Одна истинная королева. Книга 2. Созданная из тени

– Ты так сильна, Ваше Величество, но ничего не знаешь? Сила и незнание – очень опасная смесь. Она может воспользоваться Церцерисом, ведь его владелец снова очутился в Лиаскай. Остается понадеяться, что он умрет прежде, чем она узнает о его возвращении.

– Он не умрет, – говорю я так, будто это зависит от меня. – Должен быть способ его спасти!

– Разве для Лиаскай есть что-то невозможное?

– Значит, ты знаешь, как его спасти? Прошу! – Я вскакиваю, подбегаю к девочке и хватаюсь за решетку, будто желая ее сломать. – Она может помочь ему? Я не понимаю, как с ней связаться, не знаю языка, на котором ее умоляют. Но ты, ты ведь знаешь!

– Ведай я, как убедить Лиаскай кому-то помочь, не сидела бы здесь, – замечает девочка. – Однако я в силах сдержать то, что отнимает у людей жизнь. Поэтому я все еще здесь.

Дыхание у меня учащается.

– Ты можешь… ему помочь?

Боже мой! Спасибо!

– Что мне сделать? – допытываюсь я.

– Не так быстро! – смеется девочка. – Я могу ему помочь, но это не значит, что я хочу помогать. Какая мне от этого польза?

Я судорожно вздрагиваю. Ну же, Майлин, думай! Что ей нужно?

– Я верну то, чего тебе не хватает. Твою часть, очутившуюся в другом мире.

Девочка задумчиво поджимает губы. Она играет со мной, и на кону – жизнь Натаниеля. Мне надо сделать хорошую мину при плохой игре, но не лебезить перед ней: она примет это за слабость.

– Это ты мне уже пообещала, Королева.

Думай! Что ей по-настоящему важно?

– Я позабочусь о том, чтобы утерянный кусок небес вернулся к Натаниелю. Все вернется на круги своя, и магия будет в руках клана.

– Вернуть Церцерис, скорее, в его интересах, а не в моих. Или ты полагаешь, что мне, запертой здесь, есть дело до того, что происходит во внешнем мире?

– Тогда чего ты хочешь? Свободы?

– Считаешь это ошибкой?

– Я считаю, что спорить об этом просто смешно, – парирую я, стараясь, чтобы голос звучал уверенно. – Я давно решила освободить тебя.

Девочка снова заливается смехом. Однако теперь я точно слышу: в нем сквозит неуверенность. Надежда, которую она пытается скрыть, но не может.

– Человек, с которым я связана сердцем, связана так крепко, что наша связь проходит через другие миры… Этот человек однажды уже разорвал магические цепи.

Я думаю о Лиаме, говорю о нем и испытываю гордость. У меня даже получается холодно улыбнуться Королеве.

Я провожу пальцами по решетке:

– Работа чароносцев. Но чтобы заточить Истинную Королеву, этого мало. Я чувствую призрачную магию ткачей снов: из-за нее кажется, будто ты не можешь сбежать, но это неправда. Совместными усилиями кланы наложили на твою темницу очень сильные чары.

Понятия не имею, что я вообще несу. Просто делаю, как Лиам. Не можешь светить – ослепляй!

– Но мой ткач снов – сильнее.

Глаза у девочки блестят.

– Оставь мне что-то в залог, – шепчет она. – Тогда я поверю, что ты вернешься.

Я лихорадочно соображаю. Чего она хочет? Ответ очевиден. Эта девочка – другая половина той твари из Дублина. Светлая часть, в сердце которой нет ненависти и мрака. И все же они с тварью одно целое. Она хочет того же, что и ее темная сущность. Только у меня больше нет… Хотя погодите!

– У меня есть воспоминания, – шепчу я, не уверенная, что сделка не будет стоить мне рассудка или чего-то более ценного. – Драгоценные воспоминания о моей сестре Виктории.

– О Королеве?

Киваю.

– И да и нет. Эти воспоминания другие. Я помню Вики до того, как она стала Королевой. Воспоминания о Королеве я уже отдала тебе.

Девочка отворачивается.

– Такие воспоминания мне не интересны.

– Нет, еще как интересны!

Девочка не оборачивается, но наклоняет голову.

– Это воспоминания о Вики, которая еще не стала Королевой.

По моим щекам бегут невольные слезы: придется отдать все, что у меня осталось от Вики…

– Воспоминания о маленькой девочке, ее любили и оберегали, о ней заботились, – шепчу я. – Девочка жила в семье: с мамой, которая воспитывала ее без всякой строгости, с сестрой, которая всегда была рядом, даже темной ночью, когда девочка просыпалась от кошмарного сна. Эта девочка никогда не была одинока, ни секунды в своей жизни.

«Прости меня, Вики», – мысленно обращаюсь к сестре я.

Истинная Королева все-таки оборачивается. По ее лицу видно, как сильно она желает заполучить эти воспоминания.

– Подтащи его ближе к решетке.

Прости, Вики. Но надо думать о живых.

Глава 14

Мы уходим из пещеры молча, каждый занят своими мыслями. Идти мне с каждым шагом все тяжелее. Впереди брезжит серый свет – там ущелье. Жарко, пахнет серой. Но я чувствую себя совершенно вымотанной совсем по другой причине.

У самого выхода из тоннеля я сажусь на каменный пол и, привалившись к стене, закрываю лицо руками. Во рту кисло, под ложечкой сосет, будто меня вот-вот стошнит.

– Нужно передохнуть?

Натаниель уже снял с головы повязку. За несколько минут глубокая рана на его голове затянулась, оставив шрам в палец толщиной: только он и нездоровая бледность кожи напоминают о том, что какие-то полчаса назад Натаниель был скорее мертв, чем жив. Он одной ногой стоял в могиле. Проклятье! И все из-за меня. Все.

Нет нужды просить у него прощения. Он давно меня простил, потому что для него по-другому и быть не могло. А вот я себя никогда не прощу.

– Не могу, – выдавливаю я из себя.

Натаниель гладит меня по спине.

– Не можешь? Не ты ли заключила сделку, чтобы смертельное ранение исцелилось, будто царапина, которую нужно было лишь залепить пластырем? Чего ты не можешь?

– Все. Это…

«Тяжело», – договариваю я про себя. Нет, здесь нужно другое слово.

– Это неправильно. Я себя не узнаю, и мне страшно.

– Понимаю, – улыбка Натаниеля полна сочувствия, но он не пытается меня ободрить. – Временами из просто Майлин ты превращаешься в Майлин-королеву. И ведешь себя, как подобает Королеве. Наверное, так было со всеми.

– Но это не я.

– Это часть тебя. Чуждая тебе часть, с которой ты борешься.

– Здесь мы столкнулись с тем, против чего я не могла бороться. Мне нужно было показать свою независимость, вот я и вела себя как Королева. Но мне страшно. Меня гложут сомнения! Что же делать?

Натаниель за плечи поворачивает меня к себе.

– Думаешь, что я, королевский воин Вашего Величества, всегда в ладу с собой? И мне не важно, что нужно делать, без разницы, какие приказы выполнять? Ты правда думаешь, что я не ведаю сомнений?

Честно говоря, я об этом даже не думала, отмахивалась от подобных мыслей.

– Натаниель, как можно быть собой, если ты в себе не уверен? Я чувствую, что должна сиять, но не сияю. Я лишь ослепляю, притворяясь тем, кто мне совершенно чужд, кем я не хочу быть.

– Все так делают. За любым титулом, мечом и короной прячется человек, у которого есть сомнения, неуверенность, страхи. Чем больше мы об этом думаем, тем больше сомневаемся.

– К сожалению, – шепчу я.

Натаниель протягивает мне руку, помогая встать.

– Нет – к счастью. Твердое убеждение делает из людей фанатиков, отрицающих все, кроме собственных идей. Сомневаться больно. Но это правильно.

Надо поразмыслить. Я думаю слишком много? Или слишком мало? Сомневаюсь понапрасну – или сомневаюсь не в том, в чем нужно? Какие мои решения были правильнее других и был ли у меня выбор?

Мы идем дальше, держа верхнюю одежду в руках, – в кратере слишком жарко.

– Вдруг этим дело не кончится? – тихо спрашиваю я. – Вдруг одна часть меня победит другую и останется только Королева, а Майлин, которая оказалась в Лиаскай, исчезнет?

– Такого не случится, – отвечает Натаниель.

Откуда ему знать?

– Уже случилось! Я изменилась. Я делала то, что…

– Ты делала то, что необходимо, – мягко заверяет меня Натаниель, касаясь моей руки. – И я тоже.

Он не понимает, о чем я говорю. Он не ведает, что я отдала Истинной Королеве все воспоминания о сестре. Теперь я знаю только, что ее звали Виктория. Смутно припоминаю ее лицо. Но все мгновения, проведенные с ней, испарились. Вместо мощных, ярких воспоминаний, которые сделали меня той, кто я есть, есть лишь тени, и мне не разглядеть, что они прячут.

Боли нет: она далеко и не может навредить мне. Меня больше не одолевают горе и тоска. Мне следует быть благодарной и счастливой.

Но разве, утратив все это, я осталась прежней?

Мы выбираемся из ущелья, и вдруг становится очень холодно. Перед нами простирается огромная пустыня: повсюду снег и сверкающий лед. Сосульки поблескивают на чахлых ветвях, словно диковинные цветы. Из пропасти вырывается теплое зловонное дыхание, но ему до нас не достать. Поскорее бы убраться от этого ущелья.

– Надо же! Я увидел Бездонное Ущелье изнутри, – оглянувшись назад, с неверием замечает Натаниель. – И вышел оттуда живым.

– Так это Бездонное Ущелье?

Я нечасто слышала об этом месте и запомнила большей частью из-за Лиама, который использовал его название как ругательство.

– Оно самое. И теперь нас будут воспевать, ибо мы первые, кто смог оттуда вернуться.

– Как жаль, что поблизости нет ни одного слагателя песен.

– Это точно. Расскажем – и нас примут за хвастунов и лжецов. Покажи-ка Церцерис.

Открыв медальон, протягиваю его Натаниелю. Тот кивает.

– Да, я так и думал. Трещина тебе ничего не напоминает?

И тут меня осенило. Я невольно прикрываю рот ладонью.

– Трещина похожа на Бездонное Ущелье.

– Именно. Твоя разорванная Королева наметила на Церцерисе цель. Любой, кто им воспользуется, попадет в Бездонное Ущелье, иначе и быть не может. Пойдем дальше. Если не поторопимся, то уже никому о наших приключениях не расскажем. Темнеет, а зимние ночи суровы.

И не только ночи. Мы двигаемся на юг, и чем дальше от Ущелья, тем ниже опускается температура. Дует пронзительный восточный ветер, в лицо впиваются ледяная крошка и снег. Надвинув капюшон на лоб, я прячу руки в рукавах шубы: иду осторожно, чтобы не поскользнуться на льду. Натаниель обернул шарф вокруг шеи, рта и носа, чтобы легче дышалось, а то воздух слишком холодный. Он прав, одежда из меха и кожи хорошо греет, однако нам нужно постоянно двигаться, чтобы не замерзнуть.

– Здесь поблизости есть деревня? – я почти кричу, чтобы Натаниель меня услышал. Ветер словно сговорился с завывающей метелью.

– Поблизости нет, – отвечает Натаниель и указывает в сторону леса. – Но деревья дадут нам приют на ночь.

Великолепно! Одно дело просто ночевать в лиаскайском лесу. И другое – ночевать в нем во время надвигающейся бури.

– Деревья? А сторожек там нет?

Натаниель бросает поверх своей модной повязки весьма красноречивый взгляд, будто спрашивая, нет ли у меня еще каких пожеланий.

Надув щеки, выпускаю облачко пара. Так теплее.

До леса мы добираемся с наступлением темноты. Смеркается здесь рано и очень быстро. На ветках деревьев висят прихваченные морозом листья. Кажется, будто они забыли опасть осенью и теперь обречены всю зиму висеть так, бросая на лес длинные тени. Скоро совсем стемнеет и придется остановиться. Невольно вздрагиваю – на ветке что-то странное…

– Это?..

Умолкаю на полуслове: сама вижу, что это птички. Безобидные, маленькие птички, которые уселись на ветки поспать и замерзли. Может, птички умерли от холода, или их сгубил голод, потому что они не смогли оторвать от ветвей крохотные лапки. Мы совершенно беззащитны, а спать в лесу, где птицы замерзают на деревьях… Вот только подумаю об этом, и зубы стучать начинают.

Ища, где устроиться на ночлег, мы собираем хворост. Этого хватит, чтобы развести костер. Наконец, мы примечаем хорошее место, защищенное от ветра вечнозеленым кустарником.

– У меня с собой зажигалка, – с гордостью говорю я.

Она избавит нас от многих хлопот.

Но Натаниель, криво улыбнувшись, достает из сумки спичечный коробок.

– Ой, так некрасиво, – дружески подкалываю его я, довольная, что мы сможем развести огонь.

Хворост сырой, поэтому костер сильно чадит, но пылает ярко.

– Здесь водятся дикие звери, которых стоит опасаться? – я недоверчиво вглядываюсь в окружающую нас тьму. – Или люди?

– Зимой их не так много, – вопреки этим словам Натаниель выглядит озабоченным. – Большинство уходят к южным нивам или на север, в Сэйлен. Там горы защищают от пронизывающих восточных ветров.

– Тогда от чего ждать беды?

– Только от ветров. Зародившись на востоке, они обрушиваются вьюгой на Острова Теней и каждую зиму сметают с лица Земли всех, кто пытается там жить. Затем летят сюда.

Меня пробирает дрожь.

– Но здесь не так уж и холодно…

– Говори тише, – мрачным шепотом предостерегает Натаниель. – Вот услышат ветра тебя, и останется только молить Лиаскай, чтобы она задержала бурю и мы успели отсюда убраться. Восточные ветра так холодны, что легкие с первым же вдохом обращаются в лед.

Прикусив губу, я подбрасываю в костер ветку.

– Ненавижу полагаться на удачу, но боюсь, что Лиаскай не контролирует погоду, как мы не контролируем ток крови.

– Значит, миледи, будем полагаться на удачу. Иначе нам…

– Просто скажи как есть. Иначе нам крышка.

Везло нам еще три дня. Три дня, за которые наши запасы, которые мы старались экономить, подошли к концу. Три ночи, которые мы провели у костров или в пещерах, тесно прижимаясь друг к другу, чтобы уснуть. Три дня, за которые мы прошли совсем ничего: идти по твердой мерзлой земле очень тяжело. Намело такие высокие сугробы, что нам пришлось пробиваться прямо сквозь них.

И все три ночи меня не покидало чувство, что Лиам здесь, совсем рядом. Сны стали такими отчетливыми и пугающими, что я не спала часами, только бы их не видеть. По ночам они все равно приходили ко мне, потому что мы с Лиамом находимся в одном часовом поясе.

На четвертый день после полудня я замечаю куст, на котором висят красные ягоды. Они большие и круглые, похожи на помпельмус: иней лежит на них, словно сахарная пудра.

– Что это за ягоды? – спрашиваю я Натаниеля.

Тот только качает головой и знаком поясняет, что куст лучше обойти. Именно в эту секунду я наступаю на что-то, припорошенное снегом. «Ветка», – подумала я, но, разворошив снег сапогом, увидела… копыто! Будто лошадиное, но больше.

Да-да, понимаю, надо перестать смотреть и продолжить путь, но я не могу отвести взгляд от копыта, длинной ноги, туловища животного… Наклонившись, разгребаю снег и рукой в перчатке касаюсь шерсти. Догадываюсь, где под белым покровом находится голова, и смахиваю снег. Это саблерог! Серебристо-серый саблерог, его глаза закрыты. Какая у него тонкая шея… Если бы не кровь у него на губах, можно было бы подумать, что он мирно спит. Стянув с руки перчатку, я дотрагиваюсь до рога. Он холодный и острый, словно заточенный меч.

– Что с ним случилось?

Подойдя, Натаниель сначала указывает на губы саблерога, затем на куст с большими ягодами.

– Эти ягоды называют «багровый вздох». Кто их съест, успеет сделать один-единственный вздох. Сердце замрет в груди.

– Они ядовиты! – смекаю я.

На губах саблерога нет крови – лишь сок ягод.

Натаниель пожимает плечами:

– Я изучал эти ягоды, но ничего не выяснил. В любом случае, убивают они мгновенно.

– Зачем саблерог их съел? Разве животные не понимают, что есть можно, а что нельзя? Они же не пьют из Чумного ручья!

Натаниель забрасывает саблерога снегом.

– Конечно, понимают. Багровый вздох означает легкую смерть. Он убивает быстро. А умирать зимой от голода…

Меня пробирает дрожь. Отогнав скверные мысли прочь, я касаюсь снега рядом с головой саблерога:

– Пусть сбудутся все твои чаяния, все надежды.

Уже не помню, где впервые услышала эту прощальную фразу, но мне кажется, она здесь к месту.

Ветер стих. Натаниель незаметно ускоряет шаг.

– До первого поселения уже недалеко, – оптимистично говорит он. – А там найдем повозку и уедем в Рубию или Ленсхайвен.

Я смотрю по сторонам – и чувствую, как к горлу подкатывает тошнота. Небо ясное и пронзительно-синее, чуть темнее, чем бывает летом. Но на востоке у горизонта будто появилась серебристо-серая стена. Раньше ее не было.

– Когда буря настигнет нас? – просто спрашиваю я.

– В лучшем случае часа через два.

– А до ближайшей деревни сколько идти?

– Где-то три часа.

– Значит…

– Значит, все бессмысленно, знаю, Майлин. Будем искать убежище.

Но Натаниель ошибся. Не проходит и часа, как первые колючие снежинки впиваются нам в лица, даже капюшон не защищает глаза от обжигающе ледяного ветра. Маленькие зверушки, которые не впали в зимнюю спячку, уже попрятались кто куда. Сугробы наметает очень быстро, и я не могу отделаться от мысли, что мы окажемся погребены под снегом и медленно замерзнем до смерти. И, будто этого мало, налетевший порыв ветра треплет мех на моей шубе, надувает ее и рвет, распахивая. Застегнуть пуговицы мешают перчатки.

– Сюда! – перекрикивает рев бури Натаниель. В следующую секунду он исчезает в серой пелене.

Опираясь на меч, спешу за Натаниелем, шуба развевается, словно флаг. Там, в хаосе, темном как ночь, что-то есть. Вытянув руки, понимаю – это скала. Мы ощупью идем вдоль нее. Ветер усиливается, меня шатает из стороны в сторону. Не удержавшись, я падаю: ветер подхватывает меня и отбрасывает на несколько метров в сугроб. Снег забивается под одежду. Не задыхайся я от страха и холода – точно выругалась бы. Поднимаюсь, и Натаниель хватает меня за руку.

– Вот! – вдруг кричит он. – Сюда!

Он нашел безопасное укрытие? Что-то с трудом верится… И каково же мое изумление, когда я замечаю в скале расселину. Натаниель заталкивает меня туда. Мы забиваемся внутрь. Да уж, защищенным это место не назовешь. Ветер задувает и сюда, но он не такой жестокий, а вот снега много. Ничего не поделать, идти дальше мы не можем. Но если не найдем укрытия получше, то погибнем. Присев на корточки рядом друг с другом, мы вжимаемся в каменную стену.

С каждой минутой все холоднее, но снег, забившийся под шубу, тает от тепла моего тела, превращаясь в воду. Мгновения летят, будто снежные хлопья, и нет сил их считать. Я шевелю онемевшими ногами, и их пронзает болью. Почему-то я вспотела. Пальцев совсем не чувствую… Строго-настрого запрещаю себе об этом думать. А что еще мне остается?

Натаниель молчит, но в голове я слышу его голос: «Раз Лиаскай тебя слышит, помолись ей!»

Я не верю в молитвы. Но почему бы не попытаться? Шепчу свои мольбы в снежную бурю. Но она уносит их прочь.

Глава 15

Прошел час, другой. В ушах раздается вой и свист бури. Воздуха не хватает. Жестокая хватка в волосах, во рту привкус крови. И безжалостные воды Лирии. Уже не понимаю, чьи это кошмары – Лиама или мои собственные?

Почему-то потеплело, и я с облегчением вздыхаю. Мне очень жарко, поэтому я стаскиваю с рук перчатки, собираюсь снять шубу, но мокрый мех невероятно тяжел.

– Майлин, – Натаниель хватает меня за локоть, из-за чего рукав шубы слегка сдвигается, обнажая кожу. Снежинки падают мне на ладонь. Какие они теплые. Нет, что-то не так. Знать бы еще, что именно…

– Проклятье! Майлин!

Натаниель заставляет меня глотнуть воды: она булькает в животе, и мне делается дурно. Натаниель стягивает с меня шубу, затем шерстяной свитер.

«Глупая затея, дорогой друг», – хочу сказать я. Какой смысл нам обжиматься? Однако Натаниель тоже раздевается. Он совершенно невозмутим. Ну да, подумаешь, какой пустяк – приставать к лучшей подруге во время снежной бури, когда из одежды на вас одни трусы.

«Да что ты творишь?» – вертится у меня на языке. Я хочу оттолкнуть Натаниеля. Но вместо этого даже не пытаюсь его остановить.

Кажется, Натаниель понял, что занимается какой-то ерундой. Он прикладывает к моим губам бутылку – нет, в ней не вода, что-то горячее, едкое. В горле першит… Сглотнув, я закашлялась: как жжется!

– Ирландский виски, – объясняет Натаниель. – Ничего, скоро будем пить лиаскайский, он куда лучше.

Хочет опоить меня? Лучше бы сделал это в Ирландии. Я ждала, что он попытается… Мне было очень одиноко. И я была готова на все, только бы не чувствовать одиночество. Но теперь? Когда Лиам так близко? Совсем рядом?

«Ты мешаешь с грязью нашу дружбу, Натаниель. Мешаешь с грязью…»

Не успеваю сказать «нет», потому что все происходит стремительно, а я с трудом ворочаю языком, голова у меня тяжелая, глаза слипаются от усталости. Натаниель очень теплый, даже горячий, и я всхлипываю: не знаю, то ли от боли, то ли от облегчения. Да какая разница? Не могу отделаться от странного чувства, похожего на дежавю. Я словно бывала здесь прежде, в этом самом месте. Я словно раздвоилась. Одна часть меня дрожит, ей холодно и в то же время нестерпимо жарко. А другая проваливается в сон, прячется от реальности в прекрасном видении. Лиам, я и та самая ночь, когда он открыл мне свое имя. Лиам. Мы так долго не виделись. Слишком долго. Но теперь я снова здесь.

– Лиам?

Голова будто ватой набита, очень хочется снова забыться сном. От неудобной позы ноют затекшие руки и ноги. Я сижу, ссутулившись. Оглаживаю ладонями грудь и плечи Лиама, ощущая под пальцами теплую гладкую кожу, мышцы, которые напрягаются под моими прикосновениями. Вдруг я касаюсь полированного винкуласа. Лиам прочищает горло. Нет, что-то не так. Голос. Запах тела. На коже нет шрамов, а винкулас цел. Моргнув, понимаю, в чем дело.

– Натаниель! Я… прости. Пожалуйста, прости…

– Ничего страшного, ты просто видела сон.

– Что случилось?

Я пытаюсь выпрямиться, но из-за этого одежда, которая лежит сверху, соскальзывает, и ледяной воздух обжигает наши теплые тела. Быстро прижимаюсь к Натаниелю. Мы очень близко… и это пугает. Нельзя так. Что я натворила?

– Тебе приснилось, – хрипло шепчет Натаниель. – Твоя одежда промокла насквозь, ты очень замерзла на холодном ветру. Пришлось тебя согреть.

– Мне было не холодно.

И сейчас тоже.

– Нет, – тихо отвечает он. – Однако в какой-то миг дело приняло опасный оборот.

– Ой. Спасибо. Я… я почти все забыла.

Увы, я прекрасно помню, как целовала Лиама. Всю ночь напролет. Губы будто саднит.

– Даже понятия не имею, что произошло. Мы… я… ты?

Натаниель смотрит и серьезно, и с раздражением.

– Ты спала, Майлин. Тебе приснился он. Считаешь, я воспользовался тем, что ты плохо соображала и не могла отличить меня от Лиама Салливана?

Натаниель пытается скрыть горечь, и это ранит больше всего.

– Ты бы так не поступил.

Только вот я не знаю, как поступила сама. Надо бы встать и быстро одеться, но тогда придется вылезти из-под груды одежды и предстать перед Натаниелем и холодным ветром совершенно обнаженной. Свитера, штаны, даже нижнее белье лежат под нами на мерзлой земле. Чтобы достать одежду, придется встать и мне, и Натаниелю. Я чувствую ужасную слабость во всем теле, сердце бьется так, будто вот-вот проломит ребра. Поэтому я просто опускаю голову на грудь Натаниеля, которая мерно вздымается и опускается. Глаза слипаются.

– Поспи еще, – шепчет Натаниель. – Буря стихла, но ночь лучше переждать здесь. Обещаю, утром будет повозка.

Никогда не слышала обещания чудеснее.

Просыпаюсь я ночью. За пределами пещеры на снегу мерцает лунный свет. Тявканье лисы или какого-то зверя, похожего на нее, напоминает хохот. Мы пережили бурю. Собираюсь сказать об этом Натаниелю, но он мирно спит, и я не хочу его тревожить.

Из своего рюкзака я достаю половинку последнего шоколадного батончика. Осторожно выдернув из-под себя свитер, одеваюсь. Я все-таки разбудила Натаниеля. Моргнув, он улыбается мне устало, но довольно.

– Тебе лучше, Ваше Величество?

Я киваю:

– Все благодаря тебе. Спасибо.

«Спасибо, что спас мне жизнь. Спасибо за твою дружбу. Спасибо за то, что ты есть», – договариваю про себя.

– Будешь шоколадку?

– С удовольствием. Можно спросить? – Натаниель садится напротив меня. – Вот уже несколько дней меня мучает один вопрос, Майлин. Кто тебя побил?

Я вздрагиваю, будто меня ударили снова.

– С чего ты взял, что меня побили?

В темноте я почти не вижу его лица, но понимаю: он разочарован, что я уклоняюсь от ответа.

– У тебя на виске маленький синяк, – Натаниель касается его пальцем. Синяк едва различим, но все еще болит. – Похоже, кто-то залепил тебе неслабую оплеуху.

Открываю рот, чтобы ответить, но не могу выдавить ни слова.

– Не хочешь об этом говорить? – догадывается Натаниель.

– Ты тоже не все мне рассказываешь, так ведь?

Он отвечает не сразу, будто мой вопрос сбил его с толку и ему надо подумать.

– А ты спроси, – просто предлагает он.

– Алис! – вырывается у меня.

Не надо об этом спрашивать! Боюсь, узнав правду, я не смогу считать Натаниеля другом. Но уже поздно.