Невеста с Бесовского места

– Да все подряд. – Сказала она как-то неуверенно. Мне почему-то показалось, что Люся что-то недоговаривает, но расспросить ее я не успела. В кухню ворвалась Наташа и сходу потребовала:

– Налей мне чаю!

– Сама налей, – спокойно ответила я. – Чайник только что вскипел.

Люся посмотрела на меня одобрительно, а вот Наташа мгновенно вспыхнула:

– Ты что себе позволяешь?! – завизжала она. – НЕМЕДЛЕННО! ДАЙ! МНЕ! ЧАЙ!

Я даже не повернулась в ее сторону.

– Не хочешь работать? Убирайся тогда! Совсем обленились! – вопила девчонка, явно повторяя чьи-то слова.

Неожиданно она смолкла. Я услышала, как открылась дверца шкафа. Звякнула чашка о край стола. За спиной что-то прошуршало, раздался звук льющейся воды.

Я не ожидала такой легкой победы и, обернулась, почувствовав неладное, но было поздно. Под Люсин крик «Да что ж ты делаешь, зараза!» я увидела, как падает наполненная крутым кипятком чашка. Вода, пар осколки полетели во все стороны. Мне повезло, большая часть воды попала на туфли, но все равно было очень больно.

Лицо Наташи исказилось, глаза стали круглыми. Она попятилась, потом круто развернулась и выбежала. Люся погрозила ей вслед кулаком и, причитая, бросилась ко мне.

– Святые угодники, Катя! Тебе больно?

– Терпимо. – Я выдавила из себя улыбку.

– Ну, все, сейчас я ее выпорю, – прорычала горничная.

– Погоди!

Куда там! Люси и след простыл. Прихрамывая, я поплелась следом, ориентируясь на топот ее ног и сердитые вопли.

Дом как будто вымер. Пока я пересекала большую гостиную и карабкалась по лестнице на второй этаж, мне не встретилось ни единой живой души. Я понимала, Сальников с Кариной уехали на пикник, но оставались еще мать и бабушка девочки. И если Розалия была глуха как пень, то Татьяна не могла не слышать криков. Тем не менее, она так и не появилась.

Глава 4

Люся, самозабвенно ругаясь, барабанила кулаками в дверь, за которой забаррикадировалась маленькая безобразница, когда я, пыхтя и отдуваясь, вползла на второй этаж.

– Открой немедленно, негодница! – орала она, дергая бронзовую ручку.

Из запертой изнутри комнаты не доносилось ни звука. Люся продолжала неистовствовать.

– Отопри! Ты меня слышишь?!

– Люся, может оставить ее в покое?

– Ну, уж нет! – прорычала горничная. – Девчонка совсем оборзела!

– Давай, я попробую.

– Ты? Ну, рискни. – Люся усмехнулась, и мне снова стало не по себе. Как будто она знала что-то такое, что мне не понравилось бы. Но отступать было поздно.

Я положила руку на полированную дверь и сказала негромко:

– Наташа, это Катя. Открой, пожалуйста. Я не сержусь. Давай просто поговорим.

Бум! Что-то тяжелое ударилось в дверь с такой силой, что я отпрыгнула. Удар повторился. Потом еще раз. Дверь сотрясалась, словно сама по себе, и в этом было что-то жуткое. Я испуганно посмотрела на Люсю.

– На дверь кидается, истеричка проклятая, – шепотом пояснила она.

Мой гнев давно улетучился, уступив место недоумению. Наташа – всего лишь ребенок. Заброшенный, никому не нужный, ни похотливому отцу, ни равнодушной, поглощенной своими переживаниями матери.

– Наташа!

Ба-бах!

– Убирайтесь! – донеслось из-за двери. – Я нечаянно уронила чашку, и отстаньте все от меня!

В голосе маленькой девочки было столько ярости, что мне стало страшно, но я заставила себя собраться.

– Послушай, – обратилась я к Люсе тихим шепотом, – от этой двери есть запасной ключ?

– Ты хочешь туда войти?

Я кивнула.

– Не советую.

– Ключ принеси.

Горничная покачала головой, но сходила и принесла ключ от детской. Когда она отдавала его мне, я почувствовала, что ее ладонь влажная от пота. Люся боялась. Я попыталась поймать ее взгляд, но Люся на меня не смотрела.

Ключ лязгнул, когда его вставили в замочную скважину.

– Предупреждаю, если войдете, я выцарапаю вам глаза! – заверещала Наташа и в этот раз я ей поверила.

Но дверь уже подалась. Не думая о последствиях, я вошла в комнату. Наташа не набросилась на меня, как можно было предположить, она метнулась в противоположный угол комнаты и сжалась в комок, яростно сверкая глазами.

«Ничего страшного, – подумала я, осторожно оглядывая детскую спальню. – Обыкновенная маленькая девочка. Только очень злая. И несчастная».

Наташа молчала и не двигалась.

Я присела на край кровати, пытаясь понять, что так беспокоит меня в этой комнате. На первый взгляд это была обычная детская. Удобная кровать, веселые обои на стенах, письменный стол с компьютером, книжные полки и мягкий розовый ковер на полу.

И полное отсутствие игрушек.

Ни единой куклы, ни одного самого завалящего плюшевого мишки. Никого! А ведь девочке вряд ли исполнилось больше десяти лет.

– Почему у тебя нет игрушек? – спросила я с искренним удивлением.

– Я уже не маленькая, – процедила девочка с презрением. Но я уловила в ее голосе еще кое-что. Это был страх.

Поддавшись внезапно нахлынувшей жалости, я поднялась со своего места, решительно подошла к Наташе и попыталась погладить ее по голове. Она увернулась и бросилась навзничь, изо всех сил колотя по полу руками и ногами. Лицо ее побагровело и сильно дергалось, глаза остекленели. Я слышала ее прерывистое дыхание и не знала, как поступить. Стоять и смотреть, как девочка бьется в припадке, было выше моих сил, но и позвать на помощь я не решалась. Что-то подсказывало мне, что это не поможет.

Пришлось сделать над собой усилие, чтобы голос звучал ровно:

– Наташа!

Девочка как будто не слышала.

Я наклонилась и протянула руку. Наташа оскалилась, словно собиралась меня укусить, но вдруг лицо ее разгладилось, в глазах мелькнуло удивление.

– Откуда у тебя шрам? – спросила она нормальным голосом.

– Это у меня с детства, – испытывая неловкость, я поскорее одернула рукав, чтобы скрыть довольно уродливый шрам на запястье. Но Наташа перехватила мою руку. Ее пальцы были ледяными, но в движении не было больше агрессии. Она разглядывала шрам с интересом.

– Большой какой, – проговорила она с уважением. – Что случилось?

– Не помню, – честно ответила я. – Наверное, упала.

В глазах Наташи появилось недоверие, а я попыталась перевести разговор на другую тему. Возле окна я заметила мольберт с приколотым на нем чистым листом. Рядом на широком подоконнике лежала палитра и разбросанные кисти.

– Ты любишь рисовать? – Наташа снова насторожилась, но я сделала вид, что не заметила. – Покажи мне свои рисунки, пожалуйста.

– Тебя не интересуют мои рисунки, – отрезала девочка. – Ты только притворяешься, что тебе интересно.

– Но мне действительно интересно. Честное слово.

Я протянула руку ладонью вверх. Несколько секунд Наташа сверлила меня взглядом, потом пожала плечами, привстала, потянулась и достала из-за батареи большую папку с тесемками. Тесемки размахрились. Было понятно, что папкой часто пользуются. Она была так набита рисунками, что ее кожаное брюхо трещало по швам. Я развязала тесемки и достала первый рисунок.

Наташа оказалась очень талантливой. Я с искренним интересом рассматривала пейзажи и портреты, легко узнавая нарисованное. Вот вид из окна этой комнаты. А это пруд в центре парка, окруженный цветущими розами. Сейчас для роз еще слишком рано, значит, Наташа рисовала это прошлым летом.

– Какая прелесть! Как это у тебя получается?

– Не знаю, – засмущалась девочка. – Я просто рисую то, что вижу.

Она придвинулась ближе ко мне, но я сделала вид, что не заметила, продолжая разглядывать прекрасно выполненные акварели. И вдруг вздрогнула. Большой лист чуть не выпал из моей руки.

Картина слегка напоминала знаменитое полотно «Княжна Тараканова в темнице», но я сразу узнала изображенного на портрете человека. Это была Карина. Ее красивое лицо было тщательно прорисовано и от этого мне становилось еще более жутко. Потому что Карина на рисунке была мертвая. Ее тело, растерзанное и изуродованное, пожирали крысы. Их волосатые мордочки были испачканы в крови, глазки-бусинки горели, как раскаленные уголья. Карина лежала на цементном полу, в каком-то мрачном, темном маленьком помещении с серыми, как будто отсыревшими стенами.

Стараясь не смотреть на Наташу, я отложила рисунок в сторону. Но следующий оказался еще хуже. На нем художница изобразила отца с сидящей у него на коленях маленькой девочкой. На первый взгляд все выглядело безобидно, но, присмотревшись, я поняла, что девочка в нарядном платье острыми зубами выгрызала у него из груди сердце. Мне пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы досмотреть альбом до конца. Там были почти все члены семьи и еще парочка незнакомых мне людей. Сюжеты не отличались разнообразием. На всех рисунках присутствовала смерть в том или ином виде. У девочки явно было больное воображение.

Когда рисунки закончились, пришло время посмотреть Наташе в глаза. Последние пять минут она сидела тихо как мышка. Она затаилась, ожидая моей реакции. А я не знала, как поступить. Потом все же решилась:

– Почему ты все это нарисовала?

– Потому, что это правда, – пожала плечами Наташа и отвернулась. – Они все умрут. – Девочка продолжала говорить, не глядя на меня. – Я точно знаю. И вы умрете, если не уедете отсюда.

– Что ты имеешь в виду? Кто тебе сказал такую глупость? – рассердилась я. В конце концов, какими бы отвратительными не были Наташины родители, желать им смерти было бы слишком жестоко. Тем более жестоко было внушать эту мысль ребенку. – Кто сказал тебе?! – Я повысила голос, но Наташа только сильнее втянула голову в плечи.

Мне стало стыдно. Я не имею права на нее орать. Да и не поможешь тут криком. Девочке нужен врач, причем хороший.

– Прости меня, – попросила я, легонько коснувшись ее растрепанных волос. Она кивнула, но так и не повернула головы.

Я тихо встала и вышла из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь. Теперь я знала, что надо делать. Во-первых, найти хорошего психиатра и заставить Наташиных родителей показать ему ребенка. А во-вторых, вычислить сволочь, которая внушила девочке весь этот бред. И не дай бог, это окажется Карина…

Оценить приготовленную мной на ужин запеканку было некому. Наташа поела без аппетита, а старуха и вовсе отказалась. Карина и Сальников еще не вернулись с пикника, Татьяна к ужину не вышла.

Я убрала со стола и наконец-то смогла уйти в свою комнату. За целый день мне так и не довелось ее как следует рассмотреть, времени не было. Никто не согласился бы жить здесь добровольно: пара ковриков на полу были сильно попорчены молью и выглядели так, словно их подобрали на помойке. К одной стене прижались убогая кушетка с продавленными пружинами и кресло без одного подлокотника. Двухтумбовый стол со стулом у окна и несколько крючков на стене довершали обстановку. Похоже, на прислуге здесь сильно экономили. Вдобавок ко всему здесь было грязно. Люся не утруждала себя уборкой. В выдвижном ящике стола я обнаружила забытый предыдущим жильцом маленький фотоальбом и кое-что по мелочи: начатый тюбик помады, расческу, круглое зеркальце и странное сооружение из двух карандашей, скрепленных крест накрест аптечной резинкой. Повертев в руках самодельный крест, я отложила его к остальным мелочам, собираясь завтра утром передать их Люсе. Фотоальбом поначалу меня не слишком заинтересовал, я открыла его из чистого любопытства, но тут же передумала.

Столик в моей комнате стоял возле окна, выходящего в сад. Сразу за садом начиналась березовая роща. Через нее шла тропинка, которая поднималась к холму, заросшему густым лесом. Однако в тот момент живописный вид из окна интересовал меня меньше всего, все мое внимание занимали фотографии в альбоме. Их было всего четыре. На всех я увидела одно то же лицо кареглазой девушки с шапкой каштановых кудрей. Девушка улыбалась в камеру, а перед моими глазами стояло совсем другое лицо: бледное, с искривленным ртом и горестным надломом бровей. И все же сходство было поразительным. Эту девушку я видела совсем недавно, на одном из страшных рисунков Наташи.

Я еще раз внимательно просмотрела фото, не в силах представить эту хохотушку мертвой, настолько в ней бурлила жизненная энергия. На всех снимках девушка была одна, только на одном, позади, угадывалось очертание человеческой фигуры. Рассмотреть черты лица попавшего в кадр человека я не смогла – он был слишком далеко, но, судя по всему, это был ребенок, девочка. Девочка как девочка, даже не знаю, почему я обратила на нее свое внимание.

В отличие от прочего, на часы хозяева не поскупились. Их в моей комнате было сразу две штуки. Вместо привычного бодрого тиканья те и другие издавали какой-то шелест. Этот звук вдруг показался мне ужасно назойливым. Стало душно. Я подошла к окну, чтобы впустить в комнату немного свежего воздуха и замерла, забыв убрать руку с оконной рамы.

Во дворе, возле толстого старого вяза, стояла маленькая девочка. В сумерках ее лицо было плохо различимо, но смотрела она прямо на меня.

В первый момент я инстинктивно отпрянула от окна, как будто меня застигли за чем-то непозволительным, но тут же спохватилась, устыдившись собственной трусости. Я заставила себя снова выглянуть во двор и даже приветливо помахала рукой незнакомой малышке. Девчушка тут же застеснялась и спряталась за толстый ствол. Я подождала немного, но она так больше и не появилась. Наверное, убежала домой.

Неприятные ощущения растаяли без следа, возможно, от свежего воздуха. Появление незнакомой девочки натолкнуло меня на отличную идею: я решила разузнать о ней и при случае познакомить с ней Наташу. Общество сверстников для нее – лучшее лекарство.

В то, что Наташа – чудовище, я верить категорически отказывалась.

Глава 5

Следующее утро началось со скандала.

Сальников смотался куда-то еще до завтрака и вернулся в сопровождении двух грузчиков. Дюжие молодцы, отдуваясь, втащили в гостиную внушительных размеров старинные часы: громоздкий корпус, похожий на черный гроб, весь в резьбе, шишечках и набалдашниках. На белом фарфоровом циферблате – золотые стрелки и золотые римские цифры. На самом верху – потайная дверца, едва заметная среди серебряных завитушек.

Хозяин в необыкновенном возбуждении вертелся вокруг часов, оглаживал со всех сторон, приговаривая:

– Поставим их здесь? Нет, здесь. Там слишком сухо, а тут чересчур темный угол, их совсем не будет видно.

Татьяна с раздражением следила за пируэтами мужа, ядовито усмехаясь, и, наконец, выпалила:

– Может, посадишь их за стол и угостишь завтраком?

– И посажу! – Взвился Игорь Владимирович.

– Ну да, они ведь такие прекрасные! – съязвила Татьяна.

– Да уж не тебе чета! И вообще, ты меня достала! Не могу больше слышать твое нытье и видеть твои протершиеся на локтях кофточки! Я богат, почему ты не можешь одеваться так, чтобы радовать глаз? Почему ты не сменишь свою дурацкую прическу? Ты так отвратительно выглядишь, что тебя хочется обернуть бумагой и нарисовать заново!

Вообще-то хозяин преувеличивал. Татьяна выглядела вовсе не так плохо, но ему видимо попала вожжа под хвост.

Плотно сжав губы, женщина поднялась из-за стола. Я испугалась, что она сейчас устроит истерику, но она заговорила довольно ровным голосом:

– Можешь развлекаться со своими игрушками, сколько влезет. – Выразительным взглядом она дала понять, кого конкретно имеет в виду.

– И займусь! А что ты имеешь против?

– Ничего, но пока еще я твоя жена.

– Уже нет! – отрубил Игорь Владимирович. – Через неделю я женюсь на Карине.

– Быстро вы договорились, – процедила Татьяна, глядя в бесстыжие глаза соперницы. – Сочувствую.

Карина прищурилась:

– Взаимно. Жаль, что ты так и не научила его заниматься любовью. С ним в постели ну до того скучно, что начинаешь мух на потолке считать.

Выпад Карины задел не столько Татьяну, сколько самолюбие Сальникова. Вовремя вспомнив о том, что за столом присутствует его дочь, он попросил невесту выбирать выражения. Бедная Наташа! Она с такой силой сжала ложку, что побелели костяшки пальцев, но на лице ее было написано «Подумаешь! А мне плевать!».

Зато Карина пошла вразнос. Она капризно надула губы и широким жестом смахнула со скатерти все, до чего смогла дотянуться. Одна тарелка шлепнулась прямиком на колени свежеиспеченного жениха.

– Дура! – заорал он, вскакивая с места и судорожно отряхивая с брюк ошметки овсянки, сваренной мной по всем правилам диетологии. – Твое место в овощной лавке! Ты дождешься, что мы с Татьяной выгоним тебя к чертовой матери!

Дальше произошло совсем уж невероятное. Карина вдруг по-детски захлопала глазами и …бросилась к своей сопернице! Я подалась вперед, думая, что девица набросится на Татьяну с кулаками, но рыдающая Карина уткнулась ей в плечо, а та зашептала в ответ что-то утешительное, гладя девушку по волосам.

В этот момент маленькая дверка, расположенная прямо над циферблатом новых часов распахнулась, оттуда выпрыгнула на редкость уродливая птица и гаркнула:

– Ку-ку!

«Полное ку-ку», – согласилась я с кукушкой.

– Отомрите, милочка, – прокаркала Розалия Львовна. – Немедленно уберите безобразие! – Сказано это было таким тоном, словно безобразие устроила я лично, но спорить в данный момент у меня не было никакого желания.

Похоже, Люся не преувеличивала, описывая веселое семейство. Закончив с уборкой, я застала ее на кухне в обнимку с любимым поллитровым бокалом. Чай в кружке был настолько горячим, что физиономия Людмилы тонула в клубах пара.

– Они там друг друга еще не поубивали? – лениво поинтересовалась она.

– Нет, но уже близки к этому. Слушай, – вспомнила я о вчерашних планах, – а кто жил до меня в комнате?

– Сонька жила, – ответила Люся, не задумываясь. – Бывшая повариха. – Девушка отхлебнула чай и с любопытством проследила за тем, как я достаю из кухонного шкафчика заранее спрятанный фотоальбом. – Это чего это? Дай посмотреть.

Я передала находку.

– Ой, глянь-ка! Сонька! Где взяла?

– В своей комнате. Наверное, она забыла, – ответила я осторожно.

– Это на нее похоже. Такая растеряха была. Вечно суп пересаливала.

– Так ее за это уволили?

– Не! Она сама свалила. Собрала вещички и тю-тю. – Люся рассмеялась, что-то вспомнив. – Я пришла как раз к завтраку – опоздала чуток – а они за пустым столом сидят и рожи вытянутые. Сонька, говорят, уволилась.

– То есть, с Соней все в порядке? – спросила я с облегчением.

– А что ей сделается? – искренне удивилась Люся.

– Ты с ней общалась?

– Когда в доме работала – да, а после увольнения не довелось. Подругами мы не были. Так, сплетничали, кости хозяевам перемывали.

– Так почему ты уверена, что у нее все хорошо?

Люся наморщила лоб:

– А чего? Ты на что намекаешь?

– Да ни на что, – отмахнулась я, но горничная отчего-то занервничала. Неожиданно вспомнив о своих обязанностях, Люся с сожалением отставила в сторону кружку с недопитым чаем и проворно слиняла из кухни, оставив меня в глубоких сомнениях.

С одной стороны, у меня не было оснований не доверять Люсиным словам. Любопытная вездесущая горничная наверняка проведала бы, случись с Соней что-то плохое, но, с другой стороны, она признала, что ничего не знает о сегодняшней судьбе бывшей кухарки. К тому же, я не успела спросить Люсю о незнакомой девочке, случайно попавшей в кадр. Неизвестно почему эта малышка меня беспокоила.

Словно в ответ на мои мысли из глубины донесся отчаянный вскрик другой девочки. Слов было не разобрать, но в Наташином голосе слышались боль и обида. Она с кем-то ссорилась.

Вытерев руки о фартук, я бросилась на звук, распахнула дверь гостиной и застала вполне мирную картину: Наташа сидела за столом и что-то писала, над ней возвышалась внушительная фигура Розалии Львовны, которая бдительно следила за процессом. Устыдившись своего порыва, я уже намеревалась потихоньку улизнуть, пока меня не заметили, но тут Розалия вдруг завопила:

– Опять неправильно!

– Где? – испуганно пискнула Наташа.

Старуха ткнула пальцем в тетрадь:

– Здесь! Ты написала: «Дорога примая»! – передразнила она. – Неуч! Олух царя небесного!

Отпихнув внучку плечом, Розалия склонилась над тетрадью. До меня долетел противный скрип.

Похоже, внучка ходила у бабушки в «идиотках».

– Второй год на бритвах учишься, – скрежетала старуха, выскребая ошибку. – Чтоб тебе эти бритвы в горло всадили! Пиши заново!

Наташа послушно зашуршала ручкой.

– Ах, чтоб тебя! – заорала бабушка через минуту, оценив результат.

– Теперь-то что не так? – со слезами в голосе, оправдывалась девочка.

– Все не так! Ты написала «премая дорога»! Чтоб тебе прямая дорога была только в могилу!

Сжимая в кулаке бритву, как палач, старая грымза коршуном набросилась на тетрадь и опять отчаянно заскребла лезвием по бумаге. В сердцах она проскребла лист насквозь и немедленно разразилась проклятиями. Досталось и Наташе. Пара увесистых оплеух и приказ переписать всю тетрадь заново довели девочку до слез. Похоже, старуха не в первый раз превращает выполнение уроков в пытку.

К тому времени я уже еле сдерживалась от того, чтобы не накинуться с кулаками на злобную фурию. Но чего я добьюсь? Меня уволят, а старуха продолжит мучить ребенка с удвоенной силой. Я почти бегом вернулась на кухню, чтобы не видеть того, что происходит в гостиной. Однако все валилось у меня из рук. Швырнув недочищеную рыбу в мойку, я сполоснула руки, сняла фартук и, прихватив в холле сумочку, решительно вышла из дома.

Путь мне предстоял неблизкий: до ближайшего супермаркета полчаса на автобусе, но состояние Наташи все больше меня беспокоило и, похоже, кроме меня до этого никому не было дела. Я вспомнила лишенную игрушек детскую, накаленные отношения в семье и террор полоумной Наташиной бабки. Неудивительно, что девочку мучают кошмары – тут и у взрослого поедет крыша.

Обратно я вернулась около полудня, ожидая хорошей взбучки от хозяев за неприготовленный вовремя обед. Я спустилась по подъездной аллее и пересекла аккуратно подстриженную лужайку. В дом идти отчаянно не хотелось и я, как бы случайно свернула на тропинку, ведущую в сад. По обе стороны тропинки виднелись еще не засаженные цветами клумбы, но земля была тщательно перекопана, полита, а рядом уже лежала целая куча саженцев герани. Солнце все настойчивее пыталось пробиться сквозь тучи, и я зажмуривалась, когда острый луч щекотал глаза.

Позади деревьев, в дальнем конце сада мелькнула высокая фигура. Я решила, что это возвращается садовник, чтобы закончить работу, но человек повел себя неожиданно: заметив меня, он вдруг отпрыгнул в сторону и попытался спрятаться за кустами. Я успела разглядеть лишь развевающиеся полы его просторной одежды, сильно смахивающей на домашний халат. Судя по довольно субтильному телосложению незнакомца, это никак не мог быть Игорь Владимирович, а других мужчин, разгуливающих в халате по тщательно охраняемой территории, здесь вроде бы быть не должно. Еще одна загадка.

Я немного постояла, ожидая дальнейшего развития, но больше ничего не увидела и побрела к дому.

В кухне, на холодильнике белела записка, написанная торопливым неровным почерком. С трудом разбирая скачущие во все стороны буквы, я с изумлением прочла, что на сегодня обед для членов семьи готовить не нужно. Зато к ужину будут гости.

У меня оставалось полчаса свободного времени, и я знала, как им распорядиться.

За дверью Наташиной комнаты было тихо, но, войдя, я обнаружила девочку лежащей на кровати прямо поверх покрывала. Заслышав шум моих шагов, она, было, встрепенулась, но, узнав, заметно успокоилась.

– Привет, – улыбнулась я.

Наташа смотрела на меня исподлобья, но без прежней агрессии. Это меня вдохновило. Я протянула девочке большую нарядную коробку, которую держала за спиной:

– Это тебе.

– Что это? – спросила она, не двигаясь с места.

– Посмотри сама, – предложила я и немного придвинулась. Наташа нехотя поднялась, подошла ко мне и взяла коробку. Несколько минут она разглядывала красивую куклу. Я следила за выражением ее лица, но так ничего и не увидела. Девочка будто застыла, глядя на подарок пустыми глазами.

– Тебе не нравится? – Я старалась, чтобы в моем голосе не проскользнуло разочарование. На горячую благодарность я не рассчитывала, но такое равнодушие сбивало меня с толку.

Тем временем Наташа, не проронив ни звука, неторопливо отошла от меня, шаркая о ковер подошвами тапочек, остановилась у окна, открыла пошире створку, протянула руку и разжала пальцы. Коробка с куклой камнем рухнула вниз. Наташа с интересом глянула на меня через плечо.

– Я не люблю кукол, – сказала она ровным голосом.

– Бывает, – кивнула я, понимая, что благие намерения я могу себе на зиму засолить. Слезы были уже близко, пришлось сглотнуть, чтобы отогнать их. Я повернулась, чтобы уйти.

– Папа говорит, что кукла может украсть душу, – сказала мне в спину Наташа.