If you get me – 12.07.20. Если ты достанешься мне

В то время как Савва несёт бессмыслицу, Людмила смотрит в сторону тёмного горизонта, почти, что не слушая. «Пусть побрешет, как пёс на луну, всё равно не остановишь, слова, как слюни, потоком»:

– Тебе могли бы все, завидовать! Может, Я не прав, но каждому свое! А больше всего хочется, чтобы у тебя в жизни всё получилось!

Отпив глоток шампанского, продолжил:

– Всегда вспоминаю, каждые двенадцать месяцев в году, проведенные с тобой – сказка! – ставит бокал и разламывает персик.

– По-простому, скучаю о незабываемых впечатлениях – о тебе и о море.

– Это то, да…, – оборвала его, – скучаешь и, только и хочешь, однако ты живёшь, удобной …, для тебя жизнью… ты не понимаешь меня, вернее…, не хочешь и вряд ли, хотел.

– Любовь Моя, Ты создана, для того чтобы тебя любить, а не для того, чтобы тебя понимать!

Людмила, немало изумившись такому откровение Саввы, «белиберде», слов, не удерживается, возражая:

– Иного ответа и не ждала. А я то, думала, любить – это значит не просто смотреть друг на друга и, не только смотреть но, и думать в одном направлении!

Голос Саввы становится громче.

– Это ты моя любовь, в этой жизни меня не понимаешь!

– От чего же?

С возмущением, она замечает, – А не ты ли, писал: «Не представляешь, как я по тебе соскучился; быстрее, мне хочется в твои нежные объятия и тебя…, Любить, любить, любить…, Не вылезая с кровати….

В то же время, Людмила понимает всю бесполезность слов, когда тебя не желают услышать.

– Только мне интересно, как такое возможно, а возможно ли, если ты второй год приезжаешь с Марицей, – при этом интенсивно стряхивая воду с волос, продолжает:

– Думаешь, я буду и дальше прятать по кустам от твоей дочери или ходить как пионеры за ручку?

Смотрит в упор.

– Как ты там выражаешься: «Ну, что я могу сказать? Больше не буду вмешиваться в Вашу Личную Жизнь!»

– Да, ты и не вмешивался, когда я боролась за наследный дом отца…, да, разве понять тебе, сколько лет, я во всём отказывала себе, сколько мытарств по инстанциям, думала, где же нам с тобой жить… Смешно? А, что слышу?

Повторяет его знаменитые фразы:

– А дальше: Извините, приеду в Ваши края, я обещаю, Вас не потревожу! – одновременно смеётся, но не над ним, больше над его образом в своём представлении и продолжая, отвечая вместо него: – А, зачем и ни к чему, дома теперь нет…

Но он, словно не слышит:

– Вы же несравненная, даже с природой! Ваша фигура экзотически сексапильна. Невозможно удержаться нормальному мужчине.

Людмила смеётся громче то, ли шампанское ударило в голову, тут ей становится на душе легче, хотя она перестала, как прежде расстраивается, и зацикливается на нём, плакать в подушку, ежеминутно хватать телефон, столько лет изводя себя то, в надежде, а то в ожидании: «а вдруг его смс?»

– Не начинай!

– И вот, наконец, я, – начинает смеяться: Ах…, ха, ха…, прозрела. – Ах, ха…, – смеётся безудержней, глядя в темноту моря. В то время, взгляд устремился к мыслимой точке, едва видимой линии вдали темноты горизонта, думает: «Такое бывает, когда понимаешь, что человек этот, не тот за кого его принимают – он пустота…».

Вместо плача, Людмила смеётся, словно в детстве, когда заходишься смехом до слёз, яснее, яснее осознавая: «Что, что всё это было напрасно; напрасно ждала перемен в отношениях с Саввой и не год, а годы, семь лет, блуждая в его обещаниях…, в нём, ведь, реальный образ его – не фантазия!»

Отходя в сторону, чтобы не забрызгать его «камуфляж», она принимается интенсивнее сушить волосы, наклоняя торс, отводя голову, стряхивает капли воды, крутит резче голову, разбрызгивая по сторонам капли: «словно то не брызги, а его лживые фразы и нужно стряхнуться от болтовни».

Вскоре они покинули затемнённое место, выйдя на освещённую набережную, прошли мимо ряда белых шезлонгов, что под навесами и тут замечают на одном из этих шезлонгов Савину дочь, Марицу, которая вероятно давно наблюдает, а с ней какой – то из местных парней.

Тут Савва приблизился к дочери и почти, прокричал:

– Что ты тут делаешь?

Долговязая девушка, продолжая, как ни в чём не бывало сидеть, закинув ногу за ногу, практически полулежа и в ответ, огрызаясь:

– Да то, что и ты, а что? – только то, усмехаясь, облокотившись о спинку шезлонга, не собираясь оправдываться перед сердобольным отцом.

– Марица, в номер, быстро, ты слышишь?

«Однако дочь у него оказалась не промах, давая понять всем своим видом, что она никуда не поторопится».

И с пренебрежением, указывая на Людмилу, заявляет:

– А, это – кто?

Людмила решила уйти, следуя прямо вперёд вдоль набережной и не оборачиваясь, нет желания видеть ни Савву, ни его дочь. Он так и остался стоять у освещённого лежака, где Марица с каким – то парнем из местных. «Дочь – то, успевает, знакомиться». За спиной слышится грубый голос, Марицы, обернувшись, видит, как дочь отчитывает папашу и указывает на неё.

На пути к дому, идя вверх по ступенькам, она размышляет: «Хороший вопрос задаёт его дочь: «Кто она ему?» Да, джентльмен, он даже не потрудился представить, что это…, как что…, нормальное поведение «хама» и, если он не у бывшей жены под каблуком то, явно у дочери.

Сзади послышались шаги, её уже догоняет Савва, Людмила остановилась, видя, как он запыхался и приближается к ней, смеётся.

– Смешно?

– Живёшь, значит в летнее время на даче, выращиваешь там, розы, тебе там спокойно и хорошо одному.

Уточняет:

– Как ты там сказал, живёшь так, как тебе нравится и…, никто не теребит твои нервы? Ну…, да…

Людмила прошла несколько шагов по короткой дорожке, до возвышения, до ступенек, отняв свою руку, остановилась.

– Ты можешь идти сразу к дочери, я не хочу быть виновной в разборках, да и она, она здесь чужая…, да, мало ли, что случится?

Обняв его напоследок, только то и посмотрела на бледность лица его с подёргиванием правого века, видя, что колеблется:

– Нет…, нет лучше …, иди, а я тоже пойду, пойду одна, так на душе спокойней.

А, он:

– Не обижаешься? …До сих пор не пойму, почему Тебя ЛЮБЛЮ!!!!!!

– Какая разница, ступай…, иди – проводи дочь в номер.

Поворачивается лицом к ступеням, следуя вверх, слыша, как за спиной стихают шаги, вот и стихли, а на слуху стрекот цикад и сверчков, стрекочущих из густых зарослей пожелтевшей августом зелени; с освещённых пятен на склонах, что вдоль ступенек, она поднимается и поднимается, достигнув деревянного храма: Святых царских мучеников, а за спиной продолжает играть на полуночной свирели сверчок…, вот и освящённые ясли у храма…, в ночной тишине льётся и льётся полуночный стрекот…

Следующими днями в квартире продолжили раздаваться трели звонков, Савелий не унимался, звонил и звонил. Она то, выключала свой телефон, словно говоря с ним: «Вот же, пристал, ну смысл попусту колыхать воздух…, Нечего и надеяться, здесь не цирк, нет места в моей квартире, и никаких встреч, какие встречи, довольно! И рассуждая с собой: Ты ведь приехал не ко мне, а на отдых. Смотрите и дальше за дочерью, возможно, что скоро приедете с внуками. Если только повстречает такого же, муженька, кому понравится тотальный контроль…

А я, ни причём? Не собираюсь, в квартире дочери, доставлять неудобства. Зачем, мне тревожить Джейн, у неё непременно должно быть тоже своё пространство. Мне радостно с дочерью… тогда, как Вы…, А Вы Савелий Сергеевич, наверно, продумали всё заранее и о том, где место Ваших свиданий.

Зачем, ну, зачем он снова звонит по ночам, теребя понапрасну всем нервы. И эти его ненормальные сцены, зачем, для чего, эти пустые слова, ведь ясно, все его обещания не двинутся с места, слизко всё…, как желе…», – память не унималась, телефон звонил, всё оживляя…

Измотав себя нескончаемой чередой навязчивых мыслей о нём и будоражащими память звонками, она направилась в сторону дикого пляжа; хотелось: побыть среди чаек, уйти подальше туда, в безлюдье, и только слушать, слушать лишь шум волн.

Спустившись от железнодорожной платформы, под проходящую ниже платформы арку, затем пройдя под платформой тоннель со стекающим ручейком с гор, где было довольно скользко, она вышла к полосе гальки дикого пляжа. Подойдя ближе к воде, разделась, затем долгое время лежала у самой кромки, слушая переливы воды, журчание переката камней, удары отлетающих брызг, внимая непрерывным звукам волны.

И так, прикрывая от солнца глаза, погружаясь в себя, распластавши в стороны руки, она лежала довольно долго, ощущая всплески прохладных брызг, а после, ближе полудню, когда солнце припекло сильней, совершила долгий заплыв.

В пору, когда нужно было возвращаться обратно, Людмила, как всегда, поднялась по прислонённой к бетонному полотну деревянной лестнице, выше склона, от полотна платформы, пересекала железно дорожные рельсы, проделывая путь свой обратно, возвращаясь, домой, преодолев череду ступенек, ведущих вверх до парка, пересекла кипарисовую аллею.

Бетонная плиточная дорожка аллеи, пролегала вдоль сетки ограждения спортивных площадок для игр; футбола, волейбола и бадминтона и кортов для тенниса, которых летом не видно из-за буйной листвы и хвои вечнозелёных деревьев, однако, звуки ударов мяча по ракетки, по мере приближения к ним становились отчётливей.

«Туда – сюда, от занятий в семьях к будням, к безразличному мне мужчине, занимаюсь совсем не тем в замкнутой траектории передвижений, я стала, как теннисный мячик; а где же место для счастливых событий?

Сколько я стучалась в закрытые двери правосудия, и только лишь потому, что влюбилась в этого «козла». А он, ничуть не заботился о моём с дочерью благополучии, скорее о своей бывшей семье, ни обо мне, прилагавшей усилия, что скиталась по дворцам, так называемого правосудия, тратя время в борьбе с мошенниками, засевшими в наследном мне доме, доме отца.

Ведь где мы могли бы, с Саввою жить…, столько усилий, но видимо Бог не дал испортить мне жизнь окончательно. И только вспомнилась фраза, оброненная экс возлюбленным: «А, если бы у тебя был дом то, я бы давно жил там с тобой». Однако, все эти проблемы, расходы, годами были только на мне.

«А он, не видит, как становится отражением его внутреннего безобразия, которое всплывает, как какие-то фекалии, грязь из памяти, выходя, как из трубы.… Стоит только вспомнить все эти скандальные годы, какие-то его претензии, наглеца, живущей где – то и портившего другим нервы…, нет, не отвечу, стоит только ответить и вновь начнётся…

Какое мне дело, пусть…, считает, что неотразим, неужели он не видит, как годы изменили в прошлом стройную фигуру атлета, и в кого он превратился, козлоподобный герой – любовник. Как же, мне жаль, что омрачала, свою должную быть прекрасной жизнь, вместо того, чтобы наслаждаться радостью дня; месяцами ждала его, вздрагивая по ночам, тревожась и огорчаясь, не дай бог приснится…, что разлюбил.

Но, всё это было раньше, а теперь, что? Помнится недоумение: Когда возвращаясь с пляжа, пройдя через парк, миновав бассейн и повернув за угол, увидела пару, мужчину лет шестьдесят и девушка под двадцать пять, перед собой в метрах пяти, они спускались вниз по дороге, в направление моря. Тут я пригляделась к мужчине, с перекошенной спиной, больше в правую сторону, с лысиной, блестевшей на солнце: Человек этот, сопровождал девушку, со светлым цветом волос, по дороге девушка спорила с ним. Выглядел он, ссунутым стареющим дачником, с заметно выпирающим брюшком под тонкой рубашкой, но он, кого – то напомнил мне… Лицо его, казалось бледным, оттенком подобным старой бумаге но, что – то в нём было от Саввы, и только почти догнав его, задержалась, пропуская у поворота машину, остановилась в сомнении, чтобы не подойти, решая дилеммы, глядя вслед и гадая: «он это или не он?»

«А теперь вот он, мой герой с остатками нервов, чуть слово не то, буря истерик. Скажите мне милый мой Савва, Савелий, на кого Вы потратили годы, Вашу энергию добывая ваше «бабло», ну, а ко мне какие Ваши претензии? Так почему Вы несёте мне этот бред? Вы оба как молочные братья, что ты, что Сысоев ещё тот великий герой, герои созвездий…, стрельца.

А, что говорить, если и этот гусар со временем, совсем иную песню запел. Ну, кто они, будто животные, которых ничего, кроме похоти, абсолютно не трогает? – сокрушалась Людмила. – И ведь бывает, когда, остановишься среди круговорота будней и дел, как ни странно, вдруг понимаешь, что всё это…, просто не, то…, не то, что нужно и куда я вылетаю, в столицу…, к кому?»

Глава шестая

День вылета из Краснодара. Самолёт долго не отправлялся; в новостях сообщается: В аэропорту – Домодедово, возникло какое – то задымление. Людмила с провожающей её сестрой, Вестой, который час прохлаждались в зале аэропорта. Казалось, сама ситуация препятствует отъезду и говорит сама за себя; а нужно ли, возвращаться в Москву?

Расположившись за одним из крайних столиков в кафе, она наблюдала, за разношерстной публикой аэропорта, группами и по одному, сновали наполнявшие зал вылета пассажиры, а некоторым из них и удавалось перерегистрировать билеты на другие московские рейсы.

– Осторожно, эта маленькая жёлтая птичка имеет выгнутый острый клюв, она может клюнуть и достаточно больно, – сообщала Людмила, родителям с детьми, которые то и дело останавливались возле неё. Проходя мимо неё справа, где на кресле стояла клетка, время от времени, дети пытались просунуть сквозь решётку свои тонкие пальчики.

Вскоре, пассажиров, ожидавших прилёт домодедовских рейсов, пригласили получить питание, в виде сухого пайка. Одни за другими сменялись строки на табло рейсов, наконец, появились данные рейсов напротив строк о прилёте с номерами рейсов прибывающих из Домодедово. Длинные очереди выстраивались, у стоек регистрации, затем людские потоки перетекали, в отсек выхода, следуя на посадку.

Пожалуй, так случилось впервые, что во время полёта Людмиле не удавалось заснуть, сначала в салоне аэробуса, до неё доносился шум со стороны пассажирского бизнес класса, немногим позднее проснулся ребёнок и заплакал навзрыд. Самолёт набирал высоту, затем лайнер выровнялся, потом стюардесса принялась разносить пледы, вскоре она сделала замечание пассажирам, шумевшим в рядах бизнес класса, когда эти бубнёные затихли, перевозбуждённый ребёнок заснул. Затем женщина справа, обратилась с просьбой подать и ей плед, стюардесса, пообещала принести его позже: «Сначала раздают пледы детям и пассажирам бизнес класса». Минуло около часа, вдоль правых и левых рядов покатилась тележка, стюарды предлагали напитки, постепенно полутона подвыпивших голосов со стороны « пассажирского бизнес класса» становились всё громче, вероятно там парни, добрались до спиртного, послышались и короткие тосты, этот шум дополнился криком ребёнка.

Людмила, поёрзала, ноги немного замёрзли, однако, ей посчастливилось стать обладателем пледа. К моменту, когда стюардессы предлагали еду, она немного согрелась. Перекусив, сложила остатки пищи в коробку, переместив накрытую в клетке птицу себе на сидение, направляясь в хвост самолёта руки помыть. Между тем, вернувшись обратно, снимая с сиденья клетку, заметила проходивших мимо кресел стюардов, один из них был у тележки, обслуживая пассажиров, другой по проходу шёл впереди, пытаясь урезонить раздурившихся парней, пассажирского бизнес класса, замечание не принесло результатов, никто под градусом алкоголя на критику не реагировал. А тут объявили: – Самолёт идёт на снижение, – Людмила с облегченьем, вздохнула. Разумеется, всему приходит конец. За окнами мелькание огоньков лайнер у посадочной полосы, и вот он выпустил шасси, небольшие толчки и удары колёс по бетону, теперь они касались земли, протянуло немного вперёд, приземлились.

Дождавшись, когда покинут салон пассажиры первых рядов, Людмила протянула руку над креслом, взяв небольшую сумочку с полки ручной клади в руку, а во второй она несла клетку, вливаясь в очередь спешащих на выход людей, следуя к трапу.

В зале аэропорта Домодедово, она подошла к багажной ленте, где по овальной дорожке перемещался багаж, завидев свой чемодан на колёсиках, сняв его с ленты, проследовала по указателям к выходу из аэропорта.

У здания аэропорта, после недолгой задержи, Людмилу встретил Владимир, предложив пройти к району автостоянки, всю дорогу, что она шла, продолжая перед собой нести своего попугая в клетке, пока не села в салон припаркованной на стоянке машины.

В Москве, в ранний час, по-осеннему зябко, была облачность, начинало светать.

– Да, извини, что нормально не получилось поспать, – держа на коленях клетку, она объяснялась, – ну, что поделать, если рейс задержали, да с попугаем перерегистрировать рейс практически не возможно.

– Ну, а какие новости?

– Ну, какие там новости у меня, скоро Джейн поедет на сессию, – только вот, с попугаем проблемы, никому его не оставишь, дочь упросила меня его взять.

Между тем он заметил, – Стоит удовольствие как билет, все эти справки, оплаты – в общем, у богатых не без проблем.

– Куда ты мчишься! Не видишь, здесь знак ремонта дорог! Тормози, быстрей, поворачивай вправо, ослеп, что ли или ты идиот?

Резко вырулив влево и сбросив скорость, машина продолжила движенье вперёд: «Что это было, попытка убийства? Что – то, вроде того, мы вместе умрём…, вот попробуй не верить в приметы», сверкнув как вспышка, озарила мгновенная мысль: «Возможно, прекрасный выход из мира живого, вероятно, он уже пожил, – размышляла Людмила, – если, ему жизнь не важна, он то, позаботился о Камилле, а я?»

«Но, мне на тот свет не пора …, я нужна своим детям, слава богу, что я не спала, а то бы…», – от этих мыслей по Людмиле пробежал холодок, знобило, несмотря на включенный обогреватель салона. Остаётся лишь сожалеть, что билеты купили в оба конца», – эта мысль обдала её жаром, да здравым доводом, «а теперь, это как понимать…, запоздалое просветление?»

Владимир Аронович с присущим ему спокойствием, не выражал эмоций, он продолжал всю дорогу молчать, впрочем, как и всегда управляя своим «экон. классом», всё как обычно, сидя немного откинувшись в кресле. Затем, достав зажигалку, немного наклонив, морщинистое лицо, прикурил.

– Перестань, ты забыл, что здесь птица? – свирепела Людмила, «пожалуй, пора ему «вправить мозги».

Владимир притормозил у обочины, затем вышел, на ходу продолжая курить. Вдоль трассы у лесного массива в тумане московского утра средь листьев деревьев, проглядывала желтизна. Цвет выгоревшей травы и опавшие бурые листья всё говорило о поздних осенних приметах, таящих приближение холода и зимнего ноября.

Вскоре Владимир вернулся в салон, включил зажигание, отпустив сцепление, нажал на педаль скорости, машина, прибавляя свой ход, понеслась в автомобильном потоке. Минуло чуть больше часа, вот они и подъехали к Люберцам, вскоре достигли знакомых высоток. Завидев машину, дремавший охранник, поднял шлагбаум, автомобиль проследовал к подъезду трилистника одного из домов. Выходя из салона, заглянув внутрь, вытащив клетку, с птицей в руках в быстром темпе она шла к подъезду. В это же время, сидевший на водительском кресле, Владимир потянулся к ручке двери, захлопнув её, отъехал от входа парадной. Закончив парковку, он вышел. Понёс в подъезд чемодан, поднялся на лифте на девятый этаж, перед входом в квартиру поравнялся с Людмилой, которая вошла в коридор, у порога квартиры, он задержал долгий взгляд на её постройневшей фигуре, залюбовавшись упругостью тела, её бронзой кожей, глазами скользя по подкачанному силуэту красивых Людмилиных ног.

С клеткой она прошагала в гостиную, затем вернулась в прихожую и стоя у зеркального шкафа купе, принялась разуваться, через арку из коридора смотря в полутьму комнат, в то же время задумавшись: «И стоило ли спешить, вероятно, сглупила, – сожалея, « что слишком рано вернулась, ощутив себя одинокой среди всей этой несносной тюрьмы». Пройдя в кухню, приоткрыла жалюзи, посмотрела на стол, следом на подоконник, на тумбочку, на которой на подставке стоял телефон, все вещи в пыльном налёте, всё та же картина наблюдалась в гостиной; повсюду на мебели пыль, «квартира выглядит не жилой…».

– Люсиль, прости, – пока не успел, попри браться, – его слова прозвучали фальшиво, – вчера, позавчера, по приезду столько забот, а скоро мне снова к Камилле, поеду в аэропорт, они улетают все в Англию…, ну…, а собаку мне внук завезёт.

– Да? Что за срочность такая …, и этот отъезд, учебный год только, что только, что начался, они не в курсе?

– У Мотеля умер отец, да…, да всё именно так, сейчас выясняются причины смерти отца, Камилла собирается вылетать всем семейством туда.

– Понятное дело, наследство делить. Того, что у вас, недостаточно, как и дома, что Мотель отстроил и во Франции…, мало ей, бедная ваша английская Мери! Задача «ополовинить» свекровь и лондонский дом?

Владимир Арнольдович, стоя у навесного серванта, потянулся к стеклянной дверце в шкафу, открыв её, взял с полки двухсот граммовую бутылочку коньяка, налив содержимого в рюмку, приоткрыл рот и опрокинул её. «В действительности, насущнее этой проблемы, актуальнее нет ничего. Человеку пьющему, конечно, конечно, не алкоголик – всего лишь из культурной научной среды, который не мыслит свой быт без спиртного, строй поменялся в стране, а привычки людей остались со времён СССР».

– Не знаю, что и зачем, Камилла пусть дальше сама всё решает, меня больше беспокоит её состояние, состояние психики, она стала нервной, на супруга постоянно кричит, сыну она отдельную квартиру снимает, они с ним не ладят вообще.

– Круто живёт твоя дочь, казалось бы, инвалид…, но, вместо того, чтобы заняться своим здоровьем, на которое сетует часто, чем она занята? Ей почему – то становится легче, от того, что причиняет страдания людям – это, как понимать…, как скрытый садизм? Создаёт всем «головняк», почему она ту, что сдаёт, из четырёх комнат не разменяет, нормально? Или чтобы ты оплачивал внуку квартиру, что же тебе, как вижу ничего и не надо, ну понятно, кто на голову инвалид!

– Да, супер, с точки зрения меня, – заключила она, оставив Володю на кухне, тут же прошла в комнату и, переместив клетку с тумбочки на комод, осмотрелась; «все вещи в комнате были на прежних местах как в день отъезда на море, казалось, жизнь здесь без неё замерла, полумрак, словно в склепе, да и дверной проём в виде арки, ведущий в спальню, как в усыпальницу говорил сам за себя.

А за этими окнами столичная суета чуждая безмолвию затхлой квартиры, ей никак не взять в толк, почему там, на юге в небольшом городке; на набережной, на танцевальной площадке жизнь била ключом, а теперь будто застыла. Вспоминалась и женщина с рыжим хвостом и обиженные слова её ухажёра: – «Она всё в поиске генерала, а мои предложения – это не то». Что говорить, кого и к чему убеждать, пока не почувствуешь и не узнаешь, что значит жить с человеком, к которому развивается неприязнь, с каждым прикосновением с каждым днём. Какая разница, кто он генерал или генерал – майор, эти глупышки…, расходуют счастливое время на старую вонь, замшелых отставных генералов, а когда они ко мне прилипают, мне тошно, дошло дело и до анонимных звонков, в памяти возродился сюжет:

– Кто Вам дал мой телефон? Пауза…, а после неизвестный, звонивший, находясь где-то на другом конце провода, заявил, «что у разведчиков, проблем с информацией нет», продолжая рассыпаться комплиментами, приправляя сладким словцом. Несмотря на тон и комплименты того, что представился «древнейшим работником ГРУ», неся какую – то чушь, «что за околесица, что за игры? Мало ли, психов на каждом шагу, вместо того, чтобы отдыхать, в танцевальном зале одолевают расспросами: «Чем занимаетесь, вы откуда? – получая однозначный ответ, – А что сейчас, происходит свидание? – простой способ пресечь любопытство. Зачем посторонним эти подробности обо мне, – Вас какие интересуют детали? – парировала в танце Людмила, или порой, отделавшись просто словами: – А в данный момент, я танцую, – не каждому по душе её объяснение или отсутствие такового. – К чему Ваши расспросы, одна я или может быть с кем-то, понимаете, я выбираю…»

И на ум пришли мысли о выборе, связав с тем, когда пришлось выбирать между Олегом и Владимиром Арнольдовичем, – но, с другой стороны, скорее не выбор, а стечение обстоятельств. До встречи с Сысоевым, за полгода до отъезда в Москву и запутанных отношений с Савелием». Людмила познакомилась с мужчиной из Кёнигсберга, с Олегом, по возрасту намного моложе Владимира, стройный, со смазливым лицом, педантичный в вопросах одежды, как выяснилось, он занимался коммерцией но, на тот момент отдыхал в санатории, неподалёку от дома Людмилы.

Впервые встретились он и Людмила на танцевальной площадке, а после он заметил её, загорающую на пляже. Кто знает, может быть, Людмила бы его и отвергла но, причина заключалась в Савелии, с которым, накануне они и рассорились. Людмила злилась на Савву и демонстрировала тому безразличие, загорая с новым знакомым на морском берегу. «Ну, и что, пусть продолжает свой отдых, понимая, что не собираюсь бегать за ним, а лучше, пусть он наблюдает за мной, со стороны, пусть поймёт, что я теперь не доступна». Она понимала, что влюбила Олега, который с первых минут, предложил приехать к нему в Кёнисберг.