Новеллы

Приложения

В. Ф. Шишмарев. Франко Саккетти

Понимание и оценка каждого писателя имеют свою историю и тем более сложную, чем писатель крупнее. И так как чем он крупнее, тем больше у него связей с последующим развитием, то тем чаще воспринимается он в свете будущего и тем чаще встречаемся мы с его субъективной оценкой. В итальянской литературе примером литературной судьбы крупного писателя может служить Данте. Знакомясь с толкованиями комедии Данте или анализом его творчества и миросозерцания, мы знакомимся последовательно с веком Боккаччо, Ландино, Вентури, Коста, Томмазео, Россетти, де Санктиса и т. д. Так было в значительной мере и с Боккаччо, Фьямметта которого толковалась, подобно Беатриче Данте, как политическая аллегория. В предисловии к своей тонкой и проникновенной монографии о Боккаччо А. Н. Веселовский недаром предупреждал читателя о том, что «долгое общение с писателем, с которым он так часто беседовал, которому, быть может, чаще… подсказывал свои мысли, сделали, вероятно, и его биографию субъективной, как всякая другая».[567] Автор рассчитывал на свою историческую точку зрения, как на корректив, страхующий от предвзятости. Но, думаю, что всякий, знавший Веселовского ближе и изучивший его, найдет в его творце «Декамерона» некоторые черты таланта и личности его биографа. Так часто бывает, что портрет одного и того же, например русского человека, сделанный иностранными мастерами различных национальностей, носит на себе каждый раз отпечаток облика этих последних, отражающего в себе не только их физические особенности, но и черты их характера, определившиеся в процессе исторического развития.

Саккетти, гораздо менее крупная литературная фигура, нежели Боккаччо, имеет, естественно, и более скромную литературную историю.

Среди современников и земляков у Саккетти были и друзья и почитатели. Стихи Саккетти хвалил в своем сонете Филиппо дельи Альбицци, сравнивая поэта с трудолюбивой пчелой, перелетающей с цветка на цветок в поисках медоносной влаги; Бруно де Бенедетти да Имола характеризовал его как «милого Эрота»; Бенуччо да Орвьето посетил его во Флоренции и нашел его вполне достойным установившейся репутации; приветствует Саккетти также Антонио Кокко – поэт из далекой Венеции.[568]

Среди друзей и почитателей Саккетти мы находим целый ряд поэтов и писателей, частью дилетантов, частью профессионалов: Альберто и Филиппо дельи Альбицци, Антонио дельи Альберти, Джованни д'Америго, медиков, вроде сера Антонио, маэстро Бернардо, астролога и математика маэстро Антонио, знаменитого слепца-музыканта XIV в. Франческо дельи Органи, Джованни Мендини да Пьянеттоло, которого некоторые считают автором известного сборника новелл «Il Pecorone». Антонио Пуччи называл Саккетти «живым источником прекрасной речи» и добивался того, чтобы его приятель вывел его в одной из своих новелл, что Саккетти и сделал, описав в нов. 175 шутку, сыгранную его друзьями со знаменитым флорентийским поэтом-глашатаем и звонарем коммуны. Другой приятель Саккетти, Джованни ди Герардо да Прато, которого А. Н. Веселовский справедливо считает автором найденного, изданного и исследованного им романа «Il Paradiso degli Alberti», вероятно, дополнил новеллы Саккетти, 10 и 24, изображающие проделки одного из добрых знакомых писателя – шута Дольчибене, возведенного императором Карлом IV в сан «короля буффонов и гистрионов Италии», в своей 4-й новелле «Парадизо».

В XV в. с ростом латинской литературы Саккетти отходит в тень; гуманисты относятся к нему, как и к другим представителям литературы на народном языке, с пренебрежением, что не помешало, однако, Поджо Браччолини использовать 14 новелл Саккетти в своей латинской «Книге фацетий». Одним из побочных результатов упадка интереса к Саккетти было, между прочим, то, что новеллы и другие произведения его не были напечатаны; мало того, многие из них, как и самые их списки, пропали.

В XVI в. вместе с обновлением интереса к итальянской литературе обновился и интерес к Саккетти. Интересу этому мы обязаны, между прочим, сохранением списка его новелл. Во второй половине этого столетия имелась всего одна рукопись их. Винченцо Боргини, большой поклонник новеллиста,[569] велел снять с нее копию и сам сличил ее с оригиналом. Оригинал был уже тогда в плохом виде, а когда он несколько позже попал в руки Боргини, то оказался, по его словам, в еще худшем состоянии.[570] Об этой рукописи в дальнейшем мы больше ничего не знаем, и она, вероятно, пропала. Копия Боргини была разделена на две части, из которых каждая имела затем свою судьбу. Линия раздела проходила по середине новеллы 140, как о том свидетельствуют пометки самого Боргини. Первая часть – это ныне Magliabecchiana, classe VI, 112; в XVII в. она принадлежала известному эрудиту Антонио да Сангалло (ум. в 1636 г.), без визы которого нельзя было в ту пору продавать старинные книги и бумаги. Антонио в первую часть включил новеллы из второй части. Вторая часть ныне в Laurenziana, XLII, 12. Копией обеих частей является рукопись XLII, 11. В том же XVI в. из новелл Саккетти был составлен сборник избранных новелл – «Scelta», куда вошло 100 новелл из первой части копии Боргини и к ним было затем добавлено из второй части 34 новеллы.[571]

Составление сборника избранных новелл было делом депутатов по исправлению текста «Декамерона» и имело в виду издание «наиболее кратких и пристойных»[572] новелл Саккетти, причем исключались, как этого, видимо, требовали времена католической реакции, новеллы, в которых в неблагоприятном освещении выводилось духовенство. Об издании новелл Саккетти думал, вероятно, и Боргини, но те же опасения предать любимого автора в руки инквизиционной цензуры заставили его отказаться от своей мысли. И он был прав, так как «Декамерон», которого ввиду его распространения нельзя было не выпустить в свет, подвергся в издании 1573 г. строгому пересмотру. Что же можно было ожидать после этого для Саккетти? Депутация по изданию «Декамерона» могла только широко использовать Саккетти в своих комментариях.

Тем не менее сборник новелл Саккетти, хотя бы частично, был известен писателям и читателям XVI в., так что высокая оценка его является результатом не только знакомства понаслышке. Макьаявелли приводит в 3-й книге своей «Storie florentine» анекдот, почерпнутый из нов. 193, и на связь эту указывает Шипионе Аммирато.[573] Микеле Поччанти включает Саккетти в свой «Catalogus scriptorum florentinorum» (1589 г.). Вазари приводит ряд новелл Саккетти о художниках (Джотто, Буффальмакко) в своих «Vite dei pittori»; Боргини воспроизводит в своих «Arme delie famiglie fiorentine» (стр. 33) новеллу о Джотто (нов. 63). Наконец, ряд итальянских новеллистов чинквеченто и, между прочим, несомненно Страпарола и Лодовико Доменики воспользовались произведениями Саккетти как материалом.

Таким образом, о Саккетти вспомнили и оценили его; но не надолго. XVII век сделал в этом отношении скорее шаг назад. Те из писателей, которые пытались обратиться к Саккетти, ничему у него не научились; а те, кто ценили его, находили его писателем «со вкусом», любопытным, естественным, но были немногочисленны. Тем не менее XVII в. принадлежит первая попытка издания пьес, адресованных Саккетти его друзьями (L. А1-lacci в 1661 г.) и первый опыт биографии (Федериго Убальдини), хотя и оставшийся незаконченным и неизданным.

Положительные оценки Джан Винченцо Гравина[574] и Джован Марии Крешимбени[575] переносят нас уже в XVIII в. Заслуга этого столетия прежде всего в том, что оно дало первое издание новелл, о которых многие до того говорили, но лишь немногие делали это на основании личных впечатлений. Первое издание вышло в 2 томах в 1724 г. с фальшивой пометой: Флоренция вместо Неаполя (за ним сейчас же последовали две его контрафакции).[576] Издание это было приготовлено известным эрудитом Бишони и выпущено в свет при участии Джузеппе ди Лечче и Джованни Боттари, которому принадлежало в нем только предисловие.[577] В основу этого издания, как это вскрыл анализ М. Барби, положен список Laurenziana, XLII, 11 (т. е. копия копии Боргини) и кодекс каноника Лоренцо Герардини, извлеченный из рукописи Антонио да Сангалло. Кодекс Герардини, оказывается, как выяснил Барби, тождествен рукописи Campori App. 1028, хранящейся в библиотеке Эсте в Модене,[578] другая копия Герардини тех же новелл – Riccardiana, 2142; это список «Scelta», сделанный в XVII в.[579] Несмотря на уверения, издателей в том, что они отнеслись «религиозно» к тексту Laurenziana, Барби установил, что это не так.[580]

Как бы ни оценивать это первое издание новелл Саккетти, оно является моментом огромной важности в истории пробуждения интереса к нему и к изучению его творчества. Церковь отнеслась к этой работе, несмотря на участие в ней епископа Боттари, по-своему, а именно так, как этого боялся Боргини: 2 сентября 1727 г. новеллы были внесены в индекс запрещенных книг. Но дело было сделано, и перед интересующимися Саккетти теперь открывалось широкое поприще для анализа его творчества.

До сих пор, как мы видели, исследование новелл Саккетти сосредоточивалось главным образом на вопросах языка и на фиксации текста. Работа эта связана с деятельностью Академии делла Круска, программа которой обращалась прежде всего к этим задачам. Чисто литературный анализ сводился к общим суждениям и суммарным наблюдениям над творчеством Саккетти и сопоставлениям его с Боккаччо. В XVIII в. начинаются попытки более глубокого проникновения в искусство Саккетти, осложняемые попытками учиться у него технике новеллы. С этой стороны подходил к Саккетти, например, Гаспар Гоцци, стремившийся извлечь из пристального изучения Саккетти практические указания, которые он и старался использовать затем в своих новеллах.[581] Внимание Гоцци привлекал и язык Саккетти, но в первую очередь его стиль и трактовка тем и персонажей. Саккетти был для него «неиссякаемым источником остроумия и куртуазности (urbanitа) для тех, кто хочет рассказывать с изяществом и касаться, так сказать, наиболее сокровенных струн нравов и характеризовать дефектные персонажи и обрисовывать их в произведениях пера».[582]

В XIX в. интересы занимающихся Саккетти сосредоточиваются, во-первых, на опубликовании его произведений, которые далеко не все еще увидели свет, хотя новеллы занимают и в ряду новых изданий по-прежнему первое место. Вслед за изданием Боттари, главным образом в пределах XОX в., вышло в свет двенадцать полных изданий и свыше шести сборников избранных новелл. Помимо того, отдельные новеллы были включены в состав различных итальянских литературных антологий и хрестоматий. В XIX же веке было дано О. Джильи первое и пока единственное издание «Евангельских проповедей» Саккетти,[583] некоторое количество его стихотворений, появившихся в приложениях к другим изданиям.[584]

Двухтомное издание новелл, осуществленное Джильи в 1860–1861 г во Флоренции, представляет собой значительный шаг вперед по сравнению с изданием Гаэтано Поджали (Ливорно, 1795), которое послужило основой для ряда последующих. Джильи задался целью воспроизвести текст Саккетти на основе списка Боргини и считал своим авторитетом рукопись лауренцианскую XLII, 12, которую он дополнил частями мальябеккианской VI, 112. Однако на деле издание Джильи очень несовершенно, так как материалами своими, копией Боргини и изданием 1724 г. он пользовался без системы и вариантами других рукописей без строго установленного критерия. О «Scelta» и новых поправках Боргини Джильи не знал. На основе текста Джильи было выпущено в свет общедоступное издание новелл Саккетти, отредактированное известным итальянским литературным критиком Эудженио Камерини, которое он сопроводи \ ценными примечаниями и небольшим вводным очерком о жизни и деятельности писателя. Оно вышло в 1874 г. и было повторено в 1876-м.

Появление в свет упомянутых изданий в значительной мере облегчало работу историков литературы над Саккетти. В противоположность трем предшествующим столетиям, когда преобладали общие литературно-критические суждения о писателе, чувствовалось слабое знакомство с материалом, касающимся его биографии, и проявлялось воспитанное Круской по преимуществу филологическое отношение к его новеллам, в XIX в. отошли на второй план вопросы языка, их сменил всесторонний анализ творчества Саккетти. Впрочем, многие, занимавшиеся Саккетти, ограничивались почти исключительно биографией; таковы Тирабоски и Женгене, но в особенности Джильи, биография которого и до сих пор является обязательной отправной точкой для занятий Саккетти, конечно с добавлениями, сделанными к ней Л. ди Франча.

Работа издателей и биографов подготовила почву для литературного анализа материала. Осуществляя его, исследователи тронулись вперед тремя путями, из которых на двух, по крайней мере, работа велась и ранее. Литературные критики старались вскрыть характерные черты Саккетти – писателя, историки литературы – определить его место среди других литературных явлений современной ему эпохи или, наконец, вскрыть источники, которыми он пользовался для своих новелл. Этот последний путь, показательный для историко-литературных разысканий XIX в., и был новым третьим путем.

К наименее прочным результатам привел первый. В статьях Э. Камерини,[585] Р. Форначари,Э. Жебара и других можно найти, конечно, ряд тонких наблюдений, но делающие их впадают нередко в субъективизм, так как изолируют писателя от его среды и времени, и потому дают не всегда правильную оценку подмеченной черты, не всегда могут объяснить ее наличие и ее особенности в данном писателе. Нередко при этом самая характеристика бывает недостаточно исчерпывающей и самая работа оказывается очерком с весьма субъективной окраской. В этом отношении особенно характерен известный этюд о Саккетти Э. Жебара (1899), вошедший затем в сборник «Средневековые флорентийские рассказчики». Автор сосредоточил свое внимание главным образом на тематике новелл Саккетти и его морали, очень бегло и поверхностно остановившись на том и другом вопросах и минуя совершенно ряд других, тесно с ними связанных, без привлечения которых нельзя разобраться надлежащим образом и в выделенных им сторонах творчества Саккетти.

Так, например, нельзя было не учитывать религиозных взглядов писателя; нельзя было опускать их для правильного понимания возникновения морали новелл на Западе, которые сообщают нам «Евангельские проповеди» Саккетти. Гораздо более сложным представляется и политический облик Саккетти: сказать, что он был гвельфом «белым», консерватором, недостаточно и неверно. О пути, который прошел Саккетти, современник олигархического правления Альбицци и их падения, восстания «чомпи», перехода власти к Медичи, а затем к Альберти и, наконец, – возвращения Альбицци, автор умалчивает, устраняя всякое движение мысли из миросозерцания Саккетти, которое засвидетельствовано, однако, документально в его стихотворениях. Но отсюда ясно, что воспроизвести облик Саккетти с наибольшим приближением к исторической истине межно, только корректируя данные новелл данными других произведений писателя, и, как мы видим сейчас, не одних даже «Евангельских проповедей», а всей совокупности его работ.

В ряду литературных характеристик особое место занимает заметка известного лингвиста Г. Шухардта; она отличается своей краткостью (это всего 2 страницы), но в то же время меткостью суждений и тонкостью наблюдений.

Начало сравнительного изучения новелл Саккетти положил Джон Денлоп, которого дополнили Ф. Либрехт, Р. Келер. М. Ландау посвятил анализу Саккетти, с этой точки зрения, специальную главу своей истории итальянской новеллы. Но основной и новейшей работой о Саккетти в этом направлении является большая обстоятельная монография ди Франча, которая цитирована нами выше.

Автор приходит в ней к выводу, что из 223 новелл Саккетти большая часть основана на фактах, действительно имевших место, а меньшая воспроизводит традиционные темы, переходившие из поколения в поколение; на грани между ними стоят несколько новелл, комбинирующих элементы истории и традиции. Такое деление можно принять, но распределение новелл по этим категориям представляет зачастую большие трудности, в силу чего допущенные ди Франча в каждой из его основных групп сомнительные подгруппы должны быть, в сущности, гораздо обширнее. Я не говорю уже о том, что параллели к традиционным темам могут быть умножены; это не меняет существа классификации автора.

С другой стороны, книга ди Франча дает больше того, о чем говорит ее заглавие, обещающее как будто анализ одних только новелл Саккетти и характеристику его как новеллиста. В действительности мы находим в ней биографию писателя, в которой содержится ряд фактических поправок и дополнений к биографии, составленной Джильи, и, кроме того, главу о «Евангельских проповедях», характеризующих эту работу Саккетти вообще, и главу, представляющую исследование вкрапленных в проповеди новелл.

Некоторого естественного расширения рамок можно было бы ожидать и в заключительной главе, посвященной характеристике Саккетти – художника и моралиста на основании его новелл. Но ди Франча рассматривает Саккетти вне связи его с другими его произведениями, не новеллами, и вне его литературных связей с его временем. Такой подход к делу, конечно, возможен, но он невыгоден в смысле получения более отчетливых результатов. Традиционное сопоставление Саккетти с Боккаччо направлено у ди Франча к тому, чтобы оттенить разницу индивидуальностей, но не литературных направлений и социальных течений. В двух последних отношениях привлечение не новеллистического материала было бы также крайне важно.

Характеризуя Саккетти вслед за Де Санктисом как «последнего тречентиста», он ставит его, правда, в связь с определенной эпохой, но не определяет его места в кругу других ее представителей, хотя бы одних новеллистов, и не уточняет его социальных отношений или социальной базы его творчества. Если бы нам захотелось уяснить себе эти вопросы, то пришлось бы обратиться опять-таки к трудам по истории итальянской литературы и, в частности, к работе, которая пытается ответить на них более обстоятельно. Я разумею «II Trecento» Г. Вольпи.

Подобно многим другим, Вольпи видит в Саккетти, как и в А. Пуччи и в ряде других аналогичных писателей этой поры, представителя «городской буржуазной литературы» (letteratura borghese). Но определяет ли это социальный облик Саккетти, а следовательно, и направленность его творчества, когда и Петрарка, и Боккаччо принадлежали к той же среде? Такая характеристика слишком обща, ибо она не учитывает социальных группировок внутри городской буржуазии.

Таким образом, к началу XX в. мы приходим с большими итогами в отношении изучения Саккетти, нежели к началу XIX столетия. Сейчас основными задачами для изучения нашего писателя является прежде всего издание всего его литературного наследия и исследование, на основании такого издания, его творчества и его идей в целом и в связи с его окружением с целью уяснить, какое место занимает он в обстановке социальной и литературной борьбы его времени. Новое издание Саккетти, предпринятое Круской, намечалось под редакцией Микеле Барби и А. Скьяффинн. Монографии о Саккетти, которая бы рассматривала его в целом, мы пока не имеем. К сопоставлению Саккетти с Боккаччо вернулся Б. Кроче в своей статье «II Boccaccio e Franco Saccbetti», в которой сравнение делается по-прежнему в плане индивидуальном. «Буржуазная литература» и Саккетти как ее представитель остались и в новой редакции «Il Trecento» Вольпи, сделанной Н. Сапсньо. Я умалчиваю о вышедших в пределах XX в. компендиях по истории итальянской литературы: они исходят, естественно, из результатов того, что сделано за последнее время, и не дают ничего нового.

В дальнейшем я хотел бы рассмотреть только общественные и литературные отношения Саккетти, с целью установить его место среди социальных группировок, которые обозначились в его время, и охарактеризовать литературные школы эпохи, с представителями которых он был так или иначе связан.

* * *

Франко Саккетти принадлежал к старинному флорентийскому роду, считавшему себя римским. Во всяком случае, Данте в XVI песне «Рая» причисляет Саккетти к древнейшим и известнейшим родам времен его предка Каччагвиды, наравне с фамилиями Джуоки, Фифанти, Баруччи, Галли. Саккетти придеоживались гвельфской ооиентации, в силу чего после битвы при Монтаперти они вынуждены были отправиться в изгнание, некоторое время жили в Лукке, и только после смерти Манфреда, когда власти гибеллинов настал конец, они получили возможность вернуться во Флоренцию. Как представители партии пополанов (народной), они были привлечены к общественной деятельности, и, когда Франко был еще ребенком, один из Саккетти (Форезе ди Бенчи) был избран сперва приором (1335 г.), а через несколько лет – гонфалоньером (1343 г.). Отец Франко, Бенчи дель Буоно, был купцом. Торговлей, или, как думает биограф Франко XVIII в. (предисловие к изданию новелл 1724 г.), Боттари, меняльными операциями, занялся уже в ранние годы своей жизни и сын. Семья Франко принадлежала, таким образом, по роду своих занятий к кругу влиятельных флорентийских семей, входивших в состав «старших Цехов» (arti magg;ori), по своему достатку она была связана, вероятно, больше со средними слоями городского общества.

Нам почти ничего неизвестно о юных годах писателя. Но зато мы знакомы хорошо с той социально-политической обстановкой, в которой они протекали. Со времени издания «Постановлений о правосудии» (Ord:namenti dеlia g-ustizia. 1293) с дворянством (grand) дело было покончено; оно могло добиться изгнания инициатора «Постановлений», Джана делла Белла, оно могло мечтать о восстановлении своей прежней роли и даже пытаться иногда проводить мечту в жизнь, но возврат к старому порядку был невозможен. За преступления против личности и имущества горожан дворяне подвергались суровым наказаниям вплоть до смертной казни, причем ответственность дворянства определялась круговой порукой. Боккаччо, оставивший Неаполь по вызову отца и вернувшийся во Флоренцию в начале 1340 г., так оценивает в своем «Амето» (1340–1341) положение родного города: «Несмотря на различные превратности судьбы, он вышел из пережитых волнений сильнее и прекраснее прежнего; расширив свои владения, многолюдный, он заключил в своих стенах враждебные волны; ныне он могущественнее, чем когда-либо, его границы простерлись далеко; подчиняя народному закону непостоянную кичливость грандов и соседние города, он пребывает в славе, готовый и на более великое, если страстная зависть и жажда любостяжания и невыносимая гордыня, в ней властвующие, ей в том не помешают, как того позволено опасаться». Как человек, пребывший в течение двенадцати лет вдали от Флоренции в совершенно ином социальном и культурном окружении и политической обстановке, Боккаччо, может быть, особенно отчетливо видел те противоречия флорентийской жизни, последствий которых он опасался. И опасения его не замедлили сбыться.

Не будучи в состоянии держать в своих руках Лукку, Мастино делла Скала предложил флорентийцам продать им город. Флорентийцы согласились, ни они наткнулись при осуществлении своего плана на сопротивление пизанцев, не желавших их усиления. Это привело к войне между Пизой и Флоренцией и к целому ряду осложнений, так как оживило виды неаполитанского короля на Тоскану, виды, как будто имевшие шансы на реализацию в ту пору, когда в Италию не являлся император, а папа продолжал оставаться в далеком Авиньоне. Впрочем, флорентийцы сами подливали масла в огонь. В свое время они в течение восьми с лишним лет предоставляли королю Роберту синьорию над городом; в 1326 г. они предложили ее его сыну Карлу, герцогу Калабрийскому. Флоренция искала гвельфской опоры на случай гибеллинской опасности. В 1341 г. Роберт пытался действительно через своего сенешаля – флорентийца Никколо Аччайуоли, уговорить враждующие стороны уступить Лукку ему; но план этот не удался. Между тем флорентийцы терпели военные неудачи. Тогда они решили призвать на помощь бывшего викария Карла Калабрийского, Готье Бриенского, с помощью которого гвельфская партия надеялась довести войну до победы. Однако надежды очень скоро уступили место разочарованиям. Одновременно флорентийские гвельфы стали искать новых союзников. Забыв о своей политической ориентации, они обратились за помощью к императору Людовику Баварскому. Когда весть об этом достигла Неаполитанского королевства, то обращение эго было истолковано как переход Флоренции в гибеллинский лагерь. Из флорентийских банков стали изымать вклады, так что в 1342 г. многие из них дошли до банкротства или потери кредита. Кроме того, в деятельности временного правительства «двадцати» обнаружены были растраты и недочеты. Общественные противоречия обострились. Руководители флорентийской политикой, представители старших цехов, пополаны-оптиматы (popolani grassi), вынужденные принять срочные и энергичные меры для спасения своего положения, предложили Готье диктаторские полномочия на один год. Лишенная прав аристократия, гранды, была довольна в глубине души, так как рассчитывала, что Готье восстановит ее положение в городе. Плебеи, с которыми Готье заигрывал, возлагали на него надежды как на своего защитника перед забравшими власть богачами. Но Готье показал себя скоро человеком жадным, вероломным и жестоким, и по существу – ловким авантюристом, который обманывал всех с целью установления единоличной власти. В 1342 г. он был провозглашен пожизненным властителем (dux et dominus) Флоренции, но уже через одиннадцать месяцев он очутился осажденным народом в Палаццо Синьории и был изгнан из города. В том же 1343 г. гранды попытались вернуть себе утраченнсе положение вооруженной рукой. Флоренция стала ареной кровавой борьбы аристократических и демократических элементов. Последним это стоило немалых усилий, но и со стороны грандов это была последняя попытка реставрации старого порядка.