Булат Окуджава: «…От бабушки Елизаветы к прабабушке Элисабет»

В Москве молодые супруги Окуджава получили две комнаты в квартире №12 дома №43 по Арбату – квартире, принадлежавшей до революции фабриканту-кожевнику Каминскому. Каминский теперь работал на бывшей своей фабрике экономистом и занимал с семьёй одну комнату в бывшей своей квартире на правах обычного жильца.

Через два года, 9 мая 1924 года, у Шалико и Ашхен родился сын Булат. Практически сразу после этого Шалико отзывают в Тифлис на ответственную работу. Так ему доучиться и не довелось. Следом за мужем, сдав экзамены за курс и оформив академический отпуск, в Тифлис возвращается и Ашхен с сыном.

Этот год в Тифлисе она и за ребёнком ухаживает, и работает ответственным секретарём партячейки мебельной фабрики.

Булат на руках у мамы. Её пришлось отрезать, а Булат ещё не успел стать врагом народа

Ещё через год Ашхен возвращается в Москву с сыном и со своей мамой Марией Вартановной, чтобы было кому за ребёнком присматривать. В Москве Ашхен почти всё время на учёбе или на работе, ведь она одновременно работала инструктором по информации в Рогожско-Симоновском райкоме партии. Конечно, у неё совсем мало времени оставалось для сына, но Ашхен старалась как-то такое время выкраивать. Когда Булату было пять лет, она начала его приобщать к классической музыке. Почти каждый вечер после работы она водила сына в Большой театр. Сама Ашхен не была музыкально образованной, но ей хотелось, чтобы сын был разносторонним человеком.

В 1928 году Ашхен окончила Институт народного хозяйства им. Плеханова (куда перешла из МГУ в связи с реорганизацией экономического отделения), получила специальность экономиста текстильной промышленности и была направлена на работу в качестве экономиста в 1-й хлопчатобумажный трест Наркомата текстильной промышленности.

Дмитрий Быков пишет об этом периоде: «Всё это время – если не считать его (Шалвы. – М. Г.) кратковременных наездов в Москву и столь же кратких визитов Ашхен в Тифлис, – родители жили врозь». Ну, визиты Ашхен всё же были не такими уж и краткими, – на всё лето.

И, видимо, чтобы подчеркнуть неполноценность семьи, писатель утверждает, что Булат «четырёх лет от роду съездил в Евпаторию с семьёй тетки, но совсем этого не запомнил». Да и не мог запомнить! Потому что он в это время был… с родителями в Анапе. С Сильвой и Луизой он действительно отдыхал в Евпатории, но позже – в 1932-м.

Ашхен потом, через много лет, рассказывала двоюродному брату мужа Василию Киквадзе об этой поездке:

Когда Булату пошёл четвёртый год, состояние здоровья его вызвало опасения. В лечебной комиссии Франгулян направил родителей к врачу по детским болезням. Пожилой врач посоветовал вывезти ребенка на лето в Анапу, которая считалась детской здравницей. Берег был мелкий. Пляж был усеян людьми. Шалико заплывал далеко. Мы часто целые дни проводили в местечке Джемете в нескольких километрах от центра. Добирались автобусом или на катере, курсировавшем между Джемете и Новороссийском. Народу было меньше, и было просторно. Возвращаясь с пляжа, мы отдыхали в парке с множеством цветочных клумб. Недалеко от парка была столовая, где вкусно готовили… Булат с аппетитом ел мясные блинчики, запивая их молоком и сливками. Ребёнок поправлялся. Это нас радовало, и мы возвращались в Тифлис счастливыми12.

Ашхен с сыном Булатом на курорте в Манглиси. Лето 1925 года

Кстати, надо заметить, что внук председателя лечебной комиссии Франгуляна через много лет станет автором памятника тому самому пациенту, которого тогда рекомендовали вывезти на лето в Анапу. Василий Киквадзе вспоминал своё знакомство с маленьким племянником:

1929, Тифлис. Август, стояла невыносимая жара, духота. Мы с двоюродным братом Василием Окуджава, выйдя на улицу, остановились на углу Паскевича и Лермонтовской.

Вдруг, откуда ни возьмись, ребёнок 4—5 лет, сидя на лошадке, вцепившись в гриву, подъехал к нам с сияющим лицом, приветливым нежным голосом поздоровался. Глаза крупные, каштанового цвета, головка покрыта густыми вьющимися волосами смолистого цвета. По бокам свисали вьющиеся локоны.

На вопрос, где папа, ребёнок ответил:

– Папа скоро приедет, мама дома.

На углу Лермонтовской стоял двухэтажный дом с большим балконом на улицу. Поднявшись по старой деревянной лестнице, мы вошли в большую комнату, в которой проживала тётя Сильвия с дочерью Люлюшкой.

Новая жизнь, только-только нарождающаяся новая жизнь их страны и всего человечества – всё так нравилось молодым Ашхен и Шалве! И этот восторг запомнился Василию Киквадзе:

Ашхен, недавно приехавшая из Москвы, где она училась в Институте народного хозяйства им. Плеханова, рассказывала, как они с мужем слушали доклад Бухарина на философские темы:

– Мы были счастливы!

Возвращались в Тифлис счастливыми.

А Сильвия в это время накрывала на стол и, приглашая гостей, не слышала или не хотела слышать сестриных восторгов:

– У меня сегодня долма.

«Дедусе и бабусе от Булата. Москва 5/III 29 г.»

5

Про следующую сестру в «Упразднённом театре» сказано коротко: «Анаида умерла в отрочестве от брюшного тифа». Непонятно, почему возникло такое объяснение, но, возможно, Булат Шалвович действительно не знал истинной причины смерти этой своей несостоявшейся тёти. А причина была куда страшней, чем брюшной тиф. На самом деле Анаид13 застрелил её собственный отец, когда ей было лет двенадцать. Это была страшная трагедия. В Грузии тогда у власти было меньшевистское правительство, время было неспокойное, действовал комендантский час, по улицам для предотвращения грабежей и мародёрства ходили патрули. И неизвестно было, чего ждать завтра. Поэтому, понятно, Степану хотелось, чтобы на всякий случай под рукой было оружие. В тот день Степан сидел во дворе своего дома и чистил ружьё. Анаид играла рядом с отцом. Вдруг раздался выстрел… Ружьё оказалось заряженным. Девочка умерла на руках отца.

На выстрел быстро прибежал случившийся неподалёку патруль. Степана забрали и куда-то увели. В условиях военного времени история легко могла закончиться ещё одной смертью в семье Налбандян. Но у них были очень добрые соседи, тётя Сато с мужем. Увидев происходящее, они успели, пока Степана вели в комендатуру, где-то раздобыть денег и выкупить его. Спрятали его у себя, а потом отправили куда-то подальше – на время, пока всё уляжется.

Сато и Мадат Петросян

Тётя Сато, Сатеник Налбандян, была то ли родной, то ли двоюродной сестрой Степана Налбандяна. Она была замужем за довольно известным по тем временам в Тифлисе армянским писателем Мадатом Петросяном. Единственный сын их Петя погиб, по словам Сильвии, на войне, поэтому им оставалось заботиться только о детях Степана. Тётя Сато очень любила Сильвию и даже поселила её у себя, когда та училась в старших классах. Анаид запомнилась родным очень похожей на свою маму Марию – такая же красивая, белокурая и голубоглазая.

Мадат Петросян с Сильвой

Из всех детей Степана и Марии ещё только у Рафика были белокурые волосы. Единственный мальчик в семье, красивый, голубоглазый, весёлый… Но жизнь его не удалась. Какой-то он легкомысленный получился – учиться не хотел, любил погулять. Всю жизнь проработал шофёром. Много лет работал на такси, потом Гиви Окуджава взял его к себе персональным водителем. Рафик любил застолья, очень увлекался женским полом, оттого, наверное, и семейная жизнь его сложилась не очень хорошо. Жена его Вера была очень полной болезненной женщиной, детей у них не было.

Рафик, Сильва и Люлюшка (Луиза)

Рафик единственный из детей Степана Налбандяна всю жизнь прожил в Тбилиси, практически никуда не выезжая, за исключением фронтовых лет, и в конце жизни практически потерял связь с родными, которые все уже жили в Москве и Ереване. Он, правда, в Москву несколько раз съездил, по полмесяца, один раз в октябре 1939-го и ещё в июне 1940 года. Останавливался в арбатской квартире Ашхен. Оба раза это было уже после ареста Ашхен, так что это не на отдых он приезжал, а помочь маме. Во второй его приезд там в это время как раз была и старшая его сестра Сильва, – тоже приехала помочь управляться с Булатом и Витей. Тогда-то и было решено старшего из сыновей Ашхен забрать в Тбилиси.

В последний раз в Москве Рафик был сразу после войны, навещал сестру Сиро.

Вернувшись после неожиданного турецкого плена в Тифлис, Сильвия с головой окунулась в заботы о больной дочери. За той требовался постоянный уход, постоянные лечебные процедуры, каждый день, каждый час. У другого давно опустились бы руки, но не у Сильвии. В школу Луиза ходить не могла, занималась дома, одноклассницы приходили к ней, помогали.

Вскоре Сильва снова вышла замуж. Мужем её стал преуспевающий владелец модного магазина – высокий красивый армянин в голубой шёлковой косоворотке, разъезжающий по Тифлису в мягком фаэтоне – Вартан Мунтиков.

Она перебралась к Вартану. Вартан обожал Сильвию, обожал маленькую Люлю, обожал своё дело. Сильвия пристрастилась к опере, хотя не имела музыкального слуха и к музыке была безразлична, но уважающие себя люди посещали оперный театр, и Вартан с подобострастием и восторгом сопровождал её на спектакли и вскоре начал напевать знакомые арии приятным баритоном.

Но красивая жизнь с красивым нэпманом получилась не очень долгой. Частное предпринимательство доживало свой век.

Она спрашивала его торопливым шёпотом, что он предпримет, если большевики отменят эти экономические вольности, прихлопнут это всё и плюнут в лицо… «Не отменят, – смеялся он, – куда им деваться, дорогая?» – «А если, дорогой?» – настаивала она. «Чёрт с ними, – смеялся он, – пойду работать строителем… Или убегу в Турцию… Вместе с тобой… Ну Сильвия, к чему этот бред?..»

Но бред всё-таки победил, и скоро Вартан превратился из хозяина магазина в обыкновенного продавца. Этот удар судьбы потряс их, особенно Вартана: мудрая его жена была давно уже ко всему готова. Семья их так и не сумела справиться с ударом, и через какое-то время они расстались.

Вартана Мунтикова мы вспомнили случайно через много лет в разговоре с однокурсницей Булата Окуджава Ариадной Арутюновой. Зашёл разговор о Сильве, и она вдруг сказала:

– Один из её мужей был мой дядя, Вартан Мунтиков.

– Как? Вартан Мунтиков – ваш дядя?

– Он двоюродный брат моей матери. Она – Мунтикова Мария. Как-то я приезжала в Москву, и Булат водил меня к себе домой познакомить с мамой, с Ашхен. Он сказал маме: ты знаешь, кто она такая? Она племянница Вартана Мунтикова. Но тогда моего прекрасного дяди уже не было в живых. Он очень рано ушёл из жизни. Кстати, я тогда узнала от мамы Булата, что другой мой дядя, Георгий Мунтиков, родной брат моей мамы, какое-то время жил у Окуджава в Москве, когда приезжал по своей партийной работе. Они сблизились с отцом Булата, – видимо, они дружили.

Сильву Ариадна Гайковна тоже хорошо помнила:

– Она практичная была. У неё хоть и ниже образование, чем у Ашхен, но она была более мудрая. Вся семья на ней держалась. Булату она помогла, заменила ему мать.

6

И наконец, самая младшая сестра, Сирануш. Весёлая, жизнерадостная, как и все дети Налбандян, красивая, с огромными голубыми глазами. Она уехала в Москву, к Ашхен, в 1929 году, через семь лет после переезда туда старшей сестры. В Тифлисе остался влюблённый в неё Жора Саркисов. В Москве не так страшно – там всё-таки уже живёт родная сестра, и мама там. Сиро поступила в техникум. Правда, вместе сёстры пробыли недолго – уже в следующем, 1930 году Ашхен уезжает в Тифлис, куда её отзывают заведующей сектором промышленных районов орготдела ЦК КП (б) Грузии.

Сиро недолго была одна: в техникуме она познакомилась с замечательным парнем Мишей Цветковым, они полюбили друг друга и вскоре поженились. Жили в общежитии.

Михаил Кузьмич Цветков, красивый, добрый и талантливый человек, был заводилой во всех компаниях – эрудированный, остроумный, читал стихи… При том, что сам он был из глухой деревни. Всем был хорош Миша, но был у него один недостаток – Миша попивал. Наверное, наследственное это было, у него и отец погиб рано, утонув нетрезвым на торфодобыче.

Миша Цветков, Сиро и их дочь Аида

А муж Ашхен стал большим человеком в Тифлисе – секретарём горкома партии. И на работе у него всё складывалось хорошо. Вначале они жили в гостинице.

Ашхен вспоминала:

В 1931 году мы жили в гостинице «Ориант», в угловой комнате на втором этаже. Окно нашей комнаты выходило на тихую улочку Джорджадзе. С Александровского сада дул свежий ветерок, что было спасением от жары Тифлиса14.

А вскоре они получили хорошую трёхкомнатную квартиру возле консерватории, в доме №11 по улице Грибоедова. Раньше этот дом был одноэтажным общежитием консерватории, а потом специально надстроили ещё один этаж и сделали квартиры для начальства.

Булат с родителями. Счастливая советская семья

Но недолго продолжалось их счастье: уже через два года они вынуждены были, бросив всё, спешно покинуть Тифлис. Дело в том, что в 1932 году к высшей власти в Грузии пришёл Лаврентий Берия. И, как ни противилось этому всё руководство грузинских большевиков, и Шалва Окуджава в том числе, их яростная борьба окончилась поражением – Берия уже успел понравиться Сталину. Это случилось ещё год назад, когда руководитель ГПУ приехал к отдыхавшему в Цхалтубо генсеку и нарассказал ему всего, что сумел выведать о руководстве Закавказья. Причём интерес собеседников вызывали не только настроения и высказывания членов руководства, но и факты интимной жизни. В частности, Лаврентий Палыч нашептал шефу, что главный коммунист Закавказья Картвелишвили имеет любовницу комсомолку Олю.

В общем, этому красавцу удалось втереться в доверие Сталина и убедить того в необходимости перемен в партийном руководстве Закавказья. Вернувшемуся в Москву шефу Берия продолжал писать пасквили на руководителей республики, доказывая, что доверие ему оказано не напрасно.

Придя к власти, Берия тут же снял Шалву с поста секретаря горкома и назначил его заместителем министра земледелия.

Ашхен Налбандян по просьбе Василия Киквадзе вспоминала:

В этот период я работала инструктором отдела промышленности ЦК КП Грузии. Обстановка вокруг моего мужа и меня становилась ненормальной. Г. Арутюнов, ведавший отделом промышленности, изменился ко мне до неузнаваемости. Не стал приглашать на совещания. Я много ездила по промышленным районам, бывала в Чиатурах, Тквибули, Ткварчели. На ферро-марганцевом заводе Зестафони я часто выступала на производственных совещаниях и была в курсе всех производственных вопросов. При моём непосредственном участии был составлен обширный доклад для ЦК о состоянии дел и перспективах нефтеперегонных заводов в Батуме. Несмотря на это, Г. Арутюнов не то что перестал интересоваться результатами моих поездок, а даже распорядился никаких заданий мне не давать и не разрешать выезжать на места. Обстановка становилась невозможной. Я стала чувствовать слежку за мной, люди боялись, остерегались разговоров, встреч со мной. Однажды в коридоре ЦК я встретилась с заведующим сельскохозяйственным отделом Амберки Кекелия. Испугавшись встречи со мной, он опустил голову, не поздоровался. Кекелия был другом Шалвы, участвовал вместе с ним в организации «Спартака». Секретарь Кировского райкома партии Серго Ишханов, встретившись <мне> на улице, отвернулся, не поздоровался.

Ясно было, что это начало конца, и Шалва Окуджава вынужден был обратиться к старому другу своих старших братьев Серго Орджоникидзе с просьбой перевести его куда-нибудь в Россию. Серго помог Шалве и отправил его парторгом на строительство Нижнетагильского вагоностроительного завода.

Там всё только начиналось, жить было негде, бытовые условия никакие, и сразу брать с собой семью было просто некуда. Поэтому Ашхен с сыном в мае 1932 года вернулась из Тифлиса в Москву и устроилась инструктором в орготделе московского горкома партии.

Сильва с дочерью Луизой и племянником Булатом в Евпатории. Лето 1932 года

Тут в Москве у неё как раз появилась племянница: 12 июня 1932 года у Миши и Сиро родилась дочка. Назвали её странным именем Инмей – что-то японское в нём слышалось. Сиро любила необычные имена. А может быть, страсть к редким именам вообще у них была семейной? Ведь её сестра Ашхен несколькими годами раньше тоже, начитавшись Оскара Уайльда, назвала своего первенца очень необычным именем – Дориан. И уж таким необычным было это имя, что через несколько месяцев родители, так и не привыкнув, сына переименовали. Новое имя, правда, тоже оказалось не совсем обычным, во всяком случае, для армян или грузин. Но у народов тюркской языковой группы оно довольно распространено. У казахов оно звучит как Болот, у узбеков – Пулат, у татар – Булат. И выбор этот, видимо, был не случаен – думается, это в честь своего любимого вождя постарались Ашхен с Шалвой, ведь булат – это сталь.

А Инмей никто переименовывать не собирался. Просто все близкие звали малышку Меей, Меечкой, и никак иначе.

И на этом не заканчиваются истории, связанные с именами. Дмитрий Быков в своей книге приводит длинную цитату про дядю Рафика из рассказа «Утро красит нежным светом» и недоумевает, отчего это Окуджава переименовал в рассказе Рафика в Бориса? Объяснение нашлось в арбатской домовой книге. Оказывается, не было никакого дяди Рафика вообще, а был именно Борис15. Во всяком случае, по документам. Но что-то заненравилось настоящее имя семье, и все стали звать его Рафиком. И постепенно его настоящее имя было забыто.

Степан Налбандян и его жена Мария

Очень скоро на смену радости от рождения нового члена семьи пришла горечь расставания с другим: в Тифлисе умирал Степан Налбандян. Он чувствовал приближение смерти и хотел увидеть всех своих дочерей. Ашхен, только недавно приехав оттуда, снова поехала в Тифлис – проститься с папой. Степан уже не вставал и всё спрашивал про Сиро, приедет ли она. Вернувшись в Москву, Ашхен сказала сестре, что отец очень хочет её видеть, и та, взяв с собой месячную Меечку, тоже поехала попрощаться.

После смерти Степана Марию Вартановну ничто больше не держит в Тифлисе, и она окончательно переезжает к Ашхен. Тут она, кроме Ашхен, успевает помогать и Сиро, тем более что Меечка у той родилась очень слабенькая, болезненная. Врачи советовали для укрепления здоровья кормить её свежей клюквой, а единственное место, где можно было тогда купить клюкву, был рынок в Тушино, за городом, куда Сиро и ездила через день, по три часа добираясь на перекладных. К тому же, жить с Мишей ей было всё трудней и трудней, дурная наследственность всё сильней и сильней в нём проявлялась, но Сиро надеялась на чудо.

Сиро, Инмей (Мея), Ашхен, Булат, Мария Вартановна и Витя

А в Тифлисе из большой семьи Налбандян оставались только Сильвия и Рафик.

7

Зимой 1934-го Шалва приезжает в Москву – он избран делегатом XVII съезда партии с правом совещательного голоса. Его сестра Мария Окуджава рассказывала двоюродному брату Васе Киквадзе:

– В дни работы съезда Шалва часто навещал меня на Валовой улице. От доклада Сталина он был в восторге, сказав: «Сталин настоящий лидер и единственный человек, кто оберегает нашу партию от врагов. Его политическая и практическая деятельность огромна. Сталин – подлинный вождь. Речи Каменева, Радека, Ломинадзе, что каялись, не были искренними до конца. Троцкий пишет пасквили на революцию, партию. Я не допускаю, что революционер мог обливать революцию грязью». В один из вечеров Шалва пригласил меня и двоюродного брата Гоги Киквадзе на оперетту «Весёлая вдова». Потом, провожая его в Нижний Тагил, мы много говорили на Ярославском вокзале об ошибочности его мнения о Сталине…

Вскоре после партсъезда 1934 года у Ашхен и Шалвы родился второй сын, названный Виктором. Ему посвящена одна из глав этой книги, и на его судьбе здесь можно было бы подробно не останавливаться, если бы…

Дмитрий Быков пишет:

Брат Виктор – отдельная и трудная тема в биографии Окуджавы; сам он до 1997 года не упомянул о нём ни разу, ни в стихах, ни в прозе.

О брате Викторе Окуджава не говорил даже в интервью – до такой степени табуирована была при его жизни эта тема. Особенно стыдиться нечего – Окуджава мог быть виноват перед первой женой, перед старшим сыном, хотя и тут у него есть смягчающие обстоятельства, но перед младшим братом чист.

К сожалению, автор не уточняет, почему особенно стыдиться нечего. Возможно, Дмитрию Львовичу известны какие-то смягчающие обстоятельства в отношении старшего сына Булата Шалвовича, – например, что взять его в семью категорически отказалась вторая жена поэта, но откуда известно, что он перед младшим братом чист?

Далее Дмитрий Львович пишет:

Пора назвать вещи своими именами – младший брат Окуджавы страдал душевной болезнью, что и предопределило его судьбу, одиночество и разрыв почти со всей роднёй.

Меня, знавшего Виктора Шалвовича лично, этот пассаж Быкова неприятно поразил и я высказался на эту тему на страничке, посвящённой Булату Окуджава в Интернете16, и получил вполне дружелюбный ответ от Дмитрия Быкова, в котором он продолжал настаивать на своём.

Но более важным тогда для меня явилось письмо от бывшей коллеги Виктора Шалвовича:

…Спасибо, Марат, за то, что вступились за любимого и уважаемого друзьями и коллегами Виктора Окуджаву.

Не знала о книге и о дискуссии. Только что приятель переслал ссылку на эту страничку. Мы с Виктором вместе работали много лет в Институте проблем управления АН СССР (позже России) и дружили.

Виктор занимался дискретной математикой на очень высоком уровне. У него есть прекрасные научные результаты. Он был чудесным другом, блестящим рассказчиком. В нашей компании до сих пор ходят легенды о его устных рассказах – феерических экспромтах.

За двадцать лет тесного общения никому из нас и в голову не могла прийти мысль о душевном нездоровье Вити.

С уважением, Инна Воклер.

Дмитрий Львович в своей книге не ограничился постановкой диагноза, пошёл дальше и докопался до причин душевного заболевания Виктора:

Причины этой болезни суть многи, тут и детская травма (в случае с Виктором даже более страшная – ему было всего три года, когда взяли родителей), и наследственное безумие – всё-таки дед, Степан Окуджава, покончил с собой именно в помрачении ума.

Оставим в стороне весьма спорное, на мой взгляд, утверждение, что пережить арест родителей в три года страшнее, чем в тринадцать, важно другое: обстоятельства гибели Степана Окуджава. Помрачение ума Степана Окуджава было вызвано белой горячкой. Алкоголизм, конечно, тяжёлое психическое заболевание, спору нет, но стоит ли его называть «наследственным безумием»?

Это я запальчиво полемизировал с Быковым десять лет назад. Теперь я должен перед ним повиниться – чего уж там скрывать, я и сам считал Виктора Шалвовича, мягко говоря, не вполне ординарным человеком. Более того – в этом плане и Булат Шалвович тоже мне не внушал большого оптимизма. Но было одно обстоятельство, подвигнувшее меня наброситься на Дмитрий Львовича аки пёс цепной.

Дело в том, что вдова поэта во многих интервью говорила, что муж у неё был не вполне адекватный и вообще чуть не все лучшие его песни написаны ею. Эти высказывания вдовы можно было бы, наверное, объяснить другим душевным заболеванием – манией величия, но сейчас не о ней.

Мне не нравилось, что и как говорит вдова, а под горячую руку попал ни в чём не повинный Дмитрий Быков.

8

В последний раз Сильвия вышла замуж в 1934 году. Николай Иванович Попов был на десять лет моложе, он был женат и имел двухлетнего сына. Ничто из этого не помешало ему моментально влюбиться в роковую Сильвию, потерять голову и бросить семью.