Знание! Кто «за»? Кто «против»? Воздержался?

Предисловие

Даже люди, не знакомые близко с миром науки, могут тем не менее из книг, фильмов и иных художественных произведений узнать, что в этом мире занимаются не только высокими поисками истины. А сами научные работники в большинстве своём могут не с чужих слов, а именно из личного опыта поведать не одну историю о том, как чисто эмоциональные человеческие стычки либо тщательно спланированные провокации тормозили или надолго останавливали процесс изучения окружающей нас действительности. Автору этих записок тоже приходилось сталкиваться с более и менее успешными попытками фактически защиты невежества, причём как совершенно мелочными, буквально на уровне детсадовской песочницы, так и достаточно серьёзными, способными влиять на принятие решений государственного масштаба.

Кроме того, практически одновременно с первой личной встречей такого рода, мне довелось познакомиться с простым и доходчивым изложением так называемого парадокса изобретателя, согласно которому задачу тем проще решить, чем в более общем виде она поставлена. Так что первое импульсивное желание хоть как-нибудь “поквитаться” с конкретными персонажами очень быстро сменилось интересом к явлению как таковому и попытками разобраться, почему вообще некоторые учёные становятся по сути предателями науки и какие меры способны максимально надёжно оградить познание от подобных трансформаций. После чего стартовая идея стала постепенно обрастать наблюдениями, догадками, результатами обсуждений и со временем превратилась в первую версию единой книги, повествующей об источниках и особенностях внутринаучного противостояния знания и невежества, а также о способах склонить это противостояние в пользу знания.

Правда, попытки опубликовать эту книгу успеха не имели (что, впрочем, на тот момент выглядело уже по-своему логичным результатом), в связи с чем автору было предложено попробовать “нарезать” из книги несколько самостоятельных и законченных в смысловом отношении статей и продвигать общую идею по частям. Наиболее подходящим для такого маневра показался раздел, касающийся системы комплектования научных кадров, и я начал готовить, как тогда казалось, небольшой материал на эту тему. Однако, как это нередко бывает, ожидания, что с вопросом удастся разобраться накоротке, оказались излишне оптимистичными. По мере углубления в тему обнаруживались всё новые требующие прояснения аспекты, и в итоге тезис, исследование которого, по первому впечатлению, должно было уложиться в одну главу, разросся едва ли не до половины основного текста и внутрь него уже никак не помещался.

Поэтому сейчас вниманию читателя предлагается книга, состоящая из двух разделов, которые берут своё начало из одного источника и, как говорится, на заре своего существования соседствовали под одной обложкой. Но затем по разбираемому материалу, уровню анализа и вытекающей отсюда стилистике изложения разошлись довольно существенно. И соглашаются быть соседями и поддерживать общую идею только в рамках одного переплёта. За что, надеюсь, вдумчивый читатель будет им благодарен.

Из проекта “Боевого устава солдата истины”.

I

.

Общие положения.

В статьях и книгах, повествующих об истории и современных достижениях научного поиска, уже давно стало доброй традицией использовать понятия и определения, исходно сложившиеся в сфере географии, для описания положения в самых разных отраслях знания. И следует признать, что такие выражения, как, скажем, “первопроходец”, “раздвигать пределы известного мира”, “стирать белые пятна” и т. п., действительно вполне органично смотрятся в очень широком контексте от физики до истории. Понятно также, что для популяризаторов науки сам факт образности и доходчивости географоподобных рассказов о работе учёных поистине любой специальности является исчерпывающим обоснованием фразеологической экспансии географии, полностью избавляющим от необходимости искать какие-либо иные объяснения данного явления. Но не менее очевидно и то, что отсутствие поисков стоящего за внешними аналогиями какого-то более глубокого содержательного сходства между географией и другими науками ещё не означает, что такое сходство вовсе не может быть найдено.

Собственно говоря, объединение некоторых сфер человеческой деятельности понятием “науки”, отличающее их, к примеру, от “искусств”, “ремёсел” или “спорта”, уже само по себе означает, что у этих сфер есть нечто общее. Однако в данном случае нас интересует не просто обладание такими типовыми классифицирующими признаками, как наличие предмета, сложившегося понятийного аппарата, твёрдо установленных закономерностей и др. (На высоких уровнях абстракции даже без особых стараний можно найти сходство в том числе между методами, которыми исследуют свои области химия и филология.) Куда важнее то, что в жизни наук и научных работников есть и гораздо более приземлённые общие черты.

В частности, хочется обратить внимание читателя на следующий момент: открытие – в какой бы науке оно ни состоялось, – о котором известно одному, двоим и даже десяти исследователям, ещё не является прочно устоявшимся знанием. Чтобы стать таковым, нечто новое должно быть осмыслено и признано как объективная истина гораздо большим числом достаточно авторитетных специалистов. А для формирования такой критической массы сторонников первооткрыватели – независимо от профиля – должны устно и письменно сообщать о выявленных ими фактах, явлениях и закономерностях, разъяснять суть своей находки непонимающим, убеждать сомневающихся, парировать контраргументы несогласных. В отсутствие же всего этого их открытие может и не превратиться в общее достояние человечества, а так и остаться лишь событием их личной биографии. Так что если приёмы и инструменты изучения окружающего мира у разных наук могут мало походить друг на друга, то необходимость после совершения открытия взаимодействовать с аудиторией, напротив, радикально сближает между собой все особые отрасли познания. И есть серьёзные основания полагать, что широкое заимствование географической терминологии для описания работы учёных других специальностей происходило потому, что именно в географии наиболее наглядно и рельефно проявляются некоторые общие для всех сфер научного поиска правила и принципы, регулирующие в том числе процесс становления нового знания.

Правда, поскольку детальный разбор этих оснований увёл бы нас слишком далеко от главной цели настоящего исследования, то здесь мы и не будем им заниматься. Оговоримся лишь, что там, где искомые основания близки к очевидности, мы будем просто на них ссылаться, а для всех остальных случаев в качестве логического допущения примем, что:

допущение 1: процесс становления нового знания имеет ряд общих черт, не зависящих от специфики отдельных наук;

допущение 2: в географии общие закономерности становления нового знания проявляются в наиболее чистом виде.

Другими словами, утверждение в массовом сознании уже добытых сведений об окружающем нас мире – это есть весьма важный общий делитель, при рассмотрении которого можно, а во многих случаях совершенно необходимо отвлекаться от уникальных особенностей отдельных научных дисциплин. А уж если, рассматривая условия и этапы перехода некоторого научного знания из менее упроченного состояния в более упроченное, отвлекаться от специфики конкретной науки, то лучше всего делать это именно в пользу географии. Потому что некоторые существенные черты процесса распространения вновь добываемых знаний намного проще и удобнее проследить прежде всего с точки зрения опыта географических исследований. Чем мы и собираемся заняться.

1. Когда открытие становится открытием.

Возобновляющиеся время от времени рассуждения о том, кто первым из жителей “Старого света” побывал в Америке, – был ли это Х. Колумб, или викинги, или финикийцы, или ещё кто-нибудь – показывают, что для получения статуса первооткрывателя необходимо:

1) убедиться в существовании неизвестного доселе объекта, свойства объекта, явления или свойства явления.

2) Собрать доказательства этого существования.

3) Остаться живым в процессе открытия и сбора доказательств.

4) Первым сообщить о сделанном открытии.

5) Обеспечить: а) принятие своего сообщения1* возможно большим числом людей; б) фиксацию сообщения в способной выдержать длительное хранение форме.

Выполнение условия 5а без выполнения условия 5б создаёт предпосылки для утраты обретённого знания (что, возможно, и произошло с викингами).

Выполнение условия 5б без выполнения условия 5а оставляет надежду на посмертное признание за первооткрывателем этого статуса.

Невыполнение условия 4 ставит перед автором дополнительные проблемы по доказательству своего приоритета, но на судьбу открытия может и не влиять.

Невыполнение условия 3 – гибель разведчика во время работы или по пути домой, в общем, после совершения открытия, но до того, как он успел об открытии сообщить, – для остальных людей равносильно отсутствию открытия.

Невыполнение условия 2 – отсутствие или недостаточность доказательного материала – побуждает аудиторию относиться к сообщению об открытии как к гипотезе, а бывает, что и как к недобросовестной мистификации.

Наконец, невыполнение условия 1 – ложное открытие, артефакт – при выполнении всех остальных условий позволяет пользоваться славой первооткрывателя до тех пор, пока обман (невольный или сознательный) не откроется.

2. Об ограниченности знания.

То, что за границами познания, как бы они ни расширялись, всё равно будет оставаться что-нибудь ещё не открытое, люди, судя по всему, поняли уже тогда, когда вообще начали задумываться над подобными вещами. Вот как говорится об этом в старой притче:

Мудрец, объясняя ученику вопрос о соотношении знания и незнания, нарисовал два разновеликих круга со следующим комментарием: “Малый круг – это твоё знание. Оно невелико, поэтому невелика и граница между ним и тем, чего ты не знаешь. Я знаю больше – больший круг, – но также шире соприкосновение моего знания с океаном неизвестного.”

Кроме того, для целей нашего исследования здесь важно отметить, что конфигурация границ неизвестного в каждый данный период времени может определяться не только свойствами объекта изучения и возможностями познающей стороны (складывающимися из способностей исследователей, материально-технической и теоретической обеспеченности поиска и ряда других показателей). Наряду с указанными и постоянно присутствующими ограничителями (или, если угодно, регуляторами) тормозить темпы изучения окружающей действительности способен и такой далеко не неотъемлемый фактор, как организованное противодействие других людей, по тем или иным причинам незаинтересованных в расширении чужого знания.

Так по ходу знакомства людей с поверхностью Земли, а особенно на ранних стадиях этого процесса, пределы информированности одних человеческих сообществ – помимо гор, болот, пустынь и т. д. – нередко определялись ещё и вооружённым сопротивлением других сообществ. К примеру, в первобытные времена, когда некоторое племя при расселении сталкивалось с равным по силам племенем, то формировавшаяся по итогам такого столкновения граница сфер влияния становилась одновременно и границей достоверного географического знания. Потому что отсутствие в эту эпоху посольств, купеческой торговли, а также предательства и перебежчиков сводили по сути к нулю возможности получения сведений о внутренних территориях, занимаемых противостоящим народом. Из более поздних примеров можно вспомнить прерванную индийским могуществом попытку Александра Македонского остриями мечей и копий написать карту Эйкумены.

По мере приближения к современности даже открытая война между теми или иными государствами перестаёт быть неодолимым препятствием для получения информации о происходящем на территории противника. Зато начинает множиться число случаев, когда из-за разногласий в руководстве соответствующего ведомства или всей страны надолго задерживались или вовсе отменялись уже запланированные исследовательские экспедиции в малоизученные регионы.

Помимо географов, отсутствие свободного доступа в определённые области может ощутимо затруднять работу геологов, археологов, метеорологов, биологов и ряда других специалистов. Напротив, чем меньше предмет науки подвержен воздействию административно-политических границ, тем слабее отражаются на этой науке любые международные конфликты. И всё же опыт показывает, что даже простые ограничения контактов между учёными из разных стран порой могут заметно тормозить продвижение познания.

Но какие бы неудобства ни создавали наукам внешнеполитические обстоятельства, гораздо более сложным оказывается положение учёных тогда, когда их работа вызывает неудовольствие и противодействие влиятельных сил внутри страны. Потому что в таких ситуациях под угрозой может оказываться не только развитие некоторого направления или раздела знания, но и сама жизнь попавших в опалу исследователей. Достаточно вспомнить средневековые гонения на пытавшихся оспорить геоцентрическую картину мира, не прекращающиеся до сих пор атаки на эволюционную теорию происхождения видов, антикибернетическую кампанию в СССР.

3. Освоение открытий.

Открытие, изучение, освоение – таким обычно рисуется нормальный ход научного поиска. Если эту схему расписать более подробно, то для географии она будет выглядеть следующим образом:

– установление существования объекта (материка, острова, моря, озера, пролива, реки и др.);

– описание с линейных и кольцевых маршрутов и составление карт отдельных районов;

– сплошное картографирование;

– заселение и освоение;

– преобразование (срытие гор, насыпка островов, изменение русла рек и др.).

Аналогичные этапы, само собой, с учётом специфики предмета изучения, могут быть указаны для каждой науки.

Правда, в жизни случается и так, что первые поселенцы приходят на неизведанные земли вместе с разведчиками от науки или даже намного опередив их. И тогда приспособление найденного для удовлетворения повседневных нужд новосёлов начинается без всяких теоретических изысков, а исключительно в меру опыта и личного понимания хозяйствующих субъектов. Вполне очевидно также, что подобное положение не является привилегией одной географии, поскольку большинство наук начиналось с фиксации чисто прикладных закономерностей, и лишь по прошествии времени (иногда очень значительного) появлялись исследователи-теоретики, которым удавалось выйти за рамки непосредственно наблюдаемого и определить глубинные механизмы внешне известных, но по сути остававшихся загадочными процессов и явлений.

Например, практическое применение нашими пращурами огня на сотни тысяч лет опередило теоретическое осмысление пламени костра как частного проявления процесса окисления. Но только когда в результате массы самых разных опытов стало понятно, что горение – это есть не божий промысел, а всего лишь высвобождение внутренней энергии электронных связей, тогда только и смогло начаться по-настоящему широкое использование потенциальных возможностей открытого и закрытого пламени. Зато после того, как химическая или любая иная теория разбирается с текущими проблемами практиков и начинает развиваться в соответствии со своими внутренними запросами, она, как правило, и впредь сохраняет за собой лидерство, так что уже исследователям нового приходится поджидать, пока будут найдены способы использовать их открытия для решения насущных практических задач. Тем не менее объективность требует признать, что хотя научная мысль продолжает двигаться вперёд и постоянно сокращает число направлений человеческой деятельности, на которых теория не в состоянии полно и точно ответить на все беспокоящие практиков вопросы, пока ещё такие направления остаются.

А стало быть, если принять, что человеческое знание начало свой путь из некоторой нулевой точки, откуда на сегодняшний день одни науки успели продвинуться дальше, чем другие; а также учесть, что где-то теория намного опережает практику, а где-то освоение вплотную соприкасается с неизвестным, то “круговую” схему соотношения знания и незнания будет правильнее представить в следующем виде:

Схема 1

На всякий случай сразу оговоримся, что изучение не только не заканчивается с началом освоения, но, напротив, именно широкое включение людьми в свою повседневную деятельность результатов открытий учёных позволяет собирать новые данные, дополняющие и уточняющие лабораторные наблюдения. Что, в свою очередь, позволяет эффективно модифицировать имеющиеся и разрабатывать новые материалы, механизмы, приборы и т. д. Так что наименование “изучаемая зона” на схеме 1, конечно же, относится ко всему большему эллипсоиду, а не только к разнице между ним и малым (“зона освоения”) эллипсоидом.

Отметим также, что граница между изучаемым и неизвестным принадлежит неизвестному, поскольку её воспринимаемое расположение не всегда совпадает с действительным, и мы можем лишь с той или иной степенью уверенности предполагать, где кончается наше знание и начинается незнание. Так, скажем, для древних греков несомненными географическими реалиями были земли амазонок, остров сирен, подземное царство мёртвых и немало других отсутствующих в природе объектов. Равным образом и среди того, что мы почитаем само собой разумеющимся, имеется некоторое количество заблуждений, а фактически граница известного и неизвестного пролегает на этих участках ближе, чем нам кажется. И наоборот, порой фактические первопроходцы, попав в дотоле неизвестные области, уподобляются всё тому же Колумбу и сообщают о благополучном прибытии в “Индию”, так что перенос границы с неизвестным более или менее долгое время остаётся незамеченным.

Что же касается “зазора” между исследованиями неизвестного и освоением открытого, то в современных условиях смыкание двух эшелонов познания, пожалуй, несёт в себе больше рисков, чем очень дальний отрыв теории от практики, но в принципе обе эти крайности являются одинаково нежелательными. Потому что на заре цивилизации даже при откровенно хищнических способах хозяйствования, но при сравнительно скромных возможностях людям редко удавалось радикально изменять окружающий их мир. Однако вслед за общим развитием техники и повышением инструментальной и энергетической вооружённости производства резко возрастает вероятность того, что учёным, не сумевшим опередить первопроходцев-практиков, будут доставаться для изучения уже истреблённые виды животных, уничтоженные ландшафты, разрушенное природное равновесие. И даже если отставание теории от практики не ведёт к необратимым последствиям, попытки решать сложные задачи только эмпирическими методами (пробы и ошибки, перебор вариантов), без подобающего теоретического осмысления, как правило, дают очень ограниченные результаты и всегда сопряжены с большими издержками. Достаточно вспомнить крепостной толщины стены у домов вполне мирного назначения, рискованную экзотику первых самолётов, методы лечения, больше похожие на пытки. С другой стороны, авангард, ушедший далеко вперёд от основных сил, делается слишком уязвимым и при наличии организованного сопротивления научному поиску может быть полностью уничтожен, а добытое знание утрачено.

На этом мы заканчиваем первую, обзорно-вступительную часть нашей работы и переходим к обсуждению более специальных вопросов, касающихся главным образом процессов, протекающих на границе неизвестного.

II

.

Наступление знания; стратегия и тактика.

Как можно заключить уже из названия, эта часть будет посвящена в основном разбору тезиса, согласно которому разведчики неизвестного могут действовать в двух весьма различных ситуациях: а) в непосредственном соприкосновении с противником; б) в отсутствие такого соприкосновения. И важнейшее отличие между этими ситуациями состоит в том, что во втором варианте встречаемые препятствия, способы их преодоления, требующиеся трудозатраты и материальные ресурсы зависят прежде всего от объекта исследования, от его сложности и доступности (или труднодоступности), а значит, являются уникальными для каждой самостоятельной научной дисциплины. Тогда как при появлении целенаправленного противодействия исследовательскому процессу (и вытекающей из него необходимости преодолевать сопротивление противников изучения окружающего мира) некоторые конкретные сведения и идеи становятся лишь поводом для отношений и действий, главное содержание которых сводится к столкновению невежества и знания как таковых. Соответственно, если для спокойно развивающихся дисциплин возможны только рекомендации самого общего характера, касающиеся универсальных принципов организации научного поиска (некоторые такие рекомендации будут приведены в заключительной, третьей части), то приёмы преодоления одушевлённых преград на пути знания, чтобы быть применимыми для любой науки, должны иметь вид конкретных тактических установок. О них и пойдёт речь в нижеследующих разделах.

1. Кто такие сторонники незнания.

Сейчас уже вряд ли найдётся человек, способный сходу указать, кто первым заметил, что если бы геометрические аксиомы задевали интересы людей, то они, наверное, опровергались бы. Но кому бы ни принадлежал приоритет этой формулировки, с самим наблюдением нельзя не согласиться.

Интересы, побуждающие людей становится на пути научного прогресса, можно разделить на две категории – политические и личные.

Начнём с первых, то есть со всех тех случаев, когда сопротивление познанию организуют люди: а) причастные к отправлению государственной власти; б) считающие, что развитие науки в целом или отдельных её отраслей создаёт угрозу существованию или хотя бы только масштабам этой власти. Поскольку само по себе явление духовной реакции хорошо, можно даже сказать, слишком хорошо известно, то мы не будем подробно его описывать, а ограничимся указанием некоторых основных тенденций трансформации этого явления от стародавних времён к современным.

Первое: сокращение фронта борьбы со знанием.

В самом деле, католическая церковь – олицетворение и самая влиятельная сила эпохи феодализма – во всяком продвижении научного знания видела (и нельзя сказать, что безосновательно) покушение на свою идеологическую монополию и тесно связанные с ней властные полномочия и экономические привилегии. Отсюда по-своему логично вытекала и главная задача “культурной политики” – вести круговую блокаду всех наук, чтобы законсервировать знание в имеющихся границах или хотя бы поставить его распространение под строгий контроль. Сходным образом старались действовать в этот период и другие крупные религиозные иерархии, естественно, с поправкой на то, что им до всевластия было ещё дальше, чем папскому престолу.

А вот вышедший на транснациональный уровень капитализм реальную угрозу своим позициям ощущает только со стороны общественных наук. Поэтому жёсткое торможение объективных исследований в области философии, истории, политэкономии, психологии и попытки подменить сведения о действительных социальных закономерностях более или менее тонкими фальсификациями сочетаются здесь со спокойным или даже заинтересованным отношением к развитию естественнонаучных дисциплин, а особенно тех из них, что сулят достижение технологических преимуществ над конкурентами.

Второе: расширение форм борьбы со знанием.

До тех пор, пока книги оставались преимущественно рукописными и довольно редкими, главным средством популяризации знаний являлись личные контакты “знатоков” с их непосредственным окружением. В таких условиях для властей, обнаруживших очаг распространения признанных “вредоносными” идей, не составляло большого труда выявить главных разносчиков “умственной заразы” и тех, кого им удалось “инфицировать”, и за счёт их изоляции (а бывало, что и уничтожения) локализовать либо даже полностью преодолеть ту или иную “идеологическую эпидемию”.

Однако по мере развития носителей информации и средств их тиражирования задачи мракобесов всё больше усложнялись, и уже в начале ХХ века не то что перекрыть, но и просто отследить все каналы распространения тех или иных сведений становится практически невозможно. Тем более это относится к нашему времени, когда в знакомстве с любого рода информацией, включая “еретическую”, можно подозревать буквально каждого. Поэтому современные инквизиторы, выходя на бой с наукой, уже не могут, подобно своим патриархальным коллегам, делать главную ставку на неспецифические методы подавления, будь то судебное преследование, тюремная изоляция или физическое уничтожение пытливых исследователей. (Хотя, как показывает опыт, полностью отказываться от такого способа воздействия на неугодных авторов, как прямая или чуть завуалированная травля, пока никто не собирается.) Чтобы и в новых условиях добиваться желаемого, защитникам невежества приходится расширять арсеналы средств борьбы со знанием и изобретать такие “вакцины” и “пилюли”, которые, во-первых, действовали бы именно на интеллектуальном уровне и были деперсонализированными, нацеленными не на каких-то конкретных личностей, а на всё понимающее речь население. А во-вторых, затрудняли восприятие нежелательных идей, а ещё лучше – давали бы обработанным умам полный иммунитет от “зловредных поветрий” в области мысли (подробнее об этом см. раздел 2г).