Заметки на собственной шкуре

И это еще далеко не всё в отношении руководителя кружка к своему участнику. Ты вынужден ублажать не только артиста. Ты еще заискиваешь перед его женой. И умоляешь его не пить после репетиций. «Коля! Умоляю, пей по другим дням! Мне что, опять к твоей Нинке в ножки падать?!» А тема ревнивых мужей – это самая больная тема. Сколько же мы потеряли народных талантов от этого страшного чувства! Мы буквально молились на каждого участника. Но не только потому, что это был наш хлеб, наша работа. Мы ведь еще и творческие люди. Сами талантливы по-своему. И было очень обидно, когда человек не понимал, насколько он талантлив. Как-то подошла ко мне на танцах женщина. У нее день рождения. Разрешите мужу спеть для меня. Почему нет? На, парень, гитару. Вот микрофон. Он взял гитару и выдал «Клен» так, что сам Сергей Дроздов позавидовал бы. Я его потом долго уговаривал. Не столько его, сколько супругу. Тщетно! Так и уехали они куда-то.

И еще надо отметить. Атмосфера отношений в коллективе была порой похлеще, чем в Большом театре. Пуанты к полу, правда, не приколачивали, но тоже… Моей жене, солистке нашего ВИА, однажды перед концертом в гримерке порезали концертное платье прямо перед концертом. О как! Зависть женщин-хоровичек к молодым солисткам ВИА была обычным делом, и не всякий руководитель умел держать эти страсти в рамках приличия. Бедный руководитель хора метался, как Фигаро, чтобы удержать лодку.

И еще я не могу обойти одну очень деликатную тему – тему отношений мужчины и женщины в творческом коллективе. Поскольку в таких коллективах собираются люди яркие и неординарные, то и отношения между ними выстраиваются соответствующие. Так что ревность домочадцев народного таланта иногда имеет под собой основания. Да и как не быть, если и ваш покорный слуга нашел себе жену в своем ВИА. Правда, мы тогда были оба молоды и только-только познавали жизнь. Но в молодежных коллективах конфликтов на подобную тему я не помню. А вот в хорах и вокальных группах!.. Самая хрестоматийная ситуация. Он баянист. Худрук. Видный. Веселый. Обходительный. У него семья. Проходит время, и он уходит из семьи к одной их своих певуний. Развод и прочая. Живут они с этой певуньей душа в душу, но проходит время, и в хор приходит новая, приезжая, певунья. Роман. Скандал. Развод. И так по кругу, по кругу, по кругу. До семи раз порой. Но хватит о грустном. Дальше будет веселей.

                                      * * *

Ну а теперь то, ради чего я, собственно и затеял эту оду культработникам. Как сказал поэт, «вы хочете песен? Их есть у меня!» И они у меня действительно есть. Не песни, конечно. Песен полно в моем репертуаре. Речь пойдет о том, чего не видит зритель. Так называемая кухня. В каждой профессии она своя. Но от этого никуда не деться. То, о чем сейчас пойдет речь, тоже есть одна из составляющих нашей профессии. Например. Середина восьмидесятых. Пришел к нам в Дом культуры работать совсем еще молодой режиссер народного театра. Народный театр – это термин для солидности и важности, честно говоря. А в жизни – обыкновенный драмкружок для взрослых. Ходят в него ткачихи-поварихи, мечтавшие в детстве о большой сцене, но жизнь всё расставила по местам. Семья. Работа. Дети. Но мечта-то осталась! А вот для этого мы в клубах и работаем. Милости просим! Но, согласитесь, народный театр! Звучит? Звучит! Не то что какой-то там драмкружок.

И вот он приехал, режиссер народного театра. Весь еще полон идей Станиславского, Захавы и Немировича-Данченко. И замахивается он в своей первой постановке если не «на нашего с вами Вильяма, понимаете ли, Шекспира», то на нашего с вами Антона Чехова это уж точно. Раневская. Гаев. Лопахин. Фирс. Бредит этими именами наш доморощенный Константин Сергеевич. Идея. Сверхзадача. Сценический образ. Всё, как учили. Набирает он труппу. Уговаривает. Обещает. Ублажает. Кое-как в рабочем поселке собрал он актерский состав. Полгода репетировали вечерами параллельно с пьянками, скандалами в семьях, разводами и сводами. Наконец премьера! Запах кулис. Огни софитов. Театр уж полон! Ложи блещут! Ага, щасс… Как же… Кому в конце восьмидесятых нужен, скажите мне, Чехов со своим «Вишневым садом», когда в магазинах шаром покати? В холодильниках мышь ночевала. В очередях за водкой люди ходят по головам друг друга в прямом смысле этого слова. Всё по талонам. Сахар. Колбаса. Одеколон. На витринах только хлеб, соль и желатин. По телевизору сплошные съезды и разоблачения тех, на кого мы еще совсем недавно молились и чьи морды таскали первого мая и седьмого ноября на парадах и демонстрациях… Понятно, что в зрительном зале собрались только близкие родственники артистов и члены их семей. То есть зрители сидели, как мухи на стекле. Двадцать человеко-штук. Или что-то вроде того. А если учесть, что само действо идет часа два, то к финалу поклонников Мельпомены осталось не больше пяти. Человеко-штук, естественно. Жены. Чтобы тащить потом на себе волоком незадачливых актеров после традиционного премьерного банкета.

Наутро, опохмелившись, провели анализ спектакля. Рефлексия, по-нынешнему. После чего пришли к выводу, что о повторном показе не может быть и речи. Но играть-то хочется! Зря, что ли, они полгода мучались, репетировали, пьянствовали и ругались? Что делать? А не поехать ли нам на гастроли?! Даешь тур по окрестным деревням и поселкам! Поехал наш местный Мейерхольд и договорился о спектакле в соседнем селе. Километров тут двадцать, не больше. Мигом домчимся, товарищи! Народ ждет. Ох мы и врежем!.. Правда, есть одно «но»: начало в девять часов вечера. Огороды у людей. Хозяйство. Пока польешь-подоишь, вот тебе и вечер. Можно и Чеховым любоваться.

Автобус привез артистов часа за полтора до начала. Как во МХАТ. Пока установили декорации. Загримировались. Вот и девять часов. Тишина вокруг. Ни души. Одна завклубша желваками играет. А куда ей деваться? Работа такая. Тоже бы удрала к чертовой матери: огород, корова, дети. Да еще стирка. Да тесто поставила. А тут еще внуков завтра обещали подвезти. Надо ж чего-то еще вкусненького где-то достать. А тут эти клоуны, чтоб им повылазило! «Вишневый сад» какой-то им понадобилось нам показать. Тут у каждого такой сад, что залюбуешься. Вон, огород соток тридцать, горбатиться надо до белых мух сутками, не разгибаясь.

Подождали артисты еще с час. Что делать? Зря, что ли, гримировались-мазались? Не пропадать же добру. Отправили завклубшу собирать зрителей по стайкам и огородам. Сами в другой конец улицы пошли – уговаривать народ прийти и полюбоваться творением великого классика. Прямо как были, в костюмах и париках. Отбивался народ, как мог. Дескать, какой тут, к чертям собачьим, театр. Тут каждый день театр. Вон, главный театрал у сарая колодой валяется, видите? Третью неделю не просыхает, скотина алкашная. В другом дворе их потащили за стол. «Да зачем вам театры какие-то? Вон у нас Санька из армии вернулся! Давайте с нами посидите, места хватит. Мы тут прям щас и закатим, и накатим! Коля, налей артистам». Еле отбились. Вернулись в клуб. Завклубша, как оказалось, не зря зарплату получает. Наскребла по деревенским сусекам человек десять. Ладно, че. Будем начинать. Может, еще кто подойдет. Но никто больше подходить не собирался. На финальном монологе Фирса про многоуважаемый шкаф даже завклубша куда-то исчезла. Доигрывали артисты уже друг для друга. Реплики бросали. Мизансцены соблюдали. Сверхзадачу пытались донести друг другу. Так и не закончили. Впервые за сто лет с момента первой премьеры Фирс остался живым.

Закончили. Собрали костюмы, реквизит. Вынырнула откуда-то из темноты завклубша. Ну, че? Че? Автобус где, че? Ждем. Пуще прежнего заиграли желваки на лице завклубши. А как им не заиграть, если время первый час ночи. Что там дома творится, кто знает? А с утра завтра в город. Гостинцы для внуков искать. Этим-то что?.. Артисты, одно слово. А эти на часы поглядывают: нет автобуса, а время уже час. Простите, Наталья… э-э… Павловна?.. Павловна, ага. Наталья Павловна, а откуда можно позвонить? Из райцентра. Там ближайший телефон. Тут всего сорок восемь километров. А у нас рация только у агронома, но где его сейчас искать? Час ночи, товарищи. Надо клуб замыкать. Можете здесь переночевать, я не против. Стульев на всех хватит. Во сколько утром подойти? Куда подойти?! Где переночевать?! Меня муж прибьет! Раневскую поддержали Аня и Варя. А мой, если я ночевать не приду… А мой, тот вообще…

Гаев отвел в сторонку Наталью Павловну. А у вас тут, часом, ничем бабульки интересным не торгуют? Настойка. Ликер. Какой к чертям ликер? Раньше торговали, милок. А как только сделали из нашей деревни зону трезвости, всё, затаился народ. Кому охота штрафы платить? Ра-зо-ча-ро-ван. И как-то сразу даже стал Гаев пониже ростом. «Что будем делать», – воспрошал молодой и начинающий режиссер. Не пешком же идти? А куда деваться? Поспорили. Пошумели. Поматерились и… И пошел «Вишневый сад» пешком в родные пенаты. Волоча на себе подотчетный реквизит и костюмы. Мебель, правда, пришлось оставить. Не тащить же на себе тот самый многоуважаемый шкаф!

Долго ли, коротко ли шли народные артисты из народа в народ. Как говорится, быстро сказка сказывается. А они шли по ночной дороге часа три. С рассветом заморосил дождь. По проселочной дороге, чавкая белоснежными туфельками по скользкой глине, молча шли истинные народные артисты. Именно народные, потому что ближе их к народу в этот миг не было никого. С середины восемнадцатого века, со времен самого Александра Сумарокова, кочуют по Руси артисты, но никогда еще не были так уместны строки известной песни группы «Веселые ребята»: «Мы по всей земле кочуем, на погоду не глядим, где придется заночуем, что придется поедим». И кочуют наши истинно народные артисты многочисленных сельских клубов и домов культуры по сей день. Настоящие фанатики своего дела. Отдадим им должное. Пожелаем им удачи на деревянных подмостках. Снимем перед ними шляпу. И. И позавидуем им! Мы великие таланты, но понятны и просты, мы певцы и музыканты, акробаты и шуты.

                                   * * *

В советское время к каждому государственному празднику культработники любого местного учреждения культуры были обязаны подготовить концерт. К каждому празднику. Самым любимым концертом у артистов и зрителей был концерт на Восьмое марта. Во-первых, праздничное настроение всех женщин передавалось окружающим. Атмосфера в зале была доброй, открытой и непринужденной. А во-вторых, в программу концерта можно было включать те номера, которые были неуместны и нежелательны в течение года. Исполнялись песни, которые нравились и зрителям, и самим артистам. Монологи и репризы были на любые темы. Хор? Тот вообще был никому не нужен, слава богу. И, конечно, в этот праздничный вечер зал был всегда полон. А были и другие концерты. Официальные. Как в Колонном зале Дома союзов. Прежде всего, концерт на Седьмое ноября. Во где начиналась морока! И если в городах еще можно было согнать в зал народ с предприятий с помощью угроз и увещеваний, то в селе народ плевать хотел на все эти церемониальные выкрутасы. И действительно, кому охота полтора часа сидеть и слушать в сотый раз хоровую тягомутину про великую партию, бессмертного вождя и светлое будущее? Учителей еще с горем пополам сгоняли в селе в зал, куда без них. Что на выборах, что на субботниках, что на концертах. Концерты на праздник Великого Октября или на день рождения Ленина несли в себе всю силу и мощь Дома культуры. В обязательном порядке присутствовали все штатные работники. Художники. Вахтеры. Рабочие. Ну а про творческие силы я уже и не говорю.

Итак, друзья! Опять же восьмидесятые. КАТЭК. Концерт, посвященный Великому Октябрю. За неделю ажиотаж невообразимый. Чистка кресел в зрительном зале. Чистка полуразвалившегося, из празднично побеленных досок, туалета на семи ветрах. Люстры. Рамы. Шторы. Кулисы. Всё должно быть доведено до идеального лоска. Сама программа концерта. Хор школы искусств. Оркестр народных инструментов. Ансамбль скрипачей. Танцевальные студии. Солисты и чтецы. Пианисты. Баянисты. Все участники концерта проверены комиссией по сотому разу, невзирая на прошлые заслуги. Такое ощущение, что это последний концерт в жизни человечества! Суматоха такая, что мужикам и выпить-то некогда, прости господи. А это уже самая верная оценка ажиотажа.

И вот оно, шестое ноября. 19.00. Зал битком. Тут не деревня, не открутишься. Партбилет на стол – и все дела! На сцене стол. Скатерть. Графин. Трибуна. В глубине сцены за всем этим строго наблюдает позолоченный вождь мирового пролетариата. Доклад. Мы за кулисами знаем, что минут сорок у нас есть. Кто-то в уголке тайком разливает легендарные сто грамм для храбрости. Кто-то травит анекдоты. Кто-то цыкает и шикает на ребятишек-артистов. Ваш покорный слуга со своей постоянной партнершей, красавицей Галей, сверяет текст ведущих и в очередной раз вычеркивает ненужную тягомутину, делая слова более-менее съедобными. В углу скромно стоит спецбригада из тех самых штатных рабочих и художников. На подхвате, так сказать. Их главная задача – вынести скамейки для хора и пару раз выкатить-закатить на сцену рояль. Огромный такой. Черный. На трех ножищах. Вчетвером не увезешь! Не пианистке же его тащить? Они в одинаковой униформе: в кепках и белых перчатках. Не хухры-мухры! А вы как думали?

Слышим, как доносится долгожданное: «Да здравствует Великий Октябрь! Да здравствует великий Ленин! Да здравст…» Всё, ребята! Тс-с-с-с-с-с. Начинаем. И в тот момент, когда президиум под аплодисменты покидает сцену, спецбригада под шумок выносит скамейки для хора и освобождает сцену для концерта. Столы, стулья, Ленин – всё это исчезает в кулисах. Отработано всё до мелочей. Занавес давно вышел из моды. Всё делается на виду, открыто. Народ и партия едины, как говорится. Нам нечего скрывать от народа. И до нас дошла перестройка! Все всё понимают, так что… Фанфары. Гаснет в зале свет. «Добрый вечер, дорогие товарищи!» Красивый Галкин голос до сих пор греет душу моих воспоминаний, честно говоря. «Добрый праздничный вечер!» – подхватываю я. И понеслась, родимая. Хор. Танцы. Стихи о Ленине. Всё по программе. И уже почти в середине концерта началось то, ради чего я всё это и пишу.

В программе стоит номер: ансамбль скрипачей. Под аккомпанемент рояля, конечно же. Спела предыдущая певица. Под аплодисменты спецбригада выкатывает на середину сцены рояль. Выкатили. Глянули мужики в программу на стене – ансамбль играет три пьесы. Ребята опытные: три номера – это десять минут у них есть. Сверили часы и пошли курить куда-то на улицу. Через десять минут придут и уберут рояль обратно. Всё как всегда. И только я выхожу обьявить этот чертов ансамбль скрипачей, как: «Саша! Погоди!» Я таких глаз у Галки давно не видел… Солиста ансамбля скрипачей найти не могут! Исчез куда-то юный Паганини со своей скрипочкой. Дети есть дети. И что делать? Там за ними в программе танцевальный номер – обьявляй, а мы пока скрипача поищем. Обьявляй танцоров! Каких танцоров?! А рояль?! Посреди сцены стоит! А где мужики? А я откуда знаю? Пьют где-нибудь, как всегда. Убирай рояль, Саша! Танцоры вон уже в кулисе! Рояль?! Да ты предс… Убирай давай!!! Да вы че, охренели?! Там весу… Убирай, сказала! Или я за себя не отвечаю. Да я сдохну под этим роялем! Санька, ты меня знаешь!..

Санька знал. И пошел Санька обреченно к роялю. Стоит такая огромная черная дура на трех ножках посреди сцены. С хорошую вагонетку весом. Уперся я рогом. А куда деваться? А он ни с места. А мужиков нету. Им что? Они видят, что десять минут еще не прошло, и не торопятся. Курят где-то. И пьют, наверное. Что им? А я… Мама дорогая! Репинские бурлаки отдыхают. Уперся я в этот рояль, будь он неладен. И, согнувшись параллельно полу… Помните, «цыгане шумною толпою толкали ж… паровоз»? Вот и я так же. Еле как его сдвинул. В зале послышался легкий смешок. Кулис-то нету! Мода, твою мать. И тащу я эту махину. Смешок переходит в откровенный хохот. Четыреста пар глаз видят, как… Вот представьте себе: Кремлевский дворец. Концерт. Политбюро сидит. Брежнев. Косыгин. И ведущий Игорь Кириллов толкает ж… рояль со сцены. Вот так же, как вы сейчас, ржал надо мной тогда весь зал! Я не знаю, сколько это продолжалось, но… Упер я этот рояль в угол, и… И! И!!! Скрипач нашелся. Чтоб ему пусто было! Да что б он гамму до мажор всю жизнь на одной струне играл!

Саша! Поставь рояль на место! А танцоры? Их собрать не могут по закулисью. Они скрипача увидели и разбежались. Они же тоже знали, что у них еще десять минут до выступления. Саша, ставь рояль обратно! Ага. Ставь. Это ж не табуретка. Ставь, говорю! Галя!!! Я сдо… Санька! Ты меня знаешь! А куда деваться? О-о-о-ой-й-й-й. Что творилось в зале, описать просто невозможно. Такого успеха я не имел никогда в жизни. Плюнув на все приличия, я уперся в этот рояль, чем только мог, и… Друзья! Я чувствовал себя Михаилом Шуйдиным, толкающим вместе с великим Юрием Никулиным то самое знаменитое «бревнышко» на арене Цирка на Цветном бульваре. Под вой, визг, хохот и крики Галки водрузил я этот проклятый рояль на прежнее место. А тут и спецбригада выскочила. Поправили рояль. Перчатками погладили. Крышку заботливо подняли. Играй – не хочу.

Но самое главное было впереди! Как только я уполз, пошатываясь, со сцены, раздался шквал аплодисментов. Зал требовал меня на сцену. Честно говоря, я даже растерялся. Глазами хлопаю. А зал аплодирует, не смолкая. Вытолкнула меня Галка на сцену. Стою. Кланяюсь. О-бал-деть! А ведь концерт еще не закончился. И каждый раз, как только я, ведущий, выходил обьявлять следующий номер, зал аплодировал. Представьте картину. Выходит ведущий – шквал аплодисментов. И ведущий под общий хохот обьявляет: «Стихотворение Маяковского „Разговор с товарищем Лениным“». Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха! Такой крамолы советская власть не видела никогда за все свои семьдесят лет. И смех и грех, иначе не скажешь.

Лет двадцать еще после этого я работал в культуре. И когда, приезжая с концертом в какой-нибудь дом культуры, я видел в углу сцены рояль… Ну, вы меня поняли.

Каждый мой коллега в своей памяти найдет массу подобных историй. Поэтому, друзья, делитесь этими байками-шедеврами с родными и близкими. Не стесняйтесь. Посмеемся. Поплачем. Нам есть что вспомнить. Есть чем гордиться. И, перефразируя Владимира Высоцкого, «нам есть чем оправдаться перед Ним».

                                   * * *

Ни для кого не секрет, что клубы и дома культуры являются славной отдушиной для творческих людей, так и не ставших профессиональными артистами. Сколько я знал таких славных, милых и наивных братьев по разуму! И вот сейчас хочу представить читателю необычный шуточный хит-парад, составленный «по волне моей памяти». В этот хит-парад я включил наиболее запомнившихся моих воспитанников и подопечных. Вспомним молодость. Улыбнемся. Взгрустнем. Встретимся с друзьями. Итак, начнем. Погнали!

На пятом месте хит-парада… Назовем его Толя. Обладал Толя великолепным голосом, абсолютным слухом и яркой внешностью настоящего артиста. Одевался всегда с иголочки: шляпа, бабочка, плащ. И всё было бы хорошо, если бы не попадал Толя в самые невероятные истории. То у него во время исполнения песни разойдется молния на брюках. То во время поклона с треском на весь зал лопнут штаны на заднице. А то и вообще… Как-то раз едем мы по городу с концерта в маршрутном автобусе. Толя весь в белом. В самом прямом смысле – в белом концертном костюме. Почему Толя его не снял в гримерке, непонятно. Вероятно, хотел продлить атмосферу праздника. Едем. Автобус посреди дороги останавливает контролер. Входит. Проверяет билеты. Двери открыты. Автобус стоит. Только что прошел дождь. Веет свежестью. Кругом лужи. Толя стоит на задней площадке прямо перед открытой дверью. Между автобусом и тротуаром огромная лужа. Как раз перед дверью. Толе говорят: «Отойди от двери, мало ли: грязь, лужа. А ты в белом костюме». Толя такой отвечает: «А что такого? Кто по тротуару поедет? Тут же ездить нельзя». Не успел он договорить, пл-л-лю-у-у-ух-х-х-х, ш-ш-ш-шу-у-у-у-у. Отмороженный на всю голову «запорожец» вылетел, как черт из табакерки, с правой стороны между автобусом и тротуаром и прямо по луже решил объехать стоящий автобус. П-пл-л-л-л-лю-у-у-ух-х-х-х. И нету больше у Толи белого концертного костюма за двести пятьдесят рублей.

Или еще хлеще. Большой ответственный концерт к Первому мая. Идет доклад, как обычно. Артисты ждут начала концерта. Беготня. Суета. Бигуди. Утюги. Толя в самом начале концерта, сразу после хора, должен петь песню «Я люблю тебя, жизнь». А я ему аккомпанирую на баяне. Номер уже испытан и проверен, так что… И, как обычно, перед концертом пьем мы где-то под лестницей. Я, Толя и танцор какой-то. Бутылку выпили – Толе мало показалось. Давайте еще одну? Толя! Тебе же петь. Да ну, что я, в первый раз? Ну смотри, Толя. Мне-то без разницы. Я тебе в любом состоянии сыграю. Сбегал танцор. Быстро! Ноги-то тренированные. Выпили еще бутылку, короче. Начался концерт. Спел хор. Чтец отбарабанил свое. Выходим мы с Толей. Полный зал. Фонари. Красота! Даю вступление. И Толя начал. «Ах, как го-о-оды летя-а-а-ат. Мы грустим, седину замечая». Хорошо начал! Лихо! Сразу с последнего куплета. «Так лику-у-уй и верши-ы-ы-ысь». Я на него смотрю, он на меня. Шары по семь копеек. «И наде-юсь, что это взаи-мно!» Всё. Песня вся. Песня вся. Песня кончилася. Надо уходить. А мы только вышли. Толя начал понимать, что выдал что-то не то. Не уйдешь ведь сразу после одного куплета. Даю еще раз вступление. И Толя выдает: «Ах, как го-о-оды летя-а-ат. Мы грустим, седину замечая». По второму кругу поет последний куплет! На меня смотрит – глаза, как у бешеного поросенка. «И надеюсь, что это взаимно!» Я даю проигрыш: может, придет в себя. Ага. Пришел. «Ах, как го-о-оды летя-а-ат. Мы грустим, седину замечая». И я помочь ему ничем не могу, главное. Даю еще проигрыш. Ору ему в ухо. А он свое: «Ах, как го-о-оды летя-а-ат. Мы грустим, седину замечая». Короче, восемь раз он эту пластинку крутил. Восемь! И каждый раз последний куплет. Это даже не «папа у Васи силен в математике». Долго он в себя прийти не мог. Всё недоумевал: как так могло получиться? Одно хорошо – выпивать перед выступлением с того дня прекратил. Даже заветные «сто грамм для голоса».

На четвертом месте нашего хит-парада – Галя. Даже не Галя, а – Хала. С придыханием. Хала. Откуда-то из-под Черновцев занесло ее в свое время на КАТЭК. И надо же было ее так угораздить, что полюбила Хала петь. И не где-то в ванной у себя дома, а непременно на публике. И не просто на публике, а именно на сцене. Чтобы кулисы. Фонари чтобы. Зрители, само собой. Я не знаю, за что меня так наградила судьба, но мне довелось быть ее аккомпаниатором. Как все это выглядело? Концерт. Обьявляют нашу Халу. Выходим. Она – вся сплошная мисс Украина. Ленты. Косы. Рушники. И я с баяном. И начинает Хала петь. Не дождавшись обязательного вступления. Не дождавшись тишины. «Пид ви-и-и-ишнэю, пид га-а-а-арнэю». Не обращая абсолютно никакого внимания на сопровождение. Хала поет, закрыв глаза. Отрешившись от этого бренного мира. Впадает в своеобразный транс. Голос у Халы звонкий. На слезе, как говорят. С надрывом. Внешность подходящая. Вот только с чувством ритма у нее проблемы. Точнее, нет проблем с чувством ритма у Халы никаких. Потому что и самого чувства ритма у Халы не ночевало никогда! То есть поет Хала, не соблюдая никаких пауз и остановок. Пидвишнэюпидгарноюнэсэтьдэвчинаводу. Выдает текст, как мальчик-первоклассник читает стихи. Помните в школе? Как пулемет. Пидвишнэюпидгарнэюнэсэтьдевчинаводу. Быстро и захлебываясь. Каждое слово Хала сопровождает яркими выразительными жестами и такой же мимикой. Сплошной китайский театр, образно говоря. А точнее, пародия на индийское кино. «Зита и Гита» прям.

Но самая фишка заключается в том, что поет всё это Хала на своем родном, украинском, языке. То есть зритель не понимает абсолютно ничего. А у меня из-за этого вообще профессиональная проблема. Если в русской песне я по словам определяю, когда дело идет к финалу, то тут… Невозможно догадаться, когда всё это надо заканчивать и выходить на коду. По-украински я ни бельмеса. А Халу абсолютно не волнуют мои проблемы. Она поет! А я ловлю ее вздохи, чтобы хоть как-нибудь соблюдать ритм и размер сопровождения. Пидвишнэюпиднарнэюнэсэтьдевчынаводу.

Но. Но, друзья! В работе с Халой был огромаднейший плюс. Огромаднейший! Хале были абсолютно не нужны репетиции. Они, репетиции, не имели никакого смысла. По одной причине: Хала никогда не повторялась. Она не имела никакого понятия про тональность и пела так, как ей захотелось, допустим, в среду. А в пятницу она пела совершенно в другой тональности. А в субботу в третьей. Какой смысл в этих репетициях?

Но окончательно меня добил тот факт, что где-то на пятом выступлении я стал замечать, что в одной и той же песне меняется количество куплетов. То есть сегодня у нее настроение только на три куплета, и она исполняет песню с тремя куплетами. А завтра у нее другое настроение, и она выдает одиннадцать куплетов. Вот так я и аккомпанировал, не спуская с нее глаз, как рыбак с поплавка. Заткнулась – значит всё, кода. А про что она там поет, попробуй разбери!