Лимоны из Ментона, или Пять дней привычной жизни

На стоянке такси никто не соглашался ехать в Аяччо. Диалог с таксистами был примерно такой:

– Кэн ю гет ас ту Аяччо?

– Аяччо? (дальше непереводимо) Но, но, но!

И широкий жест руками, – как они потом поняли, – означавший, что Аяччо очень далеко!

Еще одно открытие – здесь никто не говорил по-английски. Поэтесса, как и ее друзья, была убеждена, что уж этот, международный, худо-бедно понимают везде. Французы, конечно, не любят ни англичан, ни английского, но объясняются.

А здесь, на Корсике, говорили только на своем, корсиканском, похожем на итальянский. Ни того, ни другого наша компания не знала…

Расписание автобуса на автобусной остановке разбило еще одну надежду. В Аяччо ходил только один(!) автобус в сутки, и он давно ушел. Ошарашенных туристов ждало спасение – на острове была железная дорога.

Когда они пришли на станцию Бастия, очень развеселились. Поезда ходили чаще, чем автобусы, но ближайший уходил через полтора часа. Приобрели расписание и, изучив его, поняли, что в Аяччо им сегодня не попасть! Вернее, попасть-то можно, но выбраться оттуда именно сегодня не получится. Вернее, выбраться можно, но с Корсики уехать невозможно. Просто не на чем.

Ах, кассир, кассир, что ж ты английский-то не учишь? Так в мыслях они бранили кассира на пристани в Ницце. О том, почему они французский не учат, десятый раз посещая эту страну, им даже в голову не приходило.

Поэтесса расстроилась ужасно. Что ей эта Корсика, если она не увидит дом, где родился Наполеон Бонапарт? Она так мечтала об этом. Неизвестно, почему, но она испытывала глубокое уважение к Наполеону. Это было необъяснимо. И она никому не признавалась в этом. Надо было бы аргументировать, а сказать ничего конкретно она не могла.

Поскольку для остальных это была просто морская прогулка на остров, никто особо не огорчился. Посидели в кафе, поболтали, выпили кофе, зашли в магазинчик, полюбовались на ножи – гордость корсиканцев, не купили ничего и отправились на вокзал, если можно было так назвать беленькую будочку с надписью «Бастия» и крошечным билетным окном. Оставалось не больше десяти минут до отхода поезда, а поезда как такового не было.

Туристы наши заволновались. Аяччо Аяччем, а им надо попасть в Кальви, откуда уходит ферри на Ниццу. Они подошли к окошечку кассы. Сонный мужичок выслушал их взволнованные бессвязные речи, поняв, видимо по жестам типа «поезд – у-у-у!», что их волнует. Пролопотав что-то на своем, рукой махнул в сторону. Поэтесса с друзьями взглянули в направлении его руки и заметили в конце пути два крошечных вагончика.

Вагончики тут же тронулись, подъехали к ним, и усатый дядька предложил им войти. Это и был их спасительный поезд, напоминающий питерский трамвай, только раза в два меньше. Поэтесса вспомнила лозунг: «Советские железные дороги – самые лучшие в мире». «Видимо, не во всех наших лозунгах неправда», – подумала она.

В поезде сели рядышком, рассматривая схему корсиканских железных дорог. Надо было сориентироваться и не пропустить пересадочную станцию, потому что этот замечательный поезд прямо в Кальви не шел.

Буквально через десять минут скучный сельский пейзаж сменился ущельем, и вагончики забрались в горы. Что здесь есть горы, Поэтесса узнала только что. Да еще какие! Поезд взбирался все выше. «Просто поезд-скалолаз», – подумала Поэтесса. Но скоро ей стало не до смеха. Дело в том, что она панически боялась высоты. Нет, не высоты самолетной, а вот когда смотришь вниз, а под тобой обрыв – кошмар!

Поезд, однако, набирал скорость. «Машинисты» – их было двое – весело болтали между собой и вообще не глядели на дорогу. Поэтесса пересела на сиденье со стороны горы, так ей казалось безопаснее, вцепилась в поручни сиденья. Мимо с космической скоростью проносились кусты и деревья. Вагончики болтались из стороны в сторону, скрежетали на поворотах и казалось, вот-вот соскочат с железного пути. Погибнуть в горах Корсики – это круто! Она оглядела остальных. Ее Бизнесмен, как ни в чем не бывало, сидел на переднем сиденье и беспечно глядел вперед. Даже что-то напевал! Богатенькие Буратино были бледны и нервно чему-то смеялись. Ей же хотелось спрятаться под сиденьем, но стыд все же поборол страх…

Наконец, пытка кончилась. Поезд стал «снижаться» и теперь весело мчался по дороге, никем не управляемый, потому что машинисты разгуливали по вагончику, разминая свои затекшие корсиканские ноги. Да… будет о чем вспомнить долгими зимними вечерами… Железнодорожный серпантин!

Поэтесса, не сводящая глаз с окна, в ужасе вскочила. Прямо на их узкоколейке стояли две коровы! И вагончики мчались на них! Кругом не было ни души, и жилья никакого тоже не было. Коровы, видно, были дикие и свободные – корсиканские. Поэтесса закричала, указывая на коров. Машинист в одном прыжке достиг своего «руля», затормозил и дал громкий гудок. Коровы, не особо торопясь и совсем не испугавшись, сошли с рельс и продолжили есть траву…

Пассажиры выдохнули облегченно. Машинистам было очень весело…

Пересадочная станция представляла собой тоже беленькую будочку, только путей было три. Перебравшись в такой же двух вагонный поезд с табличкой «Кальви», наши герои продолжили путь. На сей раз поезд тащился медленно и лениво, хотя разогнаться было где – равнина.

Проползали малюсенькие станции, на которых выходили один-два пассажира. Их радостно встречал кто-нибудь, обнимая и забирая поклажу. Видимо, путешествие на поезде здесь было событием.

Ну вот и Кальви. Пассажиры разбрелись по городу кто куда. Для нашей компании опять камнем преткновения было выяснить, где же порт. Их никто не понимал, а может, не хотел понимать. Ведь корсиканцы не любят никого, и в том числе англичан, на языке которых Поэтесса и ее друзья задавали свои вопросы. Англичане тоже здесь воевали когда-то. А адмирал Нельсон, между прочим, здесь в сраженье потерял глаз. Да… а при чем тут Нельсон?..

Решили идти на запад, где уже клонилось к закату солнце. Но моря так и не было видно, а значит, и порта тоже.

На красивенькой оживленной улице, усталые, присели в кафе. Чудесные плетеные кресла с мягкими сиденьями, цветы на всех столиках, замечательный капучино… На их вопрос о порте официант, к их удивлению, показал на огромную гору, возвышавшуюся впереди. Пошли туда почти без надежды.

И – о чудо! В горе были «ворота», а за воротами стоял красавец ферри!

Их радость, когда они подошли к ферри, сменилась нервным смехом. Во-первых, ферри уходил через пятнадцать минут, а во-вторых – это был последний сегодня кораблик на Ниццу! Поэтесса чувствовала себя муравьишкой, который все-таки успел в свой муравейник…

…Поэтесса вышла на палубу. Ее муж-Бизнесмен и два Богатеньких Буратино мирно посапывали в салоне, утомленные путешествием. Ей хотелось побыть наедине с морем. Она стояла, вглядываясь в темную даль, не освещенную никакими огоньками. Ветер сыпал мелкими солеными брызгами, освежая лицо.

В конце палубы в темноте она различила мужскую фигуру. Захотелось думать, что это Он. Вот она подойдет и увидит такой знакомый по картинам гордый профиль и устремленный в будущее взгляд. Ведь Он плывет покорять мир…

Но она не стала подходить…

Вдали показались огни Ниццы.

Поэтесса вошла в салон, взяла свой блокнотик, ручку и стала рифмовать.

Аяччо – карпаччо…

Бесконечность

Увидеть беременную во сне…

Надо срочно сонник посмотреть. Вроде что-то должно быть хорошее. Так: «… такой сон является знаком скорых перемен…»

Вот перемен как раз и не хотелось бы.

Наверное, из подсознания все выплыло. Конечно, тогда, пять лет назад, они с Колей задумывались о ребенке. Забеременеть не получалось. Может, возраст – за сорок уже. Но можно было взять ребеночка из Дома Малютки, и была бы у них семья. И сейчас не было бы страха одиночества…

А как все замечательно начиналось!

Она вспомнила, как, зарегистрировавшись в «одноклассниках», нашла Колю Веденского, свою первую школьную любовь! На фотографии он выглядел повзрослевшим и интереснее, чем в те далекие школьные годы. Длинные волосы, немного вьющиеся, высокий и стройный, а глаза! Таких глаз она ни у кого не встречала. Задумчивые и немного насмешливые одновременно, ласковые и заглядывающие будто прямо в душу…

После школы тогда что-то у них не сложилось. Она влюбилась в Сомова и уехала за ним в Москву. Колю из виду потеряла. У Сомова, подающего надежды эстрадного певца, карьера не заладилась. В Москве таких и своих талантов полно было. И еще нужны были песни хорошие, хиты, а их-то и не было. Они вернулись в Питер и начали воплощать в жизнь другую свою мечту – кафе.

Все шло как нельзя лучше, денег было достаточно, отдыхали заграницей. Но вот забеременеть Вероника никак не могла. Ходила по врачам, лечилась. И в суете, заботах не заметила, как Сомов стал куда-то пропадать. А однажды заявил, что уходит от нее! Это был гром среди ясного неба.

Что, почему, кто она, эта другая? Чем она лучше?

«Другая» оказалась женщиной с ребенком! То есть все преимущества были на ее стороне. У этой женщины уже был ребенок, а значит, мог быть и еще. У Вероники же была только слабая надежда заиметь свое дитя…

Сомов ушел.

Она, конечно, очень переживала. Плакала тихонечко одинокими вечерами… Но пережила…

…Вероника внимательно вглядывалась в свое отражение в зеркале. Здорово, что появились, наконец, брови и ресницы. Она сняла парик и расчесала сбившийся под ним ежик темных волос. Странно, что растут теперь почти черные волосы, а она ведь всегда была практически блондинкой…

…Стройная блондинка в красном платье и привлекательный, так не похожий на русского шатен в белом костюме – они могли стать обалденной рекламой «Одноклассников»!

08.08.08, семь утра, Дворец бракосочетания в Петербурге. Миловидная женщина, регистрирующая брак, с полуулыбкой говорит поздравительные заученные слова… Ей еще до позднего вечера регистрировать сегодня несметное количество «брачующихся». Конечно, это кошмар, это ужас что такое! Все хотят бесконечного счастья, ведь три восьмерки – три символа бесконечности – заключены в сегодняшней волшебной дате. И люди бились в очередях, давали бешеные взятки, чтобы только зарегистрировать свой брак в этот день.

И Вероника тоже подняла все свои знакомства, заплатила, конечно, и вот они с Николаем, пусть и в семь утра, стоят здесь, на пороге бесконечного счастья!

Вероника была счастлива! Коля оказался таким нежным и предупредительным, хорошо воспитанным. И это неудивительно. Ведь Николай был потомком очень известного в царские времена адмирала. И назвали его именно Николаем, потому что всех мужчин в их роду называли этим именем. Коля прекрасно говорил на нескольких европейских языках. А главное, был так внимателен к Веронике, что ей не верилось: Судьба послала ей такой подарок, какого она, быть может, не заслужила.

Они звали друг друга Ника и Ник!

Она вспомнила, что Сомов звал ее Верой… Контраст с хамоватым Сомовым был разительный, и Вероника быстро забыла об эстрадном певце…

Беда пришла, когда ее никто не ждал. Сгорело кафе, в котором Вероника была практически хозяйкой. Ущерб оказался колоссальным. И бандитская «семья» повесила весь убыток на Нику. Заплатить можно было только шикарной квартирой, окна которой выходили на старинный питерский собор…

И Ника с Ником уехали за границу, на юг Франции, где жила его старенькая мама.

…Вероника отпустила такси и прошлась пешочком до дачи. Благо от дороги, прочищенной грейдером, было близко. Дачей это назвать было трудно. Заросший кустарником участок, на котором ютился крошечный домик на одну комнату и веранду-кухню.

Ника открыла дверь и устало опустилась на скамейку. Глаза слепил белый снег. Он лежал плотным покрывалом, хотя был уже конец марта. А вчера вообще весь день мела метель. Запаздывает весна! Сейчас елки и сосны стояли в безмолвном ожидании. С веток то и дело падали подтаявшие хлопья, ветки вздрагивали и загорались разноцветными искрами на солнце.

Интересно, за сколько теперь этот участок продать можно? Надо продавать все, теперь она одна, и мама на ней… Ника вспомнила, как мама купила за копейки этот кусок земли, приговаривая, что молодые Сомовы будут ее благодарить и вспоминать, когда приедут сюда с детьми…

На вершине березы сидела сорока. Птица смотрела на юг. «В сторону Франции», – подумалось Нике. Наверное, ждала весну…

…В тот раз Ник впервые не пришел в реанимацию, где она лежала после очередной «химии». Явился только на следующий день. Пряча глаза, что-то бормотал про работу.

Но она уже знала, что есть другая. Он приходил позже домой, давал ей гораздо меньше денег на хозяйство, по вечерам посылал какие-то эс-эмс-ки. А как он похудел! Просто высох весь. Может быть, его гложет мысль, что никогда уже не будет еще одного Николая Веденского, и славный род прервется на нем?

Иногда ей казалось, что это у него, а не у нее такой страшный диагноз. А может, совесть его съедает?

На ее вопросы он отнекивался или отмалчивался…

…Мама в этот ее приезд стала совсем плоха. Почти не ходила. Возраст, ноги.

– Мам, я все устрою, и тебя заберу.

«Если успею».

Вернуться сюда? А как же Ник? Отдать его?

…Самолет садился в дождь. Погода была весенняя, ветряная.

А может, ей все кажется, и у них с Ником опять все будет хорошо! Просто он устал от бесконечных больниц и проблем. А теперь, когда она почти выздоровела, все станет на свои места…

Дома на столе лежала записка: «Я в больнице».

Когда Вероника вошла в палату, она сразу увидела его глаза. Такие печальные и совсем не насмешливые, обведенные темными кругами.

Рядом сидела молодая, темноволосая женщина. Она поднялась, когда вошла Ника.

Женщина была беременна…

В электричке. Письмо подружке

Привет, дорогая!

Давно тебе не писала. А сегодня чего-то потянуло «к перу перо – к бумаге»… Интернет Интернетом, а иногда хочется листок в руке подержать, а порой и перечитать.

Хочу тебе о своем путешествии рассказать. В электричке. Да, не смейся. Действительно это было путешествие, путешествие в незнакомый мир.

Дело в том, что у Сереги машина сломалась, чего-то там полетело, он взял мою «Шкоду», и пришлось мне на электричке на дачу ехать. Ты не представляешь – теперь все по-другому. Года два назад можно было сесть без билета, по вагонам ходила какая-то банда якобы контролеров и собирала деньги за проезд, не давая взамен никакой бумажки-квитанции. Я несколько раз тогда ездила (помнишь, две бабули жили у нас на даче?) и все время думала, а что если другая «бригада» войдет, а денежки уже этим отдали? Потом поняла, что у них, конечно, связь есть и договоренность – кому какая электричка «достанется».

А теперь, представь себе, турникеты пропускные поставили: суешь туда билетик, зеленый свет загорается – проходишь. И что самое неприятное для «зайцев» – чтобы выйти, надо на станции снова турникет пройти! Во как!

В вагоне народу оказалось много – пятница. Но мне удалось найти местечко и сесть. Я не выспалась – олимпиаду с Серегой допоздна смотрели. Ну думаю, подремлю. Ан, нет! Только поезд тронулся, входит мужчина и давай чудо-клей предлагать.

Мол, клеит все – от бумаги до кирпичей. И стоит в 10 раз дешевле, чем в магазине. Ну думаю – надо купить. Сереге пригодится. Мужчина очень меня благодарил, когда я ему деньги отдавала…

Дальше поехали. А за окном деревья зеленые, поля… Здорово, все-таки, когда о дороге думать не надо, не за рулем… Лес густой, осины, березы. Вот бы сойти – грибов насобирать!..

«Пакеты полиэтиленовые, цветные, до десяти килограмм выдерживают!» – В начале вагона на месте прежнего мужичка с клеем стояла невзрачная женщина, одетая бог весть как, явно «не местная». Руки ее были заняты всевозможными пакетами с картинками на них. Мне кажется, я такие лет десять назад видела. Аляпистые… Кошмар! Женщина долго расхваливала свой товар, а вид у нее был грустно-обреченный. Пакеты никто не брал. Когда она проходила мимо меня, я купила у нее два – жалко тетку стало. Мне кажется, она была счастлива.

Я опять стала глядеть в окно. С другой стороны вагона прогрохотал встречный поезд, я невольно отпрянула от окна и заметила, что с соседней скамейки на меня поглядывает немолодой мужичок, по виду – работяга. Он заметил, что я смотрю на него, подмигнул и жестом фокусника достал початую бутылку напитка коричневого цвета и предложил мне! Выпить!? Я была в шоке и возмущенно отвернулась…

«Руки милой, как две большие птицы…» Откуда-то появился баянист и козлетоном выводил что-то похожее на романс. Да… Баянист, продолжая петь, пошел по вагону, и к моему удивлению, народ совал ему в карманы деньги. Бумажные! Артист забирал денежку и, если деньги давала женщина, он брал ее руку в свою, делал двумя руками волнообразные движения. Видимо, в его понимании это должно было напоминать «две большие птицы». Народ радовался…

Тетенька рядом со мной блестящими глазами смотрела за баянистом и, когда он подошел к нам ближе, протянула ему две зеленые бумажки – двадцать рублей! Мужичок-работяга, предлагавший мне выпить, оживился при виде музыканта, кинул ему десятку и предложил пропустить стаканчик. Баянист, по-моему, уже где-то приложился, поэтому от угощения отказался.

Тогда мой «ухажер» заказал ему «Мурку». И они вдвоем затянули этот неугасающий хит. Народ подпевал.

Тебе не описать моего состояния. Я как будто попала в дешевый кабак… Наконец, песня кончилась, баянист, собрав последнюю дань с благодарных слушателей, удалился. Я с облегчением прильнула к окошку. Вид леса успокаивал, но голова болела…

И тут как прорвало мою соседку.

– Молодец он, правда?

– Кто? – спросила я, не успев сделать вид, что задремала.

– Да музыкант! Всем настроение поднял! А вы где работаете, девушка?

Я что-то буркнула про туризм.

– А как вас зовут? Меня – Галина Алексеевна.

Я назвалась Эллой.

– Редкое имя. А вот у нас в отделе…

И пошел рассказ о конструкторском бюро, что-то там делающем для флота, о том, что отставных моряков-офицеров (на флоте-то сокращения, знаете?) пристраивают к ним на работу, а они и ходят-то через раз, а к ним – постоянным – отношение начальства очень строгое, особенно к дисциплине (на пять минут нельзя опоздать!), а как премию распределять – так этим отставникам больше других дают. Она, Галина Алексеевна, принципиально все начальству сегодня высказала, не могла дольше терпеть несправедливости, потому что Романову – бывшему капитану второго ранга – на две тысячи больше, чем ей, заслуженному человеку, премию дали, а он опоздал четыре раза (у нее все записано!), а три дня совсем на работу не приходил, без больничного, будто с сердцем что-то. Знает она, какое это сердце – меньше надо к бутылке прикладываться…

Правда, Варвара Дмитриевна, ведущий конструктор, намекнула ей, Галине Алексеевне, что надо быть поосторожнее с разоблачениями. Сокращения и все такое. А она, Галина Алексеевна, ничего не боится. Правда – дороже!

Вот ее муж, бывший, правда, очень мало выпивал, она не позволяла! Ведь от женщины все зависит… Только перед разводом… Галина Алексеевна остановилась на минуту, чтобы перевести дух и набраться сил для продолжения увлекательного рассказа. В это время я, чувствуя, что больше не выдержу, извинилась, сказав, что уже приехала. Электричка как раз подошла к станции… Я перешла в другой вагон, так как ехать мне было еще три остановки.

В соседнем вагоне царило веселье. Ты, наверное, уже догадалась… Там наш баянист пел про «две большие птицы». Скрываться мне было некуда, я достала десятку и протянула музыканту…

Ты знаешь, когда я шла от станции к дому, ощутила в полной мере прелесть деревенской тишины. Ты меня не поймешь – у вас там все время тишина… Все-таки дача – это здорово. Голова моя все равно не сразу прошла…

Вот, Верочка, рассказала тебе о путешествии. А то ты пешочком на работу и с работы по своей липовой аллее ходишь – никакого гомона и песен. Так и жизнь пройдет! Шутка.

Как там тетя Валя? Передавай привет. Серега спрашивает, есть ли яблоки в этом году? А то осенью нагрянем!

Целую тебя. Пиши.

Твоя Катя.

P.S. Да, тот клей пришлось выкинуть – ничегошеньки не клеил, меня даже Серега отругал, мол, обмануть меня – пара пустяков.

А пакеты я на память оставила. О путешествии.

Пока!

Дождь

Поезд неслышно подошел к платформе и неожиданно и мягко остановился. Все, как и полагалось «Красной стреле». Платформа мгновенно заполнилась приезжими и встречающими. Толпа людей разговаривала негромким ропотом, из которого выделялся один вопрос-предложение: «Такси? Недорого!»

Сергей неторопливо вышел из вагона, поблагодарил проводника и слился с многолюдной толпой. Спешить было некуда. Учреждение, в которое приехал Сергей в командировку, начинало трудиться в девять, а нужные ему люди приходили к десяти, не раньше. Так что оставалась уйма времени, чтобы где-то позавтракать.

Пасмурная погода не удивила его. Петербург, все-таки! Даже приятно было пройтись по прохладе в отличие от Москвы, где погода сошла с ума, побивая температурные рекорды бабьего лета.

Он выпил кофе, съел пару бутербродов в привокзальном кафе, отметив для себя относительную дешевизну своего завтрака, опять же – по сравнению с Москвой.

Вышел на Невский и медленно двинулся в сторону Литейного. Его мгновенно охватило ощущение «дежа вю». Да, это уже было с ним! Правда, день тогда был зимний, но зимний по-питерски, то есть осенний и сырой. Тогда он шагал по Невскому среди беспечной людской реки, счастливый и тоже беспечный. Душе хотелось петь, мысли текли медленно, словно не желая нарушать ленивый и в то же время приятный общий ритм.

Эх, давно это было! Очень давно. Он нахмурился, вспомнив, как неровно забилось сердце, когда он увидел ее. Она была не одна. Невысокий, смазливый парень по-хозяйски обнимал ее левой рукой за талию, в то время как правая его рука энергично жестикулировала, помогая, видимо, описывать что-то, на что слов не хватало.

Она смеялась и позволяла этому индюку, как его мгновенно окрестил Сергей, целовать себя в щеку.

А что он тогда хотел? Примчался из Москвы без предупреждения. Хотел сюрприз сделать. Думал… нет, был уверен, что она его ждет. Ждет после всего, что случилось… Молодость! Наивная, беспечная, безрассудная…

Тогда, после этой неожиданной встречи, он уехал дневным поездом. Она так и не узнала, что он приезжал…

А сейчас он так хотел ее увидеть! Где она? С кем? Промежуток времени в тринадцать лет включил в себя два его брака, два развода, рождение сына, защиту диссертации, уход с кафедры в совсем неизведанную область – в журналистику, и еще множество мелких событий, которые к ней не имели никакого отношения. Но ему казалось, что она всегда незримо присутствовала в его жизни.

Или это Петербург навеял?

Скорее всего, никакой встречи не будет. Это только в кино так бывает. Можно, конечно, попробовать поехать к ее дому. А вдруг она переехала давно?

Ладно, сначала дела.

Освободился Сергей к четырем часам. Редакция еще вовсю работала, когда он вышел на улицу.

Шел дождь. Он то внезапно затихал, то начинался с новой силой. Казалось, он пытался кому-то досадить, громче стучал по крышам, и из водосточных труб усиливались потоки воды. Когда ему казалось, что достаточно он помучил своих обидчиков, он прекращал поливать головы прохожих. А уже через несколько мгновений, передумав, начинался с новой силой. На асфальте неприкаянно валялись желтые листья, попираемые ногами снующей толпы.

Дождь не входил в планы Сергея, который намеревался пройтись по городу, по их с Мариной любимой Большой Морской, выйти к Исакию, к Адмиралтейству. Но планы пришлось изменить, и Сергей нырнул в метро.

«Техноложка» совсем не походила на прежнюю, она разрослась новыми платформами и переходами. Народу была уйма. Поскольку он плохо ориентировался, то подошел к схеме метро, нашел на ней красную метку «Вы сейчас здесь» и, поняв, куда ему идти, направился к переходу.

– Сергей! Ты?!

Это было слишком нереально, чтобы быть правдой! Но перед ним стояла Марина.

– Да, я! Как ты здесь? – от неожиданности Сергей произнес нелепую фразу и даже стал заикаться.

– Я-то здесь живу, между прочим! – засмеялась Марина, глядя на мокрого Сергея. – Что ж ты без зонта? У нас это необходимая вещь. Забыл?

– Да, забыл. А я в командировке в Петербурге.

– Надолго?

– Нет, ненадолго. На два дня. В гостиницу еду.

– А какая гостиница?

– Да какая-то новая. На Невском.

– Не обольщайся. Да, адрес будет на Невском. А это, небось, в четвертом дворе где-то. Там все коммуналки в гостиницы переделали.