Враг божий

– Ее слишком многим обещали в жены, господин, – добавил я. – Думаю, после стольких разочарований она хочет, чтобы ее на время оставили в покое.

– На время! – рассмеялся Артур. – У нее нет времени, Дерфель. Ей почти двадцать! Не может она оставаться в девках, как кошка, что никак не поймает мышь. И за кого еще ей выйти? – Он прошел несколько шагов. – В покровительстве своем я ей не отказываю, но что защитит ее лучше, чем брак с Ланселотом? А как насчет тебя? – внезапно спросил он.

– Меня, господин? – Сердце замерло от радости – на мгновение я подумал, что Артур предлагает мне жениться на Кайнвин.

– Тебе почти тридцать, – сказал он, – самое время для женитьбы. Об этом я позабочусь, когда вернемся в Думнонию, а сейчас я отправляю тебя в Повис.

– Меня, господин? В Повис? – Мы только что разбили войско Повиса; вряд ли кто-то обрадовался бы там сейчас вражескому воину.

Артур стиснул мой локоть.

– В следующие несколько недель главное – чтобы Кунегласа признали королем Повиса. Он считает, что соперников не будет, но я не хочу рисковать. Отправляйся в Кар-Свос, пусть все видят, что мы с ним друзья. Ничего более. Пусть любой соперник знает: ему придется сражаться не только с Кунегласом, но и со мной. Если ты будешь там, рядом с ним, все это поймут.

– Так почему не послать сотню воинов? – спросил я.

– Не хочу, чтобы это выглядело так, будто мы посадили Кунегласа на трон. Мне нужна его дружба, и не годится, чтобы он вернулся в Повис побежденным. И потом… – Артур улыбнулся. – Ты сам стоишь сотни воинов, Дерфель. Вчера ты это доказал.

Я скривился, поскольку не любил чрезмерной хвалы. Впрочем, если слова эти означали, что я достоин быть Артуровым посланцем в Повисе, то и хорошо – я снова окажусь рядом с Кайнвин. Я хранил память о прикосновении ее руки так же бережно, как брошь, подаренную мне много лет назад. Она еще не вышла за Ланселота, напомнил я себе, значит надежда, пусть и безумная, пока есть.

– А что мне делать, когда Кунеглас вступит на престол?

– Дожидаться меня, – отвечал Артур. – Я приеду в Повис, как только смогу. Заключив мир и совершив помолвку Ланселота, мы вернемся домой. А на следующий год, мой друг, мы поведем воинства Британии против саксов.

Он редко с такой радостью говорил о войне. Отличный воин, Артур любил битвы за то упоение, которое обретал в бою, отбросив всегдашнюю осторожность, но никогда не искал войны, если мог решить дело миром. Победа и поражение слишком непредсказуемы, и Артуру было не по душе отказываться от заведенного порядка и тщательной дипломатии ради превратностей войны. Однако дипломатия и такт не остановили бы захватчиков-саксов, надвигающихся с запада, как зараза. Артур мечтал о мирной Британии, в которой царили бы закон и порядок. Саксам не было места в этой мечте.

– Выступим весной? – спросил я.

– Как только проклюнутся листья.

– Тогда я попрошу тебя об одной милости.

– Говори, – отвечал Артур, радуясь, что сможет вознаградить меня за помощь в бою.

– Я хотел бы отправиться с Мерлином, господин.

Он некоторое время молча смотрел на сырую землю, где валялся согнутый почти вдвое меч. В темноте кто-то застонал, вскрикнул и умолк.

– Котел, – хрипло проговорил Артур.

– Да, господин.

Мерлин вышел к нам во время сражения и молил обе стороны прекратить войну и отправиться с ним за Котлом Клиддно Эйддина. Котел – величайшее из сокровищ Британии, волшебный дар старых богов – был утерян столетия назад. Мерлин посвятил жизнь поиску сокровища. Он уверял, что если найдет Котел, то сможет вернуть Британию ее законным богам.

Артур покачал головой.

– Ты и впрямь думаешь, что Котел Клиддно Эйддина уцелел за все годы римского владычества? Его увезли в Рим, Дерфель, и переплавили на пряжки и монеты. Нет никакого Котла!

– Мерлин уверяет, что есть, – не сдавался я.

– Мерлин наслушался бабьих сказок, – сердито проговорил Артур. – Знаешь, сколько людей он хочет взять на поиски Котла?

– Нет, господин.

– Восемьдесят, сказал он мне. Или сто. А лучше двести. Он даже не говорит, где Котел, только требует войско, чтобы повести его в какие-то дикие края. В Ирландию или куда еще… Нет! – Артур пнул согнутый меч, потом пальцем уперся мне в плечо. – Послушай, Дерфель, на следующий год мне нужен будет каждый человек, способный держать копье. Мы покончим с саксами раз и навсегда, и я не могу отправить восемьдесят или сто человек искать посудину, пропавшую почти пятьсот лет назад. Вот разобьем саксов Эллы, и отправляйтесь куда хотите. Но я говорю тебе – это чушь. Нет никакого Котла.

Он повернулся и пошел назад к кострам. Я двинулся следом. Мне его не переубедить. Артур и впрямь нуждался в каждом человеке, способном держать копье, чтобы одолеть саксов, и ни за что не согласился бы ослабить свое войско.

Он улыбнулся, словно желая сгладить резкость отказа.

– Если Котел и впрямь существует, то благополучно пролежит еще лет двести. А пока, Дерфель, я намерен тебя обогатить. Мы женим тебя на деньгах. – Он хлопнул меня по спине. – Одна кампания, мой дорогой Дерфель, одна последняя великая бойня, и наступит мир. Настоящий мир. Тогда нам не потребуются никакие котлы.

Он говорил с воодушевлением. В ту ночь, среди убитых на поле боя, он и впрямь видел приближение мира.

Мы шли к кострам, разложенным вокруг римского дома, в котором лежало тело Горфиддида, отца Кайнвин. Артур радовался в ту ночь, радовался искренне, видя близкое осуществление своей мечты. Все казалось так просто. Одна война, затем вечный мир. Артур был наш военачальник, лучший воин Британии, однако в ту ночь после сражения, средь дыма, в котором кружили души погибших, он хотел лишь мира. Наследник Горфиддида, Кунеглас, разделял Артуровы мечты. Тевдрик Гвентский был нашим союзником, Ланселоту предстояло получить Силурию. Вместе с думнонийским войском Артура объединенные королевства Британии разобьют захватчиков-саксов. Мордред под защитой Артура вырастет и займет трон Думнонии. Тогда Артур сможет уйти на покой и наслаждаться миром и процветанием, которые принес Британии его меч.

Так Артур видел золотое будущее.

Однако он не принял в расчет Мерлина. Мерлин был старее, мудрее и хитрее Артура, и он проведал про Котел. Когда он найдет, что ищет, его власть распространится по всей Англии, как отрава.

Ибо Котел Клиддно Эйддина разрушает людские мечты.

Артур же, при всей свой практичности, был мечтателем.

* * *

В Кар-Свосе деревья стояли, одетые последней пышностью летней поры.

Я отправился на север с Кунегласом и его побежденным войском, поэтому единственным из думнонийцев видел, как тело короля Горфиддида предали огню на вершине Долфорвина. На моих глазах пламя погребального костра высоко взметнулось в ночи; душа короля прошла по мосту из мечей в Иной мир, дабы соединиться со своим призрачным телом. Костер окружало двойное кольцо повисских копейщиков. Они держали горящие факелы и, раскачиваясь, тянули Плач Бели Маура. Пели они долго, голоса нездешним эхом отражались от ближних холмов. В Кар-Свосе царила скорбь. Многие в том краю потеряли отцов и мужей; наутро после тризны, когда дым погребального костра еще плыл к северным горам, пришла весть о падении Ратэ, крепости на северной границе Повиса. Артур сдал ее саксам, чтобы купить себе перемирие на время решающего сражения с Горфиддидом. Никто в Повисе еще не знал о коварном поступке Артура, и я ничего о нем не сказал.

Первые три дня я Кайнвин не видел: был траур по Горфиддиду, и женщин к погребальному костру не допускали. Все они, одетые в черные шерстяные платья, сидели взаперти. Музыка в женских покоях не играла; туда приносили лишь воду, сухой хлеб и жидкую овсяную кашу. Все воины Повиса собрались перед королевскими палатами, чтобы провозгласить нового короля. Я, помня наказ Артура, смотрел, не оспорит ли кто-нибудь право Кунегласа на престол, однако в толпе не слышно было ропота.

Под конец третьего дня дверь женских покоев распахнулась. Вышла служанка, посыпала порог и ступени рутой, а через мгновение в дверной проем повалил дым: женщины жгли брачную постель старого короля. Дым шел и из окон; только когда он рассеялся, Хеллед, новая королева Повиса, сошла по ступеням и опустилась на колени перед своим мужем, королем Кунегласом Повисским. Когда король ее поднял, стало видно, что белое льняное платье испачкалось там, где колени соприкасались с землей. Кунеглас поцеловал супругу и повел в дом. Иорвет, верховный друид королевства, в черном одеянии, вслед за королем вошел в женские покои. Снаружи, у бревенчатых стен, дожидались уцелевшие воины Повиса.

Они ждали, покуда детский хор исполнял любовный дуэт Гвидиона и Арианрод, песнь Рианнон и даже длинное стихотворное сказание о походе Гофаннона на Кар-Идион; лишь когда отзвучали последние слова, Иорвет, на сей раз в белом одеянии с черным, увитым омелой жезлом в руке, вышел и объявил, что дни траура окончены. Воины разразились громкими возгласами и, смешав ряды, направились к своим женам. Назавтра Кунегласа должны были провозгласить королем, и любой мог оспорить его право на трон. Тогда же мне впервые после битвы предстояло увидеть Кайнвин.

На следующий день я наблюдал, как Иорвет и Кайнвин выполняют обряд коронации. Она стояла рядом с братом, а я смотрел на нее и дивился, что женщина может быть так хороша. Сейчас я стар, и, возможно, моя память преувеличивает красоту Кайнвин. Впрочем, нет. Не зря же ее называли «сереной», звездой. Она была среднего роста, но очень стройная, что создавало впечатление хрупкости – ложное, как я убедился потом, ибо Кайнвин обладала железной волей. Волосы у нас были почти одного цвета, однако мои походили на грязную солому, а ее отливали золотом. В тот день на ней было синее льняное платье, отороченное по краю серебристым, в черную крапинку зимним горностаем – то самое, в котором она тронула меня за руку и выслушала мою клятву. Раз мы встретились глазами, и Кайнвин печально улыбнулась; клянусь, сердце на миг замерло у меня в груди.

Ритуал вступления на престол у повисцев иной, чем у нас. Кунегласа провели вокруг каменного кольца на Долфорвине и вручили ему символы власти. Затем воин провозгласил его королем и спросил, посмеет ли кто-нибудь выступить против. Все молчали. Угли погребального костра еще дымились, но тишина вокруг камней означала, что воцарился новый король. Следом Кунегласу поднесли дары. Я знал, что Артур привезет собственное великолепное подношение; мне он отдал найденный на поле битвы меч Горфиддида, и теперь я вручил его Горфиддидову сыну в знак мира между Думнонией и Повисом.

Потом был пир в одиноком доме на вершине Долфорвина, довольно скудный: меда и пива припасли больше, чем еды. Однако на этом пиру Кунеглас мог рассказать воинам о своих чаяниях.

Сперва он заговорил о прошедшей войне. Перечислил павших в Лугг-Вейле и сказал, что они погибли не зря. «Ибо они завоевали мир. Мир между Повисом и Думнонией». Воины зароптали, но Кунеглас поднял руку, призывая к молчанию. «Наш враг, – неожиданно окрепшим голосом произнес он, – не Думнония. Наши враги – саксы!» Он помолчал, и на этот раз ропота было не слышно. Воины молча смотрели на своего нового короля – не великого воителя, сказать по правде, но человека честного и доброго. Достоинства эти ясно читались на круглом и гладком юношеском лице, которому он тщетно пытался придать солидности длинными усами (заплетенные в косички, они доходили ему до груди). Сам не воин, он был умен и понимал, что должен предложить своим людям возможность повоевать – единственный способ добыть богатство и славу. Он пообещал освободить Ратэ и покарать саксов за зверства, учиненные над тамошними жителями. Ллогр, сказал он, будет отбит, а Повис, некогда величайшее из королевств Британии, вновь протянется от гор до Германского моря. Римские города и укрепления восстанут из руин, дороги починят. Каждый повисский воин получит землю, долю военной добычи и невольников-саксов. Воины захлопали: Кунеглас предложил разочарованным военачальникам то, что такие люди всегда ждут от короля. Однако он вновь поднял руку, требуя тишины, и продолжил, что богатства Ллогра отвоюет не один Повис.

– На сей раз, – объявил он, – мы пойдем вместе с гвентцами и копейщиками Думнонии. Они были врагами моего отца, но мне они друзья, и вот почему лорд Дерфель сейчас здесь. – Он улыбнулся мне и продолжал: – И вот почему в следующее полнолуние моя дорогая сестра обручится с Ланселотом. Она станет королевой Силурии, и воины этой страны выступят вместе со мной, Артуром и Тевдриком против нашего общего врага. Мы разобьем его! Мы уничтожим саксов!

Грянули ликующие крики. Кунеглас покорил сердца воинов, пообещав им богатство и мощь древней Британии. Они били в ладоши и топали ногами в знак одобрения. Король помолчал, чтобы дать им накричаться и нахлопаться, потом просто сел и улыбнулся мне, словно говоря: «Артур был бы мною доволен».

Я не остался бражничать до утра, а пошел в Кар-Свос за воловьими упряжками, в которых ехали королева Хеллед, две ее тетки и Кайнвин. Дамы хотели засветло поспеть в Кар-Свос, и я отправился с ними – не потому, что чувствовал враждебность со стороны воинов Кунегласа, а потому, что так и не сумел еще поговорить с Кайнвин. Словно шалый телок, брел я с небольшим отрядом копейщиков, охранявших повозки. Желая произвести благоприятное впечатление на Кайнвин, я тщательно оделся, начистил доспехи, стряхнул грязь с плаща и сапог, а длинные волосы заплел в косу. На плаще у меня была ее брошь – знак моей клятвы.

Я уже потерял всякую надежду, поскольку всю дорогу до Кар-Своса Кайнвин не смотрела в мою сторону, но когда впереди показались городские стены, она обернулась, спрыгнула с повозки и остановилась, дожидаясь меня. Копейщики расступились, и мы с ней пошли рядом. Кайнвин улыбнулась, увидев брошь, однако заговорила о другом.

– Мы гадали, что привело тебя сюда, лорд Дерфель, – сказала она.

– Артур хотел, чтобы кто-нибудь из Думнонии присутствовал при вступлении твоего брата на престол, госпожа.

– Или хотел удостовериться, что все пройдет без помех? – проницательно заметила Кайнвин.

– И это тоже, – признал я.

Она пожала плечами.

– Никто другой не стал бы королем. Отец об этом позаботился. Один из вождей, Валерин, мог бы посоперничать с Кунегласом, но мы слышали, что Валерин пал в бою.

– Да, госпожа, – отвечал я, не добавив, что сам сразил Валерина в единоборстве у брода в Лугг-Вейле. – Он был отважный воин, и твой отец тоже. Прими соболезнования.

Кайнвин в молчании прошла несколько шагов. Хеллед, королева Повиса, настороженно наблюдала за нами с повозки.

– Мой отец, – сказала наконец Кайнвин, – был очень тяжелый человек, но я видела от него только хорошее. – Она говорила с горечью, хотя и без слез. Все слезы были выплаканы, теперь ее брат стал королем, и Кайнвин ждало новое будущее. Она подобрала подол, чтобы перейти через грязь. Ночью шел дождь, облака обещали новую непогоду.

– Так Артур приедет? – спросила она.

– Со дня на день, госпожа.

– И привезет Ланселота?

– Думаю, да.

Она скривилась.

– Когда мы последний раз виделись, лорд Дерфель, я должна была выйти за Гундлеуса. Теперь за Ланселота. Один король за другим.

– Да, госпожа.

Ответ был неуместный, даже глупый, однако любовь сковывала мне язык. Я хотел одного: быть с Кайнвин, однако, очутившись подле нее, не смел выразить то, что у меня душе.

– И я стану королевой Силурии, – без всякой радости проговорила Кайнвин. Она остановилась и указала на широкую долину Северна. – Сразу за Долфорвином лежит укромная лощина, в которой стоит домик и растут яблони. В детстве я думала, что Иной мир – такой же: уютное, безопасное место, где я смогу жить счастливо и растить детей. – Она рассмеялась над собой и тронулась дальше. – Каждая вторая девушка Британии мечтает выйти за Ланселота и стать королевой, а мне нужна лишь маленькая яблоневая лощина.

– Госпожа, – начал я, собираясь с духом, чтобы открыть ей свое сердце, однако Кайнвин тронула меня за руку, удерживая от ненужных слов – видимо, угадала мои мысли.

– Я должна исполнить свой долг, лорд Дерфель.

– Моя клятва нерушима, – выпалил я. Для меня это было почти признание в любви – яснее выразиться я не решался.

– Знаю, – отвечала Кайнвин. – Мы ведь друзья, правда?

Я хотел быть ей больше чем другом…

– Да, госпожа.

– Тогда я скажу тебе то же, что сказала брату. – Она взглянула на меня серьезными синими глазами. – Не знаю, хочу ли я выйти за Ланселота. Однако я пообещала Кунегласу с ним встретиться, прежде чем ответить «да» или «нет». Что обещала, выполню, а вот дам ли согласие, не знаю. – Она молча прошла несколько шагов, видимо решая, говорить ли дальше, и наконец сочла, что мне можно доверять. – После того как мы виделись в последний раз, я побывала у жрицы в Маэствире. Та отвела меня в пещеру сновидений и усыпила на ложе из черепов. Я хотела узнать свою судьбу, но не запомнила никаких снов. Когда я проснулась, жрица сказала, что первый, кто захочет взять меня в жены, возьмет в жены смерть. – Она взглянула на меня. – Ты что-нибудь понял?

– Нет, госпожа. – Я тронул рукоять Хьюэлбейна. Предостерегала ли меня Кайнвин? Я не говорил ей о своей любви, но она наверняка разгадала мои чувства.

– Вот и я не поняла, поэтому спросила Иорвета, что означает пророчество. Он посоветовал не тревожиться; жрица, мол, потому и говорит загадками, что не может сказать ничего внятного. Думаю, пророчество означает, что мне не следует выходить замуж, и наверняка знаю одно: я трижды подумаю, прежде чем вступить в брак.

– Вы знаете и другое, госпожа, – сказал я. – Моя клятва крепка.

– Да. Я рада, что ты здесь, лорд Дерфель. – С этими словами она припустила вперед и забралась на повозку, а я остался раздумывать над пророчеством. Никакой утешительной разгадки в голову не приходило.

* * *

Артур приехал в Кар-Свос через три дня с двадцатью всадниками, сотней копейщиков, бардами и арфистами. Он привез Мерлина и Нимуэ, привез дары – золото, снятое с убитых в Лугг-Вейле. А еще – Гвиневеру и Ланселота.

При виде Гвиневеры я застонал.

Мы одержали победу и заключили мир, и все равно мне казалось жестокостью со стороны Артура привезти сюда женщину, ради которой он отверг Кайнвин. Однако Гвиневера настояла и прибыла в Кар-Свос на повозке, убранной мехами, обтянутой цветными полотном и украшенной зелеными ветвями в знак мира. Королева Элейна, мать Ланселота, была в той же повозке, но все смотрели только на Гвиневеру. Стоя, въехала она в ворота Кар-Своса и продолжала стоять, пока волы не остановились перед воротами королевского дома, где она когда-то жила как бедная родственница и куда теперь вернулась победительницей.

На ней было льняное, выкрашенное в золотистый цвет платье, золото на шее и на запястьях, пышные рыжие волосы венчал золотой обруч. Она носила под сердцем дитя, но драгоценная золотая ткань скрывала живот. Она походила на богиню.

Если Гвиневера выглядела богиней, то Ланселот въехал в Кар-Свос подобно богу. Многие приняли его за Артура, так великолепно он смотрелся на белом коне под светлой, расшитой золотыми звездами попоной. Доспех из украшенных белой эмалью пластин покрывал белый, с алой каймой плащ; ножны тоже сверкали белизной. Смуглое красивое лицо обрамлял золоченый шлем; крылья орлана, украшавшие его на Инис-Требсе, сменились лебяжьими.

Народ ахал; я слышал, как по толпе пробежал шепоток: Ланселот, трагический король утраченного королевства Беноик, будущий супруг их принцессы… У меня упало сердце; я испугался, что его великолепие ослепит Кайнвин. Толпа едва заметила Артура, одетого в белый плащ поверх короткой кожаной безрукавки и явно смущенного своим возвращением в Кар-Свос.

Кунеглас дал в честь гостей пир. Сомневаюсь, что приезд Гвиневеры его обрадовал, однако он был человек спокойный и, в отличие от отца, не чувствовал себя оскорбленным по любому поводу, поэтому обходился с Гвиневерой, как с королевой: наливал вино, накладывал еду, наклонялся к ней, чтобы поговорить. Артур, сидевший по другую руку от Гвиневеры, так и сиял. Рядом с ней он всегда выглядел счастливым; наверняка ему приятно было видеть, как ее чествуют в том самом зале, где она когда-то стояла в толпе людей низкого звания.

Артур старался особенно угождать Кайнвин. Все знали, что он разорвал помолвку с Кайнвин, чтобы жениться на бесприданнице Гвиневере; многие повисцы поклялись не забыть Артуру обиду, но Кайнвин его простила и всем своим видом это показывала. Она улыбалась, трогала его за локоть, наклонялась к нему; когда же мед растопил последние остатки враждебности, король Кунеглас соединил руки своей сестры и Артура в знак примирения. Пирующие разразились одобрительными криками. Старые счеты остались в прошлом.

Потом Артур встал, взял Кайнвин за руку и так же символично подвел ее к пустому месту рядом с Ланселотом. Снова грянули радостные возгласы. Я с каменным лицом смотрел, как Ланселот встает, приветствуя Кайнвин, затем садится и наливает ей вина. Он снял с запястья тяжелый золотой браслет; Кайнвин сделала вид, будто отказывается от щедрого подарка, но Ланселот надел браслет ей на руку. Золото блеснуло в свете тростниковых лучин. Воины пожелали увидеть дар Ланселота; Кайнвин робко подняла руку, показывая тяжелое золотое украшение. Все снова радостно закричали – все, кроме меня. Вокруг гремели голоса, ливень стучал по крыше. Она ослеплена, думал я, она ослеплена. Звезда Повиса пала перед утонченной красотой Ланселота.

Я бы ушел от тоски под проливной дождь, если б не Мерлин. В начале пира он сидел на возвышении с королями, потом перебрался к воинам. Он ходил по залу, останавливаясь, чтобы послушать разговор или перекинуться с кем-нибудь парой слов. Седые волосы он зачесал от тонзуры назад, заплел в косы и перевязал черными лентами, как и бороду. Длинное морщинистое лицо, темное, словно римские каштаны, которые так любят в Думнонии, лучилось хитрым весельем. Он явно замыслил какую-то проделку. Я съежился, опасаясь подвоха с его стороны. Мерлина я любил, как отца, но загадок мне и так хватало с головой. Хотелось одного: очутиться так далеко от Кайнвин и Ланселота, как только позволят боги.

Выждав, пока Мерлин (как мне думалось) окажется в другом конце пиршественного зала, я уже собрался тихонько выскользнуть наружу, и в тот же миг у самого моего уха раздался его голос.

– Где ты от меня прятался, Дерфель? – спросил Мерлин, с наигранным стоном опускаясь подле меня. Ему нравилось притворяться дряхлым и немощным, поэтому он для начала картинно потер колени, постанывая от боли в суставах, потом забрал у меня рог и в один прием осушил.

– Гляди, как девственная принцесса… – Мерлин указал рогом на Кайнвин, – грядет навстречу своей неприглядной участи. – Он почесал разделенную на косы бороду, словно обдумывая следующие слова. – Полмесяца до помолвки? Свадьба неделю-другую спустя, а там еще несколько месяцев, прежде чем ребенок ее убьет. Младенец не пройдет между этими узкими бедрами, он разорвет ее пополам. – Старик рассмеялся. – Все равно что кошке разродиться бычком.

Он вперил в меня взгляд, радуясь моему смущению.

– Мне казалось, – сухо отвечал я, – что ты сплел ей заклинание счастья.

– Сплел, – глумливо отвечал он, – и что с того? Женщинам нравится рожать детей. Если счастье Кайнвин в том, чтобы первенец разорвал ее на две кровавые половинки, значит мое заклятие сработало, верно?

Он ухмыльнулся.

– «Она никогда не поднимется высоко, но никогда и не падет низко. Она будет счастлива», – процитировал я пророчество, которое Мерлин изрек в этом самом зале меньше месяца назад.

– Ну и память у тебя на всякие пустяки! Отвратительная баранина! Полусырая! И к тому же остывшая! Терпеть не могу холодное мясо. – (Впрочем, это не помешало ему стащить кусок из моей тарелки.) – Ты считаешь, что стать королевой Силурии значит подняться высоко?

– А разве нет? – кисло отвечал я.

– О боги, разумеется, нет! Силурия – самая жалкая дыра на земле. Чахлые долины, каменистые пляжи и уродливый народ – ничего больше. – Мерлин поежился. – Они топят углем вместо дров и оттого черны, как Саграмор. А уж про мытье, сдается, там и слыхом не слыхивали. – Он вытащил застрявший в зубах кусок мяса и бросил одному из псов, промышлявших среди гостей. – Ланселоту быстро прискучит Силурия! Не поверю, что наш красавчик долго усидит среди прокопченного мужичья. Бедная маленькая Кайнвин, если она переживет роды, в чем я сильно сомневаюсь, останется одна с грудой угля и орущим младенцем. На том ее жизнь и кончится, – с явным удовольствием продолжал Мерлин. – Случалось тебе, Дерфель, залюбоваться девушкой в расцвете красоты, чей лик затмевает самые звезды, а через год, взглянув на нее же, провонявшую молоком и детскими какашками, подивиться, что ты в ней прежде находил? Вот что дети делают с женщинами!.. Смотри на нее, Дерфель, смотри сейчас, она никогда не будет снова так хороша.