Сокровища горы Монастырь

Мы выпили (я лишь пригубил) и закусили. Шурик без умолку хвалился тем, что второй уже раз за неделю развел на бабки, точнее на водку, заезжих браконьеров, обосновавшихся где-то на Трофимовой ферме.

– Был у нас фермер такой – Трофим Лямкин, – посмеиваясь, счел необходимым пояснить он. – Прикинь, сам бросил все и уехал куда-то еще лет шесть или семь назад, а место до сих пор так и зовется Трофимовой фермой. Там и дом его стоит, и сарай, и гараж.

О Шурике (родители называли его Санюхой и Тюрючком) я еще не упоминал. Колоритная личность. В детстве ангелочек, плакса, маменькин сынок со своеобразным, каким-то воркующим говорком.

Со временем он заматерел и превратился из ангелочка в вальяжного, уже несколько обрюзгшего красавца с крупными зеленоватыми глазами и неисправимого бабника. В свое время Шурик закончил колледж культуры, работал завклубом, бригадиром на ферме, потом несколько сезонов на прииске, сейчас лесником. Охранял, вернее, пропивал лес в меру своих возможностей.

– Вот такие мужики! – верещал, посмеиваясь, Тюрючок. – Прикинь, решили подзаработать продажей леса. И прикинь, моего! А у меня ни-ни! Строго! Ша! Пока не проставитесь – близко не подходи! Ну, построил их, нагоняю страха. Вижу – не канает. Они набычились – обходить начали – самому страшно стало. А что? Воткнут нож в спину, бросят в болото – и хана!

Волосы дыбом, но вида не показываю, стою на своем: «Пока не проставитесь в деляну с бензопилой – ни ногой! Ша! Я сказал!» Они как про это дело услышали (Тюрючок выразительно щелкнул себя по шее) – помягчали сразу, разулыбались. Глазом моргнуть не успел, как накрыли поляну. Я уже когда гармонь увидел, да меха растянул, да сбацал «Цыганочку» с выходом, потом «Яблочко», потом песни – и гуляй рванина! Назад на автопилоте добирался. Как, хоть убей, не помню.

А сегодня приехал, сидят, прикинь, возле костра сумрачные, Чечню вспоминают, поминают погибших друзей. И меня, представителя власти, не обнесли.

– Прими, говорят, Григорьевич, не побрезгуй, помяни товарищей наших… Пять лет уже нет их с нами, пять лет.

Принял, потом еще и еще! Ну и напоминались! Я-то в норме – вовремя слинял, а они… Вот такие мужики! Прикинь, а!

Я добросовестно прикидывал, но не разделял его восторгов. Ведь благодаря вот таким мировым мужикам и представителям власти скоро в округе от леса останутся одни пеньки. Но вслух ничего не сказал. Подумаешь лес изведут. Страну разворовали – и то никто не заметил.

Следом мое внимание переключилось на Зуева. Только что его «девятка» скрылась в лесу. Мне он определенно нравится. Амбициозный молодой человек явно не робкого десятка. Немедленно принимаемся за реализацию собственных идей. Вот черти понесли куда-то на ночь глядя. Уверен, на поиски, а то и освобождение Чернова. Не наломал бы дров. Надо бы подстраховать, да разве отвяжешься от Тюрючка.

– Прикинь, вот такие мужики! «Москвичок» у них зеленый. На вид – хлам, а работает как часы. Мотор зверь! – пошел на второй круг мой приятель. – Хозяйственные – ужас! Лес валят, рыбку ловят, солят и коптят по своим каким-то рецептам. Сегодня угостили – пальчики оближешь!

Кстати, хи-хи, о пальчиках. У одного на правой руке аж двух не хватает – под самый корешок циркуляркой отхватило. Прикинь, не знаю ни одного плотника с целыми пальцами. Профессиональная, хи-хи, болезнь! Ну, чего вылупился? Не видел что ли? Наливай!

Меня как обожгло. Я машинально разлил водку по рюмкам и, позабыв про зарок, выпил. А что, если… Черт!

На несколько минут я полностью выключился из разговора. Однако Тюрючок был слишком пьян (хихиканье означало предпоследнюю стадию опьянения), чтобы обратить на это внимание. К тому же он с детства предпочитал монологи диалогам.

– Это они! – сообразил я. – Быть или не быть? Сейчас или никогда!

Ситуация была исключительно благоприятной. И она уже не повторится. Упускать момент было нельзя, хотя…

– Быть! Сейчас! – решил я и снова включился в разговор.

– Вот такие мужики! – ворковал Шурик. – Прикинь, сначала насупились, так и пахнуло холодом – думал, конец. Нет, оттаяли. А уж когда, хи-хи, я спел их любимые еще с Чечни песни: «Черный ворон», «Не для меня придет весна», «Кукушка», «Любо, братцы, любо», – они плакали, как дети, не хотели отпускать меня. «Еще, батя, одну спой, еще!» А какой, хи-хи, я им батя? Прикинь, а?

Наконец банкет был закончен, и Тюрючок на своем мотоцикле отправился домой. Снова на автопилоте. Мои планы серьезно изменились. Вместо свидания мне предстояло утрясти кое-какие неожиданно (или ожидаемо?) возникшие проблемы. Пан или пропал!

Усаживаясь в машину, я ощутил легкую слабость. Как перед решающей схваткой на татами. В голове раз за разом прокручивалось пророчество майора: «Станешь пятым, станешь пятым, станешь пятым…»

Усилием воли я взял себя в руки и продекламировал вслух строчки из любимого Блока:

Не может сердце жить покоем,Недаром тучи собрались.Доспех тяжел, как перед боем.Теперь твой час настал – молись!

После этого я помахал рукой Вениамину Тихоновичу, Грише и, аккуратно объехав палатки, углубился в лес.

Пельмень и Мясник

Семен Мамочкин прикрыл за собой калитку, привычно потрепал за шеи двух огромных, с телков, лохматых черных кобелей и неосторожно осмотрелся. В центре ограды, спиной к нему, в одних шортах, выставив вперед руки с «лапами», возвышался сам Серега Мясников. Гора горой! Мощная широченная спина лоснилась от пота.

Вокруг него прыгал, осыпая «лапы» градом ударов, невысокий, худощавый и какой-то щуплый на фоне отца Ромео. Рядом молотили боксерский мешок два других бойца. Остальные резались в карты.

«Хорошо хоть опять не ужрались, Серега не дал, – с некоторым облегчением подумал Семен. – И на этом спасибо!»

– Пробил «троечку» – и сразу руки назад, а не то… – пыхтя, ворчит Мясник и тут же легонько бьет «лапой» в незащищенную печень, а правой – через руку сына боковой в челюсть. – А ты как хотел? Не разевай варежку!

Морщинистое лицо Семена тем временем приобрело встревоженное выражение, и он решительно направился к корешу.

– Слышь, Серег, – обратился он к нему. – Тут такое дело.

– Ну, говори! – положив «лапы» на скамейку, утирая пот полотенцем и тяжело дыша, разрешил Мясник.

– Я тут к Колобку заглянул насчет ремонта своей «шохи»: шаровые поменять, развал колес подрегулировать, крыло выправить – сын вчера со столбом не разминулся… Наставили их тут! – не без юмора заговорил Семен. – Ну, сидим, курим на крыльце. А аккурат через дорогу – хибарка Копченого.

Слышь, гляжу, а из нее вываливает Кобель, участковый наш, а с ним мужик один – Валерка Зуев. Он года четыре назад торговал у нас казахским и китайским барахлом, оптом скупал мед и увозил куда-то на север. Теперь, слышь, в люди выбился.

Ну, любопытно стало, что им от Копченого надо. Конечно, у Кобеля с Копченым пути чуть не каждый день пересекаются: то курицу у кого сворует, то белье с веревки снимет. Может, и у Валерки что спер. Орел еще тот! Но, слышь, что-то неспокойно на душе.

Ну, вопрос решил – и к Копченому: чего, мол, участковый к тебе приперся? Не стырил опять чего и, случаем, не у меня? А тот: «Обижаешь, Сема! Ты меня знаешь: у своих – ни в жизнь. Тут другое: про мужика спрашивал, которого вчера утром твои постояльцы в багажнике привезли. Не видел, мол, случаем, когда у Мамочкина со свиньями управлялся?»

Братва побросала и боксерский мешок, и карты.

– И что? – хмуро спросил Мясник, уставившись на Семена круглыми, навыкате глазами и сдерживая закипевшую ярость. На кону такой куш, а у них косяк за косяком: то нажрались до блевотины и стрельбы по курам Пельменя из пистолетов, то с малолеткой связались. Теперь, выходит, не соизволили дождаться, когда Копченый смоется, – торопились в «Эльдорадо». А то и своей крутизной перед ним хвастались. Ну бригада, ну бойцы. Сам виноват – распустил вожжи… Все! Пиз…ть всех и ставить всех в стойло.

– Божится, что не видел, да ему и соврать, как два пальца обоссать! На столе, слышь, наполовину выпитая бутылка и полбатона дорогой колбасы. Думай что хочешь! Я, дурак старый, связался с алкашом. Все за дешевизной гоняюсь. Да и вы, слышь, хороши. Все вам море по колено. Расхлебывайте теперь.

– А этот Зуев, случайно, не на вишневой «девятке» гоняет, сам на цыгана смахивает? – вкрадчиво спросил Ромео.

Мамочкин кивнул.

– Я его видел в магазине с час назад. Водку покупал, – буркнул один из братков. – А у крыльца вишневая «девятка». Падла!

– Вот сволочь! – скрипнул зубами Ромео. – Недели две-три назад пересеклись наши с ним пути в больнице. Тоже про этого чокнутого вынюхивал. И что я ему тогда шею не свернул? Дождется!

– И сидел бы теперь, сопляк. И дело бы сгубил на корню. Шанс жизни! Это тебе не Аделинку с Надькой трахать. Здесь соображать надо. С серьезными людьми надо разбираться аккуратно и без свидетелей, – хотел было выплеснуть на сына свою ярость бандит, но снова сдержался. – Об этом позже. Разбор полетов – тоже! Сейчас – о деле. Рисковать не будем. Клиента на ночь спрятать в лесу, а там видно будет.

Дневник В. Корнева. Триумф Зуева

Возвращался я в лагерь уставший, как никогда в жизни, и никогда в жизни мне не было так плохо. Меня тошнило, любое движение отдавалось в голове страшной болью, управлял машиной я исключительно на морально-волевых качествах.

Немного не доехав до лагеря, я остановился на берегу Зеленой и опять же на морально-волевых принялся мыть машину. Мне не хотелось заниматься этим в присутствии своих новых знакомых, чтобы избежать нежелательных расспросов. Но не судьба!

– Ну ни фига себе, как говорит мой Гриша! – в самый разгар работы услышал я знакомый голос за спиной. – Почти месяц ни капли дождя, а на ваших «жигулях» живого, в смысле чистого, места нет. Были малиновыми, стали черными. Совсем как мотоцикл вашего приятеля вчера.

Я обернулся и увидел Вениамина Тихоновича с удочкой и синим ведерком в руках.

– Свинья всегда грязь найдет! – превозмогая боль, отшутился я и переменил тему. – Ну, как рыбалка?

Рыбалка, по признанию Вениамина Тихоновича и трех бойко сновавших в ведерке пескариков, была так себе.

– С вами все в порядке? – встревоженно спросил Вениамин Тихонович, присмотревшись ко мне повнимательнее.

– Не выспался, – пожаловался я. – Любовь, похожая на сон.

Домыв машину и выпустив рыбешек в воду, мы возвратились в лагерь. Тезка, расставив широко ноги и уперев локоть в бок, всаживал пулю за пулей из биатлонки в прикрепленную к нашему с Галочкой Терему мишень. Мне это не понравилось, но высказывать неудовольствие не было сил. Каждый выстрел отдавался в голове острой болью. Рядом стоял Гриша и, разглядывая мишень в мой бинокль, комментировал и корректировал каждый выстрел:

– Десятка, десятка, девять, дядь Валер, на три часа.

Увидев нас, тезка опустил ружье, потом медленно поднял его и выстрелил.

– Десять, дядь Валер, – удовлетворенно сказал Гриша.

– Молоток! – морщась от боли, похвалил я тезку. – А ты, Гриша, так можешь?

– Нет! – признался юноша и скромно прибавил: – Я по другой части.

– Базаров нет! – глубокомысленно изрек я, стараясь не выказать слабости. Но не особенно успешно.

– Довела тебя, тезка, Галька до ручки! – посмеялся Валерий Петрович, не без сочувствия осматривая меня. – Совсем плохой стал. Видишь, Гриш, что бабы с человеком делают? Как в анекдоте.

Выслушав анекдот и вымученно отсмеявшись, я поинтересовался, куда это понесли его черти вчера на ночь глядя. На самом деле меня не интересовало уже ничего. Абсолютно! Но не задать этот вопрос и не выслушать ответ я не мог. Физически! Нельзя остановить дождь, если он идет. Нельзя остановить тезку, если его распирает желание что-то рассказать. Бесполезно! За неполные сутки знакомства с ним я твердо усвоил это.

Зуев в традиционной своей иронично-напористой манере, хитровато поблескивая карими глазами, пояснил, что не привык откладывать дела в долгий ящик и сразу отправился в Тихоновку решать проблему.

– Как тот алкаш из анекдота, – прикололся он. – Чё думать? Прыгать надо!

Он тоже не сомневался в том, что бандиты прячут Чернова там, где обосновались сами, – в доме Мамочкина. С этим предложением он и приехал к участковому. Тот, ухмыляясь, выслушал его, почесал затылок и, рассудив здраво, пришел к выводу, что оснований для получения ордера на обыск маловато. К тому же Половников не горел желанием связываться с бандитами.

«Но придется… – какое-то время спустя сдался он, уставившись на настырного коммерсанта оловянными глазами. – Ты ж, Валерк, все равно не отцепишься. Еще и шефу моему настучишь. А он и без того зуб на меня точит – спрашивает, кто в Тихоновке хозяин: я или Мясник».

Валерий Петрович рассмеялся. Этот же вопрос задал на днях самому начальнику милиции глава администрации района.

«По коням! – выдохнул, что-то придумав, участковый. – Есть варианты!»

Уже в машине он пояснил, что у Пельменя присматривает за свиньями некий пьянчужка по кличке Копченый.

«Его и раскрутим! Мой клиент! Он за бутылку не только Пельменя – мать родную продаст. Мне ли их, алкашей, не знать – всю жизнь с ними промучился, – ухмыльнулся милиционер. – Так что еще не вечер. Давай к магазину!»

Далее тезка рассказал, что, купив у Галочки бутылку водки и батон колбасы, они принялись «колоть» Копченого. Тот какое-то время строил из себя чуть ли не вора в законе, смотрел на водку с большим презрением и даже порвал на своей чахлой груди рубаху, доказывая, что он не сука. Свинарь при коммуняках отсидел три года за кражу семи мешков дробленки.

Но непреклонность Копченого таяла на глазах. Изо рта потекли слюни. Руки судорожно дергались в направлении бутылки. Помявшись, он признал, что видел, как вчера утром братки вытащили из багажника БМВ и проволокли в сарай какого-то доходягу. Позже он слышал его крики.

«Должно, бабки выколачивали!» – авторитетно рассудил свинарь. Сердце Зуева дрогнуло от предвкушения удачи. Участковый потребовал описать доходягу. Приметы сходились: высоченный, тощий, белый как снег. После этого осталось лишь дозвониться до райотдела.

– Обыск назначен на 9:00, – торжественно объявил тезка и, взглянув на часы, прибавил: – И через семь минут начнется!

Мои новые знакомые были возбуждены и радостны. Надежды на освобождение Чернова связывались у них с некоторым даже разочарованием. Только приехали – и сразу назад. Проблема-то решена! Облом! Не успел даже и начать отдыхать.

– Как и должно быть, если делом заниматься серьезно, – вроде бы небрежно, но определенно покровительственно улыбнувшись мне и подмигнув Грише, заявил Зуев. – Пришел, увидел, победил! Но… денька два-три мы еще позагораем здесь. Если честно – заботы осточертели! Как-то так.

Он церемонно пригласил меня на банкет по случаю освобождения Чернова. Я сдержанно кивнул. В моей душе восхищение боролось с недобрыми предчувствиями…

С одной стороны, я отдавал должное своим новым знакомым. Они не бросили человека в беде – это дорогого стоит. И Зуев – малый не промах, и делал он вчера все вроде бы правильно. С точки зрения такого «чайника», как я.

Но… Тихоновка – крошечная деревушка. Маневры вишневой «девятки» могли и не остаться незамеченными. Ведь только мимо дома Мамочкина она за пару часов проехала четыре раза, останавливалась через дорогу от него – у магазина, долго стояла возле хибарки Копченого и у ограды участкового. И обыск нужно было проводить вчера…

Короче, я не мог поверить в победу своего тезки над самим Мясником. Ну не мог, и все! Еще мне подумалось, что Копченый теперь не заживется на белом свете… Да и у самого триумфатора уже в ближайшем будущем возникнут о-очень серьезные проблемы. И к бабке не ходи. Боюсь, стрелковая подготовка ему вскоре может пригодиться.

Я, морщась от боли, поделился с ним своими опасениями. Заметно встревоженный коммерсант сразу направился к своей машине, а я заковылял в лес. Там меня долго рвало, буквально выворачивало наизнанку. Чуть живой я возвратился к палатке и, едва не плача от боли, ругая себя за педантичность, сделал-таки эти записи. Сейчас махну стакан водяры – и спать.

Глава 4

В черни

Мамочка же после засады на бугровщиков и их бегства все норовила отправить детей куда-нибудь подальше от скита: то рыбки половить, то землянички нарвать, то душички, то грибочков поискать.

Потом она заладила: «Хочу орешков, страсть как соскучилась по ним. Давай, Вань, отправим детей за орешками». При этом в ее прекрасных и синих глазах таился откровенный страх, а на устах играла тревожная растерянная полуулыбка.

Папочка крепко тогда рассердился на нее: надо пшеницу, рожь, ячмень жать, снопы вязать, да и сенца коровкам и лошадям на зиму не худо поболе запасти. Дорог каждый погожий денек, каждая пара рабочих рук, а тут сразу шесть аж на два дня придется лишиться.

– У тебя то грибочки, то орешки, – разворчался он. – Не по-людски это, не по-хозяйски. Глупости все, дурачество.

Но мамочка, пугливая безответная мамочка, которая всякий раз вздрагивала от скрипа дверей и громкого слова, сказала тихо, но твердо, с какой-то душевной болью: «Мы, Ванечка, слава Богу, пожили, дай и им пожить!»

Как отрезала! И папочка, суровый властный папочка, лишь рукой махнул. Он, правда, не отпустил в чернь старших – Лизу с Данилкой – без них ну никак не управиться. Не хотел папочка отпускать и его, Тишу. У мальчика даже сердечко сжалось от страха и от горя. Однако отправить совсем маленьких Соню и Алешу под присмотром еще несмышленого Мити даже и папочка не решился. Не говоря уже о мамочке. Да, и не знал Митя дороги в чернь.

А вот Тиша знал. Он в прошлом году ездил туда с дядькой Игнатом. Вспомнив про соседа, папочка обрадовался и решил отправить за шишками Митю, Соню и Алешу именно с ним, а Тишу оставить вязать снопы – больно уж ловкие и быстрые у него руки.

– Он ради моей дочки на все согласится, – посмеялся папочка, а Лиза покраснела. Однако тут же выяснилось, что дядька еще вчера отправился на охоту.

– Ни горя ему, ни заботушки! – рассердился папочка. – Мыслимое ли дело – в страду на охоту уехать. Ни раньше, ни позже! Дурачество все.

Лиза защищала жениха, доказывая, что тому убирать пока особо нечего – не обжился еще на новом месте. Вся пашня – одна десятина. Управится с ней и после охоты. Да папочка и сам знал это, и снова лишь рукой махнул. Пришлось отправлять за шишками Тишу.

Утром, еще затемно, родители подняли их (Тиша так и не уснул – боялся, что проспит. А еще он боялся, что папочка передумает), одели, накормили кое-как и усадили на лошадей: Соню – к нему, Алешку – к Мите. Сзади к седлам привязали Каурого с Гнедком – везти домой на них переметные сумы и мешки с орехами. Мамочка перекрестила их, поцеловала, и Марьины отправились в чернь.

Миновав Зеленую, они двинулись по тропе вверх мимо горы, которую в ските называли Монастырем. В ней двадцать две пещеры. Тиша с Данилкой и Митей (и не только они) любили в праздники лазить по ним с факелами. Страсть как страшно и интересно.

С каждой верстой трава в лесу становилась все выше и выше. Митя видел у едущего впереди брата только голову и боялся совсем потерять его. По мере приближения к черни лес становился все гуще, и темнее, и мрачнее – отсюда и название чернь.

Дорога была дальней и утомительной. Детские восторги сменились хныканьем Сони – она с непривычки натерла попку и ножки. Тиша посадил ее боком, и Соня, обхватив ручонками брата, затихла. Алеша тоже натер попку, морщился, но крепился – мужик как-никак.

Их мучения закончились только в середине дня. Лошади перескочили через весело журчащий ручеек и остановились перед преогромным деревом. Тиша с Митей соскочили с них и осторожно сняли малышей. Зелени на поляне было немного, в основном коричневый мох.

– Приехали! – весело объявил Тиша – Вот вам самый настоящий кедр, любуйтесь оным!

Дети, ойкая и морщась, недоверчиво осмотрели толстенное коряжистое и какое-то неопрятное, поросшее мохом дерево, но, разглядев на нем множество шишек, выказали восторг.

– Белочка! – закричал Алеша, указывая ручонкой на затаившегося в хвое пушистого бурого зверька.

– Белочка! – обрадовалась, подпрыгивая, Соня – Ура!

Пока малыши радовались белочке, шишкам и разминали затекшие ножки, Тиша с Митей расседлали лошадей, спутали им веревками передние ноги и, похлопав их по гривам, принялись мастерить бойки[5].

– Удочка! – догадалась Соня, увидев две длинные рябиновые палки.

– Удочка! – согласился, улыбнувшись, Тиша. – Оными удочками, сестренка, мы будем ловить шишечки.

Сияющий Митя (он никогда не мог хоть немного посидеть на одном месте) вприпрыжку помчался по поляне, потом, остановившись перед братом, стал приплясывать и, наконец, несколько раз ударил себя кулаком в грудь.

– Ура! – кричал он. – Я ловкий, я сильный, я хороший. Слава Боженьке, что я родился!

Тиша, улыбаясь, любовался братом. Недавно ему исполнилось одиннадцать годков, и был он крепеньким, смугленьким, хорошеньким. Вьющиеся черные волосы, круглые черненькие смышленые глазки, ямочки на щечках и подбородке. Всегда сияющий, доброжелательный, энергичный, нетерпеливый, часто упрямый, он заражал всех своей радостью. Приятно было даже просто смотреть на него.

– Братик, а почему птички поют? – вдруг спросила Соня. Тиша вспомнил, что она спрашивала уже об этом у мамочки.

– Радуются! – пожав плечами, улыбнулся он.

– Они радуются, что я сюда приехала? – не то спросила, не то объявила сестричка, подняв на него голубенькие глазки и простодушно улыбаясь.

– Ну конечно же, из-за тебя! – засмеялся Тиша, поцеловав ее теплые льняные, чем-то приятно пахнущие волосики. – Писать-то не захотела?

Соня отрицательно мотнула головкой. Обмыв руки и лицо в ручье, Марьины с хорошим уже аппетитом закусили хлебушком с сальцом да с яичками, запивая молочком. Тиша, уминая хлебушек, попутно объяснил Мите и несмышленым малышам, что кедры бывают двух видов: низкие, толстые, коряжистые и высокие, стройные, кондовые.

По его авторитетному мнению, сподручнее иметь дело с толстыми и коряжистыми кедрами – сучья у них начинаются с самого низа, тогда как у стройных, кондовых кедров даже до нижней ветки без лестницы не добраться.

– Этот, братик, хороший! – важно заявил Митя, оглядывая кедр, под которым они расположились.

– Молодец! – засмеялся Тиша, ласково погладив брата по голове. Наевшись, братья облачились в одежду из замши диких коз. Их мамочка сшила из шкур, подаренных дядькой Игнатом.

– Другие одежды сразу раздираются о ветки, – пояснил Тиша. – Спасибо дядьке Игнату и мамочке.

После этого мальчишки повесили бойки на шеи и направились к кедрам. Тот, под которым они обедали, Тиша уступил брату, а сам отошел подальше. Митя ловко вскарабкался на нижнюю ветку, перебрался с нее повыше, уселся на толстый сук, снял с шеи боек и принялся сшибать им шишки с веток.

– Ура! – с восторгом закричал он, когда первые шишки упали на траву.

– Ура! – подхватила Соня.

– Ура! – крикнул и Алеша.

Следом шишки дождем посыпались и у Тиши.

– Ура! – завизжали радостно малыши и принялись собирать шишки в кучу. Смех, крики, шутки, песни вместе с гомоном птиц надолго оживили угрюмую чернь. Когда почти все шишки были сбиты, Тиша ловко слез с дерева и направился к следующему кедру.

– Тиша, Сонька, Лешка, глядите! – закричал вдруг Митя. Малыши и Тиша задрали головы. Брат, ухватившись рукой за одну ветку, стоял на краю другой, раскачивая ее ногами. Вот ветка подбросила его, и он ловко перескочил на соседнее дерево. Соня ойкнула, а у Тиши екнуло сердечко.

– Аки белка! – восхитился пятилетний Алеша. Тиша неодобрительно покачал головой, но ничего не сказал. Он также мог перескочить с одного кедра на другой, но не стал делать этого, чтобы не раздразнить азартного Митьку и надеясь на то, что тот позабыл рассказы Данилки о подобных прыжках. Однако Митя ничего не позабыл и не упустил возможности похвастаться своей смелостью и ловкостью.

К вечеру, уставшие, они спустились на землю, помогли малышам ссыпать шишки в мешки, переметные сумы и повалились на траву.

– Спина и руки болят, ноги гудят, – засмеялся, потянувшись и выколупывая орешек из шишки Митя. – Но страсть как хорошо!

– И ты, братик, пощелкай орешки! – сказала заботливая Соня, подавая Тише шишку. – И мамочке привезем орешков, и Лизе, и Данилке, и папочке. Вот столько!

Она широко развела ручонки в стороны. Отдохнув, пощелкав орешки, полакомившись смородинкой с растущих рядом кустов, Тиша с Митей ловко смастерили шалаш, натаскали на поляну гору хвороста и развели костер. Тиша обратил внимание на то, что лошади, отмахиваясь хвостами от слепней и комаров, испуганно фыркали, ржали и жались к шалашу.

«Медведь где-то рядом бродит», – догадался он. Мальчишке стало страшно, но он тут же успокоил себя мыслью о том, что медведи редко нападают на домашний скот и тем более на людей, даже в голодный год. А в оном кедры буквально ломятся от столь любимых ими шишек, да и дягиль с копеечником[6] хорошо уродились.