Сбиватели

Тетива, впервые натянутая до звона «козьей ногой» под «Лестницу в небо» Led Zeppelin. Выбор цели под «Шестнадцатилетнюю Кристину» Kiss. Яблоко, буквально взорвавшееся изнутри под «Счастливые тропы» Van Halen.

Некоторые моменты жизни уходят в память с музыкой, и это хорошо, это делает песни индивидуальными, добавляет им волшебства. Потеряй девственность под «Коричневый сахар» Rolling Stones, включи этот трек через пятнадцать лет – и ты вспомнишь свой первый секс, включи «Коричневый сахар» через шестьдесят лет – и ты вспомнишь, что у тебя когда-то стоял. Чем не волшебство?

О сексе девятилетний Гарольд пока не думает, но модернизированный арбалет в сочетании с хорошей песней вызывает у него не менее приятное шевеление в чреслах.

Когда первая цель с хлопком орошает траву мелкими кусками плода, он орёт от восторга на весь яблоневый сад:

– Ронни, мать его, Бакстер[7] бьет в цель! Ронни, мать его, Бакстер-Ракета!

Дедушка в этот момент сидит на веранде. До него доносятся только обрывки криков из яблоневого сада: «…мать его! …мать его!» – но интонация однозначно положительная.

– Маленький активный сукин сын. – Дедушка по-доброму улыбается, попыхивает трубкой.

После пробы своего нового оружия в яблоневом саду Гарольд принимает решение перейти к более серьёзным испытаниям, и он знает, где их провести.

Лес – идеальный полигон.

* * *

Гарольд идет по лесной тропе. Он в полной боеготовности: через плечо переброшена патронташная лента с дротиками, на кожаном ремне у бедра висит «козья нога», в руках заряженный арбалет, в ушах гитарные риффы Van Halen.

Древний лес является неотъемлемой частью жизни фермеров: грибы, ягоды, дичь. У местных детей и подростков собирательство с охотой в крови. Это главное занятие. Все фермы (в том числе фермы друзей Гарольда – Пола и Брета) примыкают к границе леса. В общинах складываются свои правила, и убийство животных с малых лет здесь не возбраняется. Особенно это касается досуга подростков, возраст которых требует развлечений. Вооружившись дробовиком, они уходят в чащу пострелять зайцев, а потом и выпить пива. Подросткам нужно на чём-нибудь концентрировать внимание. Гарольд концентрировал свое внимание на подростках. У него был кумир – прыщавый неприметный паренёк из старших классов Дейв Бойлер. В школе тот не пользовался популярностью, но в лесу его знали все. Чёрная бейсболка со сломанным козырьком, линялые джинсы, неизменная кофта цвета охры и огромный дробовик старого образца, который в руках Дейва бил без промаха. Гарольд часто видел его пьяным. Бойлер обычно ходил на охоту с шестериком пива, чаще – с двумя. Но когда целился в зверя, сразу трезвел. Было что-то у Дейва внутри, и это что-то – холодное и расчётливое – отщёлкивало алкогольное опьянение, как рубильник, аккурат когда затыльник приклада соприкасался с плечом и правый глаз закрывался. Зрение становилось ясным, тело – обездвиженным, реакция – молниеносной.

Именно это нечто привлекало Гарольда.

Стрелков в лесу было много, талантом обладал только один. И его владелец даже не осознавал свою особенность. Это влекло Гарольда еще больше. Он знал, что у Дейва есть охотничья хижина в лесу, по слухам, тот хранил в ней трофеи. Гарольд ежедневно ходил по лесу, но никогда не натыкался на таинственное убежище. Хижина Дейва Бойлера была для него возможностью прикоснуться к прекрасному, сродни тому, как пожать руку Эдварду Ван Халену[8]. Что-то далёкое, но достижимое, отчего только прибавляет в значимости.

Маринвилл останавливается. Его внимание привлекают резкие рваные движения, не свойственные листве на ветру.

Белка.

В пятнадцати метрах.

Гарольд сбрасывает наушники на шею, вскидывает арбалет и одновременно опускается на колено в мох. Он старается вести себя небрежно, этак «невелико дело». Именно так держался бы Дейв Бойлер – расслабленно. Убийство любит мягкость.

Белка застыла в прицеле, обхватив ствол дерева почти у самой земли. Гарольд делает вдох, выпускает половину набранного воздуха и медленно жмёт на спусковой крючок, будто втыкает семечко во влажную землю. Не успел. Хлопок тетивы раздаётся уже после того, как белка рванула с места. Цель – головка зверька – уходит в сторону, и дротик пришпиливает её переднюю лапку к стволу дерева.

«Не идеально, но допустимо», – оценивает Гарольд. Он не бежит, а неспешно направляется к своей добыче.

Дедушка предупреждал, что на охоте случается всякое. Охота – жестокий промысел. Не всегда добыча падает с маленькой красной дырочкой в груди. Ты можешь отстрелить зверю лапу, и он убежит на трёх оставшихся. Обязанность охотника в таком случае – найти раненое животное по кровавым следам и прекратить мучения выстрелом в голову. Так говорит дедушка, и так считают все фермеры в округе. У общин есть свои правила.

Гарольд «козьей ногой» перезаряжает арбалет. Зверёк дёргается из стороны в сторону. Мальчик прижимает стремя арбалета к беличьей голове, кладёт палец на спусковой крючок и… Что-то стучит в нём протестом, скандирует в глубине, через секунду – ближе. Против эвтаназии. Не за этим он пришёл, не пищу добывать – нечто большее. Эвтаназия всё погубит. Он откладывает арбалет в сторону. Бережно берёт зверька в ладонь и медленно сдавливает шею. Мальчик чувствует затихающее сердцебиение грызуна. Когда белка перестаёт дергаться, он кладёт тельце под дерево, благодарно гладит пушистый хвост мёртвого животного, затем нюхает руку. Кровь и мех. Пахнет смертью. Пахнет лучше яблоневого сада, мастерской дедушки, вишнёвого табака. Он ощущает умиротворение и тепло, растёкшееся по телу алкогольным эффектом.

Где-то рядом журчит ручей.

Этот звук был и раньше, но теперь он нужен Гарольду. Мальчик закидывает арбалет на плечо, забирает свой первый трофей – беличью лапку – и направляется на звук воды.

Вода в ручье мутная, течение быстрое, кровь с рук Гарольда почти сразу уходит в поток, но он продолжает стоять на коленях, опустив ладони в прохладную воду. Рот чуть приоткрыт, глаза чуть приоткрыты. Он в трансе. Ему ещё никогда в жизни не было так хорошо, он чувствует внутри себя тепло. Через несколько минут что-то клюёт его в плечо, в шею, в макушку. Дождь начинает рисовать круги на воде. Гарольд встаёт, но не бежит в сторону дома. Мокрая одежда и волосы его не заботят, теперь он чувствует в себе жар, обретённый после убийства. Мальчик расправляет плечи и принимает дождь, крепко-крепко зажмуривает глаза и вслепую, вытянув руки перед собой, движется по лесу. Он делает это по наитию, тепло внутри указывает ему направление.

«Искренняя вера делает человека сильнее. И неважно, во что он верит» – так, кажется, говорил преподобный Хэтч Риггинс по кабельному телевидению.

Гарольд верит, что забрал тепло у мёртвого животного, и теперь оно указывает ему путь. Звучит глупо, но он искренне в это верит.

Через пять минут шум ручья остается позади. В ушах шелест дождя, в ноздрях петрикор[9], в глазах темнота.

Через пятнадцать минут он натыкается на очередное дерево, но ствол его отличается от предыдущих. Гладкий, отёсанный от коры. Шаг вправо, ещё один ствол. Гарольд открывает глаза – перед ним небольшое строение. Остов из десяти брёвен внутри обит горбылём, крыша из шифера. Со всех сторон сооружения плотный кордон хвойных деревьев, такой, что найти это место целенаправленно невозможно, если только случайно не набрести на него с закрытыми глазами. И Гарольда, словно акулу, впервые попробовавшую плоть, привело сюда чутьё. Плотный запах, как от хвоста мёртвой белки, только стократ сильнее, льётся из нутра постройки. Из дверного пролёта, невзирая на свежесть дождя, отчётливо тянет смертью.

Это лесная хижина Дейва Бойлера.

* * *

Гарольд сидит на разделочном столе. От его одежды пахнет теплом и испарением. На стенах трофеи Дейва – оленьи черепа, кабаньи копыта, заячьи лапы. На верёвках вялятся клочья сырого розового мяса, на столе недопитая бутылка пива, Гарольд берёт ее, делает глоток, морщится, но допивает.

Идеальный день. Все запреты сняты. Он попробовал вкус смерти и теперь сидит в логове кумира, пьёт его алкоголь. Это не аккуратный сарай дедушки, здесь всё по-настоящему: кровь, небрежность, кости, шкуры, смерть всюду. Грязному делу – грязный антураж. С дедушкой он ходил вокруг да около, здесь оказался в центре. Маринвилл возбуждён происходящим, мальчик ощущает, как тепло, забранное им у белки, уходит в низ живота, в джинсах становится тесно. Он кладёт руку на пах и сжимает. Это его первая эрекция, Гарольд ещё не знает, что это такое, но, получив удовольствие от прикосновения, он сжимает и разжимает своё достоинство через джинсы.

«Не убивай зверя, от которого ты не сможешь ничего взять. Нельзя убивать ради забавы», – говорил дедушка.

Но Гарольд мог. Он мог взять намного больше, чем его дедушка, чем любой другой взрослый охотник. Кто из этих любителей поговорить о справедливости мог взять тепло мёртвого животного?

Сжимает, разжимает.

Никто.

А зачем тогда вообще убивать? Шкуры, мясо, кости – это всё детскость, не стоящая смерти. То, что Гарольд получил от мёртвой белки, нельзя было ни разглядеть, ни потрогать. Это осталось в нём. Конвульсии, страх, боль – вот что взаправду.

Сжимает, разжимает.

Даже в свои девять лет Гарольд понимает, что он особенный, таких в обществе не любят. Дейва Бойлера считают изгоем, хотя он и вполовину не такой, как Гарольд. По меркам общества Гарольд Маринвилл – опасность. Плохо ли это? Вряд ли. По меркам стада зебр лев – тоже опасность. Нет белого и чёрного; в лесной хижине Дейва Гарольд впервые осознаёт, что стал жертвой своей потребности. Попробуй, объясни это тому, у кого такой потребности никогда не было.

Мальчик содрогнулся и кончил.

Его пенис ничего не исторг, спермы в нём попросту еще не было, но удовольствие потекло по всему телу волной завершённости.

Тепло вышло.

Убийство даётся не каждому, Гарольд, как никто другой, понимал это. Дедушка был в этом деле любителем. Дейв Бойлер – новичком, но кумиром, потому что лучше него в округе никого не было. Гарольд хотел стать профессионалом.

3

Шоссе I-93N

Мотель «Оленьи рога»

Начинка дорожной сумки – это психологический портрет путешественника. И путешественник скрывает его за маской из ткани, кожи, брезента. Вот истинная причина всех неувязок на таможне. Таможенники пытаются выпотрошить, путешественники обороняются. Человек укладывает в дорожную сумку минимум самое дорогое, не считая запасных рубашек, брюк, носков, платьев, нижнего белья – всё это лишь второй слой защиты, уже после кожи с брезентом. И там, на дне, затаился психологический трюк, секрет, забившийся в недра. Настоящее лицо путешественника.

В багажном отсеке «Шевроле Субурбан» три дорожные сумки: Гарольда Маринвилла, Пола Кауфмана, Брета Салливана.

* * *

Троица сидит за столом в ресторане мотеля «Оленьи рога». Название над входом в двухэтажное здание объявляют изогнутые в готическом стиле светящиеся буквы. С момента их выезда из города прошло пять часов. Подкрепиться – это идея Гарольда, съевшего все припасы, взятые с собой в дорогу. Брет, сменивший Пола за рулём, свернул на автостоянку мотеля уже после тридцатого выкрика Гарольда: «Хочу есть!» Брет считал лично, мысленно пообещав себе, что будет терпеть до тридцатого.

На первом этаже мотеля находится ресторан и регистрационная стойка, почти всё остальное пространство усеяно дубовыми столиками. Над головами посетителей нависает чугунная пятисоткилограммовая люстра, стилизованная под рыцарские времена несколькими десятками свечей-лампочек. Пахнет здесь свежей древесиной и мебельным воском. На несущей стене – оленьи рога, скальпы животных угрожающе ощериваются мёртвым лесом от самого пола до подстропильных балок. В помещении витает дух шестнадцатого века и смерти.

Две винтовые лестницы на второй этаж поднимаются по правую и левую сторону от регистрационной стойки: ступени застланы вишнёвым ковром, балясины отёсаны в виде диких животных. Второй этаж здания распределён под номера.

Мотель находится в лесу. За окнами сейчас кромешная тьма. Стрелки напольных часов с гирями показывают 2:20. С первыми лучами солнца здесь начнётся суета: персонал, охотники, туристы, – но пока в ресторане посетителей нет. О популярности заведения сообщают только выстроившиеся на стоянке машины, в основном внедорожники, чьи хозяева сейчас спят на втором этаже мотеля. «Оленьи рога» – это не просто ночлег для туристов, в первую очередь это место сбора охотников. Основной финансовый успех мотеля кроется в местоположении: лес притягивает стрелков из Нью-Йорка.

* * *

Начинка багажа Брета (небольшая дорожная сумка из мешковины).

Две пары шорт, джинсы, три футболки, теплый свитер. Старая затертая бейсболка с вышитыми над козырьком алыми буквами «Бостон Ред Сокс». Запасное нижнее бельё и носки. Аудиокассета «Хиты рок-н-ролла. 55-й». Зубная щётка, паста, мыло, шампунь. Книги, которые Брет купил в городе: Энтони Бёрджесс, Иэн Бэнкс, Томас Харрис, сборник рассказов Рэя Брэдбери и три увесистых тома Джона Ирвинга. На самом дне, зажатая между одеждой и массивом книг, затаилась стопка листов А4 – рукопись Брета, его незаконченный роман.

* * *

– Ставлю десятку, этот парень сегодня ночью постучит к тебе в номер.

– Какой парень? – спрашивает Брет.

Гарольд указывает большим пальцем себе за спину. Прилизанный официант протирает столы.

– Этот парень, – говорит Маринвилл. – Он пялится на тебя весь вечер. Уверен, в его воображении ты уже час как голым танцуешь сальсу.

Остро́ты Маринвилла успели надоесть за пять часов езды. Про сексуальные меньшинства, проституток, апартеид, политику и вновь про сексуальные меньшинства. Круг за кругом.

Брет не уделяет этому юмору должного внимания, он молча смотрит перед собой. Трапеза подошла к концу: объедки цыплёнка табака, размякшая в клюквенном соусе картошка фри, груда салфеток, пустые бокалы. Салливан смотрит на Гарольда и непроизвольно вздрагивает: тот выуживает зубочисткой кусок застрявшего между зубов мяса, слюна тонкой паутиной растягивается вслед за зубочисткой до самого стола, обрывается и виснет на рубашке от Bill Blass, поперёк галстука от Claiborne.

Вся элегантность коту под хвост.

Гарольд не замечает и всё захлебывается от смеха.

* * *

Начинка багажа Гарольда (громоздкий чемодан из натуральной кожи от Bottega Veneta).

Аккуратно уложенная дизайнерская одежда на общую стоимость в сто сорок пять тысяч долларов. Много одежды. Плюс сшитые на заказ три пары ботинок. Запасное нижнее бельё и носки. Тёмные солнцезащитные очки Giorgio Armani. Револьвер 21-го калибра. Зубная щётка, паста, гель для душа, шампунь. Восемь аудиокассет с наклейками, корявыми буквами на которых написано: «Избранное 92-й», «Избранное 93-й», «Избранное 94-й»… На самом дне – зажатая между массивами одежды, завёрнутая в рубашку от Paul Stuart, лежит затёртая фотокарточка. Снимок сделан на «Полароид». На фотографии мужчина в грязной одежде сидит, привалившись к кирпичной стене. Освещение тусклое, сфотографировано в тёмном проулке, но вспышка «Полароида» даёт возможность разглядеть: голова мужчины раздулась и стала размером с футбольный мяч, вся в синих отёках, а из бока человека торчит рукоятка ножа.

* * *

Маринвилл всё смеется. Официант начинает косо смотреть в их сторону. Даже миротворец Пол устаёт держать форму улыбки:

– Гарольд, я, конечно, понимаю, что ты поклонник второго таланта Элтона Джона.

– Второго?

– Того, что ближе к анусу, – поясняет Брет.

– Но не надоело тебе, – продолжает Пол, – сводить всё к банальному сексу? Почему бы…

– Это природа, Пол, – серьёзно говорит Гарольд. – Сексуальный инстинкт – это основной инстинкт. Либидо. На нём основана вся наша жизнь, Зигмунд Фрейд в своих трудах прямолинейно даёт понять: от природы нельзя просто взять и уйти. Да, её можно отсрочить, озадачить, перенаправить, недопонять… но никак не обмануть. Природа сама кого хочешь обманет. Рано или поздно она настигает и имеет тебя в задницу.

Брет согласно кивает:

– Зигмунд Фрейд, собрание сочинений, том пятый, глава вторая – «Истоки перепихона».

– Именно. – Гарольд невозмутимо указывает на Брета. – А что касается Элтона Джона – этот парень хорош. Особенно его песня «Эпизод войны». Как там она начинается? Ну-ка, напоём все вместе. – И Маринвилл поёт один: – Ведь это не битва, дорогая, ведь это не бой!

– У него нет слуха. – Кауфман поворачивается к Брету. – Вообще нет.

То пискляво, то басовито Гарольд продолжает петь:

– Что же ты так волнуешься, если я пропадал всю ночь, и если я выпил, что же тут криминального? Я весело провёл время. Почему ты зовёшь это эпизодом войны?

– Ладно, мужик. – Пол беспомощно поднимает руки. – Если это ультиматум, то давай поговорим о сексуальных меньшинствах. Только тихо.

Брет согласно кивает.

Но Гарольда не остановить:

– Эпизод войны! Эпизод войны!

У официанта глаза на лоб лезут.

Музыкальный ад растягивается на бесконечную минуту.

Затем Маринвилл переводит дыхание:

– Если бы вы, ребята, внимательно слушали, – говорит он, – то поняли, что песня и есть про меньшинства. Там все завуалировано. «Эпизод войны» – это самая гигантская дань трагедии однополой любви за всю историю человечества.

Пока Гарольд не решил «проанализировать» ещё один куплет, Пол на скорую руку меняет тему:

– Как насчёт вскипевшего пива в багажнике? Есть решение. Попросим у администрации временно занять вон тот холодильник.

Гарольд и Брет смотрят в указанном направлении. Огромный холодильник. За стеклянной дверцей одна бутылка «Перье» и два пакета сока – всё, что оставили спящие на втором этаже стрелки.

Гарольду идея по душе. Он гладит живот:

– Пиво я люблю.

Брет не разделяет воодушевления Гарольда:

– Пол, ты хочешь остановиться здесь на ночь?

– Почему нет?

– Ты ведь знаешь, что ехать до озера Плейсид двое суток, если без остановок?

– Об этом я узнал уже после того, как купил пять упаковок пива, – пожимает плечами Пол. – Думал, к вечеру будем на озере и употребим их по назначению. А в чём проблема? Остудим за ночь, выпьем по дороге.

Гарольд присвистывает и размышляет вслух:

– Двое суток. Четверо – с ночёвками.

– Двое суток без ночёвок, – говорит Брет. – Так быстрее и дешевле.

Дешевле. Кауфман повторяет это слово про себя несколько раз. Звучит ново. Возможно, глупо. За последнее время спектр цен «дёшево – дорого» слился для него в одну точку под названием «неважно». И только сейчас Пол осознаёт, что Брету, в отличие от него с Гарольдом, повезло многим меньше. В то время как они разъезжали на родстерах от клуба к клубу, Брет потел над картофельным полем.

* * *

Начинка багажа Пола (кожаный чемодан средних размеров).

Джинсы, две футболки, две пары шорт. Несколько дизайнерских пиджаков, одни дизайнерские брюки. Солнцезащитные очки. Запасное нижнее бельё и носки. Гавайская рубашка. Зубная щётка, паста, гель для душа, шампунь. На самом дне, завернутая в кашемировый свитер, лежит книга. Золотистые буквы на чёрной обложке сильно затёрты, но надпись можно разобрать: «Уильям Голдинг, “Повелитель мух”».

* * *

Ушей Гарольда акцент на слове «дешевле» не касается:

– Не-а. Так не пойдёт. Комфорт – вот мой козырь. Выспаться, позавтракать, отправиться в путь с охлаждённым пивом – это по мне.

– Зачем я вообще его купил, – разочарованно качает головой Пол.

– Комфорт? – переспрашивает Гарольда Брет. – Если я ничего не путаю, то ты, в отличие от Пола, знал о продолжительности нашей поездки ещё до того, как мы отъехали?

– Я же не предлагал ехать двое суток подряд.

– Знал?

– Не понимаю, что ты хочешь этим сказать…

– Я хочу сказать, ты собирался в дорогу, уже зная, как долго мы будем ехать.

– Да, чёрт возьми, знал!

– И вырядился в костюм, затянув галстук, точно завтра выпускной в Йеле.

– Я учусь в Гарварде.

– А затянул, как будто в Йеле. Не жарковато будет, мистер Комфорт? На улице плюс тридцать градусов.

– Раньше приедем, – бодро вставляет Пол, – раньше отдохнём.

– Это дизайнерская одежда. – Гарольд самодовольно хмыкает. – Ди-зай-нер-ская. И мне в ней комфортно. Я лучше надену шубу от Calvin Klein, чем недизайнерские шорты и футболку из «Уолмарта». Мой моральный комфорт с лихвой покрывает физический.

– А как насчет дизайнерских шорт?

– Чёрт, – лыбится Гарольд. – Брюс Бойер[10] – слыхал о таком? Элегантность – вот мой ответ.

Брет цитирует:

– «Ваш наряд должен выглядеть аккуратно, но, прежде всего, естественно. Прекрасно отполированный, но неуместный внешний вид делает вас грубо-самовлюблённым».

– Это ещё что за дерьмо?

– Брюс Бойер, «Истинный стиль». Твоё дерьмо.

– Всё, тайм! – Пол стучит правой рукой по предплечью левой. – Тайм-аут!

– Я ещё не закончил. – Гарольд вскипает.

Салливан пожимает плечами:

– Пускай заканчивает.

– Я вообще в смеси из дизайнерской и недизайнерской, – гнёт своё Пол.

– То, что ты деревенщина, – говорит Гарольд, – всем известно.

Пол меняется в лице. Двое против одного.

Маринвилл принимает перевес и вяло идёт на уступки:

– Главное, не в латексной. При нынешнем обслуживании такой покрой небезопасен.

– Просто заткнись, Гарольд. – Брет устало машет рукой, его внимание теперь занимает официант, застывший у барной стойки, тот сжимает в кулаке полотенце, озлобленно смотрит на Маринвилла. – Иначе этот парень отшлёпает тебя грязной тряпкой по заднице. Давай дальше, что там у тебя? Проститутки? Политики?

– Брет прав. – Пол тоже смотрит на официанта. – Давай про Клинтон – Левински[11].

– Ладно. – Гарольд достаёт из внутреннего кармана пиджака бумажник из крокодиловой кожи и машет официанту. – Посмотрим на нашего тряпичного бойца.

Парень направляется к их столику, занеся руку с полотенцем за спину.

– Счёт, пожалуйста. – Маринвилл прищёлкивает пальцами.

Официант удаляется.

Пол качает головой:

– Давай без фокусов. Забудь про пиво, поедем в ночь.

Гарольд пропускает слова Пола мимо ушей. Через минуту официант приносит папку с чеком. Рука всё так же занесена за спину, но теперь это не полотенце, а что-то блестящее. Гарольд отсчитывает указанную в чеке сумму и укладывает купюры в папку, затем обращается к официанту:

– Номера холодильниками оборудованы?

– Нет.

– Мы привезли с собой пять упаковок пива. Не подскажешь, с кем здесь можно переговорить по поводу их охлаждения? Интересует вон та криокамера.

Кратко глянув в указанном направлении, официант говорит:

– Использование рабочего инвентаря мотеля в целях посетителей строго запрещено правилами.

– Тогда позови мне кого-нибудь из администрации мотеля, и мы потолкуем о правилах.

– Нет.

Пол и Брет удивлённо переглядываются.

– Что значит – нет? – У Гарольда челюсть сводит от возмущения. – Или ты сейчас позовёшь своего менеджера, или я сам отыщу твоего менеджера. И мы будем говорить не только о правилах использования рабочего инвентаря.

– «Нет», – поясняет официант, – значит «нет никого из администрации». После полуночи я здесь за главного. Один из плюсов ночной смены. Напитки вам придётся оставить при себе. – Пауза. – Так решила администрация.

Гарольд с трудом давит гнев, но тон меняет:

– Тогда, может, – достаёт из бумажника двадцать долларов и кидает поверх папки, – с тобой договоримся?

– Мне не нужна взятка.

– Чаевые, – сладко поправляет Маринвилл.

– Если настаиваете.

– Настаиваю.

– Но чаевые, в отличие от взятки, не дают право на использование рабочего инвентаря мотеля в целях посетителей.

Ощутив в воздухе знакомые вибрации, Пол кладёт руку на плечо Гарольда, сжимает и шепчет в ухо:

– Пойдём, Гарольд. Подышим воздухом.

– Да какого хрена?! Что возомнил о себе этот придурок?!

Лезвие мясницкого ножа за спиной официанта всколыхнулось подобно хвосту скорпиона.

Брет хватает разгорячённого Гарольда за второе плечо и тянет от стола, впервые ощутив физически далеко не малый вес друга.

– Всё в порядке, пойдём.

Маринвилл вскрикнул, высвободил руку и рванул вперёд. Официант весь напружинился, готовясь к атаке. Гарольд схватил лежащую на папке двадцатку, запихнул в карман и шумно выдохнул:

– Теперь в порядке. Пойдём отсюда.

Проходя мимо официанта, Пол говорит:

– С ним иногда бывает.

Официант кивает. Брет хлопает его по плечу.

Троица выходит из тёплого света «Оленьих рогов» в прохладную ночь, и Гарольд кричит что есть мочи:

– Эпизод войны! Эпизод войны!