Мозаика Любви

Юраша

Куда делись воробьи? Их радостный щебет покинул столицу. Голуби, вороны, синицы, а иногда в парках ещё вдруг утренний соловей – нет радости в звуках Москвы! Нет.

Зато на море, в дальней загранице, лето теплит остатки весны. Почти бархатно – не жарко, не холодно; утро и вечер прохладны, но дни вполне горячи.

– Матерь божья, – брызнула обгоревшая под солнцем украинка, стремящаяся переместиться из тени в тень. – Проклятые москали!

Она только заметила освободившийся шезлонг и почти что побежала по краю бассейна, чтобы забронировать так нужное ей место, обозначив его полотенцем, но волна от вынырнувшего чуть не из-под её ног кита окатила таким потоком воды, что полотенце враз поникло, потеряв форму прачечной чистоты!

– Шоб ты здох! – громогласно заклеймила она половину огромного тела, появившегося возле кромки бассейна.

Взгляды отдыхающих, шарившие по веткам деревьев и стайке перистых облаков, быстрым махом уставились в точку всплытия этого Кита. Сложные волны от дифракции и интерференции, созданной телом этого отдыхающего, взбудоражили до величины шторма ещё недавно тихую гладь турецкого бассейна.

– А ты, черный, во-още молодец! – Жирное, но сильное тело, ухватившись за край бассейна, подтянулось на руках и почти по-гимнастически выпихнуло себя из воды на сушу. – Уважаю!

Кого он мог уважать? Каждый, кто знал русскую речь, стал вышаривать сектор шезлонгов, отстоящих от кромки бассейна и от нашего героя на три шага.

«Наверное, наши в баре», – прокралась верная мысль, так как невозможно было представить, что в полоске шезлонгов отдыхающих турецких пенсионеров и иностранных туристов его могло что-либо заинтересовать.

Стареющие тела пенсионеров, приехавших глотнуть умеренной жары перед скорым знойным летом Турции, немцы, обособленно, по-семейному уединившиеся сами в себя, и несколько пар разрозненных французов, ублажающих слух окружающих своим грассирующим р-р-р – всё это было наполнением противоположного берега продолговатого, с небольшими изгибами бассейна. На другой его стороне располагались в основном северные гости, так как жаркие лучи невидимого за ветками солнца на открытом пространстве могли превратить их в головешки, чего не скажешь про смуглых турок, замазанных кремами французов и доведших себя до копчёностей немцев.

– Вот что мне в тебе нравится – ты мужик! – Кит принялся на кого-то перед собой наступать.

Два, в разные стороны и навстречу, широких шага и Некто оказался поднят и подвешен в его объятиях.

– Вот с-сука! – Он поставил в пол-оборота от себя негра и начал жадно целовать его – в лысину, в щеки, в лоб. – Ну молодец же! Молодчик! – Кит опустил француза на мраморную плитку и подвёл его как костыль под подмышку. – Жена?! – Он ткнул пальцем в находящийся рядом шезлонг. – Сам вижу – жена!

– Раша?! – чуть растянув первую букву, спросил не в меру загорелый француз. – Ю, р-раша?!

– Ты чё, дибил?! – почти удивлённо загоготал Кит. – Какой я тебе Юраша!?! Я Коля! Коля я. – Он отпустил француза и ткнул в себя кулаком – Коля!

Худой, но стройный, побритый на лысо негр сморщился в недоумении. Ярко белые глаза его два раза моргнули и без смущения уставились на Колю-кита.

– Ща, подожди! – Коля не стал себя утруждать обходным манёвром, а, отодвинув, словно занавеску, француза, двинулся напропалую через газон в бар.

Так феерично начавшаяся история вдруг прекратилась, оставив всех в разочаровании. Немцы враз загорланили, явно обсуждая только что назревавший инцидент, стареющие турецкие семьи замкнулись в непонимании, а виновник части торжества – афро-француз погладил себя по облизанной Колей лысине и присел на край своего шезлонга, чтобы склониться над белокурой женой. Их негромкий разговор, словно шторой, занавесили голоса птиц и отчётливо – воробьи.

Ветер с переменным настроением приносил то влажность близкого моря, то зной подсыхающей земли. Время, оторвавшись от завтрака, медленно катилось в зенит. Солнце почти раздвинуло все тени и стало стирать краски.

– Вот ты скажи! – Вновь набирающий обороты громкости голос заставил многих встрепенуться. – Нет! Я и тебе прихватил. Ну ты что?! – держи!!!

Скрежет двигающегося шезлонга окончательно разбудил всех остальных. Коля поставил его так, чтобы, оседлав его, у него и у француза появился дружеский стол, на который с пола были переставлены четыре бокала с виски, две пачки чипсов и кружка пива.

– Лерыч, может, ты их тормашнёшь, может, есть чё еще на закусить?! – крикнул Коля возвращавшемуся к бару другану…

… – Вот ты мне скажи! – Колин голос, как репродуктор, старался разрубить языковой барьер – француз морщился, но взгляда не отводил. – Вот ты хоть и чёрный, но всё же мужик. – Коля больно хлопнул того по плечу и выдвинул из кулака большой палец – Во! Вот такой мужичина! Во!

Француз открыл рот и что-то проговорил.

– Да ладно, – Коля примирительно потянул его своей ладонью за затылок к себе, – не обижайся, я же всё не со зла. – Голос переплавил громкость в теплоту.

Француз пожал плечами и посмотрел на жену, та улыбнулась и, потянув руку, погладила его с плеча на локоток. Тот вновь обернулся на Колю и не резко, но настойчиво взял его за запястье и опустил мощную ладонь русского на уже ополовиненный бокал.

– Se comporter defondé. Si tu es énorme, ça ne veut pas dire que j'ai peur! – Сверкая белыми губами, произнёс африканец. – Je suis français. Et voici les lois de l'Europe! Ce n'est pas à vous avec l'Ukraine de se battre. Personne n' a peur de vous!

– Ну я и говорю, что ты француз! – вторил ему Коля. – Я и говорю, что ваша Европа совсем в дурь охренела! Что у вас творится?!

Задав этот вопрос, Коля-Кит стал освобождать шезлонг от снеди, вновь возвращая всё на пол.

– Вот ты мужик, – продолжал он, не останавливая движения по перемещению. – Баба у тебя – первый класс! Что мне в тебе и нравится. Хоть ты и негритосина, но всё же мужик!

Тут, чуть приподнявшись, он рукой выбил назад из-под себя шезлонг– тот, заскрежетав, проехался и, уткнувшись в другой, остановился, освободив Коле пространство для последующих действий.

– Смотри! Ведь вы французы воевали с нами против фашистов в Нормандии-Неман. Хрен с ним, ну проводили мы вас пинками из России в 12-м году. Но!, вы же Европу всю под собой держали! Ваш Наполеон всех отымел, даром что его Жозефина была красава! Ты вот, смотрю, вполне хват!!! – Он многозначительно качнул головой в сторону его жены. – Так почему?! – Тут Коля развернулся боком, задницей в сторону бассейна и начал тыкать себя пальцем в зад. – Почему вы, с-суки, пидоров у себя развели, что ж вы позволяете друг на дружке жениться? Венчаться!!! Ты же вот от неё детей себе наперенарожаешь! А они, ваши тамошние, пидорасы будут свои корявые члены всовывать в ихние зады!!! И им будет без особой разницы, кто твой ребёнок – мальчик, девочка! У ваших разноцветных только одна дырка! Вот тут…

Коля расчувствовался – не договорил. Он перестал насиловать себя в щель плавок, поднял высоко отработавший своё палец, отмахнулся от француза и бухнулся в воду, чем породил новое цунами.

– Та шоб ти здох, вражина Донецька! – вспрыснула Украинка, которая, подбирая волосы под платок собиралась окунуться.

Реальная история, со слов одной Рыжей.

Апрель-май 2019г.

Рыжий

(почти дневник одного неординарного события)

Небольшой домик – обычный подмосковный – один этаж вниз и полтора над ним. Уютно, стандартно, практично. Прихожая, гостиная, пустая комнатка под кабинет, инвентарный чуланчик, кладовка с деревянными дощатыми полками, встроенная в кухоньку для разогрева и употребления готовых блюд, и спаленка наверху.

Осень. Она обозначила себя лишь календарём.

Ни листва, ни трава словно и не ощущали скорых изменений природы, только вечер стал заметно короче, гуще и холодней. Дневного тепла хватало, но к заходу солнца уже охота закутаться в шерстяной палантин. Тёплые носочки переместились из комода на кресло и всегда были готовы согреть Её добрым маминым теплом.

Он появился вот так, словно ниоткуда, обозначив присутствие ветерком сквозняка, скрипом половиц и шорохом со стороны кухоньки или даже встроенной в неё кладовой.

Её дневничок:

Я прислушалась, но подумала, что наваждение. Мелкий дождь, скатившись каплей на подоконник, сонливо сказал: «Кап. Кап-кап!». Лампа моего абажура заботливо приглушила свет, а строчки книги расплылись пятном, заставляя смежить веки, чтобы уснуть…

– Хрум-хрум и какое-то кр-кр (словно кто-то поскрёб, подметая), хрум-хрум.

Я напряглась, приоткрыла глаза и поправила плед. Два часа ночи, за окном темнота!

«Плед? – проявило сознание. – Я его вчера не брала! Может, мама приехала? Но она не могла! Я же вечером говорила с ней по телефону, и она от меня далеко!»

«Может, мышка?» – Но для мышки есть Мурка! и до этого кошка с ними справлялась.

– Не иначе как мужи-чо-к! – ехидно ставя ударение, предрекли подруги, когда Та (Она) поделилась с ними на работе.

– Пледом накрыл?! Свет приглушил?! – Самая яркая из них как-то не вдруг раскраснелась и подалась грудью через стол, чтобы полушепотом продолжить. – Мне мама рассказывала, а ей её мать, будто бы ейная бабка передала: «Мужичок – это не к добру! Если он в доме завёлся – всё!!! – вывести невозможно! Менять жильё – иначе никак!..».

– Точно! Я недавно по “Социальной перспективе” вынуждена была вместо уютной квартирки получать дом! При просмотре оказалось, что многие пустые, в хорошем районе и очень-очень приличные дома даже и не предлагают! Я тогда возмутилась: «А что с ними не так – я бы вот этот взяла б!» – Самая обычная из подруг по работе вдруг налилась такой значимостью, что враз сделалась центровой. – «Под снос! – говорят, глаза отводят, на вопросы не отве-ча-ют! Без обсу-ж-де-ния!». И главное, места-то самые такие – уж точно бы не застоялись! Я тогда просто так мимо проезжала, заглянула в один из таких домов – ну вот видно же, только-только, недавно ввели для жилищного оборота – живи не хочу! Мебель новая, занавески с иголочки. А его уже сразу, раз! И под слом!..

– Не, у моей подруги тоже было. К ней приходил! Он сначала вот так, как к тебе, подкрался и долго ласкался, а потом она заметила, что холодильник вдруг опустел и в кладовке вещей поубавилось!

– А мне в одной газете…

Обсуждения нескончаемой лентой поселились в Её голове, вызывая одновременно отрицание, гнев и интерес.

«Может, мне его как ни то подманить? Вот холодильник – это же неспроста! – Она, перепрыгивая через мелкие лужи, направилась от станции аэротакси к магазину. – Нет, ради этого эксперимента не стоит идти на крайние меры и с покупкой холодильника нужно ещё повременить. И потом, в современном мире холодильник не только анахронизм, но может ещё и подозрение вызвать. Нет, мне мой дом нравится и я его под слом не хочу!».

Она купила батон уценённого от времени хлеба и посмотрела на колбасу: «Может, сразу?!» – Ей захотелось жуткого, однозначного, неотвратимого – как это назвать она не знала, но каким-то вторым, может, природным чувством она подозревала, что именно колбаса откроет всё! – «Всё – что?!» – очнулась Она и обратила внимание на маленькую книжную полку.

«Жизнь и повадки редких животных». Она потянула руку.

– Брать будете или, как все, лишь поинтересоваться!? – ехидно щуря глаз, спросила продавщица.

– Буду, – сказала Она с вызовом и протянула запястье к “учетчику эквивалента труда”.

– Слава богу, – почти со смехом открестилась продавщица, – дня нет, чтобы эту книжку не потрепали! Чего пялиться, если их давно извели!

– Вы про кого?

– Про него! – Она, вначале подбоченясь, скуксила нос и всплеснула руками. – Страница 126, абзац два, девятая строчка сверху, семнадцать слов, не считая кавычек, запятых и точки – про мужика! Закладки не надо, всем интересно, а толку-то что?! Разве что искать не надо – книга уже сама раскрывается на этом самом месте!

– Я совершенно не по этому поводу. У меня просто в кладовке кто-то завёлся, – примирительно ответила Она, – скребется и что-то грызёт!

– Да ладно! – приглушённо выдохнула продавщица и мгновенно стёрла весь свой сарказм. – Ужель повезло!? Ты смотри не спугни!

– Что вы. – Она направилась к порогу, но, проникшись значимостью событий, гордо произнесла – Но насчёт «Не спугни!» – за это Спасибо!

Её дневничок:

Странное чувство – Я не одна! Все вещи на месте, но недавнюю пыль протирать не надо – подоконник словно натёрт, а на стекле развод, будто кто опёрся лбом о стекло и долго дышал.

Может, я сама? Но ведь не помню! Я и к окну-то не подхожу – нажми кнопку визора и стен дома как не бывало, разве что капли дождя, превратившись в бусины, исчезают».

Да нет же – все просто смеются – почудилось, а теперь просто прислушиваюсь к пустоте!

Вчерашнее ожидание с волнением отлегло от груди. Весь вечер она провела в кресле, делая усилия, чтобы прочесть хоть полстрочки писательской чепухи. Что?, зачем?, после чего – всё потеряло смысл.

«Вот бы скрипнул или, как вчера – ветерок и внутренний трепет!»

Всё потеряло смысл – работа, рутина мелких, больше надуманных, дел. Даже важное, то, что не доверишь бездушной машине – всё отошло на второй план и потеряло смысл.

Странно, – дневник принял ещё одну строчку, написанную почерком, не имеющим опоры, – отчётливо помню, что собиралась что-то записать вот в этот дневник, но что-то случилось – почти что не помню!

Свет приглушился – помню, я приподняла голову – качнулась занавеска, разделяющая гостиную с кухней, и вроде как тень…

Мне вдруг захотелось расслабиться, потянуть позвоночник и повиснуть, чтобы растянуть себя в разные стороны. Словно удовольствие… Ах, какой пьяный бред!

А вот как оказалась в постели со своим дневником, не помню. Вернее, дневник лежал на прикроватном столике, куда он до этого никогда не добирался, так как его место внизу возле любимого кресла!

А проснулась я от влажного прикосновения к губам. И запах! Запах раздавленного Конского каштана, который я уловила, запомнила и принесла с собой из детства.

?

Утро.

Не услышав будильника, сопровождаемого нервной тряской запрограммированной постели, она проспала.

«Что это? – задалась Она вопросом, когда аэротакси заняло место в полётном эшелоне. – Страха нет и, на удивление, нет непонимания – словно так и должно быть, происходить. А ещё охота вернуться в ту часть ночи, которую в беспамятстве проспала! Охота дотронуться до себя и застонать!..

«А куда делись крошки из пакета?! – Сознание пытливо отбросило, а затем растворило только что нахлынувшее наваждение. Хлеб иссыхал прямо на глазах, отщелкивая со своей поверхности плоские, словно кожица, крошки. Даже когда продавщица клала в пакет позавчерашний хлеб, она делала это с осторожностью, чтобы крошки не просыпались на пол! А сегодня, в спешке заглянув в пакет, Она увидела стерильную чистоту вокруг уже в корень засохшего хлеба. – Я же помню, я же специально оставила его в пакете, чтобы не слышать ворчание чистящего пол пылесоса. Хорошо, что спрятала в стенной шкаф. Даже если всё же мышка, то она туда не прошмыгнёт!..»

Работа не ладилась, кофе не помогало. Подружки, с утра ещё немного пошептавшись о мужиках, уткнулись в работу. Время летело как весной – быстро на улице и медленно за рабочим столом.

Дождь, предрекаемый синоптиками на целый день, по возвращении в посёлок вдруг смилостивился и отступил.

Выйдя из аэромаршрутки, она, вздохнув, расправила грудь. Запах прелой листвы ничуть не смутил – вдруг захотелось пробежаться по лужам и разогнать приземлившихся на маленькую площадь голубей… Мокрую осень сменила весна – она пела и раскрашивала серые облака. Что-то наполнило маятством грудь, заставило снять желтый берет и, не включая воздушного зонта, идти под крупными каплями зацепившегося за ветки голых деревьев дождя…

– Ну что?! – почти по-дружески приветствовала её продавщица. – Подманила?!

Она совершенно не скрывала завистливой улыбки и блеска озорных глаз. В любое другое время Она бы заметила это, но не сейчас. Сейчас ей требовалась сокровенная подруга или даже наставница, чтобы потянуть за еле обозначившуюся ниточку сети, в которую стоит ловить на живца!

– Не знаю, – скромно, почти шепотом ответила Она. – Вроде как ничего не произошло, но крошек в пакете не оказалось, хотя хлеб не тронут. Может, мышка?

– Ха, – почти радостно-озорно откинулась продавщица. – Ага, мышь килограмм на сорок! – Она руками показала примерные габариты, которые по высоте остановились прямо у её второго подбородка. – Если мужичок, то лучше колбасы приманки нет! Её же для чего-то же всё ещё выпускают?!

Продавщица вышла из-за прилавка и проследовала в угол к маленькому, зажатому стеллажами со здоровой пищей холодильнику.

– У меня тут просрочка скопилась, принято её оправлять в переработку, но по случаю недавних праздников произошла пересортица. Всё не дам, тут ещё парочка добропорядочных ходит, – ухмыльнулась продавщица, скривив сарказмом лицо, – но ради эксперимента возьми вот эту.

Продавщица выудила из освещённого нутра холодильничка небольшую палку заплесневелой тёмно-коричневой колбасы.

– Ты не обращай внимания, что она такая морщинистая, и плесень не стирай! Мне бабка рассказывала, что для мужика – чем грязнее, тем вкуснее! А то, что кожица сморщена – то не беда – этот продукт натуральный. Вот увидишь – если всё же мужик, даже вот этой ниточки не останется…

Как удивительно меняются люди. Вот только что эта продавщица смеялась и улыбалась, а перед тем как Ей уйти, проявила сентиментальность и обняла её.

– Может, хоть тебе повезёт. – Её пухлая ладонь быстро смахнула слезу и расправила щёку. – Те, что приходят за колбасой, хоть и стараются казаться счастливыми, а видно – это не то…

А как это – то?!

Чтобы положить колбасу, я открыла шкаф. Там, свернувшись в три погибели, обняв почти пустой пакет, лежал Он – ни капли не короткий, слегка худощавый и рыжий. Хлебные крошки облепили его неряшливую бороду. Глаза щурились на свет, а в одной руке он держал замятый журнал «Потребитель».

– Господи, – вскрикнула я, – худой-то какой!

Из места лёжки выманивать его не пришлось – он сам потянулся за колбасой…

Мне трудно объяснить, зачем нужны мужики – от скуки, для лени, для желания вернуться скорее домой, а главное, для долгих приятных недосыпаний.

Мы вместе с ним рассматриваем в журналах картинки. Я читаю ему вслух и радуюсь, когда он смеётся.

Он приносит мне тапочки, принимает и подаёт пальто, не забывая сунуть в карманы теплые рукавички.

Ночью он приходит ко мне погреться, а днём укладывается в свой шкаф, чтобы, шурша пакетами, есть хлебные крошки и дожевывать очередную колбасу.

Вечером он ждёт меня на подоконнике, разглядывая улицу в щель между двух занавесок.

Я помыла его, он сбрил бороду и дал себя подстричь. За всей его оболочкой скрывается доброе, ласковое сердце, приятное, почти урчащее дыхание и сила ласковых рук…

Зима пролетела как заколдованный день.

Он научился читать, делать себе бутерброды и отрезать ломтиками колбасу.

Его способностям нет предела – он отыскал на чердаке молоток, самолично вбил в стену гвоздь и повесил нашу с ним фотографию!

Но,

…наступила весна.

Он отрастил и начал грызть ногти! Ночные приходы ко мне стали редки, но правда длинны….

В одно утро,

…дал о себе знать соловей!

Я обыскала всё, под надуманным предлогом прошлась по соседям – его вдруг не стало…

Я не пошла на работу и, закутавшись в душный плед, поджав ноги, сидела и ждала его в кресле…

Он просто исчез, не забрав с собой даже вчерашней колбасы.

Грустно-то как и как долги ожидания! Маленькой рыбкой в животе плещутся наши с ним ночные воспоминания.

Пустая рамка от исчезнувшей с ним фотографии навевает тоску.

Рыжий, ты где?! Скоро осень. Ты приходи, я скучаю…

Вольный пересказ рассказа из журнала «Юность»

Неизвестного автора женского пола 1983–1989гг.

Москва, вершина ночи, проведённой с Рыжей.

Январь 2019г.

Цирконы

(Пролог и Эпилог)

Парк с рядом извилистых дорожек, фонарь, очерчивающий границу темноты и снег, пушистым саваном спрятавший следы и направления. Именно так представлялась ему его сиюминутная жизнь.

Сон на яву – Явь, пришедшая через сон и засевшая в мозгу!

Это как внезапно приведшие в ночи в руку мурашки – ни стряхнуть, ни растереть. Знаешь, сами пройдут, но колкость их терпеть невозможно!

Он посмотрел на застывшее во всех, для него, отношениях тело супруги и проделав незамысловатое упражнение освободил свое место с огромной кровати, которое располагалось у стены.

Она не заметила, Он постоял и ушёл…

«Она давно ничего, ни что не замечает» – думал Он, прикрывая дверь из спальной комнаты в коридор.

Свет луны, осветивший бесхозное пространство пустого коридора, медленно откидывал явь и сон.

Сон – это жизнь – здесь, сейчас, снаружи и изнутри этой давно нарисованной семейной идиллии.

Жизнь – скрытая от глаз и посторонних вздохов, с их разочарованиями, реальность – затаённая как камень за пазухой – Душа. Она мечется, молча бьётся, стонет и рвётся, беззвучно истекая кровью, через порывы от крепких объятий так недавно-давно бесконечной Любви!

Взвыть!

Ах как хочется взвыть и задержаться на тоне, чтобы все, всё и Она встрепенулись! Чтобы стёкла в рамах потрескавшись разлетелись, осыпая снег за окном и пол коридора бриллиантами ежедневного счастья – всей той сегодняшней мишурой, что вполне можно назвать “цирконами семейного счастья”!

«Ужели не видно! – Реальность, как Сон, продолжалась – без жалостно изливая под ноги Истину. – Как можно не замечать этот тупик?! – эту не деланную стену, которую не отодвинуть не обойти! Ужели можно хоть ещё что-нибудь преодолеть, перепрыгнуть, подрыть, подкопать – пробить-прорубить?!».

Тупик во всём, во всех последующих отношениях, в друзьях, в работе – в желании жить, которое вот так вот враз и остановилось! Впереди пустота, а сзади сумбур – зависть других и отрицанье себя!

Если б не бросил лет двадцать назад – закурил!

Свет яркой как солнце луны наискось разложил на полу огромного коридора кубики витража – брось банку, играй в классы. Он постоял в нерешительности и спустился на первый этаж. Был выбор – упасть в ванну – смотреть до одури кино по планшету или читать книгу, и или совсем загрустить и, закинув ноги на стол, замереть в кабинете.

Он выбрал второй.

Раньше было просто: «Не я один!, не мы первые!, у них ещё хуже – это нам ещё повезло!»

«Здравствуй, позвольте, можно?, извольте!, а если?, я не против!, давай, пошли – шли, шли, шли, и, пришли!..»

А что в остатке? – привычка! – уже не Любовь, а степень какого-то уважения, уменьшение которого источается с лет до минут, сползая в секунды!!!

Всё уже было и как-то разом прошло: жизнь на витрине и её вычерченная параллель – бани, вроде случайные девки; знакомства с продолжением – даже не любовницы; вторая семья и новый желанный ребенок. Всё, вроде, принимаемо и законно, так как общество всё такое, а по рассказам близких, знакомых, недавних друзей и подруг – всё ещё даже гаже, деланно и отнюдь не кристально – взгляды через улицу наискосок, раненые женщины и хотячие, в себе неуверенные, пошловатые мужики!

Уют в доме – это тепло. Раньше любовное, теперь от Мособлгаз; раньше душевное – от сердец, рукопожатий, взглядов, мыслей!, теперь от стен вот этого гнезда. Лунный свет, освещая заснеженный сад, лишь отражением освещал кабинет, который мягкостью линий словно уснул.

«Господи! Что же мне делать?!» – Вырвалось из груди.

Молчаливая лепнина потолка и люстра лишь ухмыльнулись, взирая на рвущуюся душонку, загнанного в клетку мужика.

«Не достучишься, не закричать!» – Он бросил в кресло тело, водрузил ноги на стол, затих – погрузился и утонул:

…Двадцать шесть рядом, без брака одни год – срок и не срок – словно минута! Есть что и вспомнить, и пересказать. Но почему так все пусто и невесомо? И главно – за что!? За не верность? – так и Она же сама к ней пришла. За верность семье и детям? – так и это уже совсем не постулат?!.