Полная версия
Интересная Фаина
Алла Хемлин
Интересная Фаина
© Алла Хемлин, 2020
Сестре
При царизме пятилетки еще не было, потому люди не знали свою судьбу. Так царизм играл человеком.
Фаина народилась в городе Батум.
Про своего отца Фаина знала со слов своей матери.
Отец Фаины служил телеграфистом. Из-за характера отец сильно давил своей рукой на то, на что полагалось давить. Хоть полагалось давить несильно. Такая старательность довела мужчину-телеграфиста до тяжкой болезни всего организма.
Получилось, что отца Фаины взялся лечить один хороший доктор, а сам вылечил неправильно, потому отец умер себе в тридцать три года.
Интересно, что отец Фаины умер без своего ребеночка, и ребеночек народился уже у одной матери.
Мать Фаины умела шить. И после смерти мужа мать Фаины начала шить как белошвейка на швейной машинке «Зингер». При царизме машинки были не у всех на свете швеек. Мать Фаины была не все, потому у матери и было.
Когда случилось, что тонул пароход «Владимир», Фаина с матерью как раз тонула на этом самом пароходе.
Получилось, что мать со своей дочечкой ехала в Одессу на встречу с просватанным женихом для матери, бездетным вдовцом по имени Новиков. Зарабатывал Новиков на жизнь тем, что имел магазин и хорошо там торговал разной на вкус и на цвет материей. На щуп новиковская материя тоже была разная. А цену Новиков давал на все на свете хорошую. При царизме от людей скрывали, что при царизме ничего хорошего не было, тем более цена. Потому люди и тянулись хоть зачем хоть к ком у.
И вот мать Фаины утонула.
Мать утонула одна, без Фаины. А Фаину удачно вытянули из воды. Ей тогда было восемь лет. А случилось все это в 1894-м.
Интересно, что мать всегда на улице держала Фаину за руку. Так же было и на пароходе.
Когда пароход уже наклонился передом в самую воду, мать случайно выпустила руку дочечки и схватилась этой своей рукой за что попало. А другой своей рукой мать держала пробковый пояс. Получилось, что для Фаины у матери рук больше никаких не осталось.
Фаина не знала, как человеку находиться не дома без руки, и в голос заплакала на месте. Поскольку в голос плакала не одна Фаина, а почти что все на свете, кто бегал на палубе туда-сюда, мать не сразу оглянулась на свою дочечку и упала в воду сама. Наверно, мать подумала, что Фаина схватилась за материно платье или просто хорошо падает себе рядом.
Еще раньше капитан на пароходе приказал всем рубить топорами все на свете плавучее вроде дверей и кидать в воду.
Все начали рубить от души и нарубили кто сколько мог. Потому мать Фаины упала не в пустую воду, а головой попала в нарубленную дверь и крепко ударилась.
Тут как раз пришла большая волна. Большая волна сдвинула ударенную мать в сторонку и накрыла всю с ударенной головой.
Фаина своими глазами видела, что волна накрыла мать. У волны была белая бахрома и цвет такой же, как у шали, которой мать накрывала Фаину дома. Ночью у Фаины было одеяло, а днем была дорогая шаль с коричневым пятном на самом краю. Мать хотела нагладить после стирки, а силу горячего утюга не посчитала.
Мать накрывала шалью дочечку от плохого. Мать говорила, что по шелку все на свете плохое скатится. Почему мать не накрывала свою дочечку шелком ночью, хоть бы и сверх одеяла, непонятно.
И вот мать пошла себе на дно.
Фаина быстренько тоже засобиралась на дно, чтоб успеть все-таки схватиться за материну руку. Но как-то так получилось, что вместо дна Фаина осталась на воде.
Фаина не умела плавать и просто била воду с пяти сторон – двумя руками, двумя ногами и одной головой тоже.
Фаина не запомнила вокруг себя людей – ни на воде, ни на лодках, ни на кто на чем. А запомнила, как ее рука ударила не по воде, а по дереву, которое получилось дверями с ручкой.
Какая-то сила взяла и дотянула руку Фаины до этой ручки, как до руки матери.
Может, это была дверь, которая убила мать Фаины. Может, дверь знала, что не вынесет двоих, и выбрала себе девочку.
Когда в доме пол натирался мастикой, мать катала Фаину туда-сюда на куске войлока. Фаина села на двери, как на войлоке, и все на свете у Фаины стало спокойное.
* * *А до парохода у Фаины с матерью было так.
Фаина с матерью жили без поддержки родных людей, потому что мать еще раньше постигло сиротство. Братьев и сестер у матери тоже не было. Почему мать осталась без помощи родни мужа, Фаине мать не рассказывала.
Фаина из-за работы матери много видела в доме почти что совсем раздетых женщин. Фаина надумывала себе, какой она сама будет, когда вырастет до женщины. Крепкое решение Фаина для себя принять не могла, потому что оно каждый день менялось. Лучше всего Фаине нравилось решение быть когда как.
В доме у матери с Фаиной мужчин не было. Фаина видела мужчин только на улице. Фаина думала, что мужчины никогда не живут в домах, что мальчики-дети в домах живут, а мужчин там никто не держит.
Мать боялась, что Фаину украдут, и не пускала играть с чужими детьми. И в дом мать детей не пускала, потому что боялась чужих зараз, которые могли перескочить на дочечку.
Мать начала сама учить Фаину, рассказывала на словах про то и про сё и показывала буквы.
Счет Фаина постигла в ходе быта, как почти что все люди.
Незадолго до парохода в дом пришла женщина.
Мать посадила женщину пить чай с вареньем и с булкой.
Фаина смотрела, как женщина начала пить и крошить на стол и на пол. Мать ногой и рукой сдвигала крошки, чтоб они были не сильно видные.
Что такое говорила женщина, Фаина слышала, но не поняла, хоть многие слова из сказанного уже хорошо знала. Женщина говорила скоренько-скоренько, как на балалайке. У Фаины заболели уши, и она ушла в другую комнату.
Потом за Фаиной пришла мать и сказала, что они поедут на пароходе в город Одессу, к одному хорошему человеку.
Фаина уже знала, что хорошим человеком бывают хоть женщины, хоть мужчины, но не спросила, кто же это будет такой.
* * *Когда Фаина сидела там, куда привозили всех, кто спасся из моря, к ней подошел пристав и спросил, чья она, с кем ехала и к кому.
Фаина знала свою фамилию и сообщила, а про другое сообщила, что ехала с матерью к хорошему человеку.
Пристав записал фамилию Фаины и приказал сидеть на месте дальше.
Фаина начала себе думать, куда б она пошла, если б пристав приказал уходить. Адреса одного хорошего человека у Фаины не было, тем более Фаина не умела ходить по адресу.
Те, кто сидел из-за того же, из-за чего сидела Фаина, в основном плакали и кричали в сторону воды.
Может, другие думали, почему Фаина как девочка не плачет и не кричит ни в какую на свете сторону. А Фаина и плакала, и тем более кричала – только не в голос, а у себя в голове.
Интересно, что Фаина много чего делала в своей голове такого, что другие в своей голове не делают. У Фаины никогда не было разницы между головой и жизнью. Фаине ж никто не сказал, что у жизни разница с головой есть всегда.
Среди людей были, которые молчали, разговаривали или даже спали.
Между всеми людьми ходили полицейские, доктора, сестрицы. Монашки тоже ходили туда-сюда и давали людям по потребностям. Монашки брали людей, вели в палатку и там уже давали.
Когда Фаина спаслась из воды, на ней было и платье, и туфельки. Сразу все на свете у Фаины было мокрое, а потом высохло. Но монашки не дали Фаине ходить даже и в таком сухом. Фаине в палатке дали на себя и на ноги, хоть и ношеное, а чистое.
Ходили и которые были из города. Которые из города – искали и тоже плакали и кричали на все стороны света.
Дети тоже ходили. Детей, которые не сидели или не лежали, было мало. Они были из тех, которые остались без никого, или из тех, за которыми ни у кого не было сил смотреть.
Один мальчик подошел к Фаине и спросил, или девочка не хочет посмотреть на находку.
Фаина мальчику ничего не ответила.
Мальчик сказал, что на находку надо смотреть не тут, и пошел в сторону воды.
Фаина решила, что ей надо учиться ходить хоть по адресу, хоть за человеком, и пошла за мальчиком.
Фаина и мальчик прошли расстояние, как отсюда до того дома.
И вот мальчик и Фаина дошли до воды.
Из воды наполовину высунулось платье. Платье было сильно синее и мокрое и лежало так, вроде было на ком-то. А платье не на ком не было. Платье лежало без рук, без ног и даже без головы.
Мальчик спросил у Фаины, или ей страшно.
Фаина сказала, что ей не страшно.
Мальчик сказал, что Фаина дурочка, и пошел назад.
Фаине было не страшно не потому, что она была дурочка. Фаине не было страшно, потому что она увидела знакомую по матери материю. Эта материя была бархат. На бархате можно было рисовать ногтём. Можно было причесывать бархат частым малюсеньким гребешком. Особенно красиво бархат причесывался, когда был мокрый. А платье было мокрое.
Гребешка у Фаины не было, а все на свете ногти были грязные. Потому Фаина обсмотрелась вокруг себя и подняла гладкий камень по весу, как половина сломанного утюжка для батиста. Из сломанного – у утюжка была ручка, то есть ручки у утюжка совсем не было. Мать в Батуме разрешала Фаине играть с утюжком. Хоть колоть орехи, хоть что, хоть просто стучать на крыльце. Крыльцо было из камней. В Батуме было много камней. Еще в Батуме были деревья пальмы.
Фаина хотела погладить бархат хоть утюжком.
Когда Фаина уже начала гладить бархат, набежала большая волна. Большая волна сдвинула и накрыла бархат. И бархата у Фаины не стало. Фаина со всей своей силы нацелилась утюжком в большую волну. Волна приготовилась плакать. Фаина уже давно знала, как надо готовиться плакать, и потому решила не ждать, пока волна начнет.
Фаина кинула утюжок в волну. Утюжок ударил волну, как дверь ударила мать Фаины, – сбоку.
Волна упала и сделалась малюсенькой. Интересно, что если б волна подготовилась и у волны получилось заплакать, у Фаины б тогда не получилось.
Фаина сама пошла на свое место и благополучно пришла.
И вот Фаина пришла и села на свое место.
На месте Фаина сидела на платке, платок постелила на песок хорошая тетечка. Сначала Фаина сидела рядом с тетечкой, а потом тетечка ушла, куда приехала. Тетечка б ушла еще раньше, но она ожидала, пока из моря выкинется ее чемодан. Тетечка пять раз ходила смотреть, или выкинулся чемодан. Чемодан никак не выкидывался, и тетечка попросила соседку справа, если что, переправить чемодан на Ровную улицу в дом Любарского. Тетечка сказала, что чемодан толстый, желтый, кожаный, на двух ремнях, Менделеев и сын. Соседка честно пообещала.
Эта соседка справа спросила у Фаины, или она что-нибудь знает про свои чемоданы. Фаина сказала, что было два толстых желтых чемодана на двух ремнях каждый. Еще корзина. И еще сумочка, как у всех на свете женщин, тем более на пароходе.
Соседка сказала, чтоб Фаина пошла посмотреть.
Фаина смотреть не пошла.
Фаина решила – если что, чемоданы б сами пришли. Один чемодан привел бы другого, или другой одного.
У себя в голове Фаина уже знала, что чемоданам даны ремни, чтоб кто попало не думал, что это у чемоданов руки. Еще Фаина знала, что рукам все равно, хоть они и ремни. Корзину б чемоданы тоже принесли, и сумочку тоже. Потому что за две руки сразу никто на свете не ходит, тем более чемоданы. Один чемодан дал бы одну свою руку другому чемодану, а другую дал бы корзине, а другой чемодан дал бы одну свою руку чемодану, а другую дал бы сумочке.
Фаина спросила соседку справа, сколько у соседки чемоданов по счету и по ремням. Соседка сказала, что чемоданов два и без ремней, хоть чемоданы обвязаны хорошей веревкой. Фаина смолчала и в голове у себя сильно пожалела соседку за напрасную надежду на чемоданы.
Тетечка ушла и оставила Фаине на память малюсенькую торбочку с леденцами для хорошего желудка. Торбочка была мокрая и прилипучая. Если б торбочка не спаслась в сумочке у тетеньки, торбочка б никогда не выкинулась. Наверно, тетенька это понимала и надеялась. Интересно, что тетенька чемодан не удержала, а сумочку удержала.
Фаина начала распутывать тонюсенький шнурок на стяжке у торбочки. Шнурок не давался. Мать перекусывала нитки зубами, а Фаине запрещала, потому что у Фаины были еще молочные некрепкие зубчики. Фаина через наблюдение и труд сама научилась перекусывать. Шнурок – это совсем не нитка, потому Фаине пришлось тяжко. Шнурок от солнца почти что уже высох, но Фаина его сильно заслюнявила. Нитки Фаина тоже заслюнявливала. Фаина думала, что в этом тоже разница между женщиной и девочкой – женщина не слюнявит.
И вот торбочка открылась. Фаина тряханула торбочку, и на колени почти что все вместе упали почти что до конца обсмоктанные от воды леденцы.
Фаина засунула в торбочку пальцы и стала щупать. Фаина нащупала еще сколько-то леденцов по углам. Фаина вывернула торбочку наоборот.
Фаина думала нащупать в торбочке часы, которые бывают у мужчин в кармане. Мать держала такие часы на блюдечке перед карточкой отца. Карточка стояла на комоде и была такая, что лицо отца виделось в самых крайних чертах. То есть было видно, где щеки и нос кончаются, а где начинаются – уже не видно. Мать целовала карточку, когда показывала отца женщинам, а когда женщин рядом не было – никогда на свете не целовала.
Однажды Фаина попросила у матери, чтоб мать разрешила Фаине тоже поцеловать карточку. Мать сказала, что девочки не должны целоваться с незнакомыми мужчинами.
Фаина задумалась, но не поинтересовалась. А ночью Фаина достала карточку и крепко поцеловала в губы, как делала мать при чужих женщинах.
У отца были усы, которые на двух концах закручивались в почти что узелок, а губы на карточке почти что не виделись. Фаине пришлось хорошо постараться, чтоб не уколоться.
На часах отца, которые лежали себе на блюдечке, на самой спинке была сделана тонюсенькая надпись на три строчки: «Дорогому за любовь». Мать читала надпись при женщинах в голос и обещала дочечке тоже при женщинах, что часы будут для мужа Фаины.
Фаина не сильно понимала разницу между отцом и мужем, потому что не знала, как это, когда отец и когда муж.
* * *Когда Новиков бежал встречать невесту, в городе уже почти что все на свете знали, что пароход «Владимир» совсем утонул, хоть кто-то и выплыл. Новиков тоже знал. Другие люди надеялись. А Новиков был не другой и не надеялся, хоть и бежал.
Новиков уже понял, что он бежит своими ногами зря, что его невеста лежит себе на дне с водой по самое горло. Это Новикову сказало его сердце.
Когда Новиков прибежал встречать свою невесту, его попросили пройтись туда-сюда и посмотреть на живых людей, которые спаслись. Новиков так и сделал.
У Новикова насчет Фаины сердце сказало не сразу, а только на третий раз.
Новиков от души сильно любил порядок во всем на свете, и потому прошелся туда-сюда ровно три раза. И на последний раз сердце у Новикова не смолчало и подсказало-таки, что Фаина – это есть Фаина. Тем более у Фаины волос был такой же, как у матери, – под пепел и сильно меленько куделькался. А мать Фаины Новиков воочию представлял себе по карточке, которую сделали в Батуме, у Варжапетяна, за Михайловским базаром.
Сваха показывала Новикову карточки и других женщин, а Новиков выбрал мать Фаины с дочечкой, хоть фото дочечки не видел.
Новикову было сорок лет.
Интересно, что Новиков одевался не как купец из азбуки, а как мужчина – пиджак, шляпа, прочее и шевровые ботинки. Новикова некоторые хвалили, что Новиков из своего папы взял и скаканул по своему виду и в коммерции на высоту вроде заграницы.
На лицо Новиков был не сильно красивый, хоть и брюнет. На фигуру Новиков был немножечко лучше, потому что имел рост и плечи.
Новиков мечтал взять себе такую женщину, которая бы всю на свете жизнь понимала свое счастье. Покойная жена Новикова своего счастья не понимала. Новиков спрашивал у жены почти что каждый день, или она понимает. А жена сначала никак не понимала, а потом скоренько умерла себе.
И вот Новиков спросил у Фаины, как называется ее фамилия и где в настоящую минуточку находится ее мать.
Фаина ответила на все на свете вопросы Новикова как могла.
Новиков погладил девочку по голове.
Фаина спросила у Новикова, кто он такой.
Новиков сообщил Фаине про себя все на свете и пообещал ради памяти своей покойной невесты сильно заботиться о Фаине всю свою жизнь до самой смерти.
Новиков решил оставить Фаину у себя в доме. Тем более новиковский дом был новый, каменный, на два этажа и с хорошим фундаментом. Еще дом был широкий в ширину и длинный в длину. У дома было два входа – парадный вход и черный вход. Через эти входы и выходили тоже. К черному входу подъезжали лошади с подводами и поклажей, а к парадному подъезжали люди на чем-нибудь.
У первого этажа было две половины. На половине, которая была вторая, торговал магазин с материей. Интересно, что люди входили в магазин с угла.
Новиков своими руками не торговал, а нанял людей. Люди работали, торговали, а Новиков богател. Царизм есть царизм.
Где магазин не торговал, там жил Новиков и жила его старшая сестра Елизавета. На втором этаже тоже жил Новиков и жила его старшая сестра Елизавета. Еще жили в доме и две прислуги. А кухарка жила только днем, хоть и до самой ночи.
* * *Тело матери Фаины выловили через пять дней. До этого дня вылавливали другие тела, и Новиков ходил смотреть, чтоб не оставить свою невесту без своего дорогого ей как невесте внимания.
Фаина не думала, что предстоит еще хоть зачем-то увидеться с матерью. Фаина думала, что мать уже живет себе на небе и шьет белье тамошним хорошим женщинам.
Фаине почти что каждую ночь с заходом на утро снился один сон. В этом сне фаинская мать поднималась из воды и тихонечко шла себе на самый верх неба. За матерью своим ходом шел ослик с хорошо знакомой Фаине поклажей – два желтых чемодана на ремнях и корзина. В одной руке мать держала сумочку, в другой – пробковый пояс.
В сне Фаина хотела, чтоб мать бросила пояс своей дочечке. Фаина не хотела спастись с лица земли. Но Фаина думала, что если мать бросит пояс своей дочечке, так матери будет спокойней.
Фаина просыпалась и жалела ослика, а мать и себя не жалела. Мать будет на небе и при работе, Фаина будет на земле и при новом доме, а ослику как будет? Поклажу с ослика снимут, и иди себе, ослик, на все на свете стороны чистого неба, потому что на землю с неба никому выдачи нету.
Этот ослик тоже был Фаине хорошо знакомый как проживающий во дворе соседки – старухи Жабаровой.
И вот все дни до пятого дня Фаина проживала в новиковском доме. Тем более новиковскую сестру Елизавету в городе считали женщиной строгой, хоть она была незамужняя и прочая.
Елизавета была чуточку горбатенькая на одно плечико. И личико у Елизаветы было чуточку горбатенькое.
Интересно, что Елизавета имела образование. Папа постарался для Елизаветы и поимел за это сильные насмешки своих товарищей, потому что при царизме купцы выступали за реакцию и темноту. Папа Елизаветы в основном выступал за такое же, но свою дочечку взял и отдал в гимназию. Мамы у Елизаветы не было, потому что мама умерла от родильной горячки, которая прицепилась при нарождении на свет Новикова-сына.
Папа Елизаветы сложил у себя в голове, и у папы там получилось, что пускай увечная дочечка выучится и, если что, будет зарабатывать себе кусок хлеба уроками. Если б папа был побогаче, тем более без долгов, тогда б папа наметил себе найти дочечке на хорошее приданое жениха. Папа побоялся, что сначала приданого на жениха не хватит, а потом папа умрет от чего-нибудь и еще с долгами. А про Новикова-сына папа ж еще не знал, что Новиков-сын пойдет дальше папы по капиталу и, если что, даст сестричке копеечку на хлеб и на водичку.
И вот папа умер от водянки и оставил сироток на хорошего дядю по материнской линии.
Елизавета училась и тянулась за девицами из дворянок. Эти дворянки по рассказам Елизаветы знали, что Елизавета народилась красавицей, а на крестинах бывший в церкви проездом князь Беловежский-Зубринский уронил Елизавету, когда взял на свои руки поцеловать младенца.
Дворянки жалели Елизавету. Особенно жалела дворянка Елена, у которой папа был член городской управы и имел всемерный кредит у папы-Новикова, а потом и у хорошего дяди, который тоже торговал, хоть и не материей.
Этот папа и помог Елизавете – пристроил служить в женскую гимназию. Там Елизавета начала показывать себя со всех своих сторон и показала до того, что пошла в гору. Тем более Елизавета еще с классов умела хорошо говорить с кем надо, а с кем надо – не говорить, а наоборот.
В основном Елизавета следила, чтоб у гимназисток в головах не заводилось лишнего. По совету одного немца Елизавета прописывала им физкультуру, которая при царизме считалась гимнастикой, и обливания холодной водой.
Через сколько-то лет на холодной воде здоровье у Елизаветы подорвалось.
Про свое здоровье Елизавета рассказывала сама. Если б Елизавета сама про свое не рассказывала, никто б на свете ничего такого не заметил.
А заметили люди совсем другое. Елизавета, вроде по службе, вызнавала, кто из папаш девиц вдовый и не хочет ли такой папаша опять на ком-нибудь жениться.
Один вдовый папаша взял и написал инспектору, что жениться на Елизавете ни за что не хочет. Так все и вышло наружу. А Елизавета вышла со службы и зажила дома как сестра брата на братниных хлебах с чистым сливочным маслом.
* * *И вот Новиков на пятый день поехал узнать, как обстоит дело с его невестой.
Поехал Новиков на место, куда свозили утопленников, утопленниц и прочее.
Новикову в конторе мужчина осторожненько сообщил, что почти что никого из воды больше не выловили, а выловили только одну женщину молодых лет в репсовом голубом платье и прочем. Еще мужчина сказал Новикову, что волос у женщины хороший.
Новиков сказал мужчине, что ему сердце уже тихонечко говорит и предупреждает про плохое.
Интересно, что женщина-утопленница получилась-таки мать Фаины.
У Новикова мужчина спросил, или он узнает тело своей невесты.
Новиков так расстроился, что сказал не как положено по форме. А по своему несчастному чувству одинокого жениха сказал, что да, что это и есть новиковская невеста, что тела своей невесты Новикову из-за судьбы узнать не дано.
Мужчина сильно пожалел Новикова и позвал служителя.
Служитель поднес Новикову воду с каплями.
Мужчина тихонечко подождал, пока Новиков все на свете выпьет.
Потом мужчина сказал Новикову, что надо будет прийти тогда-то и туда-то для дальнейшего.
Прямо от утопленницы Новиков явился в свой дом и все рассказал сестре Елизавете – до самых неприглядных подробностей про теперешнюю внешность своей покойной невесты. Новиков дословно передал и то, что узнал в «Акте поднятия из воды мертвого тела» про отделение мягких частей и про прочее.
Елизавета утешила брата хорошим словом и позвала в комнату Фаину.
Фаина послушала Новикова и упала на пол без всех на свете чувств.
В новиковском доме на полах везде были расстелены ковры, и Фаина ничем своим не ударилась, а просто полежала себе немного, как утопленница на мягком дне.
И еще прошло немножечко дней.
Новиков сильно переживал, что не осчастливил Марию и что Мария не говорит по сколько-то раз на дню Новикову своего спасиба. А если Новиков уже наладился счастливить, так Новикову дай под руку хоть кого.
Как раз под руку Новикову попалась сиротка Фаина. Новиков начал рассказывать всем в городе, что возьмет и скорей скорого осчастливит несчастненькую.
При царизме все делалось по бумагам еще больше, чем у нас в жилконторах. В жилконторах бумага нужна для учета и контроля, а при царизме – для неправды. Потому Новиков постарался, и хорошие люди за копеечку завели дело с голых слов Новикова и выдали бумагу, что дело уже в ходу.
И вот сиротка еще до устройства нужных бумаг называлась новиковской воспитанницей, а Новиков каждый час спрашивал у Фаины, или Фаина стала счастливая. Фаина говорила Новикову, что стала, и просилась подержаться за новиковскую руку.
* * *Бумаги, которые выдали Новикову на Марию как утопшую, требовали своего хода. Бумаги на Фаину тоже требовали своего. Потому в Батум послался мужчина по фамилии Серковский, который имел новиковское поручение.
Еще Серковский имел рост с плечами еще лучше, чем у Новикова, усы с бородочкой, брови на разные стороны и волос под завив, как на картинке в парикмахерской Зигеля. А на картинке еще было подписано, что это поет артист пения Капуль. Только Капуль был брюнет, а Серковский – шатен с рыжиночкой.
* * *Пока случилось все, что уже случилось, если считать со дня отхода парохода из Батума в Одессу, дом Фаины сгорел до последней иголочки с ниточкой.
