Его громовой голос раздавался то тут, то, там заставляя всех понять, кто здесь главный.

Время шло, и волнение улеглось. Все ждали омоновцев, но те не торопились.

Прошел час, другой, но никто не ехал.

Председатель вновь пошел к себе, поклявшись не слезать с телефона пока не придет помощь.

Дисциплина среди солдат постепенно падала, и те от нечего делать швыряли в сарай камешки. Но тот отвечал гробовым молчанием.

Лишь к трем часам прибыли омоновцы, чем вызвали новое оживление в поредевшей толпе. К версии о заложнике они отнеслись довольно скептически, а, услышав, что в течение дня от преступников не поступило никаких требований, они предположили, что в сарае засел или засели какие-нибудь психи, замочившие милиционера.

Покричав для протокола в мегафон, они оперативно приступили к захвату преступников, зашвырнув для начала в раскрытую дверь сарая дымовую шашку.

Зрелище было захватывающее, дым повалил изо всех щелей, а спустя мгновение кто-то большой ломанулся через дверной проем им навстречу.

Его тут же скрутили и, попинав для порядка, под гул всеобщего одобрения повели к автобусу. Мне не терпелось узнать, кто он такой, но тут начался сам штурм, приковав к себе все внимание.

Одетые в противогазы военные, на ходу стреляя холостыми патронами, с ходу ворвались сарай.

Бац, бац, еще мгновение …. И наступила тишина.

Остатки дыма постепенно рассеялись, и, словно из преисподни, из них появились сумрачные силуэты омоновцев. Один из военных что-то бережно нес на руках.

Когда они подошли поближе, я увидел у одного из них здоровенный фингал под глазом.

Остановившись перед своим командиром, он четко отрапортовал: – Задание выполнено, террорист обезврежен. – И бросил к ногам подполковника широченные грабли.

– Вот он, террорист, – опасливо пнул он железяку носком ботинка.

Подполковник медленно наливался краской, а его подчиненные еле сдерживали обидный хохот.

– Похоже, он оказал вам яростное сопротивление? – смеясь, спросил руководитель группы. Его слова потонули во взрыве всеобщего веселья. Хохотала вся поляна, омоновцы, солдаты, зрители, ну и, разумеется, я!

Только избитому и помятому милиционеру было не до смеха. К ЕГО ТРЕМ ШИШКАМ РАЗГОРЯЧЕННЫЕ ОМОНОВЦЫ ДОБАВИЛИ БЛАНШ ПОД ГЛАЗОМ, УШИБ ГРУДНОЙ КЛЕТКИ И ХУГ СЛЕВА В РАСПУХШУЮ ЧЕЛЮСТЬ, К ТОМУ ЖЕ ОН НАГЛОТАЛСЯ ДЫМА И БЫЛ ПЬЯН.

Его тут же поместили в санитарную машину, стоявшую рядом на случай перестрелки, а подполковник, проводив бедолагу задумчивым взглядом, удивленно пожал плечами: – В первый раз вижу человека, трижды наступившего на одни грабли.

Букашки таракашки

Рядом с нашим домом осушили болото, вернее, большущую, не засыхающую лужу, в которой мы по весне плавали на плотах, а летом ловили лягушек.

Наверное, вы думаете, я плакал, когда ее осушали!? Совсем наоборот! Я радовался!

Со дня на день ожидалось жаркое лето, и я очень надеялся, что мерзкие комары не народятся. Ведь комары – это просто ужас!

Когда-то тетя Агата учила меня любить букашек и таракашек, и я любил! Любил и букашек и этих самых таракашек, любил до тех пор, пока мне не всыпали как следует за последних, запретив приносить их домой. Именно тогда я ясно понял, что издалека любить можно и крокодила, – потому что издалека он не кусается!

А комаров я даже издалека ненавижу, хоть и считается, что они полезны для лягушек, я их все равно ненавижу!

Я вам расскажу историю, которая со мною произошла прошлым летом, и вы меня наверняка поймете.

До двенадцати лет я встречал комаров только в лесу, но когда в нашей стране началась перестройка, комары появились и у нас в доме.

Разумеется, это не был заранее продуманный поход вредных насекомых, просто всем стало на все наплевать, и никто не удосужился опрыскать антикомариной жидкостью наше болото, вот они и народились!

В тот год стояло прекрасное жаркое лето, и я с ребятами дни напролет проводил у реки. Мы плавали, дурачились, играли в волейбол, пили квас и не вылезали из плавок. Жизнь радовала нас на всю катушку, но настал день, когда эти комары народились.

К вечеру голодный и усталый я, еле волоча ноги, вернулся домой. Попрыгав под холодным дождиком из душа, я растянулся на простыне и, вслушиваясь в звуки еще не уснувшего города, увлеченно грыз большое зеленое яблоко.

Из раскрытых настежь окон веяло ветерком.

Выключив свет, я на цыпочках вышел на балкон. Нагретый за день дом дышал жаром – я чувствовал его голой спиной. Тем приятнее были прохладные перила, на которые я облокотился. Я с радостью поставил бы здесь раскладушку но, увы, балкон, ощетинившийся по углам лыжными палками, отрицал эту возможность.

Поглазев на окрестности и надышавшись вечерним воздухом, я вернулся в жаркую душную комнату и, улегшись поверх простыней, закрыл глаза.

Но уснуть не получилось. Вначале я вспомнил одно, затем другое, потом мне захотелось уточнить третье, вскоре у меня зачесалась пятка и я ее почесал, наконец, улегшись на живот, я впечатал нос в подушку и растворился в дремотных мечтах, но тут прилетели они.

Услышав их противное гудение, я напрягся и замер, надеясь на то, что комары меня не заметят, и, немного полетав, соблазняться более вкусными соседями.

Вяло, покружив надо мной, они вылетели в окно, и я успокоился.

И совсем напрасно – напрасно успокоился, потому что вскоре они вернулись и сразу стали кусаться. Распугав их, крутящимся в руке носком, я, не дожидаясь прилета основных сил вскочив с кровати, захлопнул окно.

Звуки города исчезли, но вместе с ними исчез и прохладный ветерок. В комнате сделалось невыносимо жарко и душно.

Я лежал на кровати в одних трусах, широко раскинув руки и обливаясь потом, и, никак не мог заснуть.

Промучившись, минут двадцать, я не выдержал, и вновь распахнул окно. Во мне теплилась надежда, что носатых разбойников унесло ветром.

Нежась в прохладе, я успел задремать, но меня разбудило знакомое гудение. Широко раскрыв глаза, я обречено наблюдал, как, высвеченные луной, на фоне окна появляются все новые и новые комариные силуэты.

Минут через пять, первый, самый наглый комар с противным писком спланировал мне на нос и принялся по нему разгуливать.

Скосив глаза, я разглядел его раздувающийся от предвкушения хобот! Очень медленно я занес над ним руку и –Хлоп! с размаху припечатал голодного злодея к ладони.

–Ура! Один есть!

Удачное начало придало мне оптимизма, и я затаился.

Где-то под потолком раздражающе монотонно гудели их основные силы, но вот, отделившись от потолка, звук стал приближаться, и, покружив над моим лицом, очередной комар сел мне на живот. Тут же последовал звонкий шлепок, но на этот раз я промахнулся.

Затем я промахнулся еще и еще, и снова, и снова, после чего, сообразив, что мое тело слишком большой полигон, закутался в простыню.

Прислонившись спиной к стенке, я занял глухую оборону.

Посовещавшись, комары изменили тактику и напали на меня со всех сторон.

На первый раз я от них отмахался и, держа правую руку над головой, приготовился к новому сражению, но подло подкравшееся по подушке насекомое исподтишка, укусило меня именно в эту руку.

Пока я высвобождал из-под простыни другую руку (для удара), оно, покачиваясь от обжорства, улетело.

Вскоре комары настолько освоились, что принялись разгуливать целыми стадами по защищавшей меня простыне, исследуя своими носами-хоботами, нельзя ли меня укусить через тонкую ткань!

В течение часа я ерзал и лягался, сгоняя их, и вконец измучился.

Спасаясь от этой напасти, я не придумал ничего более умного как вытащить из шкафа толстое ватное одеяло и забраться под него целиком, оставив на поверхности лишь кончик носа.

В таком положении я прострадал полчаса, которые показались мне годами, и созрел для кровной мести. Мокрый как мышь я скинул раскаленное одеяло на пол и, изнемогая от ненависти, принялся гонять комаров по комнате.

В ход пошли все подручные средства: тапочки, полотенце, рубашка, носок. Я настигал врага то на стене, то на потолке, и тщательно прицелившись, швырял в него какой-нибудь вещью.

Круша их ряды, я испытывал к ним те же чувства, какие испытывал советский солдат в войну к гитлеровцам.

Сбив меткой стрельбой штук семь крылатых тварей, я вспомнил, что комары боятся запаха гвоздики и, забежав в ванную комнату, занялся поисками гвоздичного одеколона.

Обнаружив флакон, я растерся его содержимым до самых пяток, после чего, благоухая, как гвоздичный куст, вновь забрался в кровать.

Первой кого я отпугнул гвоздичным духом, была моя собака, которая, поморщившись, заковыляла досыпать под стол.

Получившие взбучку комары, стали осторожней. Теперь они не гудели, а, тихонько приземлившись в отдалении, добирались до меня пешком.

Разгадав их маневр, я злорадно припечатал к простыне пару экспедиций этих тварей и с надеждой стал ждать остальных, но они не торопились.

Все эти переживания сделали меня очень нервным, а потому невнимательным – когда один из комаров решил пролететь возле моего уха, я так треснул по уху ладонью, что на мгновение оглох. Естественно, я промахнулся!

Через час, избитый, но не сломленный, я вновь поднялся. Я находился в таком состоянии раздражения к этим существам, что готов был сам сдохнуть, но их уничтожить!