Зло из телевизора

– Разбей три яйца, до обеда хватит.

Я быстро оделся, вернулся на кухню. Лиза протянула мне стакан с сырыми яйцами.

– Как ты можешь их пить, не представляю, – поморщилась она.

– Научился, – я одним глотком проглотил яйца, вытер полотенцем губы. – Одна из заповедей здорового образа жизни гласит: «Никогда не выходи из дома, не позавтракав, иначе к сорока годам лишишься желудка».

– А курить до завтрака полезно? – с улыбкой спросила жена.

Я не стал отвечать на провокационный вопрос. Утро – не время для диспутов.

– Лиза, ты сегодня во вторую смену? Без надобности раньше времени из дома не выходи.

– Андрей, что случилось, ты можешь объяснить? – благодушная интонация в голосе супруги сменилась тревожными нотками.

– Не знаю, Лиза, не знаю! Одно могу сказать точно: если в городе происходит что-то непонятное, то мне надо быть на работе.

У выхода из подъезда меня остановили два солдата азиатской внешности. У одного из них в руках была резиновая дубинка ПР-73. Нам выдавали такие дубинки на учениях по пресечению массовых беспорядков.

– Зайди в подъезд, – приказал мне солдат, не то узбек, не то казах по национальности.

– Я – офицер милиции. Вот мое служебное удостоверение. – Я протянул ему раскрытую книжицу с моей фотографией в форме капитана милиции.

– В подъезд зайди! – грубо сказал другой солдат. – Тебе чего-то непонятно?

– Кто у вас старший? – официальным тоном спросил я. – Позови офицера!

– Сейчас, блин, позову! – Солдат замахнулся дубинкой, и если бы я не отпрыгнул в подъезд, то он так бы вдарил мне по лбу, что я до вечера бы не очухался.

– Сиди, пока учения не закончатся! – сквозь захлопнувшуюся дверь крикнул мне первый солдат.

– Что за тупые люди? – Один из вояк со всей силы врезал сапогом по двери. – Сказано, сиди дома, нет, поперся куда-то, шайтан ему под ребра!

Забежав на площадку первого этажа, я остановился, с досады и злости сплюнул на ступеньки и пошел домой.

«Это же надо, – подумал я, – меня, капитана милиции, как какого-то бродягу, хотели дубинкой огреть! Что, черт возьми, происходит, учения это или военный переворот? В каждой газете о военном перевороте пишут, неужели свершилось?»

Я вернулся в квартиру, сел на кухне, закурил.

– Андрей, они не выпустили даже тебя? – растерянно спросила Лиза. – Андрюша, это ужасно. Это не учения…

– Успокойся. – Я обнял жену, прижался губами к ее щеке. – Скоро все разъяснится. Солдаты выполняют свой долг. У них разговор короткий: «Закрой дверь, у нас приказ никого не выпускать».

Тут меня осенило, что надо срочно связаться с дежурной частью УВД и узнать, что же на самом деле происходит.

– Лиза, я сейчас, я быстро!

Я обулся, вышел в подъезд, поднялся на четвертый этаж.

«Даже если операторы дежурной части находятся под контролем военных, то они обязаны будут ответить на звонок. Если они работают под дулами автоматов, то по голосу я пойму, что случилось что-то очень и очень серьезное».

– Кто там? – ответил на мой стук в дверь старушечий голос.

– Нина Павловна, это я, Андрей Лаптев с третьего этажа. Нина Павловна, мне на работу срочно позвонить надо.

Щелкнув давно не смазанным врезным замком, старушка открыла дверь.

– Звони, коли надо.

Я поднял трубку телефона. Ни гудков, ни щелчков. Тишина.

«Ленинский план революции, – пронеслось в голове. – Почта, телефон, телеграф. Лихо работают, ничего не скажешь! Это не учения. На обычных учениях телефонную связь отключать не будут. Вдруг у кого сердце прихватит, а в «Скорую помощь» позвонить нельзя».

– Нина Павловна, у вас телефон не работает. Давно сломался?

– Вчера вечером звонила. – Старушка взяла у меня трубку, прислушалась. – Андрей, ты не знаешь, как телефонного мастера вызвать?

– Приеду на работу, позвоню в мастерскую, вызову к вам специалиста.

Я спустился к себе. Лиза стояла у окна, наблюдая за маневрами на улице.

– Там ваша машина приехала, – сказала она.

«Нашей» машиной оказался автомобиль отдела охраны Кировского РОВД. Он остановился в дальнем углу двора, постоял с минуту и умчался в неизвестном направлении.

Через полчаса за окном взвыла и смолкла сирена. Металлический голос из громкоговорителей проезжавшего по двору военного автомобиля сообщил:

– Граждане! Учения закончены. Можете выходить из домов и открывать окна.

– Вот и все, – сказал я. – Это были просто учения. Как придешь на работу, позвони мне. Просто так позвони, чтобы я знал, что у тебя все в порядке.

Выйдя во двор, я увидел, как солдаты проворно забираются в кузов грузовика. Только сейчас я заметил, что у каждого из них через плечо была перекинута сумка с противогазом.

«Если бы это на самом деле были учения по гражданской обороне, то солдаты должны были быть в противогазах. С другой стороны, какие, к черту, противогазы! Как бы они в противогазах людей по подъездам загоняли? Мычали бы сквозь резину?»

Рассмеявшись от собственных мыслей, я бодро зашагал вперед. Подходить к офицеру и жаловаться на хамство его солдат я не стал. Бесполезное дело. Для офицера внутренних войск его солдаты как дети родные, а я – гражданский чужак. Он даже слушать меня не станет. Отмахнется, как от назойливой мухи: «Напишите жалобу на имя руководителя учений». Вот и весь сказ! Коротко и по-военному точно.

У автобусной остановки, посредине проезжей части, стоял армейский грузовик с затянутым тентом кузовом. Солдаты, весело переговариваясь между собой, толпились у заднего борта, курили, сплевывали на асфальт. Водитель грузовика возился под капотом. В кабине сидел ко всему безучастный офицер.

«Вот так учения! – подумал я. – Даже технику как следует не приготовили».

Объезжая по встречной полосе столпившийся за грузовиком транспорт, к месту поломки армейского грузовика подъехала сверкающая полированными боками «Тойота». С пассажирского места вылезла пожилая нерусская женщина в черной, монашеского покроя, одежде. Она что-то крикнула солдатам на неизвестном языке, стала жестами показывать, чтобы они ушли с проезжей части и дали возможность обогнуть грузовик. Солдаты дружно и весело закричали ей в ответ: «По тротуару объезжай!» Разозленная женщина вернулась в «Тойоту», опустила со своей стороны стекло. Ее автомобиль аккуратно протиснулся между бордюром и сломанным грузовиком. Поравнявшись с солдатами, в открытое окно женщина что-то крикнула и показала воякам интернациональный неприличный жест. Пока опешившие солдаты приходили в себя, водитель иномарки дал по газам и умчался вдоль по улице.

– Шайтан! Джаляп, джаляп! – завопили солдаты. – Тебе за такие слова в Душанбе язык отрежут!

Пока офицер не вылез из кабины и не приструнил солдат, они, потрясая кулаками вслед уехавшей пожилой незнакомке, метались по проезжей части и выкрикивали ругательства на разных языках и наречиях народов Советского Союза.

«Крепко она их приложила, – подумал я. – Интересно, кто они все по национальности? «Джаляп» по-узбекски значит «проститутка», «падшая женщина», а слово «шайтан» перевода не требует».

Я снова засмеялся. Мне стало весело. Я знаю по-узбекски несколько разрозненных слов и два вопросительных выражения, а тут такая пикантная неожиданность! В моем родном городе услышать «джаляп»! Все на остановке в недоумении, что за «джаляп» такой, а я-то знаю, о чем речь.

Подойдя к толпе пассажиров, ожидающих автобус, я встал с краю, прислушался, как мужики обсуждают инцидент на дороге:

– Пускай спасибо своему богу скажут! Астара, если бы захотела, всех бы их заколдовала.

– Это точно! Навела бы на них порчу и превратила в импотентов. Один мужик, говорят, оскорбил ее, и все – гидравлика не работает, напору в шланге нет. Даже за большие деньги врачи ничем ему помочь не смогли.

– Машинка у Астары новенькая. Видать, недавно из-за бугра пригнали.

– О, наконец-то! Починились. «Наша армия крепка, охраняет мир она». Защитнички! Утром один ухарь хотел мне в глаза слезоточивым газом брызнуть, да я вовремя в подъезд заскочил.

– Да ты что! Настоящим слезоточивым газом?

– Самым что ни на есть настоящим! «Черемуха» называется. Видел у солдат белые баллончики с красным колпачком? Вот это «Черемуха» и есть.

Припадая к асфальту днищем, к остановке подъехал переполненный автобус. Я кое-как втиснулся в него и поехал в управление.

7

В понедельник, 24 сентября, в городском УВД царила необычная обстановка: никто не занимался текущей работой, раскрытие и расследование преступлений оставили на потом – весь личный состав управления обсуждал прошедшие учения по гражданской обороне.

Даже я в этот день поддался всеобщему настроению. Когда ко мне с докладом о проделанной работе пришли подчиненные, я отмахнулся от них:

– Мужики, давайте оставим насильника на завтра. Сегодня надо разобраться: что же такое утром произошло? Я лично до конца так и не понял: учения это были или репетиция военного переворота.

– Логично! – согласились со мной опера. – Насильник от нас никуда не денется, а вот если в стране власть поменяется, то тут никакой экстрасенс прогноз на будущее не предскажет.

– Что день грядущий принесет: тюрьму или карьерный взлет? – продекламировал стихи собственного сочинения оперуполномоченный Зиннер.

– Ха! – воскликнул я. – Я-то думаю, кого мне вторым номером на усиление следственно-оперативной группы выставить, а доброволец вот он, по собственной инициативе нашелся.

Зиннер недоуменно уставился на меня. Остальные опера одобрительно закивали головами – заступать на незапланированное суточное дежурство никому не хотелось.

– Владимир Сергеевич, не смотри на меня так осуждающе. Ты сам сделал выбор. Поэтов всегда грудью на амбразуру бросают. Отдежуришь сегодня, ничего с тобой не случится.

– Стихотворение новое напишешь! – подбодрил пригорюнившегося товарища Далайханов. – Что-нибудь о нелегких милицейских буднях. Например: «Дежурил я, как воз тащил, а мой начальник…»

– Чего-чего? – приподнялся я из-за стола.

– Прошу прощения, – Далайханов прижал ладонь к груди, сделал легкий полупоклон, – у меня с детства с русскими рифмами полный провал. Я в школе по литературе был самым отстающим учеником. Какой с меня спрос, если у меня мать – немка, а отец – казах?

– Все свободны! – подвел я черту под утренним оперативным совещанием.

Не только в моем отделе прошедшие учения сломали привычный ритм работы. В других подразделениях городской милиции царило то же самое. Весь день сотрудники нашего УВД бесцельно слонялись по кабинетам, пили чай, курили, травили анекдоты. Кто-то, сославшись на оперативные нужды, рванул к родственникам на другой конец города – узнать: а как у них было?

К концу рабочего дня обстановка более-менее прояснилась. Через областной военкомат, через военно-мобилизационный отдел обкома партии, через друзей и знакомых нам удалось выяснить хронологию учений.

«Начались» они еще в прошлом году, с очередного заявления Горбачева об одностороннем сокращении личного состава и боевых частей сухопутных сил. Каким-то образом в перечень расформировываемых подразделений попал дислоцирующийся под Новосибирском мотострелковый полк. Зачем надо было расформировывать воинское подразделение, находящееся в центре страны, а не на границе соприкосновения советских войск с силами НАТО, никто в Генеральном штабе не понял, но приказ о расформировании мотострелкового полка подготовили.

Как известно, наши генералы презирают Горбачева и всячески саботируют его указания. Чтобы не лишаться боевой единицы в угоду американским «друзьям», расформированный мотострелковый полк передали из ведения Министерства обороны в МВД СССР. Избыточную для внутренних войск боевую технику полка перегнали в другие мотострелковые части, солдаты и офицеры надели новые знаки различия, и полк зажил своей прежней жизнью. Для солдат-срочников в прохождении службы не изменилось вообще ничего, кроме цвета погон и записи в военном билете.

В начале сентября 1990 года вновь созданный полк перебросили в нашу область на сельскохозяйственные работы. Временным местом дислокации полка стал полевой лагерь недалеко от нашего областного центра.

Отъехав от уютных теплых казарм на двести сорок километров, солдаты приступили к уборке картофеля на бескрайних землях совхоза «Тыхтинский». Каждый день, с восхода и до заката солнца, они проводили в поле, а с наступлением темноты искали развлечений. От жизни вдали от цивилизации дисциплина в полку падала: участились драки на национальной и бытовой почве, стало процветать воровство продуктов и личных вещей. Старослужащие повадились ходить в самоволку в близлежащие деревни. Кто-то из них пытался ухаживать за местными девушками, кто-то воровал кур и продукты у селян, кто-то обменивал тушенку и сапоги на самогонку.

Через две недели жизни в поле до офицеров стали доходить тревожные сведения – среди солдат пошли недовольные разговоры: «Для кого мы эту картошку копаем? Зачем мы на кого-то целыми днями горбатимся? Кто эту картошку ест, тот пускай ее сам и собирает».

Дождавшись пика недовольства, командир полка отдал приказ: сельскохозяйственные работы прекратить и приступить к боевой подготовке. До самого начала учений солдаты тренировались владеть дубинками и пластиковыми щитами, изучали правила применения спецсредств: слезоточивого газа, наручников и ловчих сетей.

В два часа ночи, 23 сентября, полк внутренних войск был поднят по тревоге. Солдатам раздали противогазы, резиновые дубинки и спецсредства. Военнослужащих разведывательной роты и подразделений управления вооружили автоматами.

– Бойцы! – обратился к личному составу командир полка. – Если мы выполним поставленную перед нами задачу на «отлично», то завтра же начнем собираться домой. Если провалим учения, то останемся в полевом лагере еще на месяц. Есть желающие собирать картошку?

– Нет! – дружно рявкнули в ответ сотни глоток.

На рассвете тремя автомобильными колоннами полк двинулся к городу, оцепил по периметру Кировский район и в час «икс» блокировал его.

– Почему для проведения учений по гражданской обороне выбрали именно наш город? – попытались узнать мы, но ответа не получили.

Не было ответов и на многие другие вопросы. Почему учения проводились именно в том районе города, где нет ни химических предприятий, ни железнодорожной станции? Почему не действовала телефонная связь? Кто дал солдатам право применять спецсредства по своему усмотрению? Это мне повезло – я успел заскочить в подъезд, а кому-то из непонятливых горожан досталось дубинками по ребрам.

Учения по гражданской обороне повлекли за собой множество приметных и не очень событий, но самое неожиданное продолжение их было связано с Астарой, которая оскорбила солдат на моих глазах.

– Какая-то шлюха не может так разговаривать с мужчинами! – решили бойцы, родившиеся под жарким солнцем среднеазиатских республик. – Эта потаскуха должна быть наказана! Джаляп! Шайтан! Она запомнит сегодняшний день до конца своей жизни.

Сказано – сделано! Трое самых обозленных вояк незаметно отбились от колонны и стали искать Астару. Через земляков, торговавших на городском рынке, они нашли дом, где Астара принимала посетителей.

Погожим осенним вечерком обозленные до предела мстители пришли к частному дому, где находилась Астара. Солдаты после встречи с земляками были пьяны. Двое из них были вооружены резиновыми палками, один держал в руках бутылку с бензином.

Редкие прохожие при виде этого распоясавшегося «воинства» поспешили уступить дорогу и скрыться во дворах. Посетители, дожидавшиеся приема у Астары, спрятались в соседней усадьбе.

– Джаляп, выходи, поговорим! – Один из солдат швырнул в окно дома камень. Зазвенело выбитое стекло. – Выходи, старая мразь, или дотла сожжем твой колдовской притон!

Астара явилась перед солдатами в просторном черном одеянии верховной жрицы ассирийской богини Иштар. На предплечьях ее золотыми нитями были вышиты крылатые ассирийские львы: правый – с квадратной курчавой бородой, левый – с небольшим рогом между ушей. На лбу Астары была повязана широкая лента с восьмиконечными звездами богини Иштар и магическими заклинаниями на ассирийском языке. На шее жрицы висели бусы из ярко-красного камня и медальон в виде ящерицы с бирюзовыми глазами. В правой руке Астара держала магический кристалл величиной с некрупное яблоко.

Выйдя на крыльцо, она вскинула руки и прокричала в небеса призыв на неизвестном языке. В ответ ей по небу прокатился раскат далекого грома, сменившийся треском, словно кто-то разорвал гигантский лоскут материи над головами.

– Смотрите сюда! – властно приказала зловещая жрица.

Солдаты, как заколдованные, уставились на кристалл, который в руках Астары засветился внутренним голубоватым сиянием, зашевелился, как живой, и стал испускать во все стороны тонкие, едва видимые лучи света.

– Именем богини Иштар, великой и всемогущей, преклоните колени перед силой и волей ее! – торжественно провозгласила Астара.

Солдаты одновременно рухнули на колени, молитвенно сложили перед собой руки.

Следом за Астарой на крыльцо вышла ее сестра.

– Астара, – взмолилась она, – пожалей их. Это же еще мальчишки, они не ведают, что творят!

– У меня нет сердца, – оборвала ее жрица, – и я не могу никого жалеть.

– Пощади их, Астара!

– Я не богиня Иштар и не способна пощадить смертного. Я всего лишь верная служанка царицы моей и обязана исполнить волю ее.

Тут солдаты поняли, что если не случится чуда, то живыми они отсюда не уйдут.

– Ты принес с собой бензин? – строго спросила Астара солдата с бутылкой. – Пей его!

Несостоявшийся погромщик сделал несколько осторожных глотков, перевел дух, понюхал бутылку, и его вырвало бензином. Передернувшись от желудочных судорог, он умоляюще посмотрел на жрицу, но та была непреклонна.

– Пей весь бензин до конца!

Отрыгивая через глоток, передергиваясь в судорогах, солдат допил бутылку и, полуживой, стал ждать дальнейших приказаний.

– Вы, двое, ешьте землю! – приказала Астара.

Солдаты на коленях подползли к клумбе и стали горстями запихивать землю в рот. Насладившись зрелищем унижения врагов, жестокая жрица скомандовала:

– Встать! Убирайтесь отсюда, но помните: если к исходу дня вы не попадете в расположение своей части, вас ждет долгая и мучительная смерть!

Солдатам не надо было повторять дважды. Со всех ног они бросились в свой полевой лагерь. Не останавливаясь ни на минуту, добежали до него и рухнули без чувств у командирской палатки. Солдат, пивший бензин, двадцатикилометровый кросс не преодолел. На окраине города он упал и больше не поднялся. Вскрывавшие его тело судебно-медицинские эксперты поставили посмертный диагноз: общая интоксикация организма, острая почечная и печеночная недостаточность, диссоциативный шок.

По поводу смерти военнослужащего командование полка провело служебную проверку и установило: военнослужащий срочной службы самовольно покинул расположение части. Находясь в самовольной отлучке, он по собственной инициативе напился бензина и умер от отравления им. К Астаре военные дознаватели не выезжали. Командир полка строго-настрого запретил упоминать даже ее имя.

– Что вы напишете об Астаре в своем заключении? – спросил дознавателей полковник. – Что какая-то старуха заставила солдата выпить бутылку бензина? А что она еще могла его заставить сделать: поджечь склад с боеприпасами или зарезать часового у знамени? Я запрещаю вам упоминать о магии! Солдат хотел выпить бензин и выпил его, находясь в самовольной отлучке. Остальное нас не касается.

Двух других солдат за самовольное оставление части в боевой обстановке судил военный трибунал. Их приговорили к трем годам лишения свободы каждого. Через год среднеазиатские республики стали суверенными государствами. Осужденных военнослужащих досрочно освободили из мест лишения свободы, и они вернулись домой.

8

Во вторник, на время болезни Малышева, я занял его кабинет. Секретарь начальника городского уголовного розыска стала моим секретарем.

– Андрей Николаевич, ваш чай. – Секретарша подошла к столу, поставила передо мной чашку чая на блюдечке.

– Спасибо, Лидия Анатольевна, – поблагодарил я.

После ее ухода я попробовал чай.

«Хорошо живет Николай Алексеевич! – подумал я. – Не успел войти в кабинет – ему уже чай несут. Сладкий, крепкий. Даже сахар не надо в чашке размешивать, все за него секретарша делает».

Вернув пустую чашку в приемную, я прошелся по своему новому кабинету, закурил, посмотрел на портрет Дзержинского на стене. Выражение лица Железного Феликса мне не понравилось.

– Что так скептически сморщился, дядя? – спросил я портрет. – Считаешь, не дорос я еще до этого кабинета? Годами не вышел или живот не успел отрастить? Ничего, привыкнешь. А не привыкнешь, я тебя за шкаф поставлю, будешь там ухмыляться.

Вернувшись за стол, я отодвинул в сторону сводки о состоянии преступности за сутки и вызвал к себе Ключникова и Далайханова.

«Все, к черту учения! – решил я. – Солдаты на улицах города – явление временное. Пройдет срок, и они разъедутся по домам, а насильник – он наш, он никуда не денется, он на дембель не пойдет».

– Что по моему поручению? – спросил я коллег.

Докладывать взялся Ключников.

– Мы изучили все отказные материалы и нашли три случая, заслуживающих внимания. Первый произошел в марте прошлого года с гражданкой Тельновой Инной. В тот день она находилась у себя дома. Около двенадцати часов в дверь раздался звонок. Не спрашивая «Кто там?», Тельнова открыла и увидела перед собой мужчину в натянутом на голову капроновом чулке. Угрожая потерпевшей ножом, мужчина уложил ее на пол и имитировал половой акт.

– Чего-чего сделал? – переспросил я.

– Оперуполномоченный, вынесший постановление об отказе в возбуждении уголовного дела, описал действия насильника как «имитацию полового акта». Я думаю, в данной ситуации это очень точное определение.

– Александр Лукич, меня всегда восхищает ваша невозмутимость. Вы докладываете мне совершенно невероятные вещи таким тоном, словно описываете заурядную квартирную кражу. Какая, к черту, имитация полового акта? Человек с ножом вторгается в жилище, удовлетворяет свои низменные инстинкты, и это называется имитация?

– С объективной стороны преступления – действия насильника действительно только имитация полового акта, – поддержал Ключникова Айдар.

– Коллеги, вы за деревьями не видите леса! – возмутился я. – Нашему насильнику для удовлетворения его сексуальных потребностей не нужен полноценный половой акт. При анализе материалов давайте исходить с его точки зрения, а не с нашей. Нападая на гражданку Тельнову, он хотел получить половое удовлетворение – и получил его. Для осуществления своего замысла он прибег к угрозам оружием. Все это серьезно и очень серьезно. Не надо смотреть на последствия, давайте оценивать действия насильника в комплексе, в целом. Что у нас еще по этому нападению?

– В момент вторжения насильника в квартиру в ней также находился грудной ребенок в кроватке. К ребенку насильник не подходил, – уточнил Ключников.

– Айдар, потерпевшую – ко мне, – распорядился я. – Что у нас дальше?

– Нападение на гражданку Гульметову. Потерпевшей тридцать три года, замужем, работает учетчицей на заводе. Нападение произошло в апреле прошлого года в лифте девятиэтажного дома. Потерпевшая и незнакомый мужчина вместе вошли в лифт. Как только он тронулся, мужчина подставил к горлу Гульметовой нож и велел встать лицом к стене. Пока они ехали вверх, насильник терся о ягодицы потерпевшей… Андрей Николаевич, давайте определимся, как мы его действия называть будем: имитация полового акта или извращенный половой акт?

– Александр Лукич, мы не на докладе у генерального прокурора. Для характеристики его действий давайте остановимся на слове «терся». Коротко и понятно. Все согласны?

Коллеги кивнули, и Ключников продолжил:

– Дальше события в лифте разворачиваются следующим образом. Насильник левой рукой охватывает потерпевшую за горло, прижимается к ней всем телом, а правой рукой, в той, что нож, он нажимает кнопку «стоп», останавливает лифт и перенаправляет его на девятый этаж. На девятом этаже двери лифта открываются, и в него пытается войти восемнадцатилетний парень по фамилии Главчиков. Насильник не дает ему и шагу сделать. Он отбрасывает на пол нож и с размаху бьет Главчикова кулаком в солнечное сплетение. Следом, не останавливаясь ни на секунду, выбрасывает из лифта потерпевшую и уезжает вниз. Больше его ни Гульметова, ни Главчиков не видели.

– Где сейчас этот парень?

– В армии, где же ему еще быть?

– Гульметову ко мне, в военную прокуратуру по месту службы Главчикова отправить отдельное поручение. Меня интересуют все события в мельчайших подробностях: кто как стоял, как выглядел насильник, как он нанес удар.

– Третий случай выявил оперуполномоченный Симонов, – доложил Айдар.