До последнего вздоха

Не знаю, о чем именно я думала или что прочитала. Не знаю, почему я не запомнила эту мысль, не сберегла ее, ведь на фото мои глаза горят от эмоции, напоминающей удовольствие, а улыбка моя так расползлась, что я почти зажмурилась, я выгляжу…

Всякий раз, когда я произношу это слово, вслух или мысленно, у меня сжимается желудок.

Красивой.

Может, дело в том, как ты сфотографировал, как свет упал на мое лицо и залил его сияющим золотом, как мои веснушки неведомым образом придали мне более счастливый вид.

Не представляю, что за магию ты применил, чтобы сделать этот снимок. Жаль, что я не видела его раньше. Я хотела бы знать, как я могу выглядеть. Кем я могла бы быть.

Я хотела бы знать, как ты меня видишь.

У тебя красные глаза. Ты проводишь пальцами по фотографии. С трепетом и теплотой.

Я знаю, что такое прикосновение этих пальцев.

Это откровение шокирует меня, потому что, находясь здесь, в твоей комнате, я больше ничего не могу вспомнить. Я не помню, когда ты мог до меня дотрагиваться и зачем. Но, взглянув на твои руки, я знаю, что они нежные. Я знаю, что, хотя они мастерски обращаются с карандашом, они теряют свою уверенность, оказавшись на коже.

Я тяжело сглатываю и мечтаю ощутить их прикосновение сейчас.

Твои тонкие пальцы замирают у края фотографии. Ты сжимаешь челюсть, на твоем лице мелькает ярость. Ты сминаешь фото в ладони. Разворачиваешься и швыряешь его в противоположную стену. Я встаю в полный рост и смотрю на место, куда упал комок. Я не замечаю, как ты поднимаешь стул, но слышу, как он врезается в стену из гипсокартона. От звука удара меня передергивает. Я закрываю уши. Как будто бы мои барабанные перепонки могут порваться. У тебя в руках гитара, и ты замахиваешься ею, как битой, и она ударяется о спинку кровати, ударяется о письменный стол, бьется о стену.

Ничто не в безопасности. Я оглядываю твою комнату, наполненную рисунками, различными безделушками, семейными фотографиями, и хочу все это спасти. У тебя есть снежные шары из разных стран, и я извиваюсь, чтобы заслонить их собой, но я всего лишь воздух. В них летит гитара. Ты не похож на себя. У тебя чужое лицо. Кого-то жестокого и грозного, сломленного и беспощадного…

Я тебя сломала? Эта мысль оглушает меня.

– Август! – кричу я твое имя, до боли, до отчаяния желая, чтобы ты остановился. Но ты меня не слышишь. Конечно, нет.

Ты выпускаешь из рук гитару. Твоя мама зовет тебя, и ты подбегаешь к двери, чтобы запереть ее. Ты спотыкаешься о разбросанные вещи и чуть не падаешь. Щелкнув замком, ты прислоняешь к двери голову и поднимаешь вверх ладонь с растопыренными пальцами. Ты скрепишь зубами, а из зажмуренных глаз начинают течь слезы. Ты краснеешь, и я боюсь, что ты взорвешься.

«Прости меня. Прости меня. Прости меня». Ты плачешь, трясешься, и я хочу избавить тебя от боли.

Ты бьешь кулаком в стену. Разворачиваешься и опираешься спиной на дверь.

С другой стороны стучится твоя мама, выкрикивая твое имя.

Ты не реагируешь. Просьбы простить тебя превращаются в вопрос: «Почему?» Ты повторяешь его снова и снова, как молитву, будто бы кто-то может дать тебе ответ.

Почемупочемупочемупочему. Вопрос пробирает меня до костей и звучит как обвинение. Мне следовало бы знать на него ответ. Я хочу положить ладони тебе на щеки и сказать правду. Правду, которую я не знаю, но очень хочу вспомнить.

Но до мозга своих пустых костей я знаю, что это не твоя вина. Мой мальчик Август, сотканный из солнечных лучей, светлячков и дней рождений.

Наконец ты замолкаешь, падаешь на колени и подползаешь к тому месту, где лежит на полу скомканная фотография.

Ты подбираешь ее, ревностно расправляешь и держишь в своих порезанных, окровавленных пальцах.

– Почему? – спрашиваешь ты снова.

«Почему?» Твои пальцы снова напоминают перышки, которые касаются моих щек так, словно ты можешь заправить выбившиеся пряди мне за ухо. Как будто я живу в фотографии.

Ты шепчешь мое имя, и это самое грустное слово в мире.

9

Мама,

я остаюсь рядом с Августом, пока он не засыпает посреди последствий устроенного им погрома, пока его мама наконец не прорывается в комнату. У нее красные глаза. Увидев сына, уснувшего в осколках стекла, она резко втягивает ртом воздух. Она не будит его. Обломки хрустят под каблуками ее туфель. В своей юбке-карандаше длиной до колена она сползает по стене и опускается на пол рядом с сыном. Возможно, она порезалась о стекло, потому что еще до того, как она коснулась пола, из ее глаз полились слезы. Август не просыпается. Кажется, горе – очень тяжелая и изнурительная ноша. Миссис Мэттьюс прижимает Августа все крепче и крепче к себе, словно если она его отпустит, сын исчезнет.

В этот самый момент я ухожу. Оставляя слезы позади. Я не бегу домой. Я иду. Я никуда не тороплюсь. При жизни мне казалось, что я одинока. Но где на самом деле одиноко – так это в смерти.

Я смотрю на свои голые ноги. Я скучаю по моим расписанным «Конверсам». На них маркерами были записаны цитаты моих любимых писателей. Помню, я нашла эти кеды в корзине секонд-хенда, когда мне было двенадцать. Они были слишком большими для меня, но я уже тогда знала, что хочу стать писателем. Поэтому всякий раз, когда я читала строчку, от которой у меня перехватывало дыхание, или натыкалась на фразу, которая заставляла меня верить во что-то большое и удивительное, я записывала их на «Конверсах». Эти кеды проведут меня по тропинкам этого гадкого мира, думала я. Когда мне исполнилось пятнадцать, кеды все еще были немного велики, но почти впору, и я начала надевать их каждый день.

Я снова у себя в комнате. Жаль, что я не могу уснуть, задвинуть подальше все свои вопросы. Время кажется спутанным и тянется слишком долго. Налитая цветом полная луна висит в небе. В моей памяти столько всего не хватает. Я чувствую, как многое из этого проплывает прямо у поверхности.

Я не смотрю ни на стул, ни на металлическую чашу с пеплом в углу. Но искушение не дает мне покоя. Я смотрю в окно и пытаюсь вспомнить. Отец храпит в соседней комнате. Я снова и снова перебираю уже имеющиеся у меня воспоминания. Неужели единственный способ шагнуть вперед, прочь из этого лимба – это оглянуться назад? Но зачем?

Я сижу и думаю. Анализирую. До сих пор воспоминания имели хронологическую структуру и приходили ко мне в тот момент, когда я наблюдала за человеком, связанным с конкретным опытом. Если так будет и дальше, возможно, мне попросту нужно продолжать исследовать окружающий мир, продолжать искать, пока воспоминания не наполнят мою память и не встанут в нужном порядке. Это как веревочка, следуя за которой, я могу добраться до правды. Быть может, когда я узнаю все, я смогу пойти дальше.

Я слышу звук и понимаю, что это ты. Мама, твои всхлипывания поглощает и заглушает подушка. Когда плакал Август, его обнимала мама, но тебя обнять некому.

Я помню, как я тоже плакала в подушку. Я подхожу к тебе. Я вижу, как сильно спутаны твои волосы, и мне хочется расчесать их пальцами. Я хочу смыть с тебя твое горе, потому что оно заставляет меня чувствовать себя некомфортно, чувствовать себя еще хуже. Я хочу вычистить тебя до блеска. С головы до пят. Я хочу загнать все твои слезы в угол и запереть их там, и тогда я смогу смотреть на тебя, не ощущая боли в груди.

Но потом я вспоминаю о том, что ты всегда выглядела так, будто не вписывалась в крошечное пространство собственной кухни, в скомканный обрывок собственной жизни, и я задаю себе вопрос: не была ли я одной из тех, кто довел тебя до этого? Я сажусь на корточки.

Нет.

Нет, это отец расколол твою корону. Твои шоколадно-карие глаза открываются, и я заставляю себя глубоко заглянуть в них. Скажи мне, шепчу я. В этот раз без обвинений. В этот раз просто, чтобы понять.

Чтобы понять тебя и то, как ты превратилась из женщины, которую я видела в зеркале заднего вида, которая неотразимо улыбалась и смеялась, в женщину, которая больше не вписывается в свою жизнь. Может, это поможет мне осознать, почему я перестала вписываться в свою собственную.

И я словно толкнула дверь, и она открылась, и я увидела вереницу воспоминаний, которые рассказали мне слишком мало и слишком много в одно и то же время.

* * *

Ты не всегда работала в продуктовом магазине. Прежде чем начать носить красный фартук и униформу «Дикси», ты, как я помню, одевалась нарядно и элегантно. Думаю, ты работала в офисе. У тебя даже был дипломат с бумагами. Ты забирала меня из школы на своем минивэне, сжимала меня в крепких материнских объятиях. Подъехав к дому, мы брались за руки и торжественно шли по подъездной дорожке. Каблуки твоих туфель цок-цок-цокали по полу. Мои кроссовки со светящейся подошвой не цокали, а, скорее, хлюпали.

– Как у тебя прошел день, милая? – спрашивала ты.

И я начинала болтать без умолку, рассказывая про Августа и его рисунки, про коллекцию жуков моей учительницы, про ручного кролика, живущего у нас в классной комнате, про то, как я учусь соединять буквы в словах. Ты слушала, и в нужный момент на твоем лице отображалось воодушевление. Пока я говорила, ты снимала туфли, массировала ступни, усаживала меня за кухонный стол, чтобы я раскрашивала или делала домашнее задание, и начинала готовить.

Когда к нам переехал отец, поначалу привычное течение нашей жизни не менялось. Он просто приходил домой с работы и вливался в его поток. На нашей кухне стал звучать баритон. Он опирался на столешницу и интересовался, что ты готовишь. Он целовал твою шею. Когда я демонстрировала раскрашенный мною рисунок, он отзывался: «Отличная работа, детка». Он вписывался. Он занимал пространство, но не пытался в нем доминировать.

Сперва ты почти не улыбалась. Ты внимательно за ним наблюдала, изучала его, как будто не была уверена, что хорошо его видишь. Но сменялись времена года, и наша жизнь протекала по-прежнему, и ты начала смеяться над его шутками и улыбаться, когда он обнимал тебя на кухне. Ты перестала каменеть всякий раз, когда он садился рядом со мной.

Отец был на голову выше тебя. Когда он прижимал тебя к себе, твоя макушка оказывалась у него как раз под подбородком. Казалось, что ты подходила для него так же идеально, как он идеально подходил для нашей кухни и жизни. Его плечи были шире, руки длиннее, и он заключал тебя в объятия, а ты закрывала глаза и вдыхала его запах.

Как-то раз ты жарила курицу, масло шипело и брызгалось. Вошел отец и спросил свои громогласным голосом:

– Как поживают мои девочки?

Он остановился в проходе и протянул к нам руки. Я спрыгнула со своего стула и добежала до него раньше. Это была гонка, победителя которой обнимали первым. Он опустился на колени, чтобы стиснуть меня в объятиях, а когда он отпустил меня, я побежала обратно к столу, чтобы закончить срисовывать подаренный Августом рисунок, изображавший гепарда в джунглях.

У меня никогда не получались такие же рисунки, как у Августа. Со временем я перестала пытаться их перерисовать. Вместо этого я стала придумывать истории, которые потом рассказывала ему. Но в тот день я все еще старалась воспроизвести все его движения и изобразить идеальные пятнышки, которые выглядели скорее как комки грязи на моем коротконогом и приплюснутом гепарде. Отец посмотрел на тебя и склонил голову набок.

– Хммм… – произнес он. Он обычно издавал этот звук, когда на кухне вкусно пахло или когда он прижимал тебя к груди, чтобы поцеловать.

Ты улыбнулась. Твои волосы были собраны в неаккуратный пучок, заколотый с помощью ручки. Ты переворачивала курицу в сковороде. Он не двигался, ты обернулась.

– Что?

Мой взгляд упал обратно на лист бумаги. Я раскрашивала и пыталась подобрать нужный оранжевый цвет. Я знала, какой оттенок мне был необходим. Как рассвет. Прямо как название нашей улицы.

– Никогда не замечал, что ты ходишь на работу в таких коротких юбках.

– Каких юбках? – усмехнулась ты. – Они почти до колена достают. Вовсе не короткие.

Он дразнил тебя своим голосом.

– От этих коленок мужики, наверное, с ума сходят.

Я не смотрела, но я знала, что отец обнял тебя. Его голос зазвучал ближе, но немного приглушенно от того, что он целовал тебя в шею. Забавно, что мы способны столько всего слышать. Движение. Жест. Чувства, скрытые в голосе или звуке.

Например, я поняла, что ты откинула голову назад. Что засмеялась, несмотря на то что я не видела этого. Смех был таким внезапным и громким. Как и всегда, когда ты не ожидала, что тебя рассмешат.

– Ой, прекрати.

В тот вечер он прекратил.

И наша жизнь потекла, как раньше. Все одно и то же изо дня в день. Но начали меняться мельчайшие детали. Едва заметные моменты.

Ты то и дело спрашивала, не видела ли я юбку. Искала пропавшую пару туфель. По возвращении домой отец вдыхал твой запах, потом спрашивал, почему от тебя пахнет одеколоном, а ты лишь недоуменно моргала в ответ. Потом ты обнюхивала себя и говорила: «Не понимаю, о чем ты говоришь, милый». И ты протягивала ему свое запястье, чтобы он убедился. Мне казалось, что от тебя пахнет клубникой.

Он спрашивал, почему ты улыбаешься без причины, и этот вопрос смешил тебя. Не так, чтобы ты откидывала голову назад и хохотала, а так, что ты сдавленно хихикала, пытаясь таким образом отгородиться от него. Он начал жаловаться на то, что ужинали мы поздно, он к этому времени был очень голодный, на то, что его мама успевала приготовить еду до того, как папа возвращался с работы. Все это говорилась в перерывах между объятиями, поцелуями, сюрпризами в виде букетов цветов и скрывалось за нашими ежевечерними ритуалами.

Я не сразу заметила, как вместо того, чтобы держать меня за руку и слушать рассказы о моем дне, ты стала устремляться прямиком на кухню. Или как ты начала смотреть на часы. Или как я перестала болтать за столом, когда появлялся отец, потому что знала, что он хочет тишины. Мельчайшие детали. Он вписался в течение нашей жизни. Но отец был подобно камню, который смог исказить его поток. И поначалу мы не заметили, как течение нарушилось.

Однажды у тебя не завелась машина. Она была старая. Я сидела на заднем сиденье, а ты ударила по рулю от досады. И вздохнула.

– Ну, детка, кажется, в школу мы сегодня пойдем пешком.

– Идем!

Я схватила свой портфель и выскользнула из детского кресла. Мы шли в школу, держались за руки и размахивали ими.

– Ты не опоздаешь на работу?

– Ага, опоздаю. Но ничего страшного. Я просто возьму часть работы с собой и закончу ее дома. Твой отец раньше работал в автомастерской, поэтому он сможет разобраться, что случилось с машиной. Я позвоню ему, когда вернусь домой, а потом вызову такси, чтобы добраться до работы.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.