Метро 2033. Дворец для рабов

Светлана Кузнецова

Метро 2033. Дворец для рабов

© Д.А. Глуховский, 2017

© С. Кузнецова, 2019

© ООО «Издательство АСТ», 2020

Музей под закрытым небом

Объяснительная записка Алекса де Клемешье

Воспоминание родом из детства: корреспондент берет на улице интервью у иностранных туристов, туристы делятся впечатлениями от посещения столицы СССР.

– Что вас больше всего поразило?

– Чистота московского метро.

Пожалуй, именно тогда я впервые задумался о том, что где-то может быть иначе. Не в плане чистоты – вообще иначе.

Что такое метро для ребенка, родившегося и выросшего на окраине Москвы? Это «Щелковская» и «Первомайская» – простенькие, неказистые, утилитарные. Но такие же привычные, как подъезд родного дома. Это «Измайловская» – лучшая на свете станция, потому что поезд до и после нее идет не по туннелю, а по улице, и можно пялиться в окно, встав коленками на пухлые коричневые сиденья. А дальше, вплоть до конечной «Киевской» – целая череда станций, непохожих одна на другую. Какие-то для мальчишки интереснее (например, «Площадь Революции»), какие-то скучнее (типа «Смоленской»), какие-то удивительнее прочих («Измайловский парк» с его тремя путями вместо двух). Но самое главное – они разные, и так было всегда, так и должно выглядеть метро, и иначе попросту не бывает!

В четырнадцать, покатавшись по парижской подземке, я волей-неволей сделал два вывода. Во-первых, оказывается, чистота все-таки важна. Просто в Московском метрополитене им. В.И. Ленина ты о ней не задумываешься, потому что она там есть, за ней следят, однако это осознается лишь в сравнении. Как бы нелепо это ни звучало, мне понадобилось побывать в столице западноевропейского государства, чтобы по достоинству оценить давний ответ туриста корреспонденту.

Во-вторых, окончательно выявились отличия родного метро от множества прочих. Если забыть, что слева-справа от тебя есть пути, то по той же «Площади Революции» или по «Киевской» можно ходить, будто по музейным залам, восхищенно рассматривая бронзовые скульптуры и мозаичные полотна. Что, собственно, москвичи и наблюдают в последние десятилетия, пытаясь по дороге на работу прорваться сквозь шумные и суетливые группы иностранцев, у которых посещение метрополитена стоит отдельным пунктом экскурсионной программы.

То, что в детстве мне казалось обыденным и само собой разумеющимся, для кого-то, как выяснилось, обладает настоящей художественной ценностью! Для меня это – всего лишь остановка общественного транспорта, где я жду поезда, платформа, на которой я толкаюсь в час пик, торопясь на работу, и частенько матерюсь вполголоса, застряв в толпе пассажиров у эскалатора. А для кого-то эта же станция – роскошный дворец. Со всеми присущими дворцу (или музею) атрибутами, с экспонатами, которые непременно нужно снять на смартфон, а еще лучше – запечатлеть самого себя на их фоне. Если довести фантазию до абсурда и представить, что в современной Москве нет ни одного музея, памятника архитектуры, достопримечательности и вообще какого бы то ни было объекта культурного наследия, сюда все равно будут ехать гости из других городов и стран – ради достопримечательностей подземных.

Герой романа «Дворец для рабов» не знал, с чем ему придется столкнуться в Москве, не догадывался, как выглядят станции метро, и мог лишь предполагать, есть ли на них выжившие. Попробуйте посмотреть его глазами на то, к чему вы, читатели, давным-давно привыкли.

Глава 1

– Родя-Родя, что ж ты так… – донеслось из-за двери. Тим толкнул рассохшуюся, выкрашенную белой краской облупившуюся створку. Заржавевшие петли противно скрипнули, следом раздался слаженный лязг оружия.

– Свои, – не преминул предупредить он, даже не подумав, что кто-нибудь мог и пальнуть, не разобравшись.

Дула автоматов не опустились сразу, с десяток секунд упирались в грудь, пока он распахивал дверь и представал пред ясные очи своих бойцов: мало ли какие слуховые галлюцинации случаются? Николай Никифоров, загремевший на гауптвахту за злостное нарушение дисциплины и подставивший собственную группу второго дня, клялся, будто слышал мольбы о помощи, а не просто так полез в болото. Не оступился, проигнорировав приказ идти след в след, а намеренно устремился чуть не в самую трясину – едва вытащили. И хорошо, что в тот момент на ребят не напала какая-нибудь гадская тварь, а то ведь все могло закончиться гораздо хуже.

– Ты не пугал бы так, командир, – буркнул дюжий парень под два метра ростом, с очень светлыми, практически бесцветными глазами, темными волосами, перебитым носом и кривым шрамом на шее. Тим едва-едва достигал макушкой ему до подбородка.

– Проверяю боеготовность, Макс, – устало проговорил он и кивнул на привалившегося к стене парня, лежащего без сознания. Выглядел тот не лучшим образом: бледный, почти как труп, осунувшийся, с набухшей алой повязкой на ноге. – Он как?

– Не выберемся в ближайшее время – истечет кровью, – влез в разговор Данька. – Мой прогноз: три часа.

– Маловато, – сказал Максим укоризненно. – Плохого мнения ты о Родьке. Он же у нас парень о-го-го. Еще нас обоих переживет.

– Возможно, если повезет… четыре, – Данька подыгрывать приятелю не стал. С его точки зрения, все было более чем серьезно. – Затем заимеем на руках труп, который проще бросить, нежели сжечь или похоронить.

Тим кивнул, не соглашаясь, но принимая к сведению.

– Сжечь, – пробурчал Максим, – нечего оборотней привлекать.

– Да куда уж сильнее, – прошептал Данька.

– Волкодлаки, – поправил Тим. – Мы зовем их волкодлаками, а не оборотнями.

– А Никифорова на болоте, конечно же, позвала белочка, как Василь Василич скажет?.. – усмехнулся Максим. – Ох, вряд ли.

– Призрак отца Иннокентия, – бросил Тим, вызвав пусть не смех, но хотя бы улыбки.

Означенный отец Иннокентий был любимой ручной нечистью кладовщика. Как тот утверждал, обитал призрак на складе и обожал переставлять вещи с одного места на другое, а то и присваивал себе чего-нибудь приглянувшееся. Усовестить его удавалось с помощью детской считалочки: «Иннокентий, поиграй, но… (здесь следовало подставить наименование искомого предмета) мне отдай». И вещь непременно находилась – по словам все того же кладовщика. В юности, постоянно теряя необходимые в быту вещи, Тим тоже пытался взывать к совести Иннокентия, но не преуспевал в этом. Видимо, обретавшегося в его комнате домового звали как-то иначе.

– Белочка – она же белая горячка, – снова подал голос Данька, – приходит к тем, кто сивуху глушит без передыху, а Колька – трезвенник, каких поискать. Витас, опять же, смурной стал. Виталька рассказывал: наш затворник несколько раз просил его к болоту проводить, там сидел на берегу с час, наверное – со стороны от коряги не отличишь. То ли думал, то ли звал кого мысленно – Витас, говорят, и не такое умеет. А Витьку с Аленкой чуть какая-то пакость не сожрала.

– Да ну! – Максим фыркнул. – Чтобы нашу Аленушку – и какая-то пакость? В жизни не поверю. Наверняка она сама этой дряни хвост накрутила и Витьку спасла.

– Она такая, – согласно кивнул Данька.

Тим молча отошел к окну и осторожно выглянул на улицу. Все эти россказни, байки и предположения насчет болота он выслушивал не впервые. Сам думал основательнее влезть в чертовщину, творящуюся там, да и вообще… имевшую место быть, поскольку дурные твари внезапно начали умнеть и поражали слаженностью действий. Вот как сейчас, например. Волкодлаки в количестве трех особей сидели внизу на потрескавшемся асфальте и гипнотизировали окна. Сами покрыты темно-серой шерстью, головы волчьи, тела обезьяньи. Колодезов показывал Тиму фотографии животных, водившихся на земле до катаклизма, так вот, волкодлаки сильно напоминали горилл. Семипалые лапы оканчиваются загнутыми острыми когтями. В пасти – клыки длиной сантиметров десять, сине-зеленые, а не белые, как следовало бы ожидать, и какой только заразы под ними нет. Родьку слегка за ногу тяпнули, а он почти сразу отключился и теперь истекал кровью, то мечась в ознобе, то страдая от жара.

Единственная слабость волкодлаков – мозги, а вернее, их отсутствие. Они никогда не нападали из засады, не устраивали ловушек, о тактиках и стратегиях охоты и говорить не приходилось. Если волкодлак замечал добычу или врага, пер прямо напролом. Завалить одного не составляло особого труда, а вот когда тварей набиралось с десяток, а то и больше, стрелка на всех не хватало. Но то раньше. Сейчас же Тим никак не мог избавиться от ощущения, будто на них напали организованно и загнали сюда по всем правилам проведения наземных операций. И вот теперь сидят и ждут, пока люди вылезут, или готовятся к штурму.

Как они вообще влезли в периметр? Сделали подкоп? Или рухнувшее дерево повредило стену? Но где? Когда? Ведь они патрулируют каждые шесть часов, пропуская лишь полдень – в это время не стоит выходить, даже будучи запакованным в защитный костюм… Тим с тоской посмотрел на небо и отвернулся.

– Вне видимости около пятнадцати особей, – подойдя к нему и подперев спиной обшарпанную стену, доложил Данька.

Тим кивнул. Он недавно проверял дверь, ведущую с лестничной клетки в холл первого этажа, и отчетливо слышал скрип когтей по старому дереву. Благо дерево это после катаклизма стало тверже камня и даже волкодлакам было не по зубам, то есть не по когтям. Пока.

– Не прорвутся? – словно прочитав его мысли, спросил Данька.

Тим пожал плечами.

– Вряд ли.

– Сколько? – пробурчал из своего угла Максим. – Да не шепчитесь вы там, а то я себя неуютно чувствую.

Тим снова пожал плечами.

– Я дал бы часа три-четыре, – сказал он, чуть подумав.

– Значит, столько же, сколько Родьке, – хмуро произнес Максим. – А мои слова вполне могут оказаться пророческими: по поводу кто кого переживет.

– Нас трое, – заметил Данька.

– Четверо! – с угрозой в голосе произнес Максим.

– Боеспособных – трое, – поправил Тим. – Тварей восемнадцать морд, а то и больше. В лоб не отобьемся, убежать не сумеем. Разве только встретим в узком проходе на лестнице, когда они прорвутся, и положим стольких, скольких сумеем, но сметут нас все равно.

– И сожрут, – без энтузиазма в голосе сказал Данька.

– Вначале растерзают, на куски разорвут – не волнуйся, – Максим махнул рукой и прибавил: – Заживо. – Покосился на раненого и задумчиво проговорил: – Вот никогда не думал, будто скажу нечто такое, но завидую Родьке: он хотя бы ни черта не поймет.

– Отставить упаднические настроения, – велел Тим, отходя от окна и делая знак Даньке, чтобы тоже не стоял близко. – Идти на прорыв – глупость еще большая, чем ждать тварей здесь.

– По крышам на соседние дома? – предложил Максим.

– Соответствующего оборудования нет, – покачал Тим головой. – Даже если отыщем, Родьку бросать не будем до последнего.

– Да как ты мог предположить такое?! Я его на руках понесу!

– И мы лишимся еще одной мобильной стрелковой единицы? – Данька покачал головой и цыкнул зубом.

– Зато, пока лестницу проверял, я нашел замечательный такой спуск в подвал, – сказал Тим.

Максим поднял голову и прищурился.

– А это выход, командир, – задумчиво проговорил он.

– Куда? На тот свет? – спросил Данька. Он тоже отошел от окна, наступил на гнилую доску, и та с противным скрипом-стоном прогнулась вниз. Тим, вцепившись в плечо бойца, рванул его в сторону.

– На тот свет мы, скорее, отсюда отправимся, – сказал Максим. – Причем через желудки волкодлаков, из которых, как известно, тоже есть два выхода. Ты это, командир, если имеется хотя бы шанс, его нужно использовать.

– В нем можно забаррикадироваться и…

– Помереть с голоду, потому что оборотни не уйдут, – хохотнул Максим, – но, знаешь, эта идея нравится мне гораздо больше, нежели стать жратвой. Будем подыхать с голодухи, можем съесть Родьку.

– Фиг тебе, – донеслось от стены. Парень с трудом открыл глаза и просипел: – Я помогу, чем смогу.

В этот момент с наружной стороны послышался глухой рык. Старики утверждали, что именно с такой грозно-опасной интонацией звучал мотор некоего «Харлея» – железного мустанга и друга всякого свободного мужчины. Но Тим никогда не вдавался в подробности, для него звук ассоциировался только с одной, вполне конкретной кровожадной тварью.

– Окно! – выкрикнул он и потянул из-за пояса пистолет. До автомата пришлось бы идти, а времени на это не осталось. Тим предпочитал в разведку ходить налегке, гораздо больше доверяя осторожности, тишине и быстроте собственных ног, чем боеспособности автомата. Но и «макаров» в его руке был далеко не прост: выпуска какого-то лохматого года, но доработанный в плане большей убойности. Тварей он клал легко, а большего и не требовалось.

В следующий миг неплотно прикрытая жестяным листом рама затрещала под весом волкодлака, когти пропороли металл, словно старую бумагу, а в комнату всунулась уродливая лысая голова, покрытая редким серым мехом. Волосы росли клоками, кожа сморщилась и висела складками на щеках и шее. Там же виднелась зеленоватая плесень с воспаленными красными участками по краям. Тварь была старой и уже начала гнить заживо. Наверное, ей осталось всего несколько месяцев, но уходить на покой она явно не спешила. Вероятно, благодаря накопленному за долгую жизнь опыту она и догадалась подняться по стене. Хорошо еще, сородичи не последовали ее примеру, впрочем, волкодлаки никогда не отличались способностью к подражанию или любопытством. Если они видели потенциальную добычу, то неслись к ней. Если замечали, что соплеменники уже кого-то загоняют или жрут, присоединялись.

Тим всадил пулю в плечо твари, та взвизгнула и прыгнула вперед – в комнату. Припоздавшая автоматная очередь Максима зря изрешетила ни в чем не повинный лист и раму, наделав столько шума, что голова показалась колоколом или пустой кастрюлей, по которой со всей дури вдарили дубиной. Но прекращать пальбу было нельзя. В наступившей вслед за этим абсолютной тишине Тим увидел, как тварь дернулась, попятилась, капая отвратительной бурой жидкостью из изрешеченной пулями груди, запнулась о подоконник и сверзилась вниз. Глухой «шлеп» он не услышал, но ощутил вибрацию, прошедшую по всему зданию, потряс головой, и звуки неожиданно вернулись. Самыми громкими из них стали сначала взвизг, затем рык, а потом многочисленное «чав-чав», доносящееся снизу.

– Ща сблюю, – Максим сплюнул под ноги. – А как от нее воняет! Бя…

– Не хватает еще твои испражнения нюхать! – поморщившись, бросил Данька и обратился к Тиму: – Может, в соседнее помещение переберемся? Запашок тут…

– Не может, а непременно, – вздохнул тот, посмотрев на окно, распахнутое настежь и теперь открытое всем ветрам, непогоде и прочим не самым лучшим явлениям и созданиям природы нынешней планеты, истерзанной человеческим разумом, жадностью, глупостью и бессовестностью. Большую часть оконного проема занимало серое хмурое небо. Тиму оно казалось бездной, в которую даже не приходилось вглядываться, чтобы та начинала смотреть в ответ. Снизу виднелись худые голые ветви деревьев. Они тянулись вверх и в стороны, шарили многопалыми конечностями и, казалось, только и ждали, чтобы кого-нибудь проткнуть. – Я не любитель чистого радиационного воздуха.

Максим кивнул и, засунув палец под резинку противогаза, почесал подбородок.

– Спокойно, командир, не подхвачу, – сказал он, когда Тим непроизвольно дернулся в его сторону. Бывали случаи: нечто находило на бойцов, и тогда они срывали с себя противогазы и вдыхали полной грудью зараженный воздух. Ничем хорошим подобное, разумеется, не заканчивалось: не умерев на месте, люди начинали вести себя еще более неадекватно, больше проводили времени на поверхности, пренебрегали правилами безопасности, а потом лучевая болезнь настигала их и косила очень быстро, превращая в ходячие развалины. – Здесь, если верить счетчику Гейгера, почти норма.

– Береженого бог бережет, – сказал Данька и кивнул на снова потерявшего сознание Родиона: – Макс, давай. Ты справа, я – слева, меньше слов – больше дела.

Тот поднялся, подошел к раненому:

– Прикрой, командир.

Новое пристанище они выбрали не по соседству, а в конце коридора: аккурат возле лестницы. И бежать, и обороняться здесь показалось немного легче, а окно было заколочено намертво.

– Как думаешь, что здесь находилось раньше? – спросил Тим, присаживаясь на пол рядом с Максимом.

Тот пожал плечами, потыкал пальцем в ветвистую трещину, проходящую по стене, и проговорил, не особо задумываясь над вопросом:

– Либо поликлиника, либо школа. Все, способное пригодиться, давно вынесли, а что?

В углу стоял одинокий письменный стол, на нем скопилось достаточно пыли. От нечего делать прогулявшийся к нему Данька нарисовал на столешнице кривую рожицу.

– И припиши: здесь были мы, – посоветовал Максим. – Вот сожрут нас, а потом кто-нибудь из наших придет и поймет, куда делись четыре смелых бойца.

– Здание старое, постройки эдак середины двадцатого века, – заметил Тим, разглядывая когда-то покрытые светлой краской стены, грязный линолеум с рисунком под паркет, потолок, из которого выдрали лампы дневного света.

– Ну, это ты хватил, конечно, – усмехнулся Максим.

– Колодезов говорил, именно такие и сохранились лучше всего. Те, которые конца двадцатого – начала двадцать первого, строились абы как, лишь бы отмахаться от заказчика. На лапу, опять же, давали чиновникам и вообще рубили бабло. То же Жулебино посыпалось бы без всяких бомбардировок. Дома там панельные и не по уму сделанные. А вот сталинки до сих пор выглядят неплохо, и возводили их основательно, на века, а не тяп-ляп.

Максим усмехнулся:

– Знаешь, конечно, плохо так говорить, но я даже рад, что катаклизм произошел. От стольких поганцев разом избавились. Помнишь, служил при складе Авдеев? Подворовывал, гад, крысятничал, еще и пытался на лапу конвою сунуть, когда его брать пришли. Твой дядька его выгнал на фиг. А если бы все спокойно было? Сидел бы этот Авдеев в кабинетике, отращивал пузико, специальный автомобильчик имел бы с мигалочкой и с личным водителем, воровал вагонами, сивуху жрал цистернами и заливал бы, будто печется о народном благе.

– Можно подумать, ты имеешь представление о тех временах, – рассмеялся Данька.

– А мне мамка рассказывала, – ляпнул Максим и тотчас осекся. – Командир, извини.

Тим махнул на него рукой. Он дружил со всеми своими бойцами с детства и не всегда являлся для них командиром. Помнится, лет в десять он очень остро переживал отсутствие нормальной семьи. Дядька был занят практически все время, и Тим оказался предоставлен лишь себе. С тех пор Максим считал неуместным упоминать родителей в присутствии Тима. Прошедшие года для него не имели значения.

Закрытый армейский поселок находился в лесу близ подмосковного Одинцова, на его территории и располагался бункер. Однако нашли приют в нем не только военные, но и одинцовцы, решившие провести погожий денек под сенью деревьев. Им повезло гораздо сильнее, чем столичным жителям. Москву ведь бомбили целенаправленно, а то, что рядом, – авось само прилетит. Потому с радиацией здесь обстояло полегче. И пусть в лесах расплодилось немало всякой жути, но не настолько, чтобы сидеть под землей и трястись от страха.

В бункер попали в основном семейные: как выехали за город с детьми-супругами-собаками, так под землю и спустились, плюс те, кто, как Колодезов, жили на территории закрытого поселка. Благодаря этому в поселении теперь ютились не только люди, но и братья меньшие. Правда, от породистости нынче ничего не осталось: генетические извращения в виде чего-то мелкого и нетрудоспособного вымерли сами, остальные, смешавшись, стали дворнягами, зато выносливыми, плодовитыми и здоровыми, а главное, очень умными – настоящими друзьями человека. Колодезовского Лорда даже волкодлак взять не сумел, не говоря о тварях поменьше или одичавших собаках, которых поселенцы звали не иначе как шакалами.

Паника, конечно, была, но Колодезов как-то сумел убедить людей успокоиться. Генераторы работали исправно, запасов хватало с лихвой, перебоев с водой не возникало. А потом какой-то агроном собрал огородников-любителей и наладил работу теплиц: на складах обнаружилось немало различных семян. Худо-бедно зажили. Среди жен офицеров нашлись медсестры, повара и педагоги. Последних – особенно много, потому радовалась отмене занятий детвора недолго: учебный процесс возобновили быстро, не дав свершиться «цивилизационному коллапсу и регрессу в каменный век». А еще имелись квалифицированные доктора, инженеры, ракетчики, биологи и физики.

Некоторые старики говорили, будто быт наладили даже лучше, чем до катаклизма. Дед Александр, правда, все горевал о философии либерализма, почившей вместе с прежним миром, но Колодезов пару раз обозвал его либерастом, на том недовольство прекратилось. Тим тогда был еще мал, что такое либерализм, не знал, но сразу сообразил: это что-то неприятное и трусливое, способное только понапрасну сотрясать воздух пустыми словами и выказывать недовольство по любому поводу; тотчас затихающее, когда против него выходит кто-нибудь сильный и уверенный в своей правоте. Через несколько лет дед Александр решил называться отцом Оликсандэром и попробовал проповедовать. То ли кто-то действительно проникся его речами, то ли просто пожалели старика, но секта собралась человек из двадцати. Колодезову пришлось пресечь и эту его инициативу и «нелегитимные собрания кучки граждан, воспылавшей излишней религиозностью» отменить. Дядька тогда углядел в речах деда опасность для нормального поселкового уклада и, наверное, не ошибся: а то слишком многие внезапно вспомнили о том, что власть должна быть выборная.

В отличие от большинства друзей, имевших мам и пап, а то и бабушек и дедушек, Тим знал лишь Колодезова, который занимал пост главы, а потому и дома бывал нечасто. С племянника при этом он спрашивал в два, а то и в четыре раза сильнее даже самых строгих родителей. В девять лет у Тима из-за всего этого случился самый настоящий нервный срыв. Тогда Колодезов несколько ослабил прессинг, но ни ласковее, ни внимательнее не стал все равно. Сейчас, по прошествии лет пятнадцати, Тим временами все еще переживал свое одиночество, но истерить во всеуслышание или, заламывая руки, плакаться любому, готовому выслушать, не собирался.

– Держи. – Данька передал ему флягу и с беспокойством поглядел на Родиона.

– Вытащим, – уверенно заявил Максим.

– Не знаю…

– Вытащим, – вздохнул Тим. – Мы отправились патрулировать территорию два часа назад, должны были уже двадцать минут как вернуться. Сейчас обождут для приличия и отправятся на поиски. Только и нужно дождаться.

Бойцы синхронно кивнули, хотя у каждого в голове наверняка засело: «Найдут нас, как же. Без связи-то».

В бункере нашлось много разной всячины, затем, уже после катастрофы, чего только не натаскали из осиротевших домов. А Павел Иванович не просто являлся учителем физики от бога, но еще и помнил многое из того, что в мирной жизни уже не котировалось. Как сделать простейшую рацию, например.

«Всего-то и нужно: транзистор такой, транзистор сякой, – говаривал он. – Резисторов чуть – штучек одиннадцать и еще шесть; конденсаторов много. А также антенну, микрофон, динамик, включатель-переключатель, источник постоянного тока, две платы текстолита, соединительные провода и проволоки диаметрами пол и одна десятая миллиметра».

После чего брал карандаш и по памяти рисовал простейшую схему.

На данный момент в поселке имелась тридцать одна исправная рация, и еще с десяток ждали мелкого ремонта. Действовали они до полутора километров, но большего и не требовалось. Каждая группа, отправляясь на патрулирование периметра, обеспечивалась связью, вот только их рацию нес Родька, который вместе с ней и угодил волкодлаку на зуб.

– Ладно. – Тим вернул флягу Даньке. – Пойду шариться по подвалам. Если я прав и мы находимся в школе, да еще и постройки годов пятидесятых-шестидесятых, то здание, скорее всего, оборудовано бомбоубежищем. Даже если из него уже давно вытащили все, что к полу не прикручено, а затем и прикрученное отвинтили и унесли, стены никуда не делись.

– А бомбоубежище может быть связано с катакомбами, которых в Одинцовском районе не так уж и мало, – покивал Данька. – Давай, Тимка, только не вляпайся в историю. – Несмотря на вроде бы одобрительные слова, в его голосе не чувствовалось энтузиазма.

– А если поликлиника или хрущевка? – поинтересовался Максим. – Так и будем здесь куковать?

– Значит, нам не повезло, – ответил Тим. – Будем ждать наших или придумывать что-нибудь еще.

– Я с тобой, – сказал Максим и принялся медленно, будто через силу, вставать.

– Здесь оставайся, – остановил его Тим. Возражений не последовало.

* * *

Звук шагов гулко отдавался от стен. Вначале Тим еще таился, но вот уже пять минут как махнул на осторожность рукой. Темный коридор, освещаемый лишь лучом фонаря, – очень чистый, даже вездесущая пыль не лежала под ногами, – обступал его слева и справа на расстоянии метра, не больше. Ответвлений не было, ниш не предусматривалось. Кафельная плитка на стенах намекала на то, что вокруг не обычное подвальное помещение со старыми, давно не чиненными трубами, а… Он пока и предполагать не решался, кто здесь мог находиться и какую работу выполнял. Может быть, они забрались вовсе не в школу или поликлинику, а в одно из армейских зданий, расположенных не на территории военной части, а среди жилых домов? Или здесь вообще находился местный морг? В поселке никто и никогда не упоминал ни про этот подвал, ни про строение вообще. Руины, оставшиеся на поверхности, считались неперспективными. Все полезное из них должны были вынести еще в первые годы после катастрофы.