Тайна женского сердца

В. П. Волк-Карачевский

Тайна женского сердца

© Волк-Карачевский В. П., текст, 2020

© «ТГВБ», перевод, издание, 2020

* * *

Жану де Лабрюйеру,

прославившемуся знанием разнообразия человеческих характеров и нравов, а также пониманием тонкостей незыблемых законов книготорговли, посвящает эту и все последующие книги автор, преисполненный благодарности и надежд, пусть себе даже и не всегда оправданных, но тем не менее согревающих душу.

Теория заговора имеет такое же право на существование, как и все теории, изо всех сил ее опровергающие, но, несмотря на свой всеобщий против нее заговор, так ничего и не сумевшие опровергнуть.

Теория заговора объясняет ход истории человеческой с той же достоверностью, с которой небесная механика известного англичанина Ньютона объясняет движение планет вокруг Солнца. Можно сколько угодно отрицать Ньютона и находить неточности в его формулах, но планеты не прекратят движение по своим орбитам, невзирая на опровержение причин, заставляющих их совершать сие движение, совершенно не обращая внимания ни на самые точные расчеты этих орбит, ни на самые новейшие изыскания всех астрономов со всеми их телескопами.

Из частного письма.

Какой роман моя жизнь!

Слова, приписываемые Наполеону Бонапарту, которые вполне могли бы сказать и императрица Екатерина II Алексеевна, и светлейший князь Потемкин, и поэт Гавриил Державин, и поэты Шиллер и Гёте, а также знаменитые проходимцы: граф Мирабо, Талейран, наивный Лафайет, дочь банкира Неккера мадам де Сталь, сам господин Неккер, так удачно погревший руки на развале королевской Франции, господа парламентские ораторы, не дававшие спуску друг другу Питт и Фокс, князь Репнин, граф Румянцев вместе с сыновьями, стар и млад семейства Разумовских, граф, князь и канцлер Безбородко, в конце концов достигший всего, но не того, чего больше всего хотелось, император Павел I и его сын Александр, художник Гойя, вездесущий Бомарше, король Людовик XVI, его супруга Мария Антуанетта и, конечно же, Катенька Нелимова, милая автору непосредственностью и бесхитростной живостью желаний восторженного сердца. Как, впрочем, и многие другие персонажи, оставившие свои имена на потрепанных временем страницах истории, беспристрастно изложенной в настоящем сочинении.

Предуведомление,

в котором автор неторопливо размышляет об Истории и о своих задачах, из этих размышлений вытекающих

В конце известного пылкостью чувств и склонностью к просвещению и так любимого мною XVIII века в России и в странах, от нее значительно удаленных, произошли события, вызвавшие последствия, которые ни много ни мало изменили мир: карта Европы украсилась названиями новых государств, вместо башмаков с серебряными пряжками мужчины стали носить совсем другую обувь, женщины забросили шляпки, напоминающие чепчики, и надели на свои прелестные головки нечто совсем не похожее на то, чем они раньше надеялись привлечь нескромные взоры. Ну а никогда не дремлющие историки торопливо вписали в свои книги множество новых имен; часть же имен, раньше не сходивших с кончиков их остро отточенных перьев, остались только в книгах, написанных до всех этих событий, а если и упоминались теперь, то все реже и реже.

А уж как перепутались жизненные пути простых людей, чьи имена не внесены ни в какие книги, кроме метрических, людей, никому не известных, но дорогих родным и близким, включая иногда и добрых соседей. Многие романтические девушки не дождались своих возлюбленных и вышли замуж совсем не за тех, о ком мечтали на заре туманной и полной неясных надежд юности; некогда состоятельные господа обеднели, иные и вовсе разорились, а один подававший надежды стихотворец спился и умер в изъеденной мышами безвестности, не удостоившись бронзовых бюстов на шумных площадях столицы и мраморных изваяний в тихих залах библиотек. Так порой случается раз в три-четыре столетия, а то и чаще. Мир меняется.

И если ты, мой не лишенный любопытства читатель, запасешься терпением и усердием и, одолевая страницу за страницей настоящего сочинения, проследишь ход этих событий в их стремительном развитии, то увидишь чудесную картину, – ее по примеру одного легкомысленного француза, ко всему еще наделенного поистине африканским темпераментом, я хочу повесить на надежный гвоздь Истории.

Что есть история? Некоторые считают, и весьма упорно, что это взаимосвязь причин и следствий, вытекающих из строгих и незыблемых законов. И не только считают, но и излагают свое мнение, часто очень пространно, с многими подробностями, и весьма успешно – в том смысле, что находятся издатели, которые печатают их труды (именно труды, но никак не сочинения), и благодаря тому, что труды эти многотомны, а тома внушают уважение весом и толщиной, ими, этими томами, удобно заполнять полки библиотек.

И уже другие, следующие в порядке очереди историки, напрочь лишенные французского легкомыслия и тем более африканского темперамента, снимают покрытые пылью фолианты с полок, изо всех сил ворошат страницы, анализируют факты, сопоставляют цифры и делают совершенно новые выводы и неопровержимые, даже парадоксальные заключения. И все это движется подобно священной реке, суровым торжественным потоком, застывая в незыблемых гранитных берегах триумфальных арок, парадных порталов и заново отштукатуренных фасадов.

Что касается меня, то я, мой снисходительный и благожелательный читатель, скромно держусь в сторонке от этого неумолимого в своей величавой вечности потока.

Волей-неволей мне пришлось прочесть так много томов исторических трудов, что изложенные в них факты я по большей части уже забыл, а цифры, по свойственной мне беспечности, безнадежно перепутал. Волей, потому что читал я их, в общем-то, по своей охоте, подталкиваемый природным любопытством, приобретенным по ходу продвижения от счастливого и беззаботного младенчества к наивному детству, а от детства к непоседливой юности и зрелым летам, достигнув коих я обнаружил несметные и всевозрастающие запасы этого самого любопытства, требовавшего ответов на множество вопросов, – ответы на многие из них мне удалось найти сначала с помощью милых и беззаботных девушек, а потом догадливых и, что очень важно, предусмотрительных женщин. Но часть вопросов оставались без ответов, и ответы на них я доверчиво понадеялся отыскать в толстых книгах, по скупости, свойственной издателям, обычно не снабженных картинками, хотя иногда в них попадались гравюры и гравированные же портреты.

Ну а невольно, потому что перелистывать сотни и тысячи страниц приходилось себя заставлять: уж больно было скучно. И тем не менее, благодаря усердию (к которому призываю и тебя, мой неустанно ищущий высоких истин читатель), перелистав множество исторических трудов, я обнаружил, что факты и цифры и даже глубокомысленные выводы совсем не есть История, а только всего лишь одежды Истории, часто строгие, сверкающие и блестящие и даже расшитые золотыми галунами, как ливреи важных лакеев, иногда подызносившиеся и лоснящиеся в некоторых местах от долгого употребления, а иной раз это и просто лохмотья, ветхие и сверкающие не золотом и серебром, а зияющими дырами, порой гордо выставляемыми на всеобщее обозрение по примеру Антисфена, одного из не очень известных учеников прославленного древнегреческого философа Сократа, наставника знаменитого Диогена. А вот под этими одеждами и скрыто главное, суть и сущность Истории. Что же это? Интрига, интрига и еще раз интрига, догадливый мой читатель.

Слово интрига, как и всякое достойное уважения слово, происходит из древнегреческого языка и в точном переводе значит «пружина», точнее – «опасная пружина» и еще точнее – «опасно сжимаемая пружина».

Сжимают ее люди, которым избыток желаний и все того же любопытства вкупе с обычной непоседливостью и еще кое-какими качествами и чертами характера не дают вести размеренно-обыденную жизнь в привычных делах и заботах, и потому-то они и сжимают и закручивают ее, эту пружину, до тех пор, пока она не разожмется и не подбросит вверх тормашками всех, кто сжимал ее, вместе с теми, кто мирно вращался в кругу спокойной жизни и ни во что не совал своего носа.

Вот тогда-то и меняется мир, со всеми его странами, башмаками и шляпками. А люди, нарядившись в новые одежды, опять начинают сжимать все ту же пружину, движимые все теми же желаниями, прихотями и чудачествами, которые сплетаются в цепочки, тянущиеся из прошлого в будущее, завязываются мелкими узелками, а время от времени затягиваются в сложнейший узел, и его потом приходится развязывать, распутывать, а то и разрубать мечом, как это сделал однажды нетерпеливый царь македонян Александр, благо меч у него всегда был под рукой, а решимости ему было не занимать.

Читателя, жаждущего скрупулезного разбора фактов и глубокомысленных выводов, я отсылаю к библиотечным полкам, заполненным трудами самых кропотливых историков, среди них преобладают немцы – безусловно, именно им, а не кому-либо еще нужно отдать пальму первенства, когда дело доходит до точности и глубокомыслия, по поводу, к примеру, непонятных, далеких звезд на ночном небе и нравственного закона – а к чтению моего сочинения я приглашаю только любителей интриги.

Интриги, интриги и еще раз интриги, плаща и кинжала, любви и шпаги.

Ибо, как и еще один француз – он хотя и не обладал африканским темпераментом, но тем не менее не стеснялся присущей его соплеменникам легкости и простоты вкусов, – я тоже променял бы любые серьезнейшие исторические труды на разного рода подробности, особенно интимные и потому не вошедшие в официальные отчеты, реляции и манифесты.

Я держусь мнения, что именно они, эти интимные и тайные, а вследствие своей тайности малоизвестные подробности, и есть основа интриги всех событий. А интрига и есть История, что я и продолжу доказывать тебе со следующей страницы, мой доверчивый, а главное, ленивый читатель: когда-то ты поленился прочесть какого-нибудь Карамзина с Соловьевым в придачу или Лависса и Рамбо, ну так не поленись полистать книгу, которую волею случая ты уже держишь в руках.

I. Когда Наполеона Бонапарта называли Набулионе Буонапарте и он еще не знал, чего он хочет

1. В кого же вы были влюблены?

Настоящая фамилия Бонапарта – Буонапарте. Он собственноручно подписывался ею вплоть до тридцатитрехлетнего возраста.

Ж. Тюлар.

Буона-Парте (Buona-Parte) – очень старый и благородный тосканский род из Тревизо и Флоренции, чье родословное дерево доводят может быть слишком усердные генеологи до начала десятого века.

Д. С. Мережковский.

– Скажите, Набулионе… а вы были когда-нибудь влюблены? – задумчиво спросила Королина Коломбье своего молоденького кавалера, прогуливаясь ранним утром вместе с ним в старом фруктовом саду имения Бассо, принадлежащего ее матери, мадам Грегуар дю Коломбье, вдове почтенных лет, опытной в жизни и вполне состоятельной.

– Да, – коротко ответил юноша в темно-синем мундире с золотыми эполетами.

Набулионе Буонапарте, итальянец с острова Корсики, служил в полку Ла-Фер, стоявшем в Валансе, и имел чин поручика артиллерии. Он совсем недавно закончил обучение в Королевской Парижской военной школе и получил назначение в гарнизон города Валанса.

Часть пути до места службы новоиспеченный поручик прошел пешком, отказавшись перед этим от двух традиционных офицерских попоек: он не мог позволить себе такой роскоши в связи с отсутствием денег. Мундир ему полагался за казенный счет и поэтому не совсем хорошо сидел на нем.

Но поручик не замечал этого. Набулионе берег мундир и надевал только в исключительных случаях, ему казалось, что золотые шелковые эполеты приводят всех в восхищение точно так же, как и его самого.

Семье Коломбье поручика представил монсеньор де Тардивон, аббат Сен-Рюф, которому он передал рекомендательное письмо от брата французского губернатора Корсики Марбефа, покровительствовавшего семье Буонапарте. Мадам Грегуар дю Коломбье, владевшая довольно большим родовым поместьем своего рано умершего мужа, приветливо приняла в своем доме молодого офицера.

Ее дочери пора уже думать о женихах. Мать прелестной девицы с первого взгляда поняла, что худой, желтолицый, большеголовый подросток в мешковатом мундире артиллериста с аляповатыми золотыми эполетами не жених для Королины.

Королина обещала стать красавицей. Миловидное лицо с нежной, прозрачной кожей, с изящным маленьким ротиком, полные свежие губы, ясные, большие темные глаза, густые черные, как смоль, волосы, рано сформировавшаяся прекрасная грудь, которой позавидует любая взрослая женщина, идеальная фигура. И приличное состояние.

Не такое, чтобы оно привлекло внимание кого-либо из знатных аристократов, но очень не малое и более чем достаточное для жизни в провинции. И хорошее воспитание, и ум, позволяющие распорядиться всем, что имеют дю Коломбье.

Выходец с далекой Корсики несомненно беден. Он, конечно же, дворянин. Но на Корсике дворянином называет себя всякий, кто имеет два десятка оливковых деревьев и свой дом из трех комнат с портретами предков. Впрочем, дело не в бедности. Еще есть время. Королина найдет себе жениха с положением и состоянием, или представительного и солидного мужчину, если он не богат.

Но юной девушке нужен опыт. Она умна. Но нужен опыт. Она сообразительна, у нее есть вкус. Но нужен опыт. Она воспитанна, она умеет говорить и вести себя соответственно ситуации и соблюдая все правила этикета. Но нужен опыт.

Этот молодой офицер, этот итальянец привлекает ее. Он несколько диковат, неловок, угловат, излишне порывист, но именно такой и нужен для первой влюбленности. В нем что-то есть. Он молчалив, но не скучен, в нем чувствуется какая-то скрытая пылкость.

Может быть, он даже пишет стихи. Правда, это было бы ужасно с его чудовищным французским… Они тайно встречаются по утрам в старом саду (Королина понимает, что мать знает об этом, но не подает вида). Чтобы успеть на это свидание, поручик встает в четыре часа утра – имение дю Коломбье находится в двух часах пути пешком от Валанса; нанять экипаж юному офицеру не по карману.

Наедине он, наверное, говорит Королине о страданиях своей измученной души, которые никому не дано понять, и о желании покинуть этот мир от неразделенных чувств. А она уверяет его, что ее несчастное сердце, в таком случае, будет разбито навеки.

Когда у кошки подрастают котята, она приносит им специально пойманного полупридушенного мышонка. Приходя в себя, мышонок пытается убежать или спрятаться в густой траве, котята тут же настигают его и, не понимая, что с ним делать, отпускают, мышонок снова бросается бежать, котята весело догоняют его – и вот он опять у них в зубах, его опять отпускают и несколькими прыжками, совсем всерьез, догоняют.

Мышонок в ужасе мечется, не зная, как спастись, а котята играют с ним – то хватая, то выпуская – под присмотром матери-кошки, лежащей рядом. Она лениво и как-будто улыбаясь и вспоминая свое собственное детство, не вмешиваясь, наблюдает за тем, что происходит: котята учатся тому, что им необходимо для жизни.

– О, так вы были влюблены? Когда же? – оживилась Королина.

– Давно. В годы моей молодости, – ответил семнадцатилетний поручик.

«Глупышка, – снисходительно подумала Королина. – Конечно же глупышка. Будь он поумнее, на вопрос «Когда же?» от ответил бы «Сейчас». Но он не сообразил. Он ведь итальянец. А итальянцы такие несообразительные…»

– Вот как! В кого же вы были влюблены?

– В принцессу, – после долгой паузы ответил Набулионе.

– В принцессу? – удивленно и разочарованно переспросила Королина.

– Да, в принцессу.

– Как же ее имя?

– Ее имя Джикоминетта.

– Джикоминетта? Я не знаю такой принцессы. Это в Версале?

– Нет, на Корсике.

«В самом деле глупышка, – опять подумала Королина. – Конечно же глупышка. Во-первых, он должен бы сказать, что влюблен сейчас. А во-вторых, на вопрос «в кого он влюблен», ему нужно отвечать, что ни за что на свете не признается, кто владеет его сердцем».

И тогда она выпытывала бы у него, в кого же он все-таки влюблен, догадываясь, что предметом его любовных мук является она сама.

Она бы спрашивала, какие у его возлюбленной волосы, и он отвечал бы: «Черные, как ночь». Она бы спрашивала, какие у его возлюбленной глаза? И он бы отвечал, что у нее самые замечательные в мире глаза, большие и темные, как два омута, в которых тонет его сердце. Она бы спрашивала, какая у его возлюбленной походка? И он отвечал бы, что она ходит легко и грациозно, словно волшебница-фея.

И она спросила бы, как же зовут его возлюбленную, и он ответил бы, что ее имя начинается на букву «К». «На букву «К»? Клементина?» – спросила бы она. «Нет», – ответил бы он. «Клавдия?» – «Нет». – «Кристина?» – «Нет», – ответил бы он. – «Корнелия?» – «Нет». – «Неужели Капитолина?» – «Нет». – «Ну, тогда… Кандида?» – «Нет». – «Знаю, знаю! Ее зовут Констанция». – «Нет». – «Но Констанция такое прелестное имя. Может Корина?» – «Нет». – «Или Каринна? Корина и Каринна это ведь совершенно разные имена». – «Нет. Ни Корина и не Каринна». – «Так как же тогда ее зовут? На букву «К» больше и не припомнить имен… Клотильда?» – «Нет, нет». – «Ну тогда Каторина?» – «Похоже, очень похоже, но немножко по-другому…»

А вместо этого – какая-то принцесса… Джикоминетта… Какое странное имя… Конечно же он глупышка. Ничего не понимает. Откуда на Корсике принцесса?

2. Да, у него была любовь

Вспоминал потом всю жизнь Джикоминетту, как первую и, может быть, лучшую свою любовь.

Д. С. Мережковский.

Я потерял веру в тринадцать лет.

Наполеон.

Воспитанный среди монахов, я имел случай наблюдать их пороки.

Наполеон.

Поручика Набулионе Буонапарте всегда болезненно задевало, когда ему приходилось признаваться, что у него чего-то нет. У него не было родовитых предков – ни двенадцатого, ни даже пятнадцатого века. Определяя Набулионе в Бриеннское военное училище, его отец Карло Буонапарте сумел доказать свое дворянство только в трех поколениях.

Да и то грамоты и свидетельства, за которыми ему пришлось ездить во Флоренцию, очень походили на поддельные. Вполне возможно, кто-то из чиновников, чтобы выудить из доверчивого провинциала сколько-нибудь денег, наскоро состряпал эти документы.

У Набулионе не было состояния – он по сути дела нищий, выученный на пособие, доставленное его отцом, не постыдившимся это пособие униженно выпросить у французского короля, поработившего родную, свободную, гордую, растоптанную завоевателями Корсику, и теперь ему приходится носить мундир, сшитый на деньги этого короля, и жить на выдаваемое им жалованье, ожидая производства в очередной чин и мизерной прибавки к этому жалованью, которого не хватает, чтобы сводить концы с концами.

У него нет денег ни на удовольствия, ни на развлечения, ни даже на сытный обед – только на скудный завтрак!

Был ли он влюблен? Была ли у него любовь, может ли он себе ее позволить при его жалованье и положении?

Но если у него чего-то нет, он не станет признаваться в этом и обойдется тем, что у него есть. Ему не нужны древние родовитые предки. Корсиканцы – свободный народ, а он корсиканец. У него есть дом и маленький кусочек земли, там, на родной Корсике. Нужно только освободить ее от наглых захватчиков. Ему довольно жалованья и скудного завтрака, гордость позволяет ему обходиться без всего остального и дает возможность никому не кланяться.

Была ли у него любовь? Набулионе не мог преодолеть гордость и признаться, что даже не знает, что это такое – любовь. Это роняло его в глазах Королины, точно так же, как если бы у него вдруг не оказалось денег заплатить за поданный ему в трактире «Трех голубей» завтрак, или как если бы во время смотра полка вдруг обнаружилось, что у него нет пуговицы на мундире.

Поэтому он и придумал, что когда-то любил принцессу. Впрочем, он не придумал – Набулионе не умел выдумывать и врать. Принцесса действительно существовала. Там, давно, далеко, на Корсике, где все так прекрасно – и небо, и море, и горы.

Да, у него была любовь. Он может утверждать это. Он знает, что такое любовь.

Любовь – это когда у тебя есть твоя женщина – не мать и не сестра – и ты защищаешь ее и не позволяешь никому даже приблизиться к ней, даже взглянуть на нее. Он помнит свою первую любовь – Джикоминетту.

Джикоминетте было пять лет, а ему пять с половиной, поэтому все это действительно случилось очень давно. Джикоминетта пасла небольшое стадо коз. Полтора десятка коз – полтора десятка вместе с непослушными смешными резвыми козлятами – это все, что имела семья Джикоминетты, состоящая из самой пятилетней девочки и ее матери – гордой, молчаливой и надменной.

Предки Джикоминетты принадлежали к очень знатному роду. Джикоминетта казалась ему настоящей принцессой – белокурой, с голубыми, как небо над Корсикой, глазами. Все женщины острова Корсики (и их дочери, взрослые и совсем еще маленькие) носили коричневые и серые одежды. И только одна Джикоминетта ходила в ярко-голубом шелковом платье со шлейфом, такое платье можно сшить только из королевской мантии.

Когда она появлялась на пустыре со своими козами, Набулионе бросал все свои дела и игры и со всех ног бежал к ней. И горе любому из мальчишек, кто оказывался в поле зрения отчаянно, до безрассудства, смелого маленького рыцаря, готового драться со всем миром ради своей прекрасной дамы, окруженной ее своенравными и часто непослушными козами.

– И вы по-прежнему любите свою принцессу? – кокетливо спросила Королина, ловко скрывая свое разочарование, оттого что место в сердце молодого офицера занято, и не исключая возможности попробовать вступить в соперничество с принцессой с острова Корсика.

– Нет, – ответил Набулионе.

– Нет? Почему же?

– Она умерла.

– Ваша Джикоминетта умерла? – искренне поразилась Королина.

– Да. Она умерла.

Джикоминетта умерла в пятилетнем возрасте. Она лежала, закрыв глаза, в маленьком гробике в своем чудесном, сшитом из старой королевской мантии, ослепительно голубом платье – другого у нее не было – и как будто спала. Потом гробик закрыли крышкой и отнесли на кладбище. Отец объяснил Набулионе, что Джикоминетту забрали ангелы к себе на небо и она теперь поет вместе с ними, как поют в церкви, но только уже не в церкви, а на небе, за облаками, перед самим Богом.

Набулионе тогда еще верил, что есть Бог. Мать водила его в церковь, и он молился и знал, что когда-нибудь и он попадет на небо, как и Джикоминетта, и снова увидит ее там в голубом шелковом платье со шлейфом, окруженную уже не козами, а добрыми ангелами.

В Бога Набулионе перестал верить в Бриеннском военном училище. Это ведь был монастырь и преподавали в училище в основном монахи. Толстые, с отвратительными благостными жирными лицами, воровато прячущие глаза. Они приносили сладости и подкладывали лучшие куски ученикам, которых все называли «херувимчиками» или «нимфами», их монахи, опасливо озираясь, часто водили к себе в кельи.

Набулионе не понимал, почему старшие ученики сторонятся этих «херувимчиков», приторно миловидных, с невинно смазливыми личиками и стыдливо опущенными глазами. Набулионе тогда еще не исполнилось даже одиннадцати лет, он многого не знал и ему не было у кого спросить. Но по обрывкам разговоров и по намекам и насмешкам он начал догадываться. И все понял, когда однажды один из монахов сунул ему в руку кусок сладкого пирога и он почувствовал на своих ягодицах пальцы святого отца.

Вспышка ярости и бешенства корсиканского волчонка была так сильна, что все монахи с тех пор стали обходить его стороной. А когда один из «херувимчиков» случайно, нечаянно, задел Набулионе плечом, он набросился на него с кулаками.

В церкви, во время песнопения, видя, как монахи, благочестиво сложив руки и закатив глаза, старательно выводят мелодию псалма, он ясно, раз и навсегда понял, что Бога нет. Ибо если бы Бог был, то он не позволил бы монахам служить в церкви после того, что они делали в своих кельях с «херувимчиками». Но тогда он не помнил о Джикоминетте и не задумывался, где – если не у Бога на небе – она теперь.

3. О Вертер!

– В молодости я жил вашим Вертером.

– Неужели?

– О, поверьте моей искренности!

Из разговора Наполеона с И.В. Гете.

Ничего еще не делал, но уже готовился к чему-то, торопился куда-то, чего-то ждал, на что-то надеялся и мечтал, мечтал до иступления.

Д. С. Мережковский.

Набулионе вспомнил о Джикоминетте только сейчас, когда Королина спросила его о любви. Была ли у него любовь? Да, была. Ему не нужно стыдиться, что у него не было любви, как нет денег заказать мундир у хорошего портного и на экипаж, чтобы приехать на свидание к Королине или посетить мадам Грегуар дю Коломбье.