Раздались последние крики роженицы под одобрительные возгласы повивальной бабки, вслед за ними – громкий, заливистый крик новорождённого младенца. Обихаживая дитя, она объявила в ответ на вопрошающий взгляд роженицы:

– Это мальчишка, Господь опять подарил вам сына, Алейт.

– Сын… его, вероятно, назовут Иеронимом, – устало улыбнулась обессиленная, счастливая Алейт.

– Самое подходящее имя, ведь мальчик родился в дни почитания Святого Иеронима, – с этими словами повитуха подала матери завёрнутого в льняную пелёнку ребёнка.

В дверь комнаты осторожно просунулась голова хозяина, и, после приглашающего жеста повитухи, он уже уверенно вошёл в семейную спальню. Женщина шагнула навстречу:

– Поздравляю вас, господин художник. Всемилостивый Господь наш одарил вас сыном, – и женщина поклонилась хозяину. Хозяин в ответ тоже отвесил повитухе поклон, выражая признательность за помощь.

Молодая женщина недавно прибыла в Хертогенбос, но, заручившись поручательством старого, уважаемого здесь городского врача – друга её умершего врача-дядюшки, уже успела показать себя умелой повитухой и травницей, знающей толк в травах и снадобьях. Она боролась за признание и была благодарна художнику за приглашение, его семью хорошо знали в городе.

– Мы назовём сына Иеронимом, в честь Святого, – художник вопросительно глянул на согласно кивнувшую ему жену, принял от неё маленький свёрток с торчащей оттуда крошечной головкой. – С рождением тебя, сын мой Иероним, пожалуй в эту жизнь.

Младенчик медленно открыл глазки и, вдруг, неправдоподобно ясным взглядом уставился на отца. Через несколько секунд он закрыл глазки и состроил гримаску, в которой, Антониусу показалось, мелькнула ирония. Или это страдание? На мгновение сердце художника болезненно сжалось, но только на мгновение. Ребёночек мирно, сладко засопел, засыпая. Антониус тут же уверил себя, что всё ему просто почудилось, это только обычная гримаска младенческого личика.

– Бог не оставит нашего сыночка, Бог не оставит всех нас, – привычно-молитвенным тоном промолвила Алейт, будто поддерживая мужа.

В семье хертогенбосского художника Антониуса ван Акена только что явился на свет его четвёртый ребёнок и третий сын. Заботливо укладывая новорождённого в низкую деревянную кроватку-колыбель, заблаговремменно поставленную на скамью около кровати с полуседящей Алейт, Антониус шутливо нахваливал жену: как удачно она подгадала с рождением мальчика в знаменательные дни Святого Иеронима. Маленького Иеронима ван Акена ожидают успех и почитание.

В комнате, освещённой ласковым осенним солнцем, тем временем, появились ожидавшие за дверью и призванные, наконец, повитухой, старшие дети Антониуса – Гуссен, Ян, и малютка Херберта. Вошёл и прибывший увидеть своего новорождённого внука отец Антониуса, художник Ян ван Акен. Ян поздравил сына с невесткой, подошёл к колыбели, где уже толпились дети, с любопытством взирая на младшего братика. Мальчики шикали на малышку Херберту, пытавшуюся прикоснуться к младенчику, казавшемуся ей самой волшебной и сказочной живой игрушкой. Посмотрев на внука, тихонько кряхтевшего в колыбкльке, Ян ван Акен шутливо-торжественно обратился к сыну:

– Как же ты собираешься назвать мальчика, родившегося в дни молитв Святому Иерониму, – отец и сын понимающе улыбнулись друг другу: упоминания о Святом Иерониме Антониус ещё не раз услышит в эти дни.

– Мы уже назвали сына Иеронимом.

– Что ж, быть ему, Иеронимусу ван Акену, умным, учёным, в книгах и житиях святых сведущим, как был его святой покровитель1, – с чувством произнёс Ян ван Акен.

– Ах, пусть уж лучше картины пишет, как его дед и отец, да будет просто Еруном ван Акеном, – сокрушённо возразила Алейт, – из этих учёных да умудрённых одни еретики получаются, – и она богобоязненно осенила себя крестом.

– А как же Святой Иероним? – шутливо-удивлённо вопросил жену Антониус, – он славился своей учёностью.

В ответ Алейт слабо замахала руками, будто отгоняя вопрос мужа. «Может быть, он и был первым еретиком?» – мысленно задал себе Антониус просившийся на язык, но так и не произнесённый вслух вопрос.

Художник отослал детей играть во внутренний дворик дома, поручив старшему Гуссену присматривать за Яном с Хербертой, и направился вдохнуть всей грудью свежего воздуха, да распрощаться с отцом, засобиравшимся уже к себе домой, где он жил с семьёй старшего сына.

Высказывая пришедшееся к месту пожелание успеха для новорождённого сына, Антониус ван Акен ни на минуту не задумался о будущем ремесле для маленького Иеронима и старших сыновей. Ван Акены – семья потомственных художников, к слову сказать, вполне успешных. Его дед был художником, его отец, братья и он сам – художники. Художниками будут его сыновья и сыновья его братьев. Предки Антониуса пришли когда-то из германского Ахена и обосновались здесь, в Хертогенбосе. От названия города Ахена и происходит их фамилия. Его дед стал уже полноправным горожанином, гражданином Хертогенбоса. Жаловаться на отсутствие работы было бы грехом. Его отец, Ян ван Акен, недавно закончил роспись алтаря в огромном соборе Святого Иоанна Евангелиста – главном в городе, все они помогали отцу. Под тяжестью прожитых лет отец уже чувствовал подкрадывающуюся немощнсть, но всё ещё обладал влиянием среди художников Хертогенбоса. Антониус тоже выполнял заказы собора и других церквей, коих в городе находилось немало. Множество церквей, монахов, христианских братств и общин являлось особенностью Хертогенбоса, отличавшей его от других городов Брабанта.

Солнечный день, казавшийся тёплым и ласковым из окна уютного дома на одной из улочек близ собора, вдруг повеял неожиданной, суровой прохладой. Зябкий ветер пригнал к его ногам опавшие с деревьев жёлтые и красные листья. Художник поднял трепетавший на ветру красный с зелёными прожилками листок, поднёс к лицу. Листок пах осенней сыростью. Антониус, вышедший за порог в одной рубахе из тонкого льна, поёжился. «Вот и конец мягкому сентябрю. Осень.», – и он поспешил обратно внутрь дома. Нужно подготовиться к приходу гостей. Вероятно, они заглянут сегодня вечером, отец оповестит всех знакомых, кого встретит по дороге.

Было около четырёх часов пополудни.

Вальядолид, Испания. 1527 год.

За украшенными изящной резьбой дверьми раздался крик новорождённого младенца. Карл V Габсбург, император Священной Римской Империи и король Испании, один из самых могущественных монархов, хотя ему не было ещё и тридцати, резко повернулся на звук:

– Ах, ну наконец-то.

Нервное, напряжённое выражение его лица сменилось на радостное и весь его облик выражал теперь облегчение:

– Господи Всемилостивый, благодарю тебя, – взволнованно воскликнул император и ринулся в спальню жены.

Предыдущую ночь и долгое утро он не мог сомкнуть глаз, беспокойно расхаживая из зала в зал по покоям своей обожаемой супруги, португальской инфанты2 Изабеллы, пока она мучилась трудными, затяжными родами. Несколько раз он заходил в спальню Изабеллы, но видя бледные, усталые лица врачей, обливающихся потом от неимоверной жары, измождённых долгими часами без сна, быстро исчезал из просторного зала, хотя германские врачи приветствовали присутствие императора. Лицо Изабеллы Португальской, несомненно, было искажено страданиями боли, но её лица никто не видел. По приказанию императрицы, её голову покрыли чёрной вуалью, дабы никто не мог лицезреть вызванные болью гримасы супруги императора. За всё время родов императрица и королева Испании не произнесла ни звука, не желая уронить своё достоинство и гордость, сказав перед родами: «лучше умереть, чем закричать». Только глубокое, прерывистое дыхание, которое она не могла сдержать, как не пыталась, выдавало неимоверные страдания совсем ещё молодой женщины. Император даже не

пытался расположиться для сна в своей спальне, знал, что не заснёт до тех пор, пока не родится его ребёнок. Он сразу уверовал, что это будет сын, его наследник и уже приготовил имя для мальчика. Положение осложнялось ешё и тем обстоятельством, что император и его супруга находились не в одном из своих дворцов, а во дворце Бернардо, герцога Бенавенте, принимавшего их в Вальядолиде. Император Карл находился в этом дворце не в первый раз, да и гостеприимный Бернардо, гордый тем, что принимает у себя императорскую чету в столь важный момент, отвёл им лучшие покои, старался, чтобы они чувствовали себя как дома. Но всё же это был не их дом.

Для императора Карла передвижения из дворца во дворец, из города в город, из страны в страну обширной Священной Римской Империи являлись привычным, обыденным делом, но для Изабеллы в её состоянии в переездах таилась опасность. Император уже который раз пенял себя за неосмотрительность по отношению к супруге, за повеление прибыть в Вальядолид. Спокойнее и безопаснее для ожидающей дитя Изабеллы было разрешить ей оставаться в Гранаде. Но Карл, прибывший сюда присутствовать собственной персоной на заседаниях Кортесов3 Кастилии, желал видеть Изабеллу рядом. Причиной призыва императрицы в Вальядолид, в которой он довольно смутно отдавал себе отчёт, являлось подспудное, едва осознаваемое желание того, чтобы его первый ребёнок родился в этом городе.

Вальядолид всегда являлся одним из основных городов страны. Здесь сочетались браком его дед и бабка по матери, Фердинанд Арагонский и Изабелла Кастильская. В результате слияния их владений произошло естественное объединение практически всей Испании.

Долгожданный момент, наконец, настал. Карл немедленно направился к кровати, на которой лежала бледная, полуживая Изабелла. Главный из врачей, руководивших родами государственной важности, вручил императору драгоценный свёрток – его новорождённого сына и наследника, завёрнутого в тончайшие батистовые пелёнки, шёлковые одеяльца, отделанные великолепной работы кружевом. Император Карл бережно принял на руки свёрток и взглянул на крохотное личико сына. Младенец вдруг приоткрыл глазки, поглядел на отца, состроил гримаску, в которой императору показалось нетерпение и беспокойство. Или это было страдание? Император Карл запеспокоился, но в следующий момент гримаска исчезла с крошечного личика и младенчик, закрыв глазка, заснул на руках отца.

– Мой сын, наследник, будущий король Испании и император Священной Римской Империи. Мы нарекаем Вас Филиппом, в честь Вашего деда и моего отца – короля Кастилии и Герцога Бургундского Филиппа, по прозванию Красивый.

Карл чуть приподнял младенчика на руках:

– Его Высочество, наследный принц Испании и Священной Римской Империи Филипп. Храни его, Господи.

– Храни его, Господи, – эхом повторили за императором все присутствовавшие и склонились в глубоком поклоне или реверансе. Карл отдал младенца на попечение врачей и нянек, поцеловал Изабеллу, обессилевшую настолько, что, невзирая на неимоверные старания держаться с достоинством и невозмутимостью, она едва воспринимала происходящее, и вышел из просторной комнаты, обливаясь потом и изнывая от сводящего с ума зноя.

Май, казалось, должен был принести приятное тепло и умеренную влагу, но принёс нестерпимую, сухую жару. От неё едва спасали перенятые из Италии прохладные ванны с душистыми лепестками цветов, веера и опахала. «Весна закончилась раньше времени, лето, наверное, будет знойным. Это может быть опасным для маленького Филиппа. Необходимо выписать ещё несколько придворных врачей», – император Карл устало шёл в свои покои отдать приказ о посылке гонцов во все концы Испании разнести радостную весть народу.

Император ещё до рождения ребёнка решил: если родится мальчик-наследник, он будет воспитываться здесь, на испанской земле, как будущий король Испании, в отличие от него самого, родившегося и выросшего в Нидерландах. Когда он, уже взрослым молодым человеком, первый раз прибыл в Испанию увидеть свою мать – королеву Испании Хуану, которую почти не помнил и о которой говорили, что она, по всей вероятности, тронулась рассудком, он не знал ни слова по испански. Его решение было своеобразной данью испанским кортесам, которые с подозрением отнеслись к прибывшему из Брюсселя Карлу, не знавшему их языка. А испанский он быстро выучил, ведь в его жилах текла кровь Филиппа, Герцога Бургундского и Хуаны Арагонской, знавших по несколько языков.

Отдав все необходимые распоряжения об устройстве празднеств по всей Испании, Карл, валясь от усталости и изнывая от душной жары, отправился отдохнуть.

Было около четырёх часов пополудни.

Брюссель, Нидерланды. 1549 год.

На Брюссель постепенно опускались апрельские сумерки, но день, казалось, только начинался, так светло было от неисчислимых, горящих на улицах и стенах домов, факелов по всему пути следования торжественной процессии. Улицы, дома, окна и специально сооружённые для знаменательной оказии триумфальные арки украсили гирляндами, букетами из всевозможных цветов, доставленных из Фландрии, Брабанта, Голландии, Зеландии, Фрисландии – из всех земель Нидерландов. Знающие нидерландские садовники продемонстрировали граничащее с волшебством умение, посадив и привив на всём пути уже цветущие, источающие аромат фруктовые деревья и фигурно подстриженные кусты. Тяжёлые стяги, небольшие флаги, хоругви, знамёна с родовыми гербами знатнейших фамилий Испании и Нидерландов трепетали на ветру. Население блистательного Брюсселя – празднично разряженное, ликующее – пришло приветствовать знатных гостей.

Одетый в красный бархат с золотым и серебряным шитьём, он неспеша ехал на белоснежной лошади в окружении бесчисленной свиты, походившей на шлейф плаща или накидки, конца которого не видно – весь его двор и брюссельские сопровождающие. Он въезжал в ослепительный Брюссель, приготовивший ему незабываемую встречу. У входа во дворец его встречали две его тётки – Мария Венгерская4, наместница Нидерландов и Элеонора5, королева Франции. Во дворце он наконец-то увидит своего порфироносного отца-императора, с которым не виделся без малого шесть лет. Филипп Габсбург, наследный принц испанской и императорской корон, уже более года находился вдали от любимой Испании. Принца Филиппа, молодого человека среднего роста, скорее субтильного, но пропорционального сложения, светловолосого и голубоглазого, можно было бы назвать красивым, если бы не выступающая нижняя челюсть – принадлежность многих из королевского рода Габсбургов.

На таком длительном путешествии по землям Священной Римской Империи: Германии, Италии и Нидерландам настоял его отец, император Карл V, находившийся то в Германии, то в Нидерландах, то в Италии. Постоянных разъездов требовали дела обширного государства, да и не представлял себя деятельный, подвижный император сидящим в одном городе. В письмах к сыну император заявил: принц Филипп просто обязан ознакомиться с землями империи, которыми он рано или поздно будет править. И дело это, так и этак намекал отец, не такого уж далёкого будущего. К Филиппу в Испанию доходили вести о резко пошатнувшемся здоровье отца, « Божий знаменосец» дорого заплатил за постоянные войны с турками и знаменательную победу над лютеранами при Мюльберге. Эти известия огорчали принца. В двенадцать лет он потерял горячо любимую мать и, так же как отец, долго не мог оправиться от потрясения. В восемнадцать его жена покинула этот мир после рождения их сына, Дона Карлоса, едва успев подержать на руках крошечное тщедушное тельце. Принц Филип не испытывал страстного чувства к своей жене, Марии Португальской. Не блиставшая несравненной красотой, она, однако, оказалась мягким, неглупым созданьем, любившим наряжаться. Как в своё время его мать, инфанта Мария принесла с собой в качестве приданого немалую толику богатств португальских королей. Принц относился к ней терпимо, даже дружелюбно, ему было горько потерять Марию. Он стоял мессу за мессой, возносил молитву за молитвой, прося всещедрого Господа вдохнуть побольше сил в слабенькое тельце сына.

Теперь он боялся за отца. Филипп любил свою семью – сына, сестёр Марию и Хуану, правда побаивался сумасшедшую бабку Хуану, коротавшую дни в Тордесильясе, в монастыре Святой Клары, но формально всё ещё являвшуюся королевой Испании по упрямому настоянию кортесов. Редкие, но обязательные визиты к ней принц сводил к необходимому минимуму, ни минутой больше не задерживался у этой старой, странной женщины, которая то не обращала на него никакого внимания и, вероятно, не знала, кто он такой, то с интересом разглядывала и будто хотела заговорить. В такие моменты Филипп чувствовал себя особенно неловко: пристальный взгляд её мутных глаз казался ему тяжёлым, принц невольно внутренне съёживался и как можно скорее покидал покои сумасшедшей.

Отца принц Филипп боготворил, старался явить себя послушным сыном, не желая его разочаровывать, внимательно прислушивался к мнению императора, управляющего землями с разными обычаями и языками, опытного политика и воина. Поэтому, как не жаль было принцу покидать милую сердцу Испанию и маленького сына, он не посмел гневить отца отказом, поступился и протестами кортесов, требовавших присутствия в Испании если не короля Карла, то хотя бы принца Филиппа. Отец прав, Филипп должен знать о своих будущих землях не по наслышке. Принц Филипп печалился о скорой разлуке с Доном Карлосом, но в тоже время, присущее ему с детства любопытство и предстоящая встреча с отцом влекли его в неведомые земли. Перед поездкой, по приказу императора Карла, Филипп существенно увеличил число придворных, заменил гордые, достойные, но, в сущности, простые манеры испанского двора на пышнные и вычурные, черезчур вычурные, считал Филипп, обряды старой Бургундии, по коим жил ещё его дед, Герцог Бургундский Филипп, и до сих пор жили в Брюсселе.

В сопровождении многочисленной свиты принц Филипп отплыл в Италию, посетил Геную и Милан. По указанию императора, Филипп уделял время официальным приёмам, знакомству с итальянской знатью и городскими правлениями. Но большую часть дней занимали развлечения: пиры сменялись балами, балы – турнирами, турниры – представлениями театральных трупп, театральные представления – снова пирами. Более всего наследного принца поразили своей чувственной красочностью балы – маскарады, устроенные в его честь обоими городами. Все приглашённые скрывали свои лица под масками: одни под причудливо-красивыми, другие под смешными или вычурными. Пользуясь этой сомнительной неизвестностью, пришедшие на маскарады оделись в весьма вольные, разнузданные костюмы. Несравненная красота итальянских женщин, прихотливое изящество их нарядов и манер покорили двадцатидвухлетнего принца. Пренебрегать формальными обязанностями принц Филипп считал себя не в праве, но он отказался от развлечений ради одной чрезвычайно важной для него встречи. Он пригласил в Милан художника, которому поклонялся, жаждал всем сердцем лично лицезреть, который иной раз подписывал свои работы одним лишь именем – Тициан. Перед встречей принц Филипп волновался, не находил себе места, думая, как найти некое равновесие между преклонением перед прославленным живописцем, не новичком в высоком обществе, и величием наследника испанской короны и императорского престола, коему подобало держаться не столько дружелюбно, сколько величаво и снисходительно. Принц Филипп пенял себя: слишком много времени и мыслей он уделяет предстоящей встрече, но ничего не мог с собой поделать, снова и снова возвращался к не оставлявшим его думам. Кратковременность встречи не помешала Филиппу впечатлиться изысканными светскими манерами стареющего мастера. Его чёрные строгие одежды напомнили Филиппу о цвете, к коему его с детства приучала мать, вновь и вновь повторяя: именно чёрный цвет является самым элегантным, благородным, угодным Господу нашему и потому предназначен для особ королевской крови, знати и истинных католиков. Под новизной ярких ощущений пребывания в Италии, Филипп подзабыл о нём, одевался вычурно и роскошно, обильно украшал себя драгоценностями.

Испанский принц просил итальянского живописца о следующей встрече в Брюсселе или Аугсбурге, где синьор Вечеллио мог бы написать его портрет. Филипп сразу заявил, он не поскупится и щедро вознаградит за работу – был заранее осведомлён о том, что великий Тициан Вечеллио неохотно выезжает из своей любимой Венеции, а уж тем более из Италии.

После Италии пришла очередь германских княжеств и Люксембурга. Его восхитили регулярно вычищаемые улицы городов и аккуратные домики горожан, удивила обильность возлияний и трапез, граничащих с обжорством и без итальянского изящества. Сколь же много здесь было последователей презренного еретика Лютера! Обстоятельство, о котором Филипп знал, но которое, тем не менее, при близком его созерцании, неприятно поразило. В душе католического принца бушевало негодование, но он старался держаться величественно-бесстрастно среди богато и дружелюбно принимавших его германских и люксембургских принцев-вассалов. Если уж «Божий знаменосец» как-то ладит с ними, то должен постараться и он.

В брюссельском королевском дворце принц Филипп, наконец-то, заключил отца в крепкие объятия после шестилетней жизни в разных концах их обширных владений, он почувствовал такие же крепкие объятия отца. По случаю торжественной встречи сына-наследника и его двора император появился во всём своём великолепии – в серебряных доспехах и императорский мантии. Вместе с сыновьими чувствами к отцу после столь долгой разлуки Филипп испытывал благоговейный трепет перед величием порфироносца. Праздничный роскошный пир продолжился до глубокой ночи, но на следующий же день принц отправился на официальную аудиенцию у императора Карла, с присутствием его и императора придворных. Наследный принц и император обсудили дальнейшее путешествие Филиппа. Император Карл предложил принцу, и Филипп безоговорочно согласился, после пребывания в Брюсселе, объехать все нидерландские земли – провинцию за провинцией, сначала южные, затем северные.

Мария Венгерская, вдова короля Венгрии и Богемии, наместница Нидерландов от имени и по настойчивой прозьбе своего брата императора Карла, пригласила племянника погостить в её небольшом дворце неподалёку от Брюсселя. Филипп с радостью согласился отдохнуть от увеселений, пиров и турниров в тихом местечке у тётки. Мария Венгерская тоже дала званые обеды и балы в его честь, дабы наследник всех престолов не скучал, но немало мирных, спокойных вечеров они провели вдвоём за беседами о литературе, живописи, музыке. Здесь принц Филипп, всё ещё вспоминая пребывание в Италии, вновь читал и вновь восхищался «Божественной Комедией» Данте Алигъери, проходил с Данте и Вергилием по кругам Ада и Частилища, с Данте и Беатриче по райскому царству Света. Принц с удивлением обнаружил, что тётка его оказалась весьма экономной: она не выстроила себе нового дворца, а приспособила старинную крепость, перестроенную по её указанию в удобную, уютную обитель. Внутри она устроила залы, спальни и кабинеты с таким изящным вкусом, что Филипп, осматривая зал за залом, заметил себе: по возвращении в Испанию ему следует украсить испанские дворцы подобным образом. В отведённых для него покоях тётка Мария повесила живописные работы нидерландских мастеров прошлого из своей коллекции и среди них – прекрасный алтарную картину кисти Рогира ван дер Вейдена, изображавшую снятие распятого Иисуса с Креста6. Она приметила любовь Филиппа к литературе и всем прекрасным искусствам. В беседах с принцем её догадка подтвердилась: он обожал живопись, внимательно изучал и сам пробовал писать, его фаворит – несравненный Тициан. Принц до сих пор находился под неизгладимым впечатлением, произведённым на него живописцем и ждал нового свидания для обсуждения заказов. Мария Венгерская поведала как ей посчастливилось заполучить сразу полюбившуюся алтарную картину: она соблазнила владевшую ван дер Вейденом церковь в Лёвене отличным органом, в котором священники как раз нуждались, и заказала для них копию картины у Михеля Кокси7, он выполнял отличные копии.

Изящно-удлинённые фигуры, коих уже практически не писали, неизбывное горе на лицах, эпические позы библейских персонажей в многофигурной композиции, изломанные, одинаково изогнутые бессильные тела Иисуса и Девы Марии, ясные, сочные цвета, шёлковая гладкость поверхности в сей же миг взяли принца в прекрасный плен. Библейская трагедия отзывалась замиранием в сердце. Слёзы в глазах святых казались настоящими живыми слезами, которые вот-вот покатятся по картине. Не сопереживать невозможно; он невольно, не замечая того, сложил ладони в молитвенном жесте. Шедевр знаменитого художника знали везде в Нидерландах, теперь принц Филипп созерцал его с благоговением и думал заказать себе в Испанию копию. У Михеля Кокси, он уже копировал работу… или у Яна ван Скорела8. Он не только великолепный художник, но и священник. Вероятно поэтому Гент обратился к нему подправить и освежить свой драгоценный алтарь братьев ван Эйк.

1 2 3...5 >

На страницу:

Перейти

1 из 5

Другие книги автора

Блудный Сын

Лана Ладынина