Сделка

– Ты на меня осердился, Затюкин, оченно за котлеты. Да я не обидчивый. Налетай, мильонщик! Ха-ха-ха, – снова неприлично громко, но, всё-таки, как-то добродушно засмеялся толстяк.

Он открыл прекрасную фарфоровую с золотисто-голубыми цветами супницу, из которой сразу повалил пар. Несомненно, это была картошка пюре и, причём, горячая, что очень удивило Затюкина. Он всё ещё находился в каком-то тумане. Тем временем гость откупорил шампанское, налил в невесть откуда появившиеся хрустальные бокалы ароматный шипучий напиток. Сам чокнулся с бокалом, который он поставил возле Затюкина и, коротко хохотнув, выпил пузырящийся искрящийся напиток залпом. Затем бросил бокал на пол.

Зачарованный взгляд Затюкина следил, как открывались всяческие фарфоровые посудины и из них появлялись то белые грибочки, то помидорчики, то огурчики. Колбасы и ветчины слетали лепестками с фарфоровых же тарелочек, на одной из которых он увидел Георгия Победоносца, скрещенные шпаги и написанную золотыми вензелями свою фамилию.

Вдруг толстяк замер, к чему-то прислушиваясь, потом, игриво хохотнув, принялся за арбуз. Несколько неуловимых движений ножа – и арбуз распался на толстые дольки. Толстяк, довольный своею работою, взял двумя руками кусок арбуза и, улыбнувшись так, что его толстые губы повторили форму этого же куска арбуза, принялся с шумом уписывать его, выплёвывая в разные стороны арбузные косточки. Кинув полуобглоданную корку в мусорное ведро, однако же, вовсе не оглядываясь, он опять нагнулся под стол. Корка, описав вовсе не физическую траекторию, точно влетела в мусорное ведро, стоявшее под раковиной, но, интересно, и, что особенно поразило Затюкина, дверца мойки была закрыта, однако она распахнулась перед коркой, а когда та удачно улеглась в ведро, аккуратно закрылась.

Пока Затюкин следил за этой арбузной коркой, толстяк уже достал ещё какую-то супницу и поставил её на стол. Весело подмигнув хозяину, гость невесть откуда взявшейся серебряной ложкой стал извлекать из этой супницы мороженое со свежей клубникой.

Вдруг он опять замер, опять к чему-то прислушиваясь. Затем засмеялся, будто задумавший какую-то шалость мальчишка. Высунув язык, облизал одним движением ложку, кинул её в раковину, взял «дипломат» и встал, как-то внутренне собравшись.

– «Satana sum et nihil humanum a me alienum puto». Ха-ха… – снова засмеялся толстяк.

Нет, я всё-таки, должна заметить, хотя это и некорректно с моей стороны, что толстяк этот льстил себе, потому как вовсе не был сатаною, был он всего лишь навсего обыкновеннейшим чёртом.

Несмотря на свою неприязнь, хозяин всё же пошёл проводить гостя, он даже бросился было к балкону, но был остановлен громоподобным хохотом. Справившись с приступами своего заразительного смеха, гость произнёс:

– Спасибо, золотой мой, я и по лестнице неплохо спущусь.

Затюкин, пристыженный и совсем потерянный, пошёл отворять дверь. Толстяк же, на мгновение сосредоточившись, вдруг опять коротко хохотнул, почесал одной ногой другую, вытащил из кармана дублёнки пачку сторублёвок и сунул её в руку Затюкину, затем засвистел весёленький незатейливый мотивчик и уверенно зашагал через распахнутую перед ним дверь.

– Прощай, береги себя, не скучай! Хвост пистолетом! Ха-ха!

Затюкин закрыл дверь. Звонко лязгнул язычок замка, заставив его вздрогнуть. Обрывки фраз, мыслей, образов парили лёгкими облачками в прихожей. Вдруг из-за двери раздался какой-то шум. Затюкин выскочил на лестницу. Многие соседи тоже приоткрыли двери, сначала несмело, а потом, по мере убеждения в своей безопасности и разгорания любопытства всё более и более. Наконец, многие даже вышли из квартир.

Что же они увидели?

Четыре человека в милицейской форме, два впереди и два позади, вели какого-то толстяка, уже в наручниках.

В руках у толстяка был «дипломат». Но, что поразило всех, так это то, что он бесшабашно насвистывал какой-то весёленький мотивчик. Но мало того, он вдруг, поднял руки, стал приветствовать жильцов дома, растянув рот в арбузной своей улыбке, будто бы он – президент какой-нибудь всемирной федерации, ну, например, борцов за право ловли рыбы в Рейне, или борцов за права американских евреев в австралийской пустыне, или ещё каких-либо борцов за что-нибудь. Это ещё не всё, он своим мягким задушевным баритоном стал наполнять подъездное гулкое пространство:

– Товарищи и граждане! Не забывайте, уходя, гасить свет! Не допускайте бесполезного вытекания воды из кранов! Регулярно проводите технические осмотры газовых плит. Берегите детей от влияния улицы! И улицу от влияния ваших детей!

Потом пошло уже и вовсе нечто несусветное, ну к примеру: «Мужья, уезжая в командировку, помните, женщины не любят одиночества!

Жёны! Отправляя мужей в командировку, помните, дискомфорт плохо переносится мужчинами». Ещё какую-то чепуху, даже не совсем пристойную. Выходя же из подъезда, ни с того ни с сего завёл, гримасничая, каким-то козлиным тенором:

«Наши Машки, наши Машки,

Полетели вверх тормашки,

Эх, эх, эх!»

Жильцы, растерянно пожимая плечами, стали расходиться по квартирам, чтобы получше увидеть из окна окончание этой истории. Хотя итак было ясно, что внизу стоит машина, и что дальнейшее зрелище всего-то и будет состоять в том, что этого толстяка впихнут в машину и увезут куда следует. Но не все, не все разошлись. Варвара Никандровна с неизвестно откуда взявшейся прытью выскочила из подъезда вслед за милиционерами.

Вдруг Затюкина пронзило. Он нащупал в кармане хрустящую шелковистую бумажку, а в руке своей увидел пачку сторублёвок.

«Да что же это такое, – пронеслось у него в голове. – Неужто и вправду чёрт это был? Может, ворюга какой-нибудь мне краденое сбагрил? Чертовщина какая-то. Так и в Новинки недолго попасть. Душа моя…»

Что-то холодное, пустое в груди своей почувствовал Затюкин. Страшно. А страха нет.

«Что же это такое?»

Выскочив из подъезда, он чуть не сбил с ног дотошную Варвару Никандровну, приготовившуюся уже осенить всех крестным знамением.

– Душа! Душечка-а-а! – заорал, что было сил, Затюкин вслед удаляющейся к машине процессии.

Люди в форме оглянулись на этот крик. В это мгновение Варвара Никандровна осенила-таки всех крестным знамением и пропела осанну на всякий случай. И в это же мгновение толстяк исчез вместе с наручниками. Раздосадованные ребята в милицейской форме бросились было за угол, да сами удивились своей глупости – следов-то нет! Возбуждённо обсуждая происшедшее, они ещё раз собрались в том месте, где произошло исчезновение толстяка. Варвара Никандровна испуганно сбежала к себе в квартиру, не переставая ни на мгновение креститься. Запершись на все свои засовы и цепочки, она потом ещё две недели не выходила из дома.

Но вернёмся к месту происшествия. Четверо молодых парней ничего не понимая смотрели на оборвавшиеся следы, как вдруг произошло ещё нечто. А именно, в то самое место, где стоял за мгновение до своего исчезновения толстяк, и куда все вместе смотрели вызванные оперативники, упали закрытые наручники. Да, странно. Странный был вызов.

Позвонил некий гражданин Губаревич, сообщил, что видел, как в доме напротив на балконе четвёртого этажа появился подозрительный мужчина, который затем проник в квартиру. Каким образом он появился на балконе, гражданин Губаревич объяснить не мог, так же, как никто из группы задержания не мог объяснить и исчезновения этого толстяка. Страсти улеглись. Машина уехала. Только Затюкин всё ещё стоял на крыльце как был: в домашних тапочках, в стареньких, студенческих ещё, штроксах, в свитере со спущенными кое-где петлями, которые незачем было поднимать по причине ветхости всего свитера. Невидящими, пустыми глазами уставился он в пространство перед собою.

Затихло всё вокруг, только ветер продолжал набирать свою силу и разгонять туман. Медленно, ничего не понимая, поднёс Затюкин к глазам своим пачку сторублёвок.

– Нет, не может быть. Что – это? Я не хотел. Вернись, отдай! Я не хотел! – шептал почти обезумевший Затюкин. Вдруг он бросился на колени и возопил, воздев руки к небу.

– Душа моя! Душечка… Я не хотел!

На крик его, накинув старенькое Галино пальтецо выскочила Дунечка. Она бросилась к нему и испуганно зашептала.

– Я здесь, твоя Дунечка здесь!

Но он не видел и не слышал её. Он бормотал что-то бессвязное и вовсе уж несуразное о каких-то грибочках, колбасках, арбузных корках, фарфоровых супницах, да и ещё, уж воистину – чёрт знает о чём. Дунечка отчаянно пыталась привести его в чувства.

– Тюка, милый, ну что с тобой! Ну прости меня. Я тебя люблю, Тюка. Я всегда тебя любила. Ну очнись, ведь я же рядом, рядом с тобой. Тюка… – молила она.

Ветер развивал её золотистые волосы, пальтецо совсем уже сползло с плеч и, наконец, упало. Она опустилась на колени рядом с Затюкиным, неустанно целуя его и говоря ему всякие нежности, но он не слышал её.

Слёзы покатились у неё из глаз. Она вдруг в отчаянии изо всех сил стала трясти мужа, но тщетно. Он всё нёс какую-то чепуху о свежей клубнике, мороженом и так далее.

– Любимый мой, Тюка, ну вставай, здесь холодно, пойдём домой! Ну что же это с тобой случилось? Ну прости же ты меня! – приговаривала Дунечка, пытаясь поднять мужа на ноги.

Сама она несколько раз падала. Даже разбила коленку, но крови своей не заметила. Наконец, ей таки удалось поднять с колен Затюкина. Она нагнулась, чтобы поднять Галино пальтецо, но вдруг с ужасом застыла согнувшись. У неё на глазах ветер вырвал из обессилевшей кисти Затюкина пачку сторублёвых бумажек и закружил ими хоровод вокруг них. Дунечка распрямилась и испуганно смотрела на этот денежный вихрь. Сторублёвые новенькие бумажки носились повсюду, обозначая места завихрений ветра своим скоплением.

Затюкин, ослабевший от напряжения и от всего пережитого за этот вечер, стоял и бессвязно бормотал что-то необъяснимое о душе, о бланках, о проклятых деньгах. Дунечка, сама изрядно уставшая и поражённая всем произошедшим, крепко обняв Затюкина, поминутно всхлипывая и глядя ничего не понимающими глазами на деньги, пыталась повести домой своего супруга. Он же едва переставлял ноги. На счастье, в этот момент выбежала Галина.

– Далила, ты же замёрзнешь… – начала было она, но вся обомлела при виде бумажного вихря, в котором даже не сразу узнала сторублёвые купюры.

– Что это? Что здесь произошло? – ни к кому не обращаясь, произнесла она растерянно.

– Галя, Галчонок, помоги мне, у него, наверное, жар. Это я, я виновата, он же такой нежный, а я, я, – не переставая всхлипывать, говорила Дунечка. – Он же у меня слабый, ему нельзя болеть… а я… Я – глупая. Ну что с тобой, Тюка, милый, ну ответь мне. Это же я, твоя Дунечка…

Галина бросилась помогать Далиле. Вместе они повели Затюкина, который ещё невесть что возбуждённо бормотал, домой.

– Ты не беспокойся, Далила, за деньги-то. Я девчонок своих выпущу, они вмиг соберут, все до единой бумажки, не волнуйся.

Действительно, отведя вместе с Далилой Затюкина домой, Галина быстро спустилась вниз и, одев потеплее, выпустила своих девчонок. Они, смеясь и падая в мягкие сугробы, гонялись за радужными бумажками, которых раньше никогда не видели. То-то было весело. Но вот они и набегались, пора домой. Румяные, запыхавшиеся от бега и хохота, девчонки захотели непременно сами отдать тёте бумажки.

Галина не устояла, они вместе, всей своей шумной компанией появились в прихожей перед Далилой. Она же, ойкнув, приняла деньги, совершено ничего не понимая и к тому же ещё сражённая тем, что она увидела в своей кухне. Особенно тем, что там были именно грибочки, мороженое и арбуз, о которых упоминал Затюкин. Однако же она приказала всей компании раздеться и повела девчонок на кухню. Галина, с извиняющимся лицом последовала за ними. Весело и особенно не раздумывая, налетели малышки на невиданные ими никогда яства. Особенно понравился им необычный хлеб и мороженое с кусочками шоколада, масла и орехов.

Наевшись и перепачкав изрядно в мороженом свои весёлые румяные с мороза личики, они также шумно и естественно потянулись в прихожую, устроив и там маленький табор. Подталкивая друг друга и успевая при этом играть в догонялочки, они, наконец, оделись и последовали за старшей сестрой, с которой Галина передала мужу, чтобы он всех немедленно уложил спать. Конечно же, Галина ещё успела дать указания насчёт каждой из них: у кого нужно горлышко посмотреть, кого нужно под душем помыть, кому бельё поменять и проч., проч.

Оставшись наконец с Далилой на кухне, она вопросительно посмотрела на посуду, деньги, потом на Далилу. Далила же только пожала плечами. Да, ситуация… Но Галина была женщиной практичной.

– Ты, Далила, возьми завтра в милицию сходи, узнай, не пропадала ли у кого такая сумма? А хотя знаешь, у честного человека такой суммы быть не может. Не ходи никуда. Может, раз в жизни так повезло. Ты положи эти деньги на книжку. Родишь вот ребёночка, ох как пригодятся! Коляска – сто двадцать, кроватка – тридцать, как пелёночка – так рубль, а то и полтора, а одеяльце, а шубка, шапочки! Нет, не носи никуда деньги. Ты только подумай, какие будут расходы! Уж я намаялась, а ботиночки, а сапожки, да ещё хорошо, когда в магазине есть всё, а то не будет. Так переплачивать этим спекулянтам. Сама оденешься, наконец, ты ж молодая женщина, красивая, тебе по моде надо одеваться. Деньги никогда не помешают, – рассудительно говорила Галина. Но, вдруг, осторожно спросила.

– А Затюкин твой что говорит? Чьи деньги?

– Говорит, что его, – задумчиво уставившись в фарфоровую пустую тарелку с голубыми золотистыми цветами, безучастно отвечала Далила.

– Ну, ты всё равно позвони, может его куда впутали. Сейчас строго.

– Да не такой он у меня человек. Он же у меня честный! Ему однажды кассирша в «Столичном» рубль лишний дала. Так он обратно, дурак, повёз. Ты же знаешь, они там сами рубли недодают, ждут, когда покупатель мелочь возьмёт и отойдёт. А потом доказывай, да ещё если сразу вспомнишь. Ох, видела я этих несчастных колхозников, аж плакали стояли. Они за эти рубли на Комаровке целый день мёрзли. А мой, гляди-ка, какой честный, рубль назад этим химерам повёз. Они на него как на чумного, наверное, смотрели.

– Да… Ну я так, на всякий случай, – смущенно оправдывалась Галина. Потом она, как-то ещё больше смутившись и покраснев, заговорила опять. – Далила, раз дело такое, понимаешь, мне сегодня две шубки Макаровна предлагала, по пятидесяти рублей. У меня денег, какое там, в долгах сижу. Может, пока тебе не очень надо, ты бы одолжила мне сто рублей, а? Я верну, верну, за мной не станет. У мужа получка скоро… – тут она осеклась.

– Конечно, конечно, бери, да больше возьми, вон их там сколько! – оживлённо заговорила Далила, пододвинув к ней деньги.

– Нет-нет, – Галина категорично отодвинула деньги. – Только одну бумажку. Прямо сейчас вот к Макаровне побегу, а то ведь завтра же продаст. Шубки-то какие… У меня девчонки аккуратные, потом и в комиссионку сдать можно. Натуральные всегда возьмут.

– Да, – опять растерянно протянула Далила.

– Ну тогда я пошла, – Галина решительно встала, быстро оделась и вышла.

Далила закрыла за ней дверь. Громко щёлкнул замок, заставив её вздрогнуть. Она прошла в комнату, где сидел в кресле Затюкин. Чай на журнальном столике уже остыл, но Затюкин и не прикасался даже к нему. Уперевшись бесчувственным взглядом в то место, где стоял телевизор, он даже не взглянул на вошедшую в комнату жену. Далила, почему-то боясь нарушить тишину, на цыпочках подошла к телевизору и выключила его. Но, Затюкин, казалось, даже не заметил этого.

Тогда Далила, опять-таки на цыпочках пошла в кухню и принесла журнал «Микропроцессорные средства и системы» с вырванной обложкой, который Затюкин не успел ещё прочитать, тот самый. Но и на журнал глядел он холодно. Далила закусила губу и с отчаянной надеждой обратилась к мужу.

– Я тебе из библиотеки статью принесла про Козырева. Ты просил меня, Тюка!

Но Затюкин безучастно смотрел на телевизор и ничего не отвечал. Далила опять включила телевизор, затем растерянно побрела на кухню и, усевшись там около окна, некоторое время проплакала. Слёзы не принесли ей облегчения. Совсем потерянная, почувствовавшая вдруг какое-то невыносимое одиночество, она вновь побрела к Затюкину, в надежде успокоиться подле него. Муж её сидел всё в той же позе. Далила опустилась прямо на ковёр и обняла мужа за ноги, вдруг как-то придавленно всхлипнув:

– Тюка, милый, я люблю тебя! Ну что же с тобой случилось?!

– Не надо, Далила, – сухо ответил Затюкин.

По телевизору шла их любимая передача. Обозреватель что-то говорил о магнитных бурях. Ну, вот и всё.

P.S. Всё. Может быть, вы, наконец, отпустите меня? Ведь вы же получили, что хотели! Ты, Далила, получила деньги. А ты, Затюкин, получил любовь своей жены и покой. Что же вам ещё надо? Хватит. Я три ночи не спала. У меня, в конце концов, тоже есть личная жизнь. А вас я не осуждаю, о нет.

Часть 2

(Часть 2-я, в которой инженер Затюкин предпринимает поход к шаману чтобы вернуть свою душу, и в которой он встречает ЕГО, время действия 1984 – 1986 годы.)

Далила обреченно пошла на кухню, автоматически пересчитала деньги, записала результат – три тысячи триста сорок рублей. Вокруг был изрядный беспорядок, и она принялась за уборку. Аккуратно расставила новые фарфоровые тарелочки, пиалочки, супницы, подставочки, селёдочницы и всякое другое посудное многообразие, виденное ею только на страницах исторических иллюстрированных изданий. Выметая мусор, она обратила внимание на белую тонкую, похожую на документ, бумажку и подняла её. Почувствовав на себе чей-то взгляд, она подняла глаза. В дверях стоял Затюкин.

В его глазах она прочитала ужас и незнакомую ей нервную агрессию. Она инстинктивно отскочила от него к окну и раскрыла бумажку. Но не успела она прочитать и слова, как Затюкин с проворностью молодого леопарда вырвал злосчастный кусочек бумаги из её рук и стал рвать.

Но странное произошло дело. Рвать-то он его рвал. Да вот порвать не мог. И чем больше он старался, тем более комичными были его потуги. Разъярённый до беспредела, Затюкин схватил спички и попытался сжечь эту ненавистную ему бумажку, однако странным образом спички не зажигались, а если и зажигались, то бумажка почему-то не горела. Далила стояла в оцепенении, глядя на своего правоверного, готовая от страха забиться в угол и рассмеяться одновременно. Оставив свои неудачные опыты с поджиганием, Затюкин, наконец, обратился к более проверенному жизненным опытом способу. Он с силой рванул дверь в туалет и, скомкав напоследок бумажку, бросил её с остервенением в жерло унитаза и с облегчением спустил воду в бачке.

Готовый уже покинуть данное заведение, он бросил прощальный взгляд на заканчивающий бурлить поток – и остолбенел: как ни в чём не бывало документик лежал на водной глади, покачиваясь и расправляясь прямо на глазах у Затюкина. Ему ничего не оставалось делать, как только, кривясь от отвращения, залезть в унитаз и достать оттуда свидетельство своего позора.

С хладнокровным спокойствием он стряхнул капельки воды обратно в унитаз и размеренным шагом подошёл к окну, где ещё стояла, готовая рассмеяться, Далила. При виде решительного Затюкина она изобразила на лице страх и почтение. Затюкин молча отстранил её от окна, открыл форточку и выбросил листок несгораемой и непотопляемой бумаги. Он медленно, как кленовый лист в тихие осенние солнечные дни, скрылся в темноте, окружаемый роем снежинок.

Гордо подняв голову, Затюкин с достоинством удалился из кухни. Ну и зря. Хотя, может быть, и нет. Далила проводила его почтительно взглядом, но, не зная, как себя вести дальше, опять повернулась лицом к окну. Она зачарованно смотрела вниз, на падающий снег, ласкаемый легкими вздохами ветра, на свет фонарей внизу, на выглядывающую из-за соседнего дома луну. В кухне стало прохладно, и она решила закрыть форточку. Бросив мимолётный взгляд в открытое пространство, она почувствовала порыв ветра на своём лице, и внезапно, вместе с пушистыми и колючими снежинками, прямо ей в лицо влетела нежная шелковистая бумажка. Она тихо взяла её в руки, прижала к груди, с опаской оглянулась на дверь и, не найдя там признаков присутствия Затюкина, начала читать.

Это было письмо. Это было очень интересное письмо. Всё было в нём гладко и ясно написано. Вот только, всё равно, какое-то оно было странное, хотя бы в том, с какой навязчивостью оно стремилось попасть к ней в руки. Далила ещё раз пробежала его глазами. Нет, всё правильно, всё сходится. «Ну надо же, – подумала Далила. – Так, всё-таки, признали, всё-таки, оценили. Мой муж – гениальный изобретатель, ему даже премию за изобретение дали, а он скрывает. Какой он у меня скромный»!

Она положила документ на холодильник и пошла в гостиную, где её правоверный отрешённо смотрел в окно телевизора. Далила торжественно прошла через всю гостиную и встала прямо перед своим мужем. Ласково-торжественно она произнесла:

– Сашенька! – Затюкин оцепенел от ужаса, удивления и страха. Впервые в жизни она назвала его по имени. Его действительно звали Александр. Как Македонского. – Какой ты у меня скромный, какой ты у меня умный! Как ты мог скрыть от меня такое событие! Это же ведь мечта всей твоей жизни! Я поздравляю тебя!!! – она обвила руками его шею.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.