Пропавшие Герои, или Воин и Дева

Наринман БекАр

Пропавшие Герои, или Воин и Дева

Пропавшие Герои, или Воин и Дева

1

Он не помнил своего имени и забыл, кто он. Он нашел себя у высоких дубовых врат, что затеряны были в роще, заросшей дубами с серебряными сияющими листьями. Он не нашел странным это и то, что рана, долгая и глубокая, на его широкой и бледной сильной груди затягивалась на глазах. На нем было только подобие штанов, в руках он держал меч – имя которого он тоже позабыл, сталь его багровела засохшей кровью. Хмур и суров был Воин, и внутри нечто горькое мучило его, чего он не мог ни распознать, ни вспомнить.

Он знал – ответ за вратами, дубовыми, толстыми. Когда он стучал, раскаты грома оглушали его. Открылись врата, и увидел Воин пред собой пышный Чертог на высоком холме. Деревом древним темным и золотом ярким сработан был дом. Высок и велик до облаков утренних, но выше него все же дерево было, что ветки свои над кровлей раскинуло дивно. Листья его трепетали.

Двинулся Воин к Чертогу. Вокруг река разливалась синяя, в ней рыба серебро-чешуя блестела; густые леса он увидел, а в небе издалека черная туча к Чертогу ползла. Веяло от нее сыростью и злобой. И показалось Воину, что она живая, что когда доберется она до Чертога, то случится что-то плохое. Он вошел внутрь в одну из сотен дверей. Пахло деревом, огнем и домашним теплом. Он не помнил, как пах его дом, но ему подумалось, что запах должен быть именно таким.

Он увидел тысячи тысяч воинов внутри просторной гордой залы в освещении тысячи тысяч мечей, что громоздились под высокой кровлей Чертога в подобии диковинной светильни. И не было странным для него то, что свет исходил от каждого меча, но странно знакомым и родным показался ему Старец, восседавший на грубом деревянном троне, похожем на лодку, в центре залы. Седобородый и одноглазый, он смотрел в самое нутро Воина и, казалось, видел всего его изнутри так, будто разложил его по столу, как кишки козла, и читает по ним его же судьбу.

Почудилось Воину, что не может он двинуться под этим грозным взглядом. Затрубил рог, и воины поднялись, над столами нависли. Светильня с мечами вниз опустилась, воины взяли мечи и принялись друг с другом в сраженье вступать. Каждый сам за себя, и в смятение ужасное пришла вся зала.

– Мой меч твоей жаждет крови! – кричали они. – Славная нас ожидает пирушка!

Звоном мечей, криками, стонами и запахом крови наполнялся воздух. Тысячи тысяч рубили друг друга. Летели головы, руки, ноги, падали тела и мечи на пол.

И только когда над ухом Воина запел меч другого воина, тогда он очнулся – отбил оружие врага, не думая, опустил меч на его плечо и отнял руку от тела его. Не ожидал от себя он того и будто в извинении изумленно изрек:

– Зачем мы сражаемся?

Павший кричал вдохновенно:

– Нас готовят для битвы с Волком. То Великое и последнее будет сраженье, уж скоро и туча над нами нависнет… – и не успел он договорить, как еще один воин перебил его не словом, но мечом. И хотел Воин еще что-то сказать, но не успел, ибо и ему снесли голову, и закатилась она под стол.

Тысячи тысяч мечей лучились закатным вечерним светом. Отчего-то пахло солью океана. Битва закончилась. Воин открыл глаза и почувствовал себя рыбой в красной воде. То был не пол Чертога, но глубокое озеро крови. Его голова и тело встретились в этом потоке, срослись так же, как и срастались тысячи тысяч других тел, а озеро мельчало – кровь обратно в жилы возвращалась. Меча Воин не нашел и понял, что тот теперь под кровлей с остальными.

Качался трон Старца на воде, как лодка. Встал Старец и возгласил:

– Честь Герою! – и указал пальцем на громадного Берсерка – то был победитель, оставшийся последним. На острове из тел, что возвышался над красными водами, стоял он надменно, злые красные глаза его торжествовали. И каждый, кто оживал, подхватывал: «Честь Герою!» Кровавые воды уходили, остров равнялся с полом, герои поднимались и нисколько не сердились друг на друга, тщились доказать, что будет и их день, что и они будут стоять на высоте и взирать гордо. Старец же куда-то уходил, и говорили, что он собирает души павших воинов и оставляет их у врат. Все боялись и чтили Старца.

Ночью герои пировали, пили мед, насыщались мясом, всматривались в мечи наверху, как в звезды, воздавали почести Берсерку – победителю – и одновременно завидовали ему. Сам Старец на ночном пиру пил в честь него, а после за героем приходила самая дивная женщина – ее желали все – и уводила в дальнюю часть Чертога чрез темный коридор, где в потаенной палате ублажала его всю ночь. Только победителю доставалась сия награда.

Воин же пил вместе со всеми, но не понимал, отчего они все здесь, отчего таков порядок. Битва утром и пир вечером. Отчего нельзя не убивать друг друга, а просто упражняться в силе до того момента, пока Волк не явится к Чертогу? Тут он вспоминал ту злую Тучу, и казалось ему, что именно он как-то связан с нею, его охватывала тревога и какое-то неотвратимое мучение. Он должен быть готов! К чему? Тогда он принимался спрашивать каждого об этом Чертоге, Туче, Волке, но каждый либо еле ворочал языком от лиха меда, либо кричал нечто несвязное и пел песни, или же и вовсе не мог говорить.

Тогда Воин обратил взор на Старца, к тому, кто знал ответы. Но вид его и величие вселили в грудь Воина страх и смятение небывалые. Подумав, он решил идти к Берсерку, только тот был чист головой, ибо меду пил умеренно и ожидал женщину. Воин пробрался к нему через крики, песни и сотрясания медовых рогов, да только хотел было рот раскрыть, как к победителю подошла дева, взяла его за руку и повела в потаенную палату. Воин пошел за ними и хотел окликнуть их да дружески остановить, но огонь прожег все его тело, он стал безмолвен и недвижим и почувствовал на себе грозный взгляд Старца. И каждый, кто желал схватить деву или остановить уходящих, тот подвергался мучениям и был недвижим несколько часов – таково правило, только победитель мог касаться девы.

А Берсерк и дева удалялись. Но она, будто почуяв что-то, замерла и обернулась. И увидел Воин ее лицо, а она, словно так и нужно было, посмотрела только на него, их глаза встретились и… такой злобой одарили друг друга. Преисполнился он ненавистью к этой женщине. Он видел ее в первый раз, но, неизвестно почему, она стала ему так неприятна и ненавистна, что он тотчас пожелал зарубить ее. В ее же глазах сверкала злоба и обида, с презрением она глянула на него и пошла прочь, быстро уводя за собой победителя в сокрытую палату Чертога.

Воин так и стоял недвижим и не понимал, отчего она так неприятна ему, отчего вызвала в нем ненависть великую, ведь видел он ее впервые и сама она была хороша собой. Маленького роста, смуглая янтарная кожа – дикая прелесть, глаза – черное золото, черные долгие, как ночь, волосы, черное платье, как кожа, на пухлых упругих грудях, плоском животе и на миниатюрных, но истинно женских бедрах. Изогнутых, как волны. Каждый воин желал ее. Каждый хотел трогать ее тело, сжимать ее груди, целовать черные, как изюм, сосцы, брать ее – поэтому каждый, кто дерзнул нарушить правило, мучился в неподвижности, желании и в огненной боли. И только одному Воину была она ненавистна, и он даже не знал почему.

«На самом деле они лишь говорят, что за ради битвы с Волком сражаются, все они сражаются только для одного – дабы быть с нею», – думал Воин, стоя в окаменении и смотря на неподвижных воинов перед собой, на которых падал уже утренний свет мечей. Меж ним и другими неподвижными ходили и те, кто в ту ночь был в дальних углах Чертога, и потому не видали они девы. Они посмеивались над остальными и щекотали их. Много вопросов имел он в сердце и желал задать их, но не мог говорить.

Наконец он зашевелил пальцами, а после и рукой, затем начало освобождаться все его тело. Но не успел он окликнуть проходившего рядом с ним воина, как затрубил рог, светильня принялась опускаться, и все в Чертоге, похватав мечи, начали друг друга рубить да колоть. И так он разозлился на сей заведенный порядок, на деву, на то, что не только не мог получить ответов, но даже задать вопроса как следует, ему не удавалось.

И преисполнился он гневом великим и схватил меч, и чудо: узнал он в нем свое оружие и вспомнил его имя – Справедливый гнев. И бросился в звон и блеск мечей, и в ярости не было ему равных, и одолел он всех до одного, кого встречало острие его гнева, даже над Берсерком взял он верх, но с превеликими стараниями и чуть было сам не погиб. Не жажда к победе, но больше гнев и ненависть к деве толкали его в битву. И была эта ненависть велика, и с жаром бился он. И встал он на острове из тел и смотрел в красные воды, отдыхая от гнева и готовясь задать свои вопросы первому ожившему.

Мечи наверху уже давно горели закатом, и свет их постепенно угасал, как и гнев Воина, а убитый у ног его оживал, приходили в себя и другие. Воин помог подняться ожившему и раскрыл рот свой; но Старец возгласил: «Честь Герою!» – и оживший подхватил сей глаз, и следующий оживший поступил также. Наполнилась Чертога хвалебными речами, и не заканчивались они до самой ночи.

Ночью же, когда мечи мерцали, как свечи, и отгоняли мрак, вокруг Воина образовался круг храбрецов, подобных ему, вели они мирные беседы и тихо пели песни в дальнем углу Чертога. И думал он, настало время для вопросов, но не смел он задавать их, ибо пристально глядел на него Старец, наблюдал. Под взором его стыдился Воин расспрашивать да ставить под сомнение устройство заведенного порядка. Подумал он, что завтра не будет он так рьяно сражаться, проиграет битву, а внимание достанется другому, перестанет Владыка смотреть на него, тогда-то он и расспросит своих товарищей о здешних местах. Не успев додумать свою мысль, он был потревожен девой. Она тронула его за плечо, он повернулся, остальные застыли в огненном вожделении.

Как и прежде, красива была она, и, как и прежде, была она ему ненавистна. Красавица со злобой взяла его руку и повела в сокрытую палату. Воин видел, как замирают подле него герои, жаждущие деву. Потом Воин и она шли темными коридорами, куда слабо долетал свет мечей – установился приятный глазу желтый полумрак. Тепло дерева и тепло ее влажной ладони. Они шли, молчали и ненавидели друг друга. Потом некоторое время было темно, но они продолжали идти, дева совершала точные шаги в непроглядном мраке – три шага вперед, затем направо и еще семь шагов…

«Зачем эти тайны? Даже если и найдут воины сокрытую палату, все равно они не смогут касаться ее», – злился он и крепче сжимал ладонь красавицы, до боли. Но она молчала. Гордость не позволяла признать, что ей больно. В темноте отрылся теплый и мягкий свет, они вступили в него.

2

Палата была маленькая, но уютная и впрямь сокровенная. И странным показалось Воину, что не мечи освещают ее – веяло хвоей, горела сосна, а огонь из каменного очага и что-то еще. Стены были деревянные, но не мертвое дерево окружало их – дубовые живые стволы вырастали из пола в ряд, тесно прижавшись друг к другу и образовывая четыре стены, сплетаясь вверху кронами в зеленом лиственном куполе, где в выси мерцали светляки на качающейся в ветре листве.

Весь пол был выстлан шкурами, темными, мягкими. У самого очага в углу, на камнях лежали яства и напитки, каких не было в главной зале. Кувшины с медом, цветные фрукты и горячее мясо с зеленью. «Вот и вся награда победителя: есть, пить да нежиться на теплых шкурах с женщиной, а завтра все мы будем драться за это да лишаться своих голов», – зло думал Воин, рассматривая палату.

Дева давно отпустила его руку, закрыла толстую дубовую дверь, срастающуюся с деревьями; и теперь же искрами черных гневных глаз гордо взирала на него из дальнего угла палаты. Он же и смотреть на нее не хотел. Она сбросила с себя черное платье, как кожу, и он невольно посмотрел на нее – смуглую, нежную в тонкости плечей, с торчащими черными сосцами на больших и красивых грудях, с черным жестким волосом меж упругих ног. Голая, она зло смотрела на него и приближалась, как какой-то неведомый дикий зверь. Одной рукой он схватил ее за шею, ее груди качнулись, другой он стал сжимать ее грудь. В ненависти он стал сдавливать грудь, шею, а она вонзилась ногтями в его бок, и уже кровь стекала с него. С усилием они оторвались друг от друга.

Какой-то гнев мешал ему говорить с ней, заслонял горло его от слов, что пеклись в беспорядке, как похлебка, в котле-груди Воина. Дева же с горечью с влажными очами отошла, надела платье и, казалось, тоже пыталась сложить слова из жгущих грудь букв. Они долго молчали, наконец он молвил:

– Я не знаю, кто ты, я не знаю почему, но я тебя ненавижу всем духом своим.

– Я не отвечу ненавистью, ибо этого мало. Я готова проклинать тебя, Воин. И проклятия эти, кажется, жили во мне всегда и только для того, чтоб излиться на тебя.

Потом они снова долго молчали. И снова она изрекла:

– Как бы я ни ненавидела тебя, о Воин, но, если я не ублажу тебя, не дам тебе твоей награды победителя, меня накажут.

И Воину показалось, что она расплачется, но голос ее был суров.

– Я не желаю тебя, – молвил он. – Тебя не накажут, считай, что я взял свою награду, мне достаточно сладкого меда.

Только недавно он хотел поговорить с кем-нибудь и задавать вопросы, но вести разговоры с ней ему мешала горечь в нутре. Он лег в углу, закутался в шкуры и заснул. Утром она разбудила его, вылив на него мед из кувшина, и повела через мрак коридоров, в которых всегда была кромешная тьма. Шли они так, пока утренний свет мечей не забрезжил далеко впереди. Она вывела его в свет большой залы и там оставила, даже не взглянув.

–Я буду единственным из тысяч, кто не покрывал тебя, – сказал он. – Сегодня ты вернешься к своей прежней жизни шлюхи.

И тут дева подняла свое усталое бессонное лицо и зарыдала.

– Я девственна, ты был бы первый! – она кинула это и скрылась во мраке коридора, и увидел он, как хрупкая маленькая и согбенная тень ее присоединилась к мраку.

«Ты лжешь. До меня ты уводила большого воина», – подумал он, и протрубил рог. В его мире зазвенели, заблестели мечи. Всю злость свою, собравшуюся за ночь, он тратил на битву, а когда злость закончилась, сил его не стало, ведь в гневе сильна бывает рука, гнев дарует силы могучие, но быстро истощает. И чуть было не зарубили Воина мечом по имени Последнее отчаяние, и вмиг этот увидал он внутри себя полное слез лицо Девственницы. И без ведома его проникло внутрь него сочувствие к ней, состраданием исполнилось сердце. Не хотел он, чтобы кто бы то ни было без ее согласия брал ее силой, унижал ее девичество да истязал. Он не думал, правдивы ли ее слова, он вдруг почувствовал ее слезы, как свои собственные, хоть он никогда и не плакал. Было стыдно ему это.

Вновь обрел он силы, и меч его стал теперь называться Дарующий Сострадание. Не жажда к победе, но сострадание к Девственнице толкали его в битву. Ровно и ясно смотрел он пред собой, зная, за что он сражается. И уже на острове Воин бился с последним – то был Берсерк яростный, которым двигало вожделение и ненасытность. Но Ясность победила ярость. Пал Берсерк к берегам кровавых вод, и маска злобы застыла на его лице; лишь на время.

Плескалась волна, качалась лодка Старца. В вышине громоздилось сияние, и, казалось, небесная кровля ширилась в своем алом свете, за которым блестели рукояти мечей бледными звездами. Было тихо и покойно. Будто все спали. Только Воин сидел на берегу, счастливый в недавно обретенном чувстве и наконец спокойный в понимании, где он. Знание пришло само, как и новое чувство. Он в Чертоге погибших героев, где лучшие воины готовятся к приходу Волка. Здесь быть – Честь. Здесь быть – Заслуга. Он уже слышал это ранее, но теперь он понял это, и большего ему знать не хотелось.

На пиру все восхваляли его, кроме Берсерка, кривою ядовитою улыбкой он улыбался Воину, глядел маленькими бешеными глазками да молчал. Воин же теперь, весь открытый хвалам, наслаждался мясом, медом и всем пиром. Спокойно он смотрел на Старца, не задавал вопросов и слушал, как бывшие соперники его оживленно обсуждали, кто как сражался и как был убит. Потешались над лицами друг друга в момент погибели и обещали назавтра победить. Потом они окаменели – пришла Девственница, взяла ладонь Воина и повела к себе.

Также зло она глядела на него, также больно и зло он сжимал ее ладонь, но теперь это было только их зло, одно на двоих. Дева же была еще и радостна тем, что победил не Берсерк, а Воин, ведь не желал он ее, не придется ей делать того, чего она не хочет. Поэтому к ненависти ее прибавилась еще и Благодарность к победителю.

В этот раз во мраке шаги ее отличались от предыдущих – пять шагов влево, три вправо и два шага вперед… Засветлел проход, они вошли. Она отпустила его ладонь, и вместо добрых слов о сострадании он вдруг – сам не ожидая от себя – спросил:

– Каждую ночь также, как и наши раны зарастают, также и ты становишься девственницей?

И вместо добрых слов о благодарности она обиженно молвила:

– Пусть зарастет твой рот, и ты не сможешь ни говорить, ни вкушать мед! Я оказалась здесь позавчера, если здешние дни можно так назвать. Сама не ведаю как, проснулась в этой палате. Но я знаю одно, я девственна, и я тебя ненавижу.

– Позавчера ты вела за собой огромного свирепого воина, – возразил он.

– Я лишь привела его к уже жившей здесь красивой женщине, сама же ночевала в коридоре.

– Где эта женщина?

– Она мертва. Она дала мне это платье и рассказала о правиле: за отказ победителю и непослушание – Смерть.

И Девственница рассказала ему, что женщина разбудила ее позавчера, дала платье и объяснила, что теперь она будет ублажать воинов вместо нее. Но женщина пощадила ее, узнав, что та девственна, и зная, что победил Берсерк, а он особенно жесток. Женщина сделала ей подарок, сказала, что сегодня она не будет ложиться с победителем, ибо впереди Девственницу ждет бессчетное количество дней в истязаниях и насилии.

– Вы умираете утром в битве и потом к вечеру оживаете. Она же мучительно умирала тысячи тысяч ночей в пытках, истязаниях, насилии и оживала по утрам. Но не все такие свирепые…

Женщина велела привести Берсерка и добавила, что завтра ее уже не будет. Она плакала. Она нарушила правило. В ту ночь она взбунтовалась, когда Берсерк хотел взять свою награду, он бил и мучил ее, унижал. Она не далась ему. Он не смог завладеть ею, даже силой. За тысячи тысяч дней и она кое-чему научилась. Но за это она перестала существовать, и нет ее ни в одном из миров. Сам Старец пришел за нею и растворил в пустоте, где ныне пребывает она.

Наверху, в лиственном куполе, сияли тысячи тысяч светляков, откуда-то сверху тянуло свежестью ночи, которая смешивалась с жаром от очага, создавая неопределенность, двойственность в воздухе. То жар, то холод. То ненавидел Воин Девственницу, то…

– Но мне думается, что те светлячки – это и есть души дев, те, что сумели сохранить свой свет внутри, невзирая на постыдное занятие, – Девственница как-то вдруг просто и натурально заговорила с Воином, звуками, а не формой, смыслом, а не конструкцией.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.