Предел погружения

Гриша, дописав, подчеркнул «два раза в сутки», сложил лист вдвое и протянул старпому.

– Вот, Семён Палыч. Не знаю… никто вроде особо не давится, – он пожал плечами. – И она ни на ком не виснет, нормальная баба.

– Да уж, нормальная, – буркнул старпом. Узловатые пальцы сунули лист в карман.

– Так-то, если что, у меня бром есть, – осторожно заметил Гриша. – Могу прописать, если кто-то слишком уж перевозбудится.

Старпом промолчал, направился к двери. Повернулся, хотел что-то сказать, но только махнул рукой и вышел из каюты, едва не столкнувшись с высокой худой фигурой.

– Товарищ старпом, – Артур отступил назад, в коридор, пропуская старшего по званию. Старпом что-то неразборчиво буркнул в ответ, и Артур вошёл, прикрыл за собой дверь.

Гриша вздохнул.

– Надеюсь, ты не с зубом.

– Не, у меня что-то ногу сводит, – Артур потёр левое бедро. – Как с вахты сменяться, не могу из-за пульта выбраться – прямо кости выворачивает.

– Вон оно что, – Гриша нагнулся, полез в нижний ящик стола. – У тебя может быть нехватка витамина D – вот его пока и попьёшь, – он выудил из ящика блистер, кинул Артуру – тот поймал одной рукой. – Солнышка нет, откуда же витамину браться?

– Резонно, – хмыкнул Артур.

– По одному драже два раза в день после еды. Если не поможет, – Гриша пожал плечами, – если судороги будут усиливаться и мешать тебе на вахте, поделаем уколы. Не помнишь, у тебя на барбитураты аллергии нет?

Артур фыркнул, закатил глаза:

– Нашёл что спросить.

– Ладно, – Гриша покачал головой, – я в любом случае в твоей карте посмотрю. Но я надеюсь, до уколов не дойдёт. Ещё препараты на вас, долбоёбов, разбазаривать.

– Ох и жмоты вы, докторишки, – поморщился Артур. – Только брому вам не жалко.

– Ну, это ж я перед старпомом такой щедрый, – усмехнулся Гриша. – А что, возникла надобность?

Артур помолчал, губы тронула ответная усмешка.

– Нет, спасибо, – он крутанул блистер в руке, таблетки стукнули внутри. – Я как-нибудь сам.

Глава 23

– До Северного полюса три кабельтова.

Василич, штурман, рапортует негромко, спокойно, словно между делом напоминает о какой-нибудь мелочи, особого внимания не стоящей, но никуда не денешься – положено о ней сказать. Ещё бы: у Василича на одну автономку больше, чем у него самого, командира, и Северный полюс для них обоих вещь вполне привычная.

Так лучше – без надрыва, без юношеского задора, хлещущего через край. Жаль, этого не усвоишь, не походив на корабле лет пять, а лучше – десять. Достаточно взглянуть на Диму-штурманёнка: сменился с вахты – шёл бы спать, пока в отсек не вызвали. А он до сих пор в центральном штаны протирает. Формально – для помощи штурману, а на деле Василич прекрасно обошёлся бы без него.

Народу набилось, как шпрот в банке. Ладно ещё командиры боевых частей, но особист с замполитом – неужели они считают своё присутствие необходимым? Или боятся проспать полюс? Василич по «Каштану» объявляет, всем отсекам слышно.

Особиста не сразу удалось заметить среди толпящихся фигур в синем, а вот замполит в кремовой рубашке с погонами прямо-таки сияет солнечным бликом. Дать ему, что ли, на досуге НРБ ПЛ почитать? Глядишь, вспомнит воспитатель коллектива, что в центральный пост положено входить только в спецодежде.

Раскраснелся весь, глаза блестят, как у мальчишки-лейтенанта. Конечно: Северный полюс, торжественная речь, знамя Родины, вбитое в сугроб. Только перед этим не мешало бы ещё и всплыть. А чтобы всплыть…

Что нам выдаёт гидролокатор?

Ну разумеется. Лёд, лёд и лёд на мили вокруг. Можно подумать, хоть кому-то удавалось поймать полынью тогда, когда она больше всего нужна.

– До Северного полюса два кабельтова.

Ладно. К юго-востоку – слой тонкого льда. Двадцать сантиметров, кое-где – двадцать пять. Лодка продавит его снизу и выйдет.

Всплывать по пять сантиметров в минуту, не быстрее. Проламывать лёд аккуратно, не помять лёгкий корпус, не повредить рубку. Такая точность вполне достижима. Он уже проделывал всё это дважды, один раз – на «Белуге». Главное – терпение.

– До Северного полюса один кабельтов.

Из-за плеча вахтенного выглядывает белокурая голова. Полюс хочет высмотреть?

Щёки порозовели, белесые пряди падают на глаза, но Вершинина не пытается их убрать. Она замечает его взгляд, и уголки её губ приподнимаются в ответ, из глаз так и брызжет: «Мы здесь! Наконец-то!».

Сразу царапает под ложечкой.

Не торопитесь, Саша. Мы ещё не «здесь», мы подо льдами, и дай нам Бог…

– Товарищ командир! Подводная лодка находится в географической точке Северного полюса.

Кочетов поднимает голову, улыбается, обводит взглядом людей, сгрудившихся вокруг его кресла. Тянется к «Каштану»:

– Товарищи подводники! Поздравляю вас с достижением Северного полюса!

Троекратное ура перекатывается в центральном, как горошины в жестяной банке. Кричат все.

Палыч наклоняется к креслу и негромко спрашивает:

– Ждать не будешь?

А что толку ждать полынью? Течение здесь такое, что она может появиться через полчаса или не показываться неделями.

– Двадцатисантиметровая корка, – Кочетов пожимает плечами. – В восьмидесяти кабельтовых. Прямо как подарок нам готовили.

Палыч молча кивает. Если он и не согласен, в центральном он этого не покажет.

– Будем всплывать? – это Вершинина. Спрашивает, видимо, у своего соседа, штурманёнка, но Кочетов отзывается вместо него:

– Будем. Всплытие, скорее всего, займёт несколько часов. Вы пока можете отдохнуть у себя в каюте.

– Спасибо, товарищ командир, я не устала, – снова улыбается, и улыбка тут же пригасает:

– Или вам будет удобнее, если я уйду?

Судя по сжатому рту Палыча, он готов ответить «да, уёбывайте, ради всего святого». Кочетов качает головой:

– Разницы нет. Оставайтесь, если хотите.

Палыч вздыхает, а Кочетов может разве что усмехнуться уголком рта. Дело ведь не в девчонке. И не в слое льда, о который так легко с размаху размазать лодку.

Просто внутри до сих пор поскрёбывает. Что-то не предусмотрел? Ошибся?

Ещё раз мысленно прокручивая предстоящее всплытие, Кочетов отодвигает неприятное ощущение в самый дальний уголок разума. Всё под контролем – насколько это возможно на борту атомной подводной лодки подо льдами.

– Курс сорок пять, скорость пять узлов.

Откинувшись на спинку кресла, он поводит плечами, пытаясь расслабить ноющую спину.

– Акустик, осмотреть горизонт.

Вдруг в последний момент откуда ни возьмись появится полынья и не придётся подставлять под лёд собственные головы?

Смешно, да.

Выдвинув ящик стола, Гриша взял в руку пухлый томик в мягкой чёрной обложке, отложил, потянулся за вторым. Он не мог припомнить, на каком детективе он остановился: «Выстрел для любовницы» или «Стриптиз для киллера». Кажется, там было что-то с наркотиками… и кого-то подставили, посадили в тюрьму, и опер пытался выбить признание, а ещё была красивая и стервозная баба… проще сказать, где всего этого не было.

– Знаешь, что тяжелее всего в автономке? – он повернулся к фельшеру Серёге, играющемуся в телефоне. – На третий месяц Агата Кристи и Конан Дойль уже прочитаны, и даже Маринину с Незнанским ты кое-как пролистал под котлеты и компот. Остаётся только вот это, – он бросил на стол «Стриптиз для киллера», и желтоватые страницы раскрылись веером. Фельдшер оторвался от телефона, повернул голову:

– О, я, кажется, читал. Там в конце он получит нефтяную компанию и трахнет следачку.

Гриша вздохнул.

– Знаешь, мне даже сердиться неохота за то, что ты слил мне концовку.

– А вы возьмите у замполита ещё каких-нибудь книжек. Ну, раз детективы закончились.

– Да к детективам я как-то привык… – Гриша пожал плечами. – Каждый раз вроде ничего не понятно, а с другой стороны, сразу всё ясно: есть убийца, есть сыщик, и в конце вроде как всё раскроется. Ладно, – он снова вздохнул, – пока всплываем, всё равно нельзя покидать боевой пост. Может, в картишки? Или лучше делом займёмся, – он выдвинул верхний ящик, с бумагами. – У нас до сих пор нет в компьютере медкарт матросов.

– Виноват, тащ док, – фельдшер встрепенулся. – Я собирался их перебить, но то комп подвисал, то люди приходили на осмотр…

– Погоди, – Гриша подпер щёку ладонью. – Откуда такая инициативность?

Фельдшер растерянно покосился на него:

– Виноват?

– С чего ты вообще решил их перепечатывать? Я пока тебе и не давал такого распоряжения.

– Да как же не давали, – фельдшер озадаченно покрутил головой, – ещё в начале недели, во вторник, кажется – мы шли из кают-компании, и вы сказали, мол, хорош хуи пинать, Серёга, карточками пора заняться…

Гриша нахмурился:

– Ты хочешь сказать, у меня что-то с памятью? Как же я мог тебе об этом говорить во вторник, если я сам про них вспомнил только тогда, когда Вершинина попросила скопировать ей файлы на дискету?

Фельдшер пожевал губами.

– Не могу знать, тащ док.

– Может, тебе это приснилось?

– Может, и приснилось, – покладисто отозвался парень. – У меня уже несколько раз так было: что-то происходит, я с кем-то говорю, а потом оказывается, это был сон. А раз вышло наоборот: тащ старпом попросил накапать ему корвалола, а я потом просыпаюсь за столом – задремал, думаю, привиделось. Пяти минут не прошло, возвращается старпом. Ну, говорит, и где мой корвалол, ты совсем, что ли, страх потерял?

Гриша хмыкнул.

– Говорю же, автономка. Как же тут не запутаться, если вчера было как сегодня, а завтра – то же самое?

Помолчав, он щёлкнул пальцами.

– Ничего. Сейчас всплывём – и на льдину. Вот ты был раньше на полюсе?

– Два раза.

– Ишь ты. А я не был. В любом случае, – он откинулся на спинку кресла, – пройдёмся, косточки разомнём, подышим воздухом с нормальным процентом кислорода. Тогда и сны перестанут путаться с явью. Верно я говорю?

Сквозь прорезиненные подошвы тапочек Саша чувствовала, как едва ощутимо подрагивает пол. Дрожь расползалась по стене, о которую опиралось Сашино плечо, и неуклонно вливалась в тело.

Поначалу было не так, первые минут сорок Саша вообще не замечала всплытия. Только стрелка глубинометра лениво ползла вверх по дуге – почти так же медленно, как минутная стрелка на часах. Саша выводила каракули в блокноте – мало-помалу они превращались в горбатые силуэты лодок, птиц, в тёмные завитки волос. Вслушивалась в дробь спокойных чётких команд, рассматривала лицо командира – отстранённо-цепкий взгляд, плавная линия рта, чёрточки морщин на лбу.

Артур сидел дальше от неё, за пультом, но когда старпом поворачивался в кресле боком, в её поле зрения попадали смуглые ладони с длинными крепкими пальцами, она могла увидеть скупые движения рук. Артур что-то нажимал на пульте, и стрелка глубинометра то замирала, то шла вверх быстрее.

Он ни разу не повернулся в её сторону, и ей трудно было разглядеть выражение лица. Только острый профиль и растрёпанный чуб, сползающий на лоб. Она снова опускала взгляд – мигающая лампочка, проворные пальцы с коротко обрезанными ногтями, кнопка, щелчок, перевитое тёмными венами запястье в распахнутом, неловко завернувшемся рукаве.

Широкая спина старпома снова закрывала пульт механиков, и Саша возвращалась к своему блокноту.

Но вот сейчас уже и рисовать становится трудно: карандаш дрожит вместе с лодкой, мягкий штрих норовит сорваться в испуганный зигзаг. Команды по-прежнему звучат размеренно, никто не суетится, ни в ком не видно тревоги. Значит ли это, что всё в порядке?

Она осторожно вертит головой, проводит ладонью от затылка вниз, разминая занемевшую шею. Замполит поглядывает на неё добродушно, кажется, вот-вот улыбнётся, и тугой узел у Саши в горле понемногу распускается.

– Принимать с двух бортов!

Под лопатками снова сжимает: эту команду она раньше не слышала. Что-то не так?

– Есть принимать с двух бортов, – безмятежный голос Артура. Лодка дрожит всё сильнее, стена бьётся Саше в плечо, и Саша отодвигается, складывает руки под грудью. Жаль, сесть некуда, все, кто сидят – на боевых постах.

– Приготовиться к ускоренному приёму!

– Готов.

– Принимать ускоренно с обоих бортов!

Командир не успевает договорить, как лодку дёргает, бросает, и Саша снова стукается плечом о стену – гораздо больнее, перед глазами темнеет, а из горла само собой вырывается сдавленное шипение. Но уже всё. Лодка замирает. Она как будто затаила дыхание – то ли опять рванётся вверх, то ли её потащит вниз, ко дну.

– Четыре насоса за борт! Две тонны в нос!

Лодку снова пробирает и отпускает дрожь. Или это дрожат её, Сашины коленки.

– Ждём, – роняет Кочетов.

Стрелка подрагивает на делении двадцать пять метров, не сдвигаясь. Кто-то тихо выдыхает.

– Открыть кормовую ЦГБ.

– Есть открыть кормовую ЦГБ!

Стрелка медленно сдвигается вверх. Пол под ногами снова вибрирует.

Саша проводит ладонью по лбу, стирая влагу.

Если бы она всё-таки пошла к себе в каюту и легла, было бы ей спокойнее? Или она бы извелась, измучилась от неизвестности? Конечно, она и здесь не понимает, что они делают, но можно просто слушать перекличку голосов, всматриваться в движения рук. От этого становится немного легче, как будто ты маленькая и лежишь на кушетке, застеленной клеёнкой, облепленная холодными железными датчиками, а приборы попискивают, мигают, и ты пытаешься скосить глаза на экран, где всё мигает и ничего не понятно – но за столом перед экраном сидит большой человек в белом халате, и ты веришь, что сейчас он щёлкнет кнопкой, повернётся к тебе и кивнёт: «Всё хорошо».

Ноги устали. Ноют от коленей до щиколоток, пятки покалывает мурашками. Ещё немного, и она, наверное, сползёт прямо на пол. Если она никому не будет мешать – какая разница?

– Тащ командир, лодка больше не всплывает.

– Принято. Акустик, – Кочетов говорит в «Каштан», но инстинктивно поворачивается в сторону рубки, – толщина льда?

– Двадцать два сантиметра, тащ командир.

Кочетов кивает.

– Приготовиться дуть среднюю.

– Есть приготовиться дуть среднюю, – отзывается Артур, пальцы легко ложатся поверх кнопок, готовые надавить.

Балласт из средней группы цистерн продувается последним. Значит, всё, остался один рывок вверх. Сейчас будут ломать лёд – или лёд будет ломать лодку.

– Продуть среднюю!

– Есть продуть среднюю!

Глубокий, утробный выдох где-то под полом, в трюмах – и вверх, вверх, не останавливаясь, и треск – тонкий и сухой, а потом сильнее, сильнее, и тяжёлыми дробинами над головой – грух, тух, тух! – выламывает, выкручивает вместе с твоими собственными позвонками – подскакиваешь, стукаются зубы – и плеск.

И всё.

Над головой всё цело. И под ногами.

Командир тяжело заваливается спиной в кресло и ударяет ладонью о ладонь.

– Молодцы, – едва размыкает губы, но голос всё так же хорошо слышно.

Рядом кто-то смеётся, кто-то матерится сквозь зубы – неужели замполит?

Дима-Веснушка трёт ладонями покрасневшие щёки. Артур за своим пультом запрокинул голову к подволоку – на шее резко обозначился кадык, за ворот скатывается прозрачная струйка.

– Отбой боевой тревоги, – командир выпрямляется в кресле, – от мест по всплытию отойти. Свободным от вахты разрешаю выход наверх… только учтите, что вахта сменится через пятнадцать минут.

Старпом энергично кивает:

– Надо посмотреть, как лодка снаружи. Помять мы вроде ничего не должны, но бережёного бог бережёт.

На воздух, наконец-то! Саша делает шаг, другой к выходу и останавливается, виновато поворачивается к командирскому креслу, из которого неловко выбирается Кочетов.

– Извините, товарищ командир, – она смущённо улыбается. – У меня с собой только осенняя куртка – я подумала, может…

– Возьмёте пальто у любого из вахтенных. Дмитрий Алексеевич, – он поворачивается к худенькому Веснушке, – вам заступать. По комплекции вы всё-таки ближе к Александре Дмитриевне, чем я или наш боцман.

– Она и в моём пальто всё равно утонет, – Веснушка машет рукой, поворачивается к Саше. – Четырнадцатая каюта, слева в шкафу. Или хочешь – я сам тебе покажу. Пошли.

Благодарно кивнув командиру, она идёт к выходу следом за Веснушкой. Оборачивается – Артур вылезает из-за пульта, согнувшись, энергично растирая бедро.

Нога затекла? Или судороги?

Ладно. От ходьбы, от движений ему наверняка станет легче.

Снежок похрустывает под сапогами, щёки щиплет. Ветра нет совсем, и флаг, вместо того, чтобы гордо развеваться, лениво свисает вниз.

Пашка проверяет ещё раз, крепко ли вбили флагшток.

– Не боись, не свалится, – Артур усмехается. – До завтра уж наверняка простоит.

– Интересно, на фотках его хоть видно?

Артур пожимает плечами. По-хорошему, в кадр должны были влезть и они все, и флаг, и лодка… ну, хотя бы её рубка. А на деле давно известно, откуда руки растут у матросов – хорошо ещё хоть замполитовский фотоаппарат не ухнули в полынью.

За плечом смеются, Лёха встряхивает в руках Димино пальто – пуговицы блестят на солнце так, что глаза слезятся.

– Да чего ты будешь бегать опять на лодку переодеваться? Хочешь, прям на куртку надевай, она у тебя всё равно как рубашка. И глотни сразу – вон, у Гриши есть.

Артур оборачивается, глядит, как на Сашку накидывают длинное, широкое черное пальто. Его пришлось снять, когда делали общую фотографию: гражданский должен быть в гражданском – и нет, Александра Дмитриевна, не прячьтесь в третьем ряду, говорил командир. Вас – поближе, рядом со старпомом.

Тоненькая фигура Сашки проваливается в пальто, как в сугроб. Длинные белые пальцы осторожно обводят звёзды на погоне. Светлые волосы стелятся поверх ворота, в солнечном свете отливают золотом.

– У тебя волосы отросли, – говорит Артур. Она поворачивается к нему, застёгивая пуговицу на груди. Руки болтаются в рукавах.

– Отросли, да. Я обычно ношу длинные.

Понятно.

Он не замечает, что переминается с ноги на ногу – соображает, когда слышит хруст снега.

Она-то чего молчит? Стоит и молчит.

Подходит чуть-чуть ближе. Щёки разрумянились, кончик носа тоже покраснел.

– Не холодно без шапки? – вырывается у него. Он мог бы отдать свою, всё равно сейчас никому нет дела, по уставу ты одет или нет.

Она рассеянно дотрагивается до виска:

– Не очень. А знаешь, почему лучше ходить без шапки? – наклоняется поправить голенище сапога – тоже не по размеру, но хорошо хоть такие нашлись у интенданта. Он не успевает спросить, почему: шапка слетает у него с головы, снежные брызги сыплются на веки, на нос, на щёки.

Ах так!.. Да я тебя!.. Сама напросилась.

Сашку обдаёт очередью снежков, белый вихрь сыплется за ворот, в рукава. Он не промахивается, и он быстрее её, и сапоги на нём не вдвое больше, чем надо. Она кое-как пытается отстреливаться, но достать его получается плохо – и она больше не уворачивается. Стоит, тяжело дыша, грудь ходит ходуном, и, когда он подходит ближе, она с пронзительным боевым кличем прыгает к нему, сцепляет руки у него на шее. Пальцы в мокрой перчатке старательно пропихивают снежок ему за шиворот.

Ну нет уж. Он хватает её за плечо, за талию – может, он в самом деле поскользнулся? – и неловко падает в сугроб, утягивая её вниз своим весом.

Под ним – Сашкины бёдра, живот, грудь в складках плотной ткани. Распахнутые сине-серые глаза смотрят снизу вверх. Брови, ресницы обсыпаны снежной пылью, и щёки тоже в снегу, и кусочек шеи под шарфом. И надо вставать, не хватало ещё Сашке простудиться.

Вот только…

Розовый рот приоткрывается – может, просто в попытке глотнуть побольше воздуха. Трещинка в уголке – маленькая, поджившая. Малиновый кончик языка.

Он машинально наклоняет голову, остаются какие-то миллиметры, но ведь здесь нельзя, не получится, здесь, как только он коснётся…

– А теперь, уважаемые телезрители, вы можете увидеть брачные игры тюленей!

Блядь.

Что и требовалось доказать.

Он рывком приподнимается на локтях, смотрит на Гришу. Тот на всякий случай отступает назад.

– Слушай меня, Николай Дроздов, – Артур встаёт на ноги, машинально протягивает руку Саше, торопливо отряхивающейся. – Ещё раз так подойдёшь, и следующим полярным зверем, которого ты увидишь, будет песец.

– Да ладно, не заводись, – ещё и ржёт. – Я чего спросить хотел: мы с Лёхой и Ильёй собрались пройтись. Тут в паре километров «Александр Невский» всплывал пять лет назад. Думаем глянуть, может, осталось что – флаг, там, или письмо от команды.

Артур прикидывает в уме. Пройтись бы неплохо, но он собирался вернуться на корабль, проверить системы.

– Командир разрешил, – хитро добавляет Гриша.

– Конечно, разрешил, – хмыкает Артур, – без клистирной трубки корабль часок-другой обойдётся. А без комдива-три – хуй там! Я на корабль, мне ещё с клапанами ВВД ебаться.

– Ну, как знаешь. Желаю не заскучать, – Гриша отходит всё с той же хитрой ухмылочкой. Артур поворачивается к Саше, запоздало соображая, что выругался при ней.

Саша поддевает носком сапога искрящуюся снежную пыль.

– Ты правда на корабль?

– Угу.

Бедро в который раз за день скручивает судорогой, и Артур жалеет, что не сообразил захватить Гришку с собой и заставить его вколоть-таки ему, Артуру, препарат, от которого эта гадость пройдёт окончательно.

– Тогда я тоже на корабль. Хоть куртку сниму.

Артур рассеянно кивает, наваливаясь всем весом на ногу, которую раздирает боль. В конце концов, Гришу можно и не ждать.

Глава 24

«Знаешь, Караян, у меня тоже почти три месяца бабы не было, но я хотя бы не пытаюсь никого завалить прямо на снегу. Неужели настолько припёрло?»

Или нет, лучше так: «Караян, а ты знаешь, что командир военного корабля имеет право регистрировать брак? Помяни моё слово – после того, что ты вытворял с Вершининой, тебе придётся жениться на ней прямо на лодке. А для брачной ночи мы вам, так и быть, трюм торпедного отсека освободим».

Паша гоготнул, спускаясь по трапу, гулко топая ногами. Можно, конечно, ещё что-нибудь посмешнее выдумать, но на это времени много, пусть Артур даже не рассчитывает, что до возвращения в базу все забудут, как он в снегу кувыркался. Охуеть какой самец нашёлся. Он, Паша, может, тоже хотел бы Настюху к себе прижать, а она за тыщи миль.

Всё-таки правильно баб в море не берут. Даже самая нормальная как начнёт улыбаться и ресницами хлопать – всё, пизда кораблю.

«Караян, а не хочешь ли ты сдать командование дивизионом – например, мне? Я точно буду смотреть на помпы и компрессоры, а не на задницу Вершининой!»

Паша потянул на себя дверь, вошёл в каюту. Артур сидел на своей койке, вытянув ногу в проход, навалившись локтем на стол, и, кажется, похрапывал. Они недели две последние вообще толком не спали – не мудрено.

Паша аккуратно переступил через ногу Артура, повернулся к койкам и охнул: глаза Артура были приоткрыты – вокруг расширенных зрачков розовые пятнышки лопнувших сосудов, рот тоже приоткрыт – и это не храп, господи, это какое-то утробное бульканье…

Паша сдёрнул вниз рукоятку «Каштану»:

– Карцев – медчасти!

Никакого ответа. Паша притопнул ногой:

– Медчасть, вашу мать, слышите меня?

– Есть медчасть, – сонный голос фельдшера.

– Артур сознание потерял, еле дышит! Бегом в четырнадцатую!

Короткое, испуганное «есть!»

Так. Пульс. Вроде бьётся… но ему шею раздуло, что ли? Она же не была такой толстой. Даже кадыка не видно. И он красный, он весь красный.

Пашка выхватил из тумбочки бутылку с водой, вылил её Артуру на голову. Вдруг поможет? Сейчас придут врачи, разберутся.

Так. Доложить командиру. Знать бы хоть, он на борту или всё ещё снаружи.

– Карцев – центральному! Караян потерял сознание у себя в каюте, я вызвал медиков.

– Есть центральный, – резкий голос старпома. – Вас понял, передаю на берег командиру и врачу. Держите меня в курсе.

Ах ты ж блядь. Гришка тоже на берегу. И не просто на берегу, а намылился в ебеня искать флаг с «Александра Невского».

Дверь стукнула, вошёл фельдшер Серёга и с ним Вершинина. Паша отступил в сторону, пропуская их. Вершинина присела рядом с Артуром, протянула руку – Серёга снял с шеи стетоскоп, отдал ей.

– Фенобарбитал? – спросила, не оборачиваясь.

– Ну да, – Серёга прочистил горло, – он попросил от судорог укол сделать. А я только что с берега… в голове вата, вот-вот засну. Ну я и подумал, что ему это уже кололи раньше. Надо было в карточку посмотреть.

– Что в карточке?

– Предрасположенность к аллергии на лекарства. Про барбитураты там ничего нет, но я должен был проверить, сначала вколоть микродозу…

– Адреналин, – скомандовала Вершинина. – Потом преднизолон.

Серёга закатал рукав РБ Артура, вынул из чемоданчика шприц, ампулу. Стекло хрустнуло, Паша инстинктивно отвернулся.