Мультики

Нетрудно догадаться, что за амплуа определялось мне самой природой. Я был настоящей находкой для уличных мероприятий – маленький, в разы мощнее любого малолетки и большинства моих сверстников – одним словом, идеальный «Малой».

Раньше наши использовали для этой роли Шеву, в общем-то тоже неплохого «Малого». В отличие от меня, у Шевы был недюжинный опыт, но зато я обладал силой. Шева даже какое-то время обижался, получалось, что я вроде как оставил его без работы…

Вначале меня еще немного коробило от мысли, что я участвую, по большому счету, в настоящем грабеже, но, к своему стыду, я излишне быстро вошел во вкус, освоил нехитрые приемы запугивания, научился вычислять жертву по походке, словам, по особому выражению лица. Я успокаивал совесть тем, что наш разбой обычно не заканчивался рукоприкладством. Если Куля, Лысый и Тоша любили для острастки несильно двинуть особо строптивым «в бочину», то я считал это грубой работой. Мне казалось, что всегда можно ограничиться словами, интонацией, поэтому другие пацаны: Боня, Козуб, Шева, Тренер, Шайба – предпочитали выходить на улицу со мной. Я так умел поговорить с жертвой, что мы расставались почти приятелями. Я никогда не унижал, а убеждал, что это правильно – поделиться с нами. К примеру, я говорил: «Пацан, ты нас не бойся… А ты и не боялся?.. Вот и хорошо, что ты настоящий пацан, а не ссыкло… Тебя как зовут? Меня Германом звать, а тебя? Вова? Будем знакомы… Вова, выручи на рубль… Ты пойми, мы же тебя по-товарищески просим, как своего знакомого… У тебя сколько денег? Семьдесят копеек? Точно? Уверен? Отвечаешь за слова?.. Тоша, ты подожди в карман к нему лезть, пацан правду нам говорит… Н-да… Ну вот, как тебе после этого верить? Тебе самому не стыдно? Ты же своим пацанам неправду сказал… Ладно, я верю, что ты просто забыл… Бывает… Ты не расстраивайся, ты, главное, знай, что как-нибудь и мы тебя из беды выручим…»

Лещ, вспоминая молодость, несколько раз выходил с нами на улицу ради развлечения, видел меня в деле и ставил всем в пример, мол, это и есть «высший пилотаж», когда деньги отдаются чуть ли не с энтузиазмом, как плата за будущую дружбу и покровительство.

Конечно, не обходилось и без провалов. В ноябре, рыская по сто двадцать шестому микрорайону, я, Боня, Лысый, Козуб и Шева в темноте нарвались на двух совсем взрослых пацанов – эти явно были боксеры, потому что постелили нас за минуту. Я тогда легко отделался рассеченной бровью.

Вспоминается один забавный случай. Меня и Шайбу – «Малой» и «Жирный», увы, не самый лучший тандем – признал парнишка, которого мы когда-то раскулачили. Теперь он был не один, а в большой компании. Я геройски махался против четырех, пока кто-то не подкатился мне под ноги. Я упал, меня чуть попинали ногами. Я видел, как рядом месили Шайбу, он жалобно кричал: «А, не бейте, больно!» – и только его переставали бить, он разражался грозным криком: «Гады! Гандоны!» – за него снова принимались, он с ходу менял риторику: «Больно! Не надо! Не бейте! Пожалуйста!» – а потом продолжал свое: «Гады! Мы вас найдем! Гандоны! А-а! Не бейте, пожалуйста! Гандоны! Больно! Гады! Не бейте! Гандоны! Найдем! Пожалуйста! Больно! Гады! Ну, пожалуйста! Больно! Ну, не бейте же, гандоны!..» Это выглядело очень комично, как Шайба пытается не потерять лицо. Я смотрел на него и, не взирая на жуткую боль в ушибленных ребрах, смеялся, и вместе со мной начали ржать и чужие пацаны. На этом разборка закончилась и нас отпустили.

Домой я пришел с подбитыми глазами, чуть ли ни надвое разделанной нижней губой, ноющими от каждого чиха ребрами, и вечером слышал, как родители, переговариваясь перед сном, согласились, что, может, и лучше было бы оставить меня в Краснославске у бабушки.

Кроме синяков и шрамов в конце первой четверти я принес в табеле шесть троек – в Краснославске я все-таки был крепким хорошистом. Отец для профилактики каждый вечер запугивал меня ПТУ, говорил, что я если не буду учиться, то стану сантехником или каким-нибудь другим ничтожеством, но я не особо переживал из-за этого. Меня уважали во дворе новые приятели, побаивались в классе – я был вполне доволен моей новой взрослой жизнью.

Я помнил, что пацаны ценят Рэмбо в основном за силу, поэтому, хоть помаленьку и покуривал, занятий спортом не бросал, прилежно ходил на турники и брусья для поддержания мышечной формы. Еще в сентябре по совету Бормана я записался на бокс в ДК железнодорожников и уже в декабре сдал на второй разряд. Потом в нашей школе бывший «афганец» – сухощавый дядька лет сорока с глубоким, точно его оставил раскаленный палец, шрамом на лбу, – открыл секцию рукопашного боя.

Фильмы из видеосалонов сбили меня с толку, я бросил бокс и два раза в неделю прилежно посещал тренировки рукопашников, чтобы не отставать от времени и освоить всякие хитрые приемчики и удары ногами. «Афганца» звали Сурен Дмитриевич, он говорил, у него «черный пояс» по карате и что он преподает нам особый «русский стиль». Единственное, что я запомнил из его теоретических выкладок: «Главное в бою – это точка опоры, плечо и рычаг». До сих пор не понимаю, что он имел в виду.

В сущности, тренировки заключались в том, что мы, разбившись на пары, дрались кто во что горазд, а Сурен Дмитриевич нас поправлял или рассказывал всякие захватывающие истории о своей службе в спецназе, про войну, как он встречал всяких подпольных мастеров-каратистов, которых он якобы победил, и прибавлял: «Повезло вам со мной, пацанята…»

Еще от Сурена Дмитриевича часто попахивало коноплей – я уже знал этот запах, Борман и Лещ иногда курили такие же трескучие с горелым тряпичным душком папиросы.

После участившихся в школе драк секцию прикрыли. Я вначале очень расстроился, но Лещ и Борман успокоили меня, сказав, что Сурен никакой не черный пояс, а просто брехло и показывал он нам самые обычные подсечки из дзюдо.

Глубокой осенью зарядили дожди, и мы прекратили посиделки за гаражами. Чаще всего зависали у Тренера. Он жил в частном секторе, отец его год назад переоборудовал пустующий флигель под домашний спортивный зал – там была штанга со скамейкой, наборы гантелей, две допотопных пудовых гири, висела самодельная боксерская груша. Из-за этого флигеля Сашку, собственно, и называли Тренером. Несколько раз в неделю мы приходили к нему поработать со штангой, постучать по брезентовому мешку, ну и пообщаться на разные темы.

Куля рассказывал, что существуют специальные медицинские препараты – «анаболики», от которых быстро растут мышцы. Лещ и Борман, когда качались, кололи себе эти анаболики, и к ним для этого приходила Илонка, тогдашняя подруга Леща. Она работала в поликлинике медсестрой, доставала в больнице ампулы и сама же колола. Куля вроде тоже собирался поговорить с Илонкой насчет таких уколов – десять ампул вколешь, и мышца попрет.

Мы с Тошей немедля выразили желание присоединиться к нему, но Куля со смехом ответил, что я и так Рэмбо, а от анаболиков круглосуточный стояк, и без постоянной подруги нам придется худо, а Паша Конь с выражением продекламировал: «Онанисты, народ плечистый…»

Возле нашей компании крутилось несколько девушек: Марина, Аня и Света. Лысый встречался с Мариной, а вот Аня и Света были ничейными или, лучше сказать, общими подругами. По слухам, они в свое время давали и Куле, и Лысому, и Паше Коню. А Тоша мне по секрету признавался, что Анька даже брала у него в рот, но я ему не особо верил, иначе зачем бы он говорил это по секрету? А до того с Аней и Светой гуляли в свое время и Лещ, и Борман.

Аня училась на третьем курсе ПТУ на швею, Света уже год как закончила десятилетку, говорила всем, что будет поступать в театральное. Они дружили и даже внешне были очень похожи, наверное, за счет одинаково яркого макияжа и причесок «химия с перьями». У них и фамилии звучали почти одинаково – Карпенко и Кириленко. У Светы лицо было эффектное, как у атаманши из «Бременских музыкантов», особенно когда Света собирала на затылке волосы в хвост. Она начинала, по словам Леща, «короветь», и если наклонялась, то у нее из джинсов вываливались белые бока. У Ани лицо, может, выглядело попроще, но зато у нее были стройные ноги и большая грудь. Света в общем-то тоже могла похвалиться немалой грудью, но Куля справедливо замечал, что у Светы «сиськи подвисают, а у Аньки стоячие».

Именно Аня стала моей первой женщиной, и с ней в какой-то степени и связан дальнейший переломный момент моей жизни…

Праздник седьмого ноября мы отмечали у Тоши – его мать работала проводницей, часто отсутствовала дома, и в эти дни Тошина хата была в полном нашем распоряжении. Я любил приходить в гости к Тоше в основном из-за коллекции «выкидух». Брат Тошиной матери был ментом на зоне и на каждый Тошин день рождения дарил ему какой-нибудь зэковский ножик. Эти выкидухи были неважного качества, в них быстро портилась пружинка, а на плашках имелось излишне много украшений – всяких блестящих камушков, типа бриллиантов. Но все равно я мог часами играть Тошиными ножиками – стальные хищные щелчки выпрыгивающих лезвий меня завораживали.

На седьмое ноября к Тоше кроме меня пришли Куля, Боня, Тренер, Шайба и Козуб. Аня и Света сделали оливье, сварили картошки. Мы основательно запаслись выпивкой: было пять бутылок водки и специально для девушек две бутылки портвейна. При этом был еще литр свекольного самогона, привезенный Шайбой от бабки из деревни. Козуб притащил свой магнитофон и кучу кассет с зарубежной и советской эстрадой и нашей рок-музыкой.

Куля почему-то погнал галопом праздник: «После первой не закусывают», «Между первой и второй»… Я как-то очень быстро захмелел, сидел в кресле с полстаканом водки и боялся закрыть глаза, чтобы меня не вывернуло на стол от пьяных вертолетов. Тоша тоже быстро окосел и как зачарованный смотрел в телевизоре «Капитана Врунгеля», имитируя голосом дурацкую звуковую заставку, с которой начиналась каждая серия. Куля увел в соседнюю комнату Свету и закрыл дверь.

На кухне вдруг дико загоготали Боня, Тренер и Козуб, потом пришел Тренер и, давясь от смеха, рассказал, что Боня за собой не смыл и специально оставил плавать в унитазе колбасу говна, и следующим поперся в туалет Шайба, поднял крышку унитаза и с криком выбежал из туалета, чтобы морально обосрать раззяву Боню, но все потешались почему-то над Шайбой, потому что решили, что «с говном» остался он. У меня даже не возникло желания улыбнуться – комната раскачивалась, как палуба.

Ко мне подошла Аня и сказала:

– Пойдем, покурим.

Я поднялся и нетвердым шагом вышел за ней на застекленную лоджию. Там я открыл окно, и свежий ноябрьский вечер немного привел меня в чувство.

Я старался глубоко не затягиваться, чтобы меня не вырвало. Стоял, прислонившись лбом к холодному стеклу. Вместе с отрыжкой неожиданно накатил спазм тошноты, я высунулся из окна и поблевал на излишне звонкую крышу соседского балкона этажом ниже. Затем я снял с полки банку с консервированными огурцами, пальцами открыл ее, чуть прихлебнул, и мне показалось, что я выпил не рассол, а желудочный сок.

На лоджию заглянул пьяный Шайба, сказал заплетающимся языком: «Всё, не выйдете отсюда!» – и закрыл дверь.

Я видел, как он повернул шпингалет и убежал куда-то в комнату. Для проверки я толкнул дверь лоджии, она действительно оказалась заперта.

– Вот дурак! – сказала про Шайбу Аня и улыбнулась: – Он нас закрыл…

На Ане были обтягивающие джинсы-варенки и красивый черный свитер, расшитый бисером и блестками. На фильтре ее сигареты заманчиво алела помада.

– Герман, что ты так на меня смотришь? – прищурилась Аня. – Нравлюсь, что ли?

– Да, очень, – сказал я, удивляясь, как водка отбила во мне всякое смущение. Я взял Аню за грудь, несколько раз стиснул. Сверху, куда не добиралась чашка лифчика, грудь была очень мягкой.

Аня улыбнулась и отвела мою руку. Я порывисто обнял Аню, тычась губами ей в губы, в щеки, в шею…

Она чуть поморщилась от моего кислого дыхания, отодвинулась и как-то по-доброму осмотрела меня:

– Вообще-то у меня сейчас опасные дни… Ну, ладно. В виде исключения. Снимай штаны и трусы… Да не полностью же! Господи!.. Теперь залупи… Ты не понял? Залупи же, дурак… Герман, ты что, дурак?.. Ну-ка, стань чуть к свету… Вот… – Она чуть провела указательным пальцем по краю открывшейся головки, и от одного этого нежного касания у меня каким-то нутряным зевком подтянуло живот. – Видишь, – продолжила она назидательным тоном, – у тебя еще зелень на залупе… Значит, от тебя не залетишь… – Аня убрала палец и, лукаво посмотрев на меня, им же и погрозила. – Только все равно не вздумай кончить в меня. Если кончишь, больше никогда не дам, ясно? – Она приспустила джинсы. – На колготы не глядим, они дырявые, – приказала Аня. – Я же не знала, что придется раздеваться…

Она быстро освободила левую ногу от штанины, колготок и трусов, повернулась ко мне наполовину оголенным задом. Ее ляжка сразу покрылась гусиной кожей и сделалась на ощупь колючей, как огурец.

– Только по-быстрому. – Она оглянулась, – ну, давай помогу, горе мое. – Она плюнула себе в ладонь, смочила между ног, затем влажной рукой пристроила и меня. – Во-о-т… А спускай прям на ногу. Надеюсь, сам понимаешь на какую. Заляпаешь джинсы – больше не дам…

В Ане было горячо и мокро. И очень, до обидного, быстро.

– Вот, хороший ты человек, не обманул! – сказала Аня, сорвала с натянутой поперек лоджии бельевой проволоки какое-то полотенце и вытерла мою сперму с продрогшей ляжки. Потом вдела ногу обратно в штанину и застегнулась. Взяла сигарету, поискала зажигалку: – Блин, в комнате осталась… Герман, постучи им, пусть откроют. А то я уже замерзла!..

Я принялся колотить по дверному стеклу, пока хмурый от перепоя и Врунгеля Тоша не освободил нас.

На следующий день я с гордостью проговорился пацанам про Аню, и Боня бегал по школе и кричал: «Рэмбо в дупло попал, Рэмбо попал в дупло!» А я гонялся за ним, чтобы отвесить поджопник, и на душе у меня было по-майски солнечно.

– Можно поздравить? – с веселым удивлением спросил у меня Лещ, когда заглянул к Тренеру в гараж. – Ну, молодец, Рэмбо. А то у нас имеются в коллективе некоторые, – он с кривой ухмылкой многозначительно посмотрел на Лысого. Все начали улыбаться, а Лысый занервничал. – А то у нас имеются такие, которые, можно сказать, до бабы не донесли…

– Лещ, че ты гонишь! – шумно обиделся Лысый. – Кто не донес? Ты там свечку держал?

– Да-да, не донесли, – безжалостно закончил Лещ. – По дороге расплескали…

– Да я ей четыре палки кинул, понял? – взвился Лысый.

– Вылил на пол… – ласково глумился Лещ. – Палочник какой выискался…

О «мультиках» мы впервые услышали от Бормана где-то в середине декабря. Мы зависали у Кули – ему досталась комната в коммуналке от умершей бабки. Были почти все наши. Мы выпивали, Боня, Шева, Тренер и я хвастались недавней успешной дракой со сто двадцать шестым микрорайоном.

И вот тогда Борман, как бы между прочим, рассказал нам, что слышал про такой прикол: пацаны берут с собой на улицу девушку, под шубой она совсем голая. И девушка перед встречным мужиком на несколько секунд распахивает шубу – показывает грудь и все остальное, а сопровождающие пацаны спрашивают: «Мультики видел?» – и поскольку мужик отказаться от увиденного не может, пацаны говорят: «А раз видел, тогда плати!» – и тот вынужден раскошеливаться за увиденные сиськи, причем не рублем и даже не трешкой, а как минимум десяткой. И это не грабеж, ведь мужик видит сиськи и получает интересное впечатление.

Звучало это очень забавно и, чего греха таить, заманчиво. Понятно, что голая грудь под шубой была рассчитана не на школьников, а на взрослых дядек, с которыми, что вполне логично, могли возникнуть взрослые трудности. Но и деньги-то светили другие – не детские.

– А у нас, кстати, и кандидатуры подходящие есть, – задумчиво произнес Куля.

– Кого ты имеешь в виду? – спросил Лещ.

– Ну, Светка и Аня, – ответил Куля. – А что? Сиськи у обеих в порядке.

– Я думаю, если им пообещать половину… нет, половину им жирно будет, – сказал Лысый, – если им треть от навара пообещать, они согласятся…

– Вот и решайте, пацаны, – засмеялся Лещ. – Борман вам классную тему подкинул. Хватит вам полтинники у малолеток сшибать. Надо заниматься серьезным бизнесом…

А через неделю Борман попал в больницу с тяжелыми черепно-мозговыми травмами. Его «постелили» в видеосалоне ДК строителей. Я сам видел, как это произошло. Мы небольшой компанией пришли на Фредди Крюгера II. В тот вечер я с Боней и Тошей – Малой, Подлый и Нервный – удачно стрельнули денег и решили посмотреть ужасы.

Мы уже заняли места перед телевизором, когда в салоне появился Борман. Он подмигнул нам, затем подошел к владельцу видеосалона и начал с ним о чем-то беседовать. Разговор явно не клеился. Лицо Бормана перекосила злая и неуверенная улыбка – я понял, что он растерялся. Пока он общался с владельцем, в зал зашли еще пятеро мужиков. Они выстроились позади Бормана. Он тоже их заметил, что-то сказал, хозяин пожал плечами. Борман говорил, медленно отступая к маленькой сцене, на которой был установлен стол с телевизором и видеомагнитофоном. Мужики и владелец салона не торопясь шли за Борманом. Вдруг Борман легко вскочил на сцену, резким толчком повалил со стола телевизор, а упавший видак крепко припечатал ногой, так что сделалось ясно, что Фредди Крюгера II на сегодня не предвидится.

Борман развернулся к набегающим врагам и со своего возвышения стал отбиваться ногами. Мы тоже повскакивали со своих мест, чтобы кинуться ему на помощь. Борман крикнул: «Мелкие – не лезть! Мое дело!» – и мы замерли на месте. Борман еще минуту успешно раскидывал нападавших, но против шести противников он был бессилен. Кто-то поймал его за ногу и стащил со сцены.

Упавшего, его избивали, он лежал, скрючившись, на полу. Месили долго, минут пять, а потом, даже когда он не шевелился, кто-нибудь, потирая ушиб на лице или туловище, куда пришелся ботинок Бормана, снова возвращался к его неподвижному телу, пинал, а салонная кассирша верещала: «Хватит, вы его убьете!» – затем Бормана вынесли, а кассирша вызвала «скорую».

Мы догадывались, что Борман и Лещ давно хотели взять под свой контроль видеосалон. Они уже запугали владельца, и тот был готов платить им небольшую дань, но в последний момент передумал и нанял специальных людей. В итоге Борман оказался в больнице с серьезными травмами. На следующий день Лещ облил бензином и поджег красную «восьмерку» владельца видеосалона, сам же благоразумно скрылся из города.

И мы остались без старших. Теперь всем заправляли Куля и Лысый. Они и договорились с Аней по поводу «мультиков». Она соглашалась работать за половину от выручки. Куля пытался торговаться, говорил, что дело новое, незнакомое и может вообще не выгореть, но Аня была непреклонной, сказав, что по-хорошему она вообще может потребовать денежную компенсацию за каждую прогулку впустую. И мы, подумав, приняли Анькины условия – в конце концов, все завязывалось на ней.

Первый раз мы вышли на промысел в канун Нового года. Куля справедливо предположил, что на праздник вечером будет много пьяных, и мы отоваримся по полной программе. Он не ошибся.

Для начала мы выступили всей компанией: Куля, Лысый, Тоша, Паша Конь, Шайба, Боня, Тренер, Козуб, Шева и я. Одевались как для драки – во все удобное. На мне была легкая, из черной мешковатой материи куртка на синтепоне с отстегивающимся капюшоном – я его заранее отцепил, чтобы не мешал, а на ноги обул любимые подкованные ботинки с очень твердыми носами. В карман я сунул вентиль от пожарного крана – он вполне заменял кастет, им легко крушился твердый силикатный кирпич. Тоша на всякий случай вооружился выкидухой, а Паша Конь спрятал под куртку нунчаки, сделанные из ножек табуретки. Конь, правда, все равно не умел работать этими нунчаками, взял для виду. У Шайбы была чугунная фигурка космонавта – маленькая статуэтка размером чуть поменьше чекушки, гладкая, словно матрешка, но практичная для боя – такой можно было приложить как молотом. Шева захватил солдатский ремень со свинцом в пряжке. Одет Шева был беднее всех – в обычный стеганый ватник, как у строителей. Ватник был достаточно теплым, но делал руки неповоротливыми. Единственное, он был коротким и не стеснял ноги, так что Шева вовсю мог работать своими кирзачами, вполне подходящими для боя. Они уж точно были лучше, чем Бонины «дутики» на поролоне, может и более теплые, но бессовестно смягчающие удар.

Аня надела шубу из коричневого «чебурашки». Грудь Аня оставила полностью голой, на ногах были колготки, но без поддетых трусов, так что сквозь капрон просвечивал заросший лобок, до смешного похожий на какого-нибудь Карла Маркса, отправившегося на разбой с чулком на голове.

Мы решили покинуть нашу панельную окраину и попытать счастья ближе к центру – там было много тихих улиц. Мы понимали, что чем меньше будет свидетелей у нашего представления, тем лучше.

В центр мы приехали на метро. В это время Аня была в свитере и юбке, а когда мы вышли на промысел, она в первом подвернувшемся подъезде сняла их и сложила в сумку, которую повесил себе на плечо Шева. Там же лежала бутылка водки – Ане для согрева. Впрочем, вечер был не холодный.

Центр, перетянутый вдоль и поперек праздничными гирляндами, сверкал как новогодняя елка. Быстрые потоки машин разлетались от перекрестков, оседая оранжевыми бенгальскими брызгами на магазинных витринах. В дымчатом свете фонарей кружили снежные стружки, покрывая нежной голубой искрой вялый городской снег. Вдоль тротуаров узкими лентами вились горчичного цвета песчаные дорожки. Повсюду валялись затоптанные картонные гильзы хлопушек в окружении бесцветных россыпей конфетти. Звучала музыка, приглушенная окнами, так что наружу пробивался только глуховатый ритм, без мелодии и голоса.

За памятником Ленину стояла городская ель – сварной скелет из труб, в растопыренные пазы которого втыкались маленькие елки, изображающие густые ветви. Венчала составную громадину красная звезда. Нижние «ветки» вместо елочных игрушек были украшены надувными клеенчатыми мячами, с которыми обычно летом играют дети на пляже. Боня оторвал один мяч, и пока мы шли по парковой аллее, то гоняли этот мяч, почти такой же невесомый, как пустой полиэтиленовый пакет.

Сразу же возникла непредвиденная проблема. Наша компания отпугивала одиноких прохожих. Завидев нас, люди сворачивали в переулки в сторону многолюдного проспекта или скрывались в подъездах. Мы безуспешно бродили больше получаса, и Лысый разумно предложил разделиться: он и Куля останутся с Аней, а мы должны идти метрах в двадцати поодаль – может, тогда от нас не будут шарахаться.

Хитрость сработала, уже через пятнадцать минут мы выловили первого клиента. Это был мужик лет сорока, он явно чуть принял и возвращался домой или, наоборот, направлялся в гости, чтобы продолжить гулянье. Он был в приподнятом настроении, шел и напевал, чуть помахивая портфелем, как школьник.

Начало этой сцены я видел издалека. Аня распахнула полы своей шубы и стала похожа на летучую мышь. Мужик остановился. На его лице застыло глупое удивление.

– Мультики видел? – спросил Куля.

– Что? – переспросил мужик, водя по нам тревожными, быстро трезвеющими глазами. Он поднес руку к своей ондатровой шапке, словно хотел убедиться, что она еще на голове.

– Ну, мультики, – повторил Куля и сделал руками движение, точно вылезал из шкафа и открывал одновременно две дверцы. Кивнул в сторону Ани. Та улыбнулась и снова на миг распахнулась.

Мужик отступил на шаг, опять коснулся шапки, будто мусульманин своей чалмы.

– Видел? – спросила уже Аня.

– Да, – тихо признался мужик. – И что теперь?

– А если видел, – сказал Лысый, – тогда плати!

– Платить? – осторожно переспросил мужик. – А сколько?

– Сколько? – Лысый задумался, но в разговор вмешался Тоша. – Червонец давай! – строго сказал он и нахмурился.

– Значит, десять рублей… – Мужик полез в карман брюк, вытащил кошелек, разломил, порылся в нем, вытащил пятерку и трешку. – У меня два рубля мелочью будут. Не страшно?

– Нормально, пойдет, – покровительственно сказал Куля, принимая деньги.

– Можно идти? – спросил мужик.

– Пожалуйста, – разрешил Куля. – Позвольте на секунду ваш чемоданчик…

Куля принял у мужика портфель, деловито открыл и вынул оттуда бутылку шампанского и вернул портфель обратно.

– Ну, что, гражданин… С наступающим вас, трудовых успехов в новом году…

Лысый не выдержал и гоготнул. Шева прыснул тонко и с привизгом. Не справился с весельем и открыто засмеялся Боня, а вслед за ним Козуб, Тренер и я. Мужик тоже позволил себе улыбнуться, застегнул пряжку на портфеле, поправил на голове ондатра и пошел прочь от нас. Через шагов десять оглянулся и, подгоняемый нашим смехом, уже больше не оборачивался.

Мы продолжали хохотать, затем Боня от полноты чувств завизжал, толкнул Шеву, тот полетел в сугроб, но не разозлился. Тренер слепил снежок и запустил в Шайбу. Снежок разлетелся. Шайба запрокинул голову и по-волчьи завыл.