Элеанора и Парк

– Итак, нужно выучить стихотворение, – продолжал мистер Стезман, помедлив мгновение и улыбнувшись Парку – как Джин Уайлдер в «Шоколадной фабрике»[10]. – Мозг любит рифмы. Это прилипчивая штука. Вы выучите его, а через пять лет мы с вами встретимся в «Вилладж-инн»[11], вы скажете: «Мистер Стезман, а ведь я все еще помню „Неизбранный путь“. Послушайте: „Две тропки вдруг в густом лесу открылись мне…“»[12]

Он перешел к следующей парте. Парк выдохнул.

– Кстати, «Неизбранный путь» лучше не берите, он мне до смерти надоел. И Шела Сильверстайна[13] тоже не берите. Он великолепен, но вы из него выросли. Вы уже взрослые. Выберите взрослое стихотворение. Выберите романтическое стихотворение – вот вам мой совет. Вам будет от него масса пользы.

Мистер Стезман приблизился к парте новенькой, но она даже не посмотрела на него, по-прежнему глядя в окно.

– Разумеется, дело ваше. Можете выбрать «Разбитую мечту»[14]. Элеанора?..

Она безучастно обернулась. Мистер Стезман наклонился к ней:

– Можно взять это стихотворение, Элеанора. Оно горькое, пронзительное и искреннее. Но сколь часто возникнет у вас повод его прочитать?.. Нет, лучше выберите стихотворение, которое будет говорить за вас. Стихотворение, которое поможет вам говорить с другими.

Что до Парка – он собирался взять самое ритмичное стихотворение с рифмами попроще. Такое легче всего выучить. Парку нравился мистер Стезман – правда нравился, – но, на его взгляд, Стезман слегка перегибал палку. Весь этот пафос и патетика приводили Парка в замешательство.

– Встречаемся завтра в библиотеке, – сказал мистер Стезман, возвращаясь к своему столу, – и срываем розовые бутоны.

Прозвенел звонок. Очень вовремя.

6

ЭЛЕАНОРА

– С дороги, ты, овца!

Тина резко оттолкнула Элеанору и влезла в автобус.

С ее легкой руки все на физкультуре уже называли Элеанору тупицей, но Тина на этом не остановилась. Так Элеанора стала овцой и Кровавой Мэри.

– …Да потому что она выглядит как овца в этих своих кудряшках, – сообщила Тина соседкам по раздевалке.

Ничего удивительного, что Тина и Элеанора оказались в одном классе по физкультуре. Ведь физкультура – это круг ада, а Тина определенно была демоном. Странным маленьким демоном. Миниатюрным. Словно игрушечным. Но у нее имелась целая свита помощников. Демонов-миньонов, облаченных в одинаковые спортивные костюмы…

Вообще говоря, все тут носили одинаковые спортивные костюмы.

В прежней школе истинной мукой Элеаноры были спортивные шорты – обязательная часть физкультурной формы. Она ненавидела свои ноги – больше, чем все остальные части тела. Но здесь, на севере, следовало надевать спортивный костюм. Низ красный, верх – красный с белыми полосками. Все это застегивается на молнию спереди.

– Красный – не твой цвет, Рыжуха, – сказала Тина, когда Элеанора впервые облачилась в спортивный костюм. Другие девочки заржали. Все – даже негритянки, ненавидевшие Тину. Смеяться над Элеанорой было новым модным развлечением.

…Тина влезла в автобус. Теперь и Элеанора вошла в салон – но быстро поняла, что ей снова придется сесть рядом с тем азиатом. А его место у окна. Значит, вдобавок ко всему надо будет встать, чтобы его пропустить. Отстой! Всё вокруг – полный отстой! И всякий раз, когда автобус попадал в выбоину, Элеанора едва не валилась на колени этому парню.

Может, кто-нибудь из автобуса переведется в другую школу? Или умрет. Или еще что-нибудь. И тогда, возможно, появится шанс пересесть на другое место.

Хорошо хоть, что азиат не пытался заговорить с ней. И не смотрел на нее. Во всяком случае, Элеанора ничего такого не замечала. Она, само собой, даже и не взглянула в его сторону. Разве что время от времени поглядывала на его ботинки. Отличные ботинки, надо признать… Да еще пару раз подсмотрела, что он там читает.

Комиксы. Всегда только комиксы.

Сама Элеанора никогда не читала в автобусе. Еще не хватало, чтобы Тина – или кто другой – застал ее врасплох.

ПАРК

Неправильно сидеть рядом с человеком изо дня в день и не разговаривать с ним. Даже если человек кажется странным. А она была странной. Боже, да: она была странной. Со всеми этими фигульками, приколотыми к одежде, всеми этими лоскутами ткани и лентами в неожиданных местах. Она выглядела как новогодняя елка!.. Автобус ехал уже не так быстро, и Парк с нетерпением ждал момента, когда можно будет сбежать от нее… И от них всех.

– Чувак, а где твой добок?[15]

Парк надеялся спокойно перекусить в своей комнате, но младший брат был тут как тут… Джош маячил в дверях, уже облаченный в форму для тхэквондо, – приперся на запах куриной ноги.

– Папа вот-вот приедет, – сказал Джош, обгладывая куриную косточку. – Если не будешь готов, он тебе даст пенделей.

Мама возникла за спиной Джоша и влепила ему подзатыльник:

– А ну не выражайся мне тут!

Маме пришлось потянуться, чтобы достать до затылка Джоша. Он пошел в отца – уже на семь дюймов выше матери – и на три дюйма выше Парка.

Это бесило.

Парк выпихнул Джоша из комнаты и закрыл дверь. Пока еще Парку удавалось поддерживать статус старшего брата, несмотря на возрастающую разницу в габаритах. Стратегия состояла в том, чтобы делать вид, что он все еще может надрать Джошу задницу.

Да, Парк пока мог побить его в спарринге тхэквондо – но лишь потому, что Джош быстро терял терпение в любом виде спорта, где размер не был очевидным преимуществом. Школьная футбольная команда уже начала превращаться для Джоша в команду коротышек.

Парк переоделся в добок, размышляя, не придется ли в скором времени донашивать обноски Джоша. Видимо, тогда можно будет взять маркер и переправить надписи на футболках Джоша – с «Husker» на «Husker Du»[16]. Впрочем, не исключено, что это и не понадобится. Возможно, Парк никогда не вырастет выше своих пяти футов и четырех дюймов. И его нынешняя одежда будет ему по размеру на всю жизнь. Он натянул кроссовки и отнес на кухню ужин, доедая на ходу. Мама орудовала посудной тряпкой, пытаясь стереть жирное пятно с белой куртки Джоша.

– Минди?

Так отец Парка каждый вечер возвращался домой – как папа из какой-то кинокомедии («Люси»?[17]). А мать отвечала, где бы она ни была:

– Я здесь!

Только в маминых устах это звучало как «Я здейсь!». Она до сих пор разговаривала так, словно только вчера приехала из Кореи. Временами Парку казалось, что мама нарочно сохраняет акцент, потому что он нравится отцу. Впрочем, мать прилагала немало усилий, чтобы соответствовать во всем остальном. Если б она могла разговаривать так, словно выросла на одной из здешних улиц, она бы делала это.

Отец ворвался на кухню и сгреб маму в объятия. Они делали так каждый вечер. Беззастенчивые проявления любви – и не важно, кто стоял рядом. Отец походил на Поля Баньяна[18], обнимающего куколку из «Маленького мира»[19].

Парк дернул брата за рукав:

– Пошли.

Они подождут в «импале». Отец выйдет через минуту – как только переоденется в свой гигантский добок.

ЭЛЕАНОРА

Элеанора никак не могла привыкнуть к такому раннему ужину.

Когда это началось?.. В старом доме они ели все вместе, даже Ричи. Нельзя сказать, что Элеанора скучала по его компании за ужином. Но создавалось впечатление, что мать хотела убрать детей с глаз долой до того, как Ричи придет с работы.

Даже еда была разной. Дети получат сырный сэндвич, а Ричи – стейк. Элеанора не возражала против сырного сэндвича – отличная перемена после бобового супа, бобов с рисом и huevos у frijoles…[20]

После ужина Элеанора уходила в комнату детей, чтобы почитать, а младшие шли на прогулку. Всегда. Каждый день. Что они будут делать, когда станет холодно и темнеть будет рано? Все набьются в детскую? Вот жуть-то начнется. Ужасы из дневника Анны Франк.

Элеанора взобралась на кровать и достала свое канцелярское богатство. Дурацкий серый кот опять спал на ее постели. Она столкнула его вниз.

Открыв грейпфрутовую коробку, Элеанора порылась в ней. Она собиралась написать несколько писем друзьям из старой школы. Уходя оттуда, она ни с кем не успела попрощаться. Мать свалилась как снег на голову и выволокла Элеанору из класса: «Собирай вещи, ты едешь домой!»

Мать была так счастлива!

И Элеанора тоже…

Они поехали прямо на север. По пути в новый дом завернули в «Бургер-Кинг». Мать сжимала руку Элеаноры, и та притворялась, что не замечает синяков на мамином запястье…

Дверь спальни распахнулась. Вошла младшая сестра, прижимая к себе кота.

– Мама хочет, чтобы ты не закрывала дверь, – сказала Мэйси. – Чтобы получился сквозняк.

Все окна в доме были нараспашку – но ни малейших признаков сквозняка. Теперь, когда дверь открылась, Элеанора увидела Ричи, сидевшего на диване. Она поспешно укрылась за бортиком кровати – насколько было возможно.

– А что ты делаешь? – спросила Мэйси.

– Пишу письмо.

– Кому?

– Пока не знаю.

– Можно к тебе?

– Нет.

Сейчас Элеанору беспокоило только одно: лишь бы никто не добрался до коробки. Еще не хватало, чтобы Мэйси увидела цветные карандаши и чистую бумагу. А еще… еще ей хотелось наказать Мэйси за то, что та сидела на коленях у Ричи.

Раньше такого не бывало.

До того как Ричи выкинул Элеанору вон, все дети были дружно против него. Возможно, Элеанора ненавидела его больше всех и не стеснялась это показать, но все они были на ее стороне. И Бен, и Мэйси, и даже Маус. Маус крал сигареты Ричи и прятал их. И именно Мауса дети отправили стучать в мамину дверь, когда услышали скрип матрасных пружин…

Когда за дверью раздалось нечто похуже скрипа пружин – вскрики и плач, они – все пятеро – собрались вместе на кровати Элеаноры (в старом доме у каждого была собственная кровать).

Тогда Мэйси сидела справа от Элеаноры. Маус плакал. Бен был бледен и задумчив. Элеанора закрыла глаза.

– Я его ненавижу, – сказала она.

– И я ненавижу. Хочу, чтобы он умер, – отозвалась Мэйси.

– Пусть свалится с лестницы на работе.

– Пусть его собьет фургон.

– Мусоровоз.

– Да, – сказала Мэйси, скрипнув зубами, – и весь мусор высыплется на труп.

– А потом его переедет автобус.

– Да.

– Хочу быть в этом автобусе…

Мэйси положила кота на постель Элеаноры:

– Ему нравится тут спать.

– Ты тоже зовешь Ричи папой? – спросила Элеанора.

– Он теперь наш папа, – откликнулась Мэйси.

Элеанора проснулась среди ночи. Ричи задремал в гостиной, не выключив телевизор. Пробираясь в ванную, Элеанора почти не дышала. И боялась спускать воду в туалете.

Вернувшись в спальню, она закрыла дверь. На хрен свежий воздух!

7

ПАРК

– Я подумываю позвать Ким на свидание, – сказал Кэл.

– Не стоит, – откликнулся Парк.

– Почему нет?

Они сидели в библиотеке. Предполагалось, что они разучивают стихи. Кэл уже выбрал короткое стихотворение о девушке по имени Юлия и о том, как тает ее одежда. («Пóшло», – сказал Парк. «Не может быть, – возразил Кэл, – этому стишку триста лет»[21].)

– Потому что это Ким, – сказал Парк. – Нельзя просто так взять и пригласить Ким. Ты глянь на нее.

Ким сидела за соседним столом в компании двух других девочек.

– Вот именно, глянь, – откликнулся Кэл. – Она просто отпад.

– Боже, – сказал Парк, – что за словечки.

– Какие? «Отпад»? «Отпад» – значит «офигенная».

– В «Трэшере» вычитал? Или типа того?

– Так люди узнают новые слова, Парк, – Кэл постучал по книжке стихов, – они читают.

– Слишком уж ты стараешься.

– Она отпадная, – сказал Кэл, кивая в сторону Ким. И достал из рюкзака пачку жвачки.

Парк посмотрел на Ким. Короткие светлые волосы и тяжелые завитки челки. Единственная в школе, у кого есть настоящие часы «Swatch». Чистюля. Она бы, пожалуй, даже встретиться глазами с Кэлом поостереглась – опасаясь, что его взгляд оставит на ней пятно…

– Это мой год! – заявил Кэл. – Хочу завести девушку.

– Но может, не Ким?

– Почему не Ким? Думаешь, высоко замахнулся?

Парк окинул его взглядом. Кэл недурен собой. Он походил на высокого Барни Раббла…[22] Кусочки жвачки уже прилипли к его зубам.

– Замахивайся где-нибудь еще, – буркнул Парк.

– А вот хрен, – отозвался Кэл. – Я начинаю сверху. И тебе тоже добуду девушку.

– Спасибо, не надо.

– Двойное свидание, – сказал Кэл.

– Нет.

– В «импале».

– Не разевай рот. – Отец Парка решил, что тот не получит права́ просто так. Вчера он объявил, что Парку сперва надо научиться водить машину с ручной коробкой передач… Парк открыл еще одну книгу со стихами. Все они были о войне. Он закрыл книгу.

– Тут у нас есть девушка, которой ты понравишься, – сказал Кэл. – Правда, она выглядит так, будто больна тропической лихорадкой…

– Это уже даже не расизм. – Парк поднял взгляд. Кэл кивал на дальний угол библиотеки. Ну да: там сидела новенькая. Казалось, она глядит прямо на них.

– Она немного большевата, – сказал Кэл, – но «импала» – серьезная тачка.

– Она смотрит не на меня. Просто смотрит, вот и все. Гляди. – Парк помахал девушке, но та даже не моргнула.

Они только раз встретились взглядами с тех пор, как она впервые вошла в автобус. Да еще на прошлой неделе на уроке истории – он посмотрел, но не выдержал ее взгляда…

Если не хочешь, чтобы на тебя оглядывались, – думал он, – не носи в волосах рыбью блесну. Ее шкатулка с украшениями, должно быть, выглядит как коробка с барахлом. Хотя… не все ее вещи казались такими уж дурацкими.

У нее были симпатичные кеды с нарисованными клубничинами и зеленый вискозный блейзер. Парк и сам бы такой носил, если бы думал, что блейзер ему пойдет.

Интересно, а она верила, что он ей идет?..

Парк напрягался всякий раз, когда Элеанора входила в автобус, но не мог заставить себя встретиться с ней взглядом.

– Вы знакомы? – спросил Кэл.

– Не особо. Мы ездим в одном автобусе. Она странная.

– Роман с шоколадкой – это прикольно, – сказал Кэл.

– Шоколадками называют черных. Это если речь о негре. И мне так кажется, это не комплимент.

– А твой народ из джунглей, – откликнулся Кэл, ткнув пальцем в сторону Парка. – «Апокалипсис сегодня»[23]. Типа того?

– Пригласи-ка ты Ким на свидание, в самом деле, – сказал Парк. – Пожалуй, это неплохая идея.

ЭЛЕАНОРА

Элеанора не собиралась сражаться за книгу Каммингса[24], словно это была последняя кукла-капустик[25]. Она нашла свободное место в секции афроамериканской литературы.

Вот еще одна гребаная фигня в этой школе. Большинство ребят здесь были чернокожими, но большинство в ее классах с углубленным изучением – белые. Они приезжали на автобусах из Восточной Омахи. А белые ребята из обычных классов ехали с другой стороны. Элеанора хотела попасть в еще какие-нибудь классы с углубленным изучением. Она мечтала, чтобы существовал такой класс по физкультуре.

…Можно подумать, ее взяли бы в этот класс. Скорее уж – в класс лечебной физкультуры. Со всеми прочими жирными девочками, не способными сделать приседания.

В любом случае отличники – черные, белые и азиаты – вели себя гораздо пристойнее. Может, в душе они и были такими же моральными уродами, но боялись угодить в неприятности. Или, возможно, они были уродами, но тренировали вежливость – и уступали места пожилым людям и женщинам.

Элеанора ходила в классы отличников по английскому, истории и географии, но весь остальной день проводила в психушке. В буквальном смысле. В школе для придурков. Похоже, нужно как следует вкалывать в «умных» классах, чтобы ее оттуда не выперли.

Элеанора начала переписывать в тетрадь стихотворение «Птица в клетке»… Отлично: там была рифма.

8

ПАРК

Она читала его комиксы.

Сперва Парк решил, что ему померещилось. Парк чувствовал ее взгляд, но всякий раз, когда он косился на нее, Элеанора сидела, опустив голову.

Наконец Парк сообразил: она смотрит на его колени. Не в пошлом смысле – она смотрела в комиксы. Парк видел, как движется ее взгляд.

До сих пор он не представлял, что у человека могут быть такие рыжие волосы и такие темные глаза. Да он и не знал никого с такими огненными волосами и такой белой кожей. А глаза новенькой были темнее, чем у матери Парка, – две черные дыры на лице. Звучит жутковато, но, вообще-то, это выглядело отнюдь не плохо. На самом деле, возможно, глаза – это самое красивое, что у нее было. Иногда она напоминала Парку Джину Грей[26] – когда та использует телепатию, ее рисуют со странными нечеловеческими глазами, сплошь залитыми чернотой.

Сегодня Элеанора надела необъятную мужскую рубашку с узором из ракушек. Ворот, видимо, был просто огромным, поскольку Элеанора отрезала его, и там все разлохматилось. Волосы она перевязала мужским шейным платком – словно длинной лентой. Элеанора выглядела нелепо.

И она заглядывала в его комиксы.

Парк не мог отделаться от мысли, что надо бы что-нибудь сказать ей. Пусть даже просто «привет» или «извини». Но он уже слишком далеко зашел в своем молчании – они не сказали друг другу ни слова с той первой встречи, когда Парк рассердился на нее. И теперь все было странно. Окончательно и бесповоротно странно… Час в день. Тридцать минут по пути в школу, тридцать минут обратно.

Парк ничего не сказал. Он просто раскрыл комиксы шире и стал медленнее переворачивать страницы.

ЭЛЕАНОРА

Мама выглядела усталой – гораздо более усталой, чем обычно. Суровой и подавленной. Младшие, вернувшиеся из школы, ввалились в дом, и мать разозлилась из-за какой-то ерунды: Бен и Маус не поделили игрушку. Она вытолкала всех через заднюю дверь – в том числе Элеанору.

Элеанора обалдела от неожиданности. Несколько секунд она стояла на заднем дворе, рассматривая ротвейлера Ричи. Он назвал собаку Тоня, по имени своей бывшей жены. Предполагалось, что она настоящий людоед, эта Тоня – собака, в смысле, но Элеанора никогда не видела, чтобы та хотя бы раз толком проснулась.

Элеанора постучала в дверь:

– Мам! Пусти. Я еще не приняла ванну.

Она всегда принимала ванну сразу после школы, до того, как Ричи возвращался домой. Очень нервирует ситуация, когда в ванной нет двери. Особенно учитывая, что кто-то порвал простыню.

Мать проигнорировала стук.

Младшие убежали на детскую площадку. Их новый дом стоял рядом с начальной школой, куда ходили Бен, Маус и Мэйси, и площадка была прямо за их задним двором.

Элеанора понятия не имела, что теперь делать. Так что она отправилась следом за Беном к игровому комплексу и села на качели. Было прохладно – пора надевать куртку. Жаль, у Элеаноры ее с собой не было.

– А что вы будете делать, когда станет холодно гулять? – спросила она Бена. Брат достал из кармана игрушечные машинки и поставил их на землю.

– В прошлом году папа загонял нас в постель в половине восьмого.

– Боже ты мой! И тебя тоже?.. Почему вы все зовете его папой? – Она подпустила в голос сердитые нотки.

Бен пожал плечами:

– Наверное, потому, что он женился на маме.

– Да, но… – Элеанора провела руками вверх-вниз по цепям качелей и понюхала ладони. – Мы никогда его так не называли. Ты чувствуешь, что он твой папа?

– Не знаю, – равнодушно отозвался Бен. – А как это чувствуется?

Она не ответила, и Бен вернулся к своим машинкам. Пора бы ему постричься. Пшеничные волосы почти касались ворота. Бен был одет в старую футболку Элеаноры и вельветовые штаны, которые мама обрезала, превратив в шорты. Он уже слишком велик для всех этих машинок и детских площадок – одиннадцать лет. Другие мальчишки его возраста играли в баскетбол или тусовались. Элеанора надеялась, что Бен не повзрослеет еще какое-то время. В этом доме слишком мало места, чтобы быть подростком.

– Ему нравится, когда мы зовем его папой, – сказал Бен, выстраивая машинки в ряд.

Элеанора оглядела площадку. Маус играл с детьми, гонявшими футбольный мяч. Мэйси, похоже, ушла с подругами, прихватив с собой мелкого.

Вообще-то, именно Элеанора должна была приглядывать за мелким. Она бы даже не отказалась – лишь бы чем-нибудь себя занять. Но Мэйси не требовалась ее помощь.

– Как это было? – спросил Бен.

– Что было?

– Жить с теми людьми.

Солнце почти коснулось горизонта. Элеанора посмотрела на него.

– Ну… – сказала она. – Ужасно. Одиноко. Лучше, чем здесь.

– Там были другие дети?

– Да. Трое. Совсем маленькие.

– А у тебя была своя комната?

– Вроде того. – Формально она обитала в гостиной Хикманов одна.

– Они были добрые? – спросил Бен.

– Да… вполне. Но не такие, как вы.

Сперва Хикманы были добрыми, да. Но потом они устали.

Предполагалось, что Элеанора поживет у них несколько дней, максимум неделю. Пока Ричи не остынет и не позволит ей вернуться.

– У нас будет вроде как вечеринка в пижамах, – сказала Элеаноре миссис Хикман в первый вечер, отправляя ее в постель.

Миссис Хикман – Тэмми – знала мать Элеаноры со старшей школы. На телевизоре стояло свадебное фото Хикманов. Мама Элеаноры была подружкой невесты – в темно-зеленом платье, с белым цветком в волосах.

Поначалу мама звонила Хикманам почти каждый день. Через несколько месяцев звонки прекратились. Выяснилось, что Ричи не оплатил счет за телефон и его отключили. Но Элеанора узнала об этом не сразу.

– Надо позвонить в социальную службу, – говорил мистер Хикман жене. Они думали, что Элеанора не слышит, но спальня располагалась аккурат за гостиной. – Так больше нельзя, Тэмми.

– Энди, она же не виновата.

– Я и не обвиняю ее. Просто хочу сказать, что на такое мы не подписывались.

– Она не мешает.

– Чужая девочка в нашем доме…

Элеанора старалась не создавать проблем. Входя в комнату – не оставлять там следов своего пребывания. Не включать телевизор. Не пользоваться телефоном. Она никогда не просила добавки за обедом. Она вообще не просила Тэмми и мистера Хикмана ни о чем, а у них не было детей-подростков, и они понятия не имели, что ей может понадобиться. Хорошо, что они не знали, когда у нее день рождения.

– Мы думали, ты не вернешься, – сказал Бен, вдавливая машинку в землю. Казалось, он изо всех сил старается не заплакать.

– О, ты маловер, – откликнулась Элеанора, раскачивая качели.

Она осмотрелась в поисках Мэйси. Сестра оказалась возле площадки, где старшие мальчишки играли в баскетбол. Среди них было много ребят из ее автобуса. И тот азиат тоже. Элеанора и не подумала бы, что он способен так высоко прыгать. На нем были длинные черные шорты и футболка с группой «Madness».

– Я пойду, – сказала Элеанора Бену. Она слезла с качелей и похлопала его по макушке. – Но я никуда не денусь, не бойся. И не переживай из-за всякой ерунды.

Она вернулась в дом и пронеслась через кухню, прежде чем мать успела сказать хоть слово. Ричи сидел в гостиной. Элеанора прошла между ним и телевизором, устремив взгляд вперед. Жаль, у нее не было куртки.

9

ПАРК

Парк собирался сказать ей, что она неплохо управилась со стихотворением.

И это было бы сильным преуменьшением. Все остальные в классе относились к стихотворению как к обязаловке, стремясь поскорее отбарабанить его. В устах же Элеаноры стихотворение оживало. Она словно пропускала его через себя. Читая, она притягивала к себе взгляд (гораздо сильнее, чем притягивала взгляд Парка обычно). Когда Элеанора закончила, многие зааплодировали, а мистер Стезман обнял ее. Что было совершеннейшим нарушением всех правил поведения.

«Эй, ты отлично выступила на английском» – вот что собирался сказать Парк.

Или, может, так: «Я в твоем классе по английскому. Ты круто прочитала стихотворение».

Или: «Ты же в классе мистера Стезмана, да? Я так и думал».

Парк купил комиксы в среду вечером после тхэквондо, но ждал утра четверга, чтобы почитать их.

ЭЛЕАНОРА

Дурацкий азиат отлично знал, что она заглядывает в его комиксы. Иногда даже посматривал на Элеанору, прежде чем перевернуть страницу. Как мило.

Он определенно не был одним из автобусных демонов. Не разговаривал ни с кем в автобусе (уж точно – не с ней). И все же он каким-то образом оставался среди них своим: когда Элеанора садилась рядом, все дьяволята оставляли ее в покое. Даже Тина. И потому Элеаноре хотелось сидеть рядом с ним весь день напролет.

Этим утром, когда Элеанора вошла в автобус, ей почудилось, будто он ждет ее. Он держал комикс под названием «Хранители». Комикс выглядел так убого, что Элеанора решила не подглядывать. Вернее сказать, не подчитывать. В общем, не суть.

Ей больше нравилось, когда он читал «Людей Икс», хотя она не всегда понимала, о чем там идет речь. «Люди Икс» были хуже, чем «Главный госпиталь». Элеаноре потребовалось несколько недель, чтобы понять, что Скотт Саммерс и Циклоп – это один и тот же парень, и она не врубалась в сюжет с Фениксом… Но в автобусе делать особо нечего, так что она пробежала взглядом непрезентабельные картинки… И стала читать. А потом они приехали в школу, и это был полный отстой, поскольку оставалась еще половина комикса. Элеанора бесилась, понимая, что он дочитает комикс в школе, а на обратном пути займется какой-нибудь ерундой.