полная версияИван-Царевич и С.Волк
Но шаги его с приближением к сулейманскому постоялому двору – как его там? – все замедлялись и замедлялись, и вся заготовленная заранее и казавшаяся чрезвычайно правдоподобной еще полчаса назад ложь об исчезновении Елены Прекрасной начинала представляться беспомощной и нелепой выдумкой, не способной обмануть даже Ивана.
Оставалось только надеяться, что царевич еще не пришел в себя, и тогда его можно будет погрузить на Масдая, завести на него же коня – ох и ругани-то будет, но не в сапог же его совать!.. – и быстренько лечь на обратный курс. А там, когда оклемается сердешный, уже поздно будет. И забудется эта спесивая взбалмошная Ленка как страшный сон.
Хозяин встретился ему у ворот – он провожал старьевщика с повозкой, наваленной дополна всяким хламом, и, прижимая к груди выменянный на копившуюся месяцами рухлядь медный котелок, одновременно пытался выглядеть, не прихватил ли проныра-коммерсант чего ценного со двора.
Увидав драгоценного коня и одежду его владельца, лопающуюся от золотого шитья и самоцветов, хозяин выкатил глаза, вытянул шею и выронил из рук котел.
– Что ты на меня так таращишься? – свысока удивился Волк. – Лошадей, что ли, никогда не видел, или меня не узнал? Я теперь – деверь калифа Амн-аль-Хасса. Или шурин? Или свояк... Короче, я обменял свою любимую сестру на его любимого коня, которого и вверяю пока в твои дырявые руки. Заботься о нем до нашего отъезда как о себе самом – и мы вознаградим тебя по-цар... по-калифски. Но если хоть волосок упадет с его гривы – ты свою беспутную башку не найдешь больше и с атласом. Понял?
– Все понял, ваше высочество, – поклонился до земли хозяин, а, может, просто наклонился подобрать потерю.
– Исполняйте, – не стал вдаваться в тонкости местного придворного этикета лукоморец, а просто бросил ему поводья, а сам быстрым шагом, чуть не бегом, направился в их с Иваном комнату, на всякий случай морально готовясь к самому худшему – крикам, ссоре, драке, лекции...
Но к тому, что комната окажется пуста, он готов не был.
– Масдай, где Иван? – тревожно озираясь, спросил он.
– Не знаю, – недоумевающе прошелестел ковер с лежанки. – Вчера днем, ближе к вечеру, внезапно очнулся, встал, вышел и больше не возвращался. – Может, пошел вас с Еленой искать?
– Еще этого только не хватало, – состроил страшную мину Волк, развернулся и галопом вылетел во двор.
Хозяина он нагнал около конюшни.
– Эй, хозяин, слышь, как там тебя...
– Маджид, ваше высочество...
– Сергий, между прочим, – неловко сунул руку, свежеукрашенную разнообразными перстнями – подарком "зятя" – для пожатия Волк и чуть не отскочил, когда Маджид попытался облобызать ее.
– Ты че, с ума спрыгнул? – испугано покрутил он у виска. – А ну, прекрати!
– Как прикажет ваше высочество, – с готовностью согласился хозяин.
– Прикажу, – ворчливо буркнул Волк, но тут же добавил, вспомнив, зачем он тут:
– Ты друга моего не видал здесь нигде?
– Больного?
– Да хоть больного, хоть здорового – не видал?
– Нет, не видел, виноват... Я не знал, что за ним... что он встает... Я бы...
– Ну, ладно, не видел, так не видел...
И Серый твердым шагом направился к собирающимся в дорогу купцам.
– Эй, торговый люд, вы тут чужеземца в стеллийской одежде не видали вчера или сегодня?..
Но ни торговцы, ни слуги, ни ремесленники Ивана не видали.
Но тут в голову Серого пришла гениальная, как все простое, мысль, и он быстренько выудил из карманов штанов Ярославнин "иваноискатель".
Ну-ка-ся, ну-ка-ся...
Но приборчик был мертв.
"Может, я его просто придавил сильно где-нибудь? Или он перемерз? Или магия выветрилась? И ничего страшного с царевичем вовсе и не случилось?" – думал, не веря сам себе Волк, устало опустившись на низкую каменную скамеечку у фонтана, откуда был хорошо виден единственный вход в караван-сарай. Он сидел, повернувшись разгоряченным обгоревшим местами, лицом к прохладным струйкам воды и задумчиво подбрасывал случайно завалявшуюся в кармане золотую монетку. – "Может, он пошел погулять в город и немного подзадержался? Или нашел себе приятеля и пошел к нему в гости... Или... Или... Ну, почему, когда его лукоморского высочества нет на месте каких-нибудь полдня, я обязательно должен подозревать самое страшное?.. Может же быть десяток... нет, сотня каких-нибудь совершенно безобидных причин, по которой я не застал его в нашей комнате, когда вернулся! Только почему же это я не могу назвать хотя бы одну?.."
Денежка выскользнула из дрогнувших пальцев Сергия и с едва слышным плюхом упала в фонтан.
"Да еще и вот это!.." – сердито подумал Волк и уже собрался было засучивать парчовые рукава, чтобы достать ее со дна, как услышал за спиной издевательский смешок.
– Рученьки-закорюченьки, да, северянин?
Волк медленно обернулся.
Рядом стоял смуглый до черноты долговязый юнец в чистой дорожной одежде – видно, собирался уходить с караваном.
Серый смерил его взглядом и презрительно хмыкнул.
И этот хмык ясно сообщал всем заинтересованным и не очень лицам, что на его личной шкале таких мелких делений еще не было нанесено.
– Ты, я вижу, тут впервые? – свысока спросил он.
– Да, – вызывающе ответил юноша. – Я из Амальгамы.
– А-а, – снисходительно махнул рукой Волк. – Значит, ты не знаешь.
И отвернулся.
– Чего не знаю?
– Этого поверья.
– Какого поверья? – не унимался тот.
– Старинного. О фонтане.
– О фонтане?..
– Да. Хотя, по-моему, это знают все... В этот фонтан надо бросить золотую монету, если ты хочешь вернуться в Шатт-аль-Шейх еще раз.
– Да?.. – озадачился амальгамец. – А если еще два раза?
– Две золотых монеты.
– А если бы я хотел здесь поселиться?
– Прикинь, сколько лет ты бы хотел тут прожить, и за каждый год – по одной серебряной монете. Ну, и за возвращение – золотой.
– Хм... – юноша хотел сделать вид, что не поверил, но у него не очень получилось.
Серый со скучающим видом снова отвернулся и стал демонстративно заинтересованно разглядывать замысловатой формы трещину в заборе.
Меньше, чем через полминуты он услышал мягкое позвякивание отсчитываемых монет, а затем веселый всплеск.
– Что это ты такое делаешь, Абу? – к их компании присоединился караванщик.
– Ты когда-нибудь слышал о старинном поверье, о мудрый Хасан, что чтобы вернуться еще раз в Шатт-аль-Шейх, надо бросить золотую монетку в этот фонтан?
– Да, естественно. Каждый раз так делаю.
И в фонтан полетела еще одна монета.
Чего не сделаешь, чтобы поддержать авторитет всеведения перед молодежью!..
– Абу, Хасан-баба, что там у вас интересного? – окликнули их из одного из караванов.
– Исполняем древний ритуал перед отправлением, – важно отозвался юнец.
– Какой ритуал? – заинтересовались в другом.
– А разве вы никогда о нем не слышали?..
* * *
Ворота с визгливым скрипом захлопнулись, старый чинар у забора содрогнулся и посыпал листьями. Старьевщик, вытерев рукавом засаленного халата пот со лба, оглянулся по сторонам.
– Ну, как? – коршуном бросился к нему человек в синем бурнусе, перепрыгивая через три ступеньки крыльца большого дома.
– Он в наших руках, брат! – изрезанное морщинами, как скомканный лист бумаги, загорелое лицо старьевщика озарилось торжествующей улыбкой, – Все, как мы и рассчитали! Надуть караван-сарайщика было парой пустяков. Хотя, почему надуть? Кувшин за котелок – все честно! – и братья расхохотались.
– Ну, где же он? – подпрыгивая от нетерпения, младший брат – Иудав, дипломированный черный маг третьей степени, нырнул в кучу хлама на телеге.
– Здесь, – откинув борт, одним движением руки старший брат, не менее дипломированный черный маг четвертой степени по имени Гагат, сбросил верхние слои, и на самом дне, среди дырявых тазов и гнутых стремян, во всей своей зеленобокой красе, пред ними предстал помятый кувшин.
– О, как он красив! В жизни ничего не видал прекраснее! – протянул к нему дрожащие руки Иудав. – Вот оно – наше могущество, наше богатство, наша власть над всем миром!.. Мы им всем еще покажем!.. Они у нас еще поплачут!.. Они у нас попляшут!..
* * *
Зашло солнце, и слуги зажгли факелы во дворе.
Серый безрадостно выловил из воды небольшое состояние, достаточное для покупки всего караван-сарая и его окрестностей в радиусе километра.
Иван так и не появился.
Вздохнув, в который раз отчаянно-безуспешно пытаясь придумать хоть какой-нибудь план поисков пропавшего друга, он натянул сапоги и направился к зданию.
И натолкнулся на старика.
Вернее, если быть точным, это старик налетел на него, выскочив внезапно из не успевшей еще прочно приклеиться к земле темноты и, обогнув его и даже не извинившись, прихрамывая и держась за поясницу, под скрип суставов, спешно заковылял дальше.
Впрочем, его "дальше" было не так уж и далеко.
Доскакав до мусорной кучи неподалеку от фонтана, старик коршуном набросился на нее и стал яростно расшвыривать, кряхтя, охая и горестно причитая, как будто в поиске случайно выброшенного семейного бюджета на тридцать лет вперед.
– Дедуль, – обратился к нему Волк, посочувствовав незадачливому пенсионеру. – Чего ищем-то? Может, помочь чего? Может, факел принести? Или лампу?
– Принеси, – бросил через дрожащее плечо старик, и снова чуть не с головой зарылся в хлам.
Когда лукоморец вернулся, кучи как таковой уже не было.
Повсюду – даже в фонтане – валялись и плавали ее бывшие составляющие.
А на ее месте лежал, скорчившись, растрепанный старик и плакал.
Волку стало не по себе.
– Послушай, дед, эй, дедуль! Ты там потерял чего, что ли? – осторожно тронул он за тощее плечо старика. – Деньги, что ли? Так дам я тебе денег, не убивайся ты так из-за ерунды какой-то! Сколько тебе надо?
– Уйди, отрок!.. Дай мне умереть в одиночестве!.. Мне теперь ничто не поможет!..
– Да что случилось-то?
– Его нет здесь... Нет!.. Его украли... Он пропал... Я погиб... Я погиб... – всхлипывал он, не слыша ни единого слова, обращенного к нему.
– Да перестань ты стонать, дед! – не выдержал Волк. – Не будь бабой! Можешь ты мне толком рассказать, что у тебя пропало, или нет?! Подумаешь, потерял! Найдется завтра! Утро вечера мудренее.
– Я могу не дожить до утра, о громогласный отрок, – прервав на секунду свои стоны и утерев грязным рукавом глаза, мрачно сообщил старик. – Насколько я знаю, без него я могу умереть с минуты на минуту. И это будет достойным наказанием за мою глупость и гордыню, да будет проклят тот час, когда пришла в мою бесталанную голову эта дурацкая идея!..
– Да без чего – "без него"-то?!..
– Без моего кувшина!..
Первым порывом Серого было расхохотаться, но он заметил при свете факела выражение лица старика, и смех костью застрял у него в горле.
– Какого кувшина?
– Моего кувшина. Я там живу. Я джин.
– Джин?.. Это такая вонючая водка?.. – уточнил лукоморец.
Мгновенно позабыв про свое бедственное положение, старик то ли с ужасом, то ли с надеждой уставился на него.
За много столетий ему первый раз приходилось объяснять одно и тоже очевидное явление два раза за два дня.
– Нет, о, гость из далекой страны, – медленно покачал он головой – то ли из-за дежа вю, то ли из-за остеохондроза. – Джин – это я. И мне никогда еще никому не приходилось растолковывать... вот уже целый день... и даже больше... кто такие джины.
Взведенная до предела нервная система Серого выстрелила.
– КОМУ ЕЩЕ?! – яростно ухватил он за грудки старика. – НЕМЕДЛЕННО ГОВОРИ, КОМУ ЕЩЕ!!!
– Вчера... Тоже чужеземцу... Его звали... Звали... Такое трудное иностранное имя... На "Н" начинается... Или на "В"... Нет, на "А"...
– Где он?!
– Кто, чужестранец?..
– Да!!!
– В кувшине...
– Чево?.. – хватка Серого от изумления ослабла, и старик смог, ойкая, опуститься на землю.
– Кхм... Извини... Я не хотел... так вот... Погорячился. Но у меня друг пропал. Иваном звать, – опустился рядом и Волк.
– Вот-вот! Кажется, это он. Иван. Как я и говорил.
– Что ты с ним сделал, старый пень?!.. – снова подскочил Серый.
– Я не хотел... Я хотел вернуться... Вскоре... Когда-нибудь... Может быть... Эта куча лежала тут сорок лет!.. И никто ее не трогал!.. Я погиб...
– Вот что, как тебя там...
– Шарад.
– Да. Шарад. Пойдем сейчас ко мне в комнату, и все по-порядку расскажешь, пока я тебя не убил.
* * *
Настал великий день и звездный час братьев, о котором они мечтали с самых младых ногтей, со школьной скамьи, как о манне небесной.
Возможно, не в последнюю очередь из-за своей мечтательности они и оставались на этой скамье гораздо дольше положенного остальным ученикам – сначала на дополнительные занятия, а, когда и этого оказывалось мало – на второй год.
Не то, чтобы они испытывали какую-нибудь склонность к творению зла вообще и к черной магии – в частности, но это была их семейная традиция, длинная династия знаменитых колдунов и чародеев, и, поэтому перед их отцом никогда не стояло выбора, какому ремеслу отдать учиться своих отпрысков. Хотя, на пятнадцатый год посещения родительских собраний, каждый раз с чувством невинно осужденного, ведомого на публичную казнь, он уже искренне жалел, что их семейная профессия – не погонщик верблюдов или подметальщик улиц.
Единственное, что удалось привить Гагату и Иудаву за время обучения – жажду отомстить одноклассникам и учителям за долгие годы насмешек и присвоенные по окончании школы прозвища.
Вообще-то, их присваивали всем магам. Например, среди тех, кто выпускался в один год с ними, были Ахурабан Зловещий, Джамаль Коварный и Кровавый Хамза.
У них же в дипломах, которые они затолкали в старое ведро и закопали в огороде в выпускной вечер, было кровью по белому записано: "Косорукий Гагат" и "Лопоухий Иудав". Хотя втайне все эти годы старший брат гордился своей более высокой степенью – ее принесла ему настоящая находчивость. Когда экзаменаторы хотели написать ему, как и брату, третью степень, он нахмурился и сказал: "Нет, не надо третью. Я лучше еще на один год останусь." Четвертая степень была ему вписана в мгновение ока.
Но если принимать во внимание, что остальные ученики, на пять лет их младше, издевательски-самодовольно ухмыляясь в их адрес, выпускались с девятой и десятой...
Нет, вы как хотите, а такое отношение требовало соответствующего отмщения.
Над чем братья и начали работать, не покладая рук, в выпускную ночь:
"Я бы разорвал их живыми на мелкие кусочки, начиная с ног..."
"А я бы поджарил их на медленном огне..."
"А я бы..."
С тех пор прошло тридцать лет.
На смену подростковым грезам пришло понимание того, что если ты сам не можешь чего-то сделать, то надо найти того, кто сможет сделать это за тебя.
Наемные убийцы, после пятой попытки и дурной славы, распространившейся в их профессиональной среде о заказах братовей, отпали почти сразу.
Нужен был кто-то другой – огромный, сильный, всемогущий и послушный твоему приказу...
Как джин, например.
Вычислить местонахождение одного из оставшихся представителей этой древней расы, порабощенной еще самим калифом Сулейманом, им помог перед смертью отец.
"Жаль, что старик не дожил до этого светлого момента," – почти одновременно мелькнула мысль у обоих братьев, и на их суровых глазах выступили непрошеные слезы. – "Надо было для сеанса гадания на внутренностях найти кого-нибудь другого..."
Иудав бережно, обеими руками, поднял с телеги кувшин и медленно и осторожно, как сапер – мину с прошедшей войны, понес его в дом.
Тяжелая дубовая дверь с гулким ударом захлопнулась за ними.
Со стен, как всегда, полетела пыль, клочья штукатурки и кусочки глины.
Человек на чинаре чихнул.
Потом ойкнул.
Кувшин был торжественно водружен на стол в центре маленькой тесной комнатки, заваленной старой мебелью, чучелами рептилий, комплектующими к перегонному кубу, коробочками и мешочками с редкими компонентами к причудливым и опасным заклинаниям и тому подобными вещами, присутствие коих в любом жилище волшебника просто обязательно.
Колдуны быстро задернули плотные шторы с изящным узором из костей и черепов, зажгли по углам стола четыре черные свечи из жира четырех повешенных в пятницу тринадцатого и палочки благовоний (судя по распространившемуся запаху, доминирующей являлась вторая половина этого слова) и встали напротив.
– Ну, что ж, начнем, – выдохнул Иудав и братья, как договаривались раньше, одновременно протянули руки и потерли бок кувшина.
Сначала ничего не произошло.
* * *
Но после второй попытки, Иван, очнувшийся от отупляющего оцепенения и не в силах более противостоять неведомым и странным ощущениям, потянулся вверх, вверх и ввысь, пока не ударился головой о прогибающийся, как сетка кровати в общежитии, потолок в старых потеках, и, удивленно, не остановился.
Опять какая-то незнакомая комната...
И смрад такой, что хоть из окошка не выпрыгивай.
Наверное, тут или что-то давно сдохло, или только что сожгли с десяток подушек.
И не исключено, что оно на этих подушках и испустило свой последний вздох...
Не мог уж Сергий найти что-нибудь поприличнее. Или хотя бы проветрить...
Сергий!
Где он?
Где Елена?
Где Я?!
Смутные воспоминания о вчерашнем дне, как паспорт, пропущенный через стиральную машину, стали медленно, по кусочкам возвращаться к царевичу...
Иван приподнялся на своей лежанке, спустил ноги на пол и открыл глаза.
Кто-то позвал его?
Или почудилось?
Где я?
Желтые стены, желтый луч солнца, пробивающийся через окошко и освещающий столб желтой танцующей пыли...
Жара...
Знакомое похрапывание, дрожью отдающееся во всем теле...
Масдай.
А где Сергий?
И Елена Прекрасная?
И где я?
Может, это и есть тот самый постоялый сарай?.. Или двор-караван?... Про который говорили?..
Наверное... Но, по-моему, это как-то по-другому должно называться... Сейчас вспомню... Только вот голова перестанет кружиться...
Голова... Огромная, пустая, как из меди сделанная: только тронь – и загудит, как колокол... Как чужая... Котел медный, а не голова...
Ах, да...
Я же болел.
Сколько времени прошло?..
И снова показалось, что кто-то позвал его.
И тут царевич понял, что он не может ни мгновения противостоять этому слабому, но притягивающему зову; быстро, непослушными руками, натянул сапоги. И подкашивающиеся, протестующие ноги против своей и его воли осторожно, чтобы не уронить, понесли его из комнаты по коридору, и во двор – где толпились, переругивались и потели под человеконенавистническим светилом люди, ишаки, собаки, верблюды и лошади, и дальше – в самый конец огромного, как площадь, двора – к навесу, где фонтан с низким каменным бортиком, кузница, тележная, шорная и Бог еще знает какие мастерские, куча мусора у самого забора – как же у них тут заборы-то называются?.. диваны?.. поддувалы?.. как-то так... – и, без единой остановки, прямо к этой куче.
Несмотря на суету и толчею в середине двора, тут было безлюдно. Даже мастера все разом разошлись куда-то, прикрыв свои пахнущие ремеслами лавки.
Вокруг не было ни единой живой души.
Но Иван почувствовал, что пришел, куда был должен.
Его бросило в холод.
– Кто здесь? – дрожащим от слабости и (совсем чуть-чуть) от нехорошего предчувствия голосом просипел он.
– Удачного дня тебе, о добрый чужестранец, – прозвучал прямо в его больной голове, а, может, просто послышался, тихий почтительный голос.
Может, у него опять начался бред? Или галлюцинации? Или солнечный удар? А, может, он просто сошел с ума?.. Никогда не думал, что это будет так просто...
– Кто здесь? – хриплым шепотом повторил он, бессильно опускаясь на кучу переживших свою полезность вещей, изо всех сил надеясь, что ему все это всего лишь померещилось, и что через пару минут, отдохнув, он поднимется, возьмет вон ту оглоблю, чтобы опираться на нее, и потихоньку пойдет обратно в свою душную и пыльную, но кажущуюся сейчас такой уютной и безопасной, комнатушку.
– Прости меня, ничтожного, о, чужестранец, что взял я на себя смелость нарушить твой сон и отдых, но очень скоро ты бы пошел на поправку, и я не смог бы поговорить с тобой. Я должен был успеть сделать это сейчас, пока ты все еще слаб, и способен слышать меня. Для меня это очень важно. Вопрос жизни и смерти твоего недостойного раба...
– Значит, я не брежу? – пробормотал Иванушка, спрашивая, скорее, себя самого, чем какие-то голоса в голове, но тут же получил ответ:
– Нет, о, благородный путешественник. Ты в ясном уме, и я не плод твоего воображения.
Что-то кисло подсказывало Иванушке, что то, что сейчас с ним произойдет, даже его воображение наплодить было не в состоянии. Но все равно, вместо того, чтобы развернуться и убежать, уплестись или просто уползти, если на большее и скорейшее сил не хватит, пока есть время, он, как зачарованный, оставался сидеть на обломках большущего тележного колеса и не спеша беседовать сам с собой.
Хотя, почему "как"?..
– Меня зовут Шарад, – представился голос.
– Иван, – автоматически кивнул в ответ царевич.
– Умоляю тебя, о, отзывчивый сын далекого Севера Иван, выслушай мою печальную историю любви – она отнимет немного времени – ибо, кроме тебя, помочь мне никто не в состоянии. А если я не встречусь с предметом страсти моей и желаний моих, я наложу на себя руки, клянусь куфией Сулеймана, и пусть вечное проклятие и беспросветный мрак тяготеют над моею безутешной душой в загробном мире. Лучше уж это, чем быть разлученным с нею навсегда...
– Шарад? Ты где? Почему ты прячешься? – потеряно повел глазами Иванушка. – Может, ты выйдешь, чтобы мы могли поговорить?
– Я не могу выйти, о сердобольный странник Иван, и об этом будет моя короткая, но печальная история.
– Тебе нужна моя помощь? И ты влюблен? – свои собственные мучения безответной любви, слегка подзабытые за время болезни, с новой болью всколыхнулись в сердце царевича, и из уст его вырвалось тоскливое:
– Она тебя тоже не любит?..
– Она даже не знает о моем существовании, чужеземец Иван... Каждый день я наблюдаю, как приходит она за водой к этому фонтану, и душа моя поет от счастья, что могу я лицезреть ее, и заходится от горя, что никогда не смогу я подойти к ней, взять ее за руку и открыть свое огромное и жгучее, как праматерь всех пустынь, чувство. Когда она подолгу отсутствует, я схожу с ума от горя, думая, что она ушла из этого караван-сарая, и больше никогда я не увижу я ее... Жизнь моя впервые наполнилась смыслом и радостью в тот миг, когда я впервые увидал Фатиму...
– Но почему... – в который раз попытался выяснить Иванушка не слишком послушным голосом. – Почему ты не выйдешь к ней?
И в ответ услышал безысходное:
– Потому, что я – джин.
– Джин?.. Это такая вонючая водка?.. – недоуменно наморщив лоб, переспросил он.
– О, нет же, странник Иван. Джин – это... Это... Это я, – растеряно произнес голос. – Знаешь, мне никогда еще никому не приходилось объяснять, кто такие джины. Здесь, в Сулеймании и в сопредельных странах, каждый младенец знает, кто такой джин... Джин – это одно из магических существ, таких, как пэри...
Лукоморец нерешительно пожал плечами.
– Дэвы, например, или гурии... Ну, в общем, это и не важно, – закончил Шарад, видя, что его примеры не достигают цели. – Джины живут в кольцах, лампах, кувшинах, вазах и прочих предметах из металла и могут быть вызванными своими хозяевами, чтобы исполнить любые их желания. Джины почти всемогущи, когда выполняют приказ. Но у них нет и не может быть своей воли и своих желаний. То есть, я хочу сказать, что, конечно же, желания у нас есть, но какому человеческому существу будут интересны желания какого-то джина, когда у них своих хватает... – в голосе Шарада зазвучала обида и горечь. – Джины для них – всего лишь предмет, такой, как стол, кровать, арба – они служат только для удовлетворения собственных потребностей... То, что мы обречены на одиночество, даже если полюбим, хозяина джина никогда не волнует. Всесильные изгои – вот кто мы... – проникновенный голос джина обволакивал и завораживал, заставляя Иванушку нервно впитывать малейшую смену интонаций. Хотелось сопереживать, страдать и плакать вместе с ним, дружить с ним, сделать для него все, что он ни попросит – ведь он так несчастен, так одинок, так зависим от тебя, и это не он, а ты всесилен...
– Нет, Шарад, ты не прав! – горячо воскликнул Иванушка, уже не заботясь о том, что вид одиноко сидящего на куче мусора и дискутирующего самого с собой человека способен привлечь множество скептически настроенной аудитории. – Не все люди одинаковы! Не все мы – бездушные эгоисты! Я тронут до глубины души твоими глубокими чувствами и твоими страданиями, и если есть что-нибудь, что я могу сделать, чтобы помочь тебе соединиться с любимой – только скажи мне! Правда, я пока сам едва держусь на ногах после болезни, и, кажется, не очень хорошо соображаю... Голова... Что-то не то с головой... Как будто все время кружится... И набита ватой... Как будто это не моя... И не голова... Ох, что я такое несу!.. Но это ничего. Я все равно клянусь сделать все, что в моих силах, джин. Доверься мне.