Кровавое Евангелие

Переступив порог, за которым была тень, Томми облегченно вздохнул – хоть на некоторое время он укроется от беспощадных лучей солнца. Сколько же людей нашли здесь свою смерть? Холодок прошел по его спине, когда он представил себе, как это могло быть. Должно быть, они встали на колени – Томми был уверен в том, что они встали на колени. Мужчина в грязной холщовой сутане стоял над ними, держа меч в поднятой руке. Он начал с самого молодого, а к тому времени, когда все было кончено, у него едва хватало сил на то, чтобы поднять руку, но он ее поднял. В конце и он сам опустился на колени и стал ждать быстрой смерти от меча своего товарища. После этого все было кончено. Их кровь текла по крошечным мозаичным плиткам, заполняла зазоры между ними, растекалась лужами на полу…

Томми потряс головой, изгоняя из памяти это видение, и огляделся вокруг.

Никаких скелетов.

Наверное, их поместили в музей, а может быть, предали земле в каком-то месте.

Птица, прервав свое путешествие по плиточному полу, подняла голову и уставилась на Томми сперва одним глазом, потом другим, вероятно определяя его размеры. Ее глаза, похожие по цвету на малахит, были зелеными с бриллиантовым блеском. До этого Томми никогда не видел птиц с зелеными глазами.

Он встал на колени и зашептал; шепот его был не громче дыхания:

– Ну же, подойди сюда, малыш. Ну подойди, тебе нечего бояться.

Птица снова внимательно посмотрела на него сперва одним глазом, потом другим – а затем, хромая, запрыгала к нему.

Радуясь доверчивости птицы, Томми протянул руку и осторожно взял раненое существо. Как только он поднялся, держа теплое тельце в своих ладонях, как в колыбельке, земля ушла у него из-под ног. Он изо всех сил старался сохранить равновесие. Может быть, после долгого восхождения у него закружилась голова? Между ног на мозаичном полу вдруг появилась тонкая черная линия, подобная какому-то живому существу.

Змея, было первым, что пришло ему в голову.

Его сердце учащенно забилось от страха.

Но черная линия расширилась, а это было уже кое-что похуже. Не змея, а трещина. Струйка темного оранжевого дыма, завиваясь, поднялась в воздух из одного конца трещины, как будто кто-то бросил туда непотушенную сигарету.

Птица, вдруг забившись в его ладонях, вспорхнула в воздух и полетела сквозь дым, тянущийся через дверной проем наружу. Очевидно, рана у нее не была столь серьезной. Ее крылья рассекли струйку дыма, словно указывая Томми дорогу. У дыма был на удивление сладкий запах – почти такой же, как ладан, но с малой примесью горьких пряностей.

Томми, наморщив брови, нагнулся вперед и подставил ладонь под струйку дыма. Тот прошел между его пальцами и, к его удивлению, оказался не теплым, а холодным, словно струился из холодных земных глубин.

Томми нагнулся, чтобы рассмотреть место, откуда выходил дым, – но тут мозаичный пол под его ботинками треснул, как стекло. Плитки посыпались в провал – голубые, желто-коричневые и красные. Провал, расширяясь, поглотил узор.

Томми попятился к двери. Струи дыма, ставшего красновато-оранжевым, поднимались из щелей в разбитом мозаичном полу. Глухой скрежет доносился из сердцевины горы, вся комната сотрясалась.

Землетрясение.

Томми выскочил из дверного проема здания бани и сразу упал на спину. Прямо перед собой он увидел, как здание сильно качнулось, словно какой-то разгневанный бог кинул в него что тяжелое, – а затем рухнуло в глубокую расселину, разверзшуюся позади него.

Края расселины осыпались, делая ее шире. До места, где лежал Томми, оставалось не больше фута. Он стремглав бросился назад. Расселина словно гналась за ним. Он заставлял свои ноги бежать, но вершина горы затряслась, и он снова свалился на землю.

Опираясь о землю локтями и коленями, Томми отполз прочь. Камни вреза́лись в ладони. А вокруг него здания и колонны обрушивались на землю.

Молю тебя, о Боже, помоги мне!

Из-за дыма и пыли уже в нескольких футах ничего нельзя было рассмотреть. Когда он полз, то видел, как какого-то человека накрыл упавший на него кусок стены. Две женщины с пронзительным криком бросились бежать, когда земля под ними начала раздвигаться.

ТОММИ!

Он пополз туда, откуда донесся голос матери, и наконец выбрался из дымового облака.

– Я здесь! – хрипло закричал он и зашелся в кашле.

Отец бросился к нему и поднял его на ноги. Мать ухватилась за его локоть. Они потащили его к Змеиной тропе, подальше от разрушений.

Томми посмотрел назад. Трещина расширилась, расколов вершину горы. Глыбы горной породы откололись и скатились вниз, в пустыню. Черный дым поднимался к поблекшему голубому небу, как будто переносил весь творящийся на земле ужас к пылающему солнцу.

Они втроем, спотыкаясь, добрели до края скалы.

Землетрясение кончилось так же внезапно, как и началось.

Его родители оцепенели, как будто боясь, что от любого их движения подземные толчки могут возобновиться снова. Отец обхватил их обеими руками. С плато на вершине горы доносились пронзительные крики, крики боли.

– Томми? – Голос матери дрожал. – Ты в крови.

– Да пустяки, – ответил он. – Немного ободрал руки.

Отец убрал руки с их плеч. Он потерял шляпу и порезал щеку. Его обычный глубокий голос сейчас стал тонким и высоким.

– А вы не думаете, что это террористы?

– Я не слышала взрыва бомбы, – сказала мать, гладя Томми по плечам, как маленького ребенка.

Обычно он возражал против этого, но сейчас – нет.

Облако черновато-красного дыма наплывало на них, словно хотело унести их с утеса.

Отец принял решение и, указав рукой на крутую, ведущую вниз тропу, сказал:

– Пошли. Этот дым может быть токсичным.

– Я вдыхал его, – успокоил их Томми, оставаясь на месте. – И ничего.

Какая-то женщина выскочила из облака дыма, держась за горло. Она не видела, куда бежит: ее веки вспухли и кровоточили. Сделав несколько шагов, она наклонилась вперед и застыла в этой позе.

– Пошли! – пронзительно закричал отец, толкая Томми перед собой. – Пошли же!

Они бросились бежать, но убежать от дымового облака не могли.

Оно настигло их. Мать закашляла – влажный, неистовый, неестественный звук. Томми бросился к ней, не зная, что делать.

Родители остановились, опустились на колени.

Ну, вот и всё.

– Томми, – задыхаясь, произнес отец. – Иди…

Не послушав отца, Томми сел на землю рядом с ними.

Если мне все равно предстоит умереть, так пусть это произойдет так, как я хочу. Вместе с семьей.

Почувствовав, что это конец, Томми успокоился.

– Все нормально, папа.

Он стиснул руку матери, затем нащупал руку отца и тоже стиснул ее. Слезы потекли из его глаз при мысли о том, что он, уходя, не оставляет после себя никого.

– Я очень люблю вас.

Родители смотрели на него – прямо в глаза. Несмотря на весь ужас момента, Томми чувствовал себя очень хорошо.

Он крепко обнял обоих родителей и не размыкал объятий даже после того, когда их тела обмякли; он не желал выпускать их из рук, хотя они уже перешли в руки смерти. Когда силы покинули Томми, он опустился на колени рядом с их телами и стал ждать того момента, когда и сам испустит последний вздох.

Но минуты шли за минутами, а последний вздох все не наступал.

Томми провел рукой по залитому слезами лицу и с трудом поднялся на ноги, стараясь не смотреть на скрюченные тела родителей, их распухшие глаза и окровавленные лица. Если бы он на них не смотрел, то, может быть, они бы и не умерли? Может быть, это всего лишь сон?

Он медленно обошел вокруг их тел. Отвратительного дыма уже не было. Земля была усеяна мертвыми телами. Насколько хватало глаз, всюду лежали мертвые.

Это был не сон.

Почему я единственный остался в живых? Ведь умереть должен был я. Но не мать и не отец.

Опустив голову вниз, Томми снова посмотрел на их тела. Его печаль не выплакать в слезах. Она глубже и тяжелее всех тех дум, которые он передумал, размышляя о собственной смерти.

Какая чудовищная ошибка. Ведь он был больным, он был неполноценным человеком. Он уже давно знал, что смерть вот-вот придет за ним. А его родителям суждено было хранить память о нем, запечатленном в четырнадцатилетнем возрасте на тысяче фотографий… Ведь это им была суждена печаль.

Томми упал на колени и зарыдал, простирая руки к солнцу, расправляя ладони, моля и одновременно проклиная Бога.

Но Бог пока не решил, что с ним делать.

Когда Томми простирал руки к небу, один рукав опустился, обнажив запястье – бледное и чистое.

Он, опустив руки, смотрел на свою кожу, не веря глазам своим.

Его меланома исчезла.

Глава 3

26 октября, 14 часов 15 минут по местному времени

Кесария, Израиль

Стоя на коленях в котловане, доктор Эрин Грейнджер, сокрушенно вздыхая, рассматривала разрушения, вызванные землетрясением. Согласно первоначальным сообщениям, эпицентр его находился на расстоянии многих миль от места раскопок, но колебания земли ощущались на всем пространстве, ограниченном израильской береговой линией, в том числе и здесь.

Песок сыпался через проломы в досках, крепивших откосы ее котлована, и вновь медленно погребал под собой ее недавнее открытие, словно им так никогда и не было суждено появиться из земли.

Но даже это было не самым худшим из того, что сотворило землетрясение. Осыпавшийся песок можно удалить снова, но что делать с обломком толстой доски, лежащей на том самом черепе младенца, который она со всей осторожностью старалась извлечь из земли? Эрин не позволяла себе даже и думать о том, что может оказаться под этим злополучным куском дерева.

Ради всего святого, пусть он окажется неповрежденным…

Три ее студента, взволнованные и нетерпеливые, стояли возле котлована, почти у самого его края.

Стараясь не дышать, Эрин взялась за кусок раздробленной доски, подняла его и, не поворачиваясь, подала Нейту, а затем приподняла кусок парусины, которым раньше накрыла скелет.

На том месте, где раньше покоился целый череп младенца, теперь лежало множество мелких его обломков. Тело спокойно пролежало в земле две тысячи лет до того, как она откопала его – чтобы подвергнуть разрушению…

У нее пересохло в горле.

Сев на дно котлована, Эрин, едва касаясь кончиками пальцев обломков черепа, считала их. Слишком много. Она опустила голову. Свидетельства причины смерти младенца были утрачены по ее недосмотру. Она должна была завершить откапывание скелета и только после этого идти за Нейтом в палатку, чтобы смотреть результаты, полученные на РОН.

– Доктор Грейнджер? – обратился к ней Хайнрих, стоявший на краю котлована.

Эрин быстро повернулась к нему, чтобы он, не дай бог, не подумал, что она молилась. Этот студент-археолог из Германии отличался чрезмерной религиозностью, и Эрин не хотела давать ему повод думать, что и она столь же привержена религии.

– Хайнрих, надо поместить в гипс остальную часть этого экспоната, – сказала она, решив предохранить оставшуюся часть скелета от возможных последующих толчков и негативных последствий землетрясения.

А ведь для сохранения этого крошечного черепа надо было сделать так мало. Но сейчас уже так поздно…

– Будет сделано.

Хайнрих пригладил пятерней свои отросшие светлые волосы и поспешил к палатке с приборами и принадлежностями, благополучно пережившей землетрясение. Убыток от этого стихийного бедствия потерпела только Эмми – разлилась ее банка с диетической кока-колой.

Джулия, сильфидоподобная[7] подружка Хайнриха, поспешила за ним. Она не должна была находиться в зоне раскопок, но Эрин не возражала против того, что она проводила здесь уик-энды.

– Я проверю наши приборы.

Взволнованный голос Эмми сразу навел Эрин на мысль о том, насколько все они еще молоды. Даже в их возрасте она не была такой молодой. Или была?

Эрин жестом руки обвела вокруг ипподрома. Все здесь было в руинах еще до их прихода сюда.

– Этому месту пришлось испытать многое, – сказала она, а потом, придав своему голосу показную бодрость, добавила: – Давайте поработаем и приведем его в нормальное состояние.

– Мы же можем отстроить его заново. У нас есть технологии. Он будет лучше, чем прежде, – поддержал ее Нейт, до этого гудевший себе под нос музыкальный пассаж из «Человека на шесть миллионов долларов»[8].

Эмми, перед тем как направиться к своей палатке, посмотрела на него с кокетливой улыбкой.

– Вы можете принести мне новую доску? – спросила Эрин Нейта.

– Да не вопрос, профессор.

Нейт ушел, а мелодия, которую он напевал, продолжала звучать в ее голове. А что, если они и вправду смогут возродить его заново? Не пятно раскопок, а все это место…

Эрин пристально рассматривала руины, представляя себе, как изначально могло выглядеть это место. Мысленно она разместила на нем ту половину строений, которые теперь были разрушены до основания. Она представила себе ликующие толпы, грохот колесниц, топот копыт. А затем вспомнила, что произошло здесь до того, как был построен этот ипподром: избиение младенцев. Представила себе панический ужас беспомощных матерей, у которых воины вырывали из рук младенцев. Матерей заставляли смотреть, как удары меча прерывали плач их детей.

Сколько загубленных жизней…

Если обнаруженное ею окажется именно тем, что она предполагает, то уже сейчас Эрин может высказать догадку, почему Ирод построил свой ипподром именно на этом месте. Не испытывал ли он приливов какого-то мрачного веселья оттого, что топот копыт и потоки крови еще больше осквернят могилы тех, кого он лишил жизни?

Пронзительное ржание вывело ее из состояния задумчивости. Она встала и посмотрела в сторону конюшни, рядом с которой конюх прогуливал игривого белого жеребца. В лошадях Эрин разбиралась. В детстве она по многу часов проводила в стойлах и знала, причем не понаслышке, как ненавистны лошадям землетрясения. Какое сильное волнение и беспокойство проявляли эти крупные, чуткие животные перед первым толчком и как трудно было успокоить их после землетрясения. Она надеялась, что этим лошадям обеспечен надлежащий уход.

Вернулись Хайнрих и Нейт. В руках у Нейта была целая доска, а Хайнрих принес коробку с гипсом, кувшин с водой и ведро. В университете он посещал класс искусства и дизайна, и него были хорошие руки – как раз то, что было необходимо для того, чтобы помочь Эрин собрать воедино куски черепа.

Нейт протянул ей доску. На Эрин пахнуло свежим лесным запахом сосны, что было так необычно здесь, в жаркой пустыне. Осторожно, стараясь не повредить оставшейся части скелета, он спустился к ней. Они вдвоем установили доску на место сломанной, придвинули ее плотно к стенке котлована и в этом положении закрепили ее скобами. Она надеялась, что новая доска не сломается и не сделает ее несчастной, как это произошло с прежней.

Нейт ушел проверять свои приборы, а они с Хайнрихом принялись раскапывать песок. Доска повредила череп и левое предплечье. Эрин вспомнила крохотный родничок, вспомнила шейный отросток плечевой кости. Она была уверена в том, что это были свидетельства, улики. Теперь они утрачены навсегда.

Перед тем как сохранить хотя бы то, что осталось, она подняла камеру и сфокусировала ее на разбросанных по песку обломках черепа. Затем сфотографировала сломанную плечевую кость, ее отломанный радиусный отросток. Щелкая затвором, она чувствовала, будто ее предплечье посылает в мозг импульсы сочувствия. Эрин сама в четырехлетнем возрасте повредила свое предплечье, и с тех пор оно нередко напоминало ей об этом.

Кладя камеру на место и все еще глядя на эту сломанную кость, Эрин, проведя пальцами по левой плечевой кости, словно вновь перенеслась в тот момент в прошлом, когда впервые почувствовала боль в предплечье.

Ее мать потащила Эрин к отцу, заставляя показать ему ангела, которого она только что нарисовала цветными карандашами. Гордая, надеясь на похвалу, девочка протянула ему картину, которую он взял в свою огромную мозолистую руку. Отец был таким высоким, что ее макушка была ниже его колена. Он, взяв картину, лишь мельком взглянул на нее.

Внезапно отец сел и притянул ее к себе, поставив у своих колен. Ее начала бить дрожь. Ей было всего четыре года, но она уже знала, что самое опасное в мире место как раз и находится возле отцовских колен.

– Какой рукой ты рисовала этого ангела? – Его трубный голос заполнил ее уши, как мощный поток воды, внезапно хлынувший на землю.

Еще не научившись врать, она подняла свою левую руку.

– Левая рука творит мошеннические проделки, расплатой за которые являются вечные муки, – объявил он. – Ты больше никогда не будешь писать или рисовать этой рукой. Тебе понятно?

Смертельно напуганная, она утвердительно кивнула.

– Я не допущу, чтобы зло исходило от моего ребенка.

Отец снова посмотрел на нее, словно ожидая чего-то. А она не понимала, чего он хочет.

– Да, сэр.

Тогда он приподнял свое колено и положив на него ее левую руку, хлопнул по ней, как будто это был кусок дерева.

Эрин тщательно осмотрела место, где были разбросаны осколки, все еще чувствуя боль в руке. Она, надавив на руку, почувствовала тот заживший шейный отросток. Отец не позволил вести ее к доктору. Если молитва не исцелит рану или не спасет жизнь ребенка, значит, Бог не пожелал этого, а они всегда должны подчиняться воле Господа.

Когда Эрин бегством спаслась от отцовской тирании, то целый год посвятила тому, чтобы выучиться писать левой рукой так же свободно, как правой, при этом она, казалось, вкладывала всю свою злость и решимость в каждую строчку, выходившую из-под ее пера. Она не позволила отцу принять какого-либо участия в своей судьбе. И пока что зло, как кажется, не проникло в нее, хотя рука ее болела в дождливую погоду.

– Так, значит, то, что сказано в Библии, верно, – голос Хайнриха вывел ее из состояния задумчивости. Он ухватил пригоршню песка с ног младенца и высыпал его за край котлована. – Бойня все-таки была. И произошла она здесь.

– Нет. – Эрин внимательно рассматривала разбросанные обломки костей, решая, с чего начать. – Вы слишком спешите с выводами. У нас есть весьма убедительные свидетельства того, что массовое убийство произошло здесь, но я сомневаюсь в том, что оно как-либо связано с рождением Христа. Исторический факт и религиозные предания часто связывают воедино. Помните, занимаясь археологией, мы должны всегда относиться к Библии, как… – Она старательно подыскивала нейтральное, не подстрекающее к ссоре слово, но не сумела его подобрать. – Как к религиозно-возвышенной интерпретации событий, записанных кем-то склонным видеть эти события и факты так, что они вписываются в их идеологию. Кем-то, кто ставит перед собой цели укрепления религии.

– Вместо целей академических? – немецкий акцент Хайнриха зазвучал более явственно, а это значило, что он вышел из состояния душевного равновесия.

– Вместо объективного подхода. Наша единственная цель – как людей науки – состоит в том, чтобы найти вещественные доказательства прошлых событий, вместо того чтобы опираться на древние предания. Мы должны выяснить все.

Хайнрих тщательно смахивал щеткой песок с маленькой бедренной кости.

– Выходит, вы не верите в Бога? Или в Христа?

Эрин внимательно всматривалась в неровную поверхность кости. Нет, новых повреждений на ней не было.

– Я верю в то, что Христос был человеком. Что он увлек за собой миллионы. Верю ли я в то, что он превращал воду в вино? Для этого мне нужны доказательства.

Она мысленно вернулась к своему первому причастию, когда еще верила в чудеса; верила, что и вправду пьет кровь Христа. Ей казалось, что с тех пор прошло уже много столетий.

– Ну а сейчас вы здесь, – Хайнрих обвел рукой вокруг места, на котором они стояли. – Исследуете библейское сказание.

– Я исследую историческое событие, – поправила его Эрин. – И я здесь, в Кесарии, а не в Вифлееме, как описывает это Библия, потому что я нашла свидетельства, которые привели меня сюда. Я здесь из-за фактов. Но не из-за веры.

К этому моменту Хайнрих уже очистил нижнюю часть скелета. Они оба работали сейчас быстрее, чем обычно, боясь, что последующие земные толчки могут произойти в любую минуту.

– Повествование, написанное на глиняном горшке, изготовленном в первом веке, привело нас сюда, – сказала она. – Но не Библия.

После многих месяцев копания в глиняных черепках в Рокфеллеровском музее в Иерусалиме Эрин обнаружила непонятно кем подписанный разбитый кувшин, на котором упоминалось массовое захоронение детей в Кесарии. Этого было достаточно для получения гранта, благодаря которому они все оказались здесь.

– Так, значит, вы пытаетесь… разоблачить Библию? – В его голосе ясно слышалось разочарование.

– Я пытаюсь выяснить, что произошло здесь. А это, что весьма вероятно, никак не связано с тем, о чем повествует Библия.

– Значит, вы не верите, что Библия святая? – Прекратив работу, Хайнрих пристально уставился на нее.

– Склонность к обожествлению и Библия – это не одно и то же. И это, первое, присутствует в каждом мужчине, женщине и ребенке. И возникает оно не в церкви, не вылетает изо рта преподобного отца.

– Но…

– Мне нужны щетки.

Эрин выбралась из котлована, подавляя закипающий в ней гнев, который она хотела скрыть от своего студента.

Она не прошла еще половины пути до палатки с инструментами и материалами, как услышала звук мотора вертолета. Подняв голову и приложив ладонь ребром ко лбу, Эрин стала искать вертолет в небе.

Большая винтокрылая машина, выкрашенная в цвет хаки, летела с большой скоростью и на малой высоте; на хвосте был выведен номер S-92. Что ему здесь надо? Эрин пристально наблюдала за вертолетом. Поднятый винтами вихрь наверняка снова наметет песок на откопанный скелет.

Она повернулась назад, чтобы попросить Хайнриха накрыть кости.

Прежде чем Эрин открыла рот, оставленный без присмотра жеребец арабской породы, необъезженный и белоснежный, как сказочный конь, выбежав из стойла, стрелой понесся по полю. На всем скаку он не увидел бы котлована. Понимая, что ей не успеть отогнать коня от Хайнриха, Эрин все-таки бросилась к нему.

Хайнрих, должно быть, услышал или почувствовал топот копыт. Он выпрямил спину и встал как раз в тот момент, когда жеребец был уже у края котлована, и этим еще больше напугал встревоженное животное. Конь, встав на дыбы, ударил Хайнриха в лоб копытом.

Вертолет за ее спиной, опустившись на землю, выключал двигатель.

Жеребец, пятясь от шума, приблизился к краю котлована.

Эрин обошла вокруг коня.

– Ну, успокойся, мальчик, – ее голос звучал спокойно и ласково. – Никто не собирается тебя обижать.

Жеребец уставился на нее огромным черным глазом. Его грудная клетка часто раздувалась и опадала, дрожащий торс лоснился от пота, с губ свисала пена. Ей надо было успокоить его и отвести подальше от котлована, в котором лежал недвижный Хайнрих.

Не прекращая успокаивать жеребца ласковыми словами, она встала между ним и краем котлована. После этого, вытянув руку, погладила его по крутой шее. Жеребец вздрогнул, но остался стоять на месте. Эрин чувствовала знакомый запах лошади. Она глубоко вдохнула и медленно выдохнула. Лошадь сделала то же самое.

Надеясь, что конь последует за нею, она отошла в сторону, подальше от Хайнриха. Ей надо отвести его в какое-то более спокойное место, чтобы он снова не напугался.

Жеребец, ноги которого тряслись, сделал шаг.

К ней подбегал Нейт, а за ним – Эмми и Джулия.

Эрин взмахом руки велела им остановиться.

– Нейт, – произнесла она нараспев. – Не разрешайте никому приближаться, пока я не уведу жеребца подальше от Хайнриха.

Нейт застыл на месте. Его спутницы сделали то же самое.

Конь тяжело дышал, вскидывая мокрую от пота холку. Эрин, запустив пальцы в серую гриву, отвела жеребца на несколько шагов от котлована. После этого она кивнула Нейту.

Внезапно ее внимание отвлек крик, раздавшийся за ее плечом: какой-то маленький человек в балахоне стремительно несся к ним по песку. Этот человек – без сомнения, конюх, – запыхавшись, приблизился к ним, набросил поводок на шею коня и забормотал что-то непонятное, показывая рукой туда, где стоял приземлившийся вертолет. Эрин все поняла. Конь не любил вертолеты. Она и сама их не жаловала. Женщина потрепала его по холке, как бы прощаясь с ним. Конюх повел жеребца к стойлу.

Эмми и Джулия уже спустились в котлован и стояли возле Хайнриха. Джулия положила руку ему на лоб. Половина лица юноши была в крови. Джулия что-то тихонько говорила Хайнриху по-немецки, но он не отвечал. Эрин облегченно вздохнула: по крайней мере, раненый дышал.

Спустившись в котлован, Эрин встала рядом с девушками, осторожно отвела руку Джулии и ощупала его голову. Большая потеря крови, но череп, кажется, цел. Она оторвала кусок от своей банданы и приложила его к ране. Конечно, такой тампон был отнюдь не стерильным, но ничем другим она не располагала. Ее ладонь почувствовала теплую кровь.