Неуставняк 2

Тела раздавленных собственной совестью солдат медленно стали вставать. Мне, оставшемуся непоколебимым и тем разорвавшему прежние связи, вдруг стало стыдно за всех находящихся здесь, и даже за этого, спрятавшегося в углу…

– Ну чё, блядь, не торопимся! – шикнул со своего места воин. – Быстро встали!

Скорость обратной реакции увеличилась в разы. Свороб, как змея, проскользнул к двери и исчез.

…Тридцать лет, прошедшие с той памятной качки, не могут собрать нас воедино. Всё произошедшее позже не так существенно, как описанное сейчас. И мы не одни в этом море бесконечного повторения. Каждый из участников того события в будущем будет выкорчёвывать из себя эту слабость, пытаясь залить её горем следующих поколений.

Я не эксклюзив, но никогда белый свет не увидел бы моих произведений, если б в тот день я лёг[21] и отбил от пола первые «Раз два!».

А вы не задумывались, почему так мало армейских связей в сети «одноклассники»?! И почему так мало произведений по этой теме? А если кто и напишет, то это, скорее всего, будет пафосное оправдание и даже гадостное обтявкивание с пачканьем остальных, нежели откровение, вырвавшееся из груди!

Причина всё та же – совесть!!! От неё можно отвернуться или спрятаться за углом, но всё равно умрёт она только с тобой…

Махнём, не глядя

Вошедший старший лейтенант Кубраков застал сломленное отделение русских десантников, до автоматизма наученных убивать врага, но не сумевших постоять за себя перед одним «своим».

Меня же съедала злость – она рвала душу и требовала матч реванш, так как я сам должен был броситься в его сторону, а не дожидаться, когда тот до меня доберётся. Одно я знал точно, если б он дошёл, то бой бы он принял. Но что это «БЫ» по сравнению с произошедшим?!!

В считаные секунды я стал «не как все», и только тоненькой ниточкой тянулась связь с испарившимся из кубрика Лёней, который утренней клятвы не давал и посему её не нарушал.

– Ну, что задумались? – Кубраков оглядел расположение и, покосившись в сторону занятой кровати, возмущённо задал вопрос: – Нуфер?! А ты что здесь делаешь?! Что, взвод перепутал? А ну выметайся!

Воин молча, без излишних огрызаний и уговоров удалился из кубрика, оставив нас с офицером наедине.

– Так, вольно, садитесь! – Вероятно, взводный подумал, что наше стояние есть приветствие старшему по званию, отчасти он был прав, но…

Выудив из-под кровати объёмный чемодан и открыв его замок маленьким ключиком, он принялся перекладывать в нём вещи и, взяв с собой некую нужность, удалился.

Пауза, наступившая после оставления нас наедине с самими собой, была настолько давящей, что я, чтобы не вглядываться в ускользающие взгляды сослуживцев, отвернулся и посмотрел в окно.

На фото – Вновь испечённые Деды: Слева на право – стоят: В. Шиханов (Шихан); В. Кирьянов (Кирей, Киря); М. Анциферов (Анцифер, Анциф); А. Цапаев (Цыпа); присели – В. Филиппов (Филя); Ф. Лелик (Леля); В. Кучеренко (Кучер); Снимает В. Пастухов – всё они основные деды! Форма одежды и головного убора подчёркивают, что все до одного – Деды!

А за окном был партер. Почти все участники недавнего ротного построения стояли напротив окна и наблюдали за происходящим в кубрике переполохом. На переднем плане были высокий младший сержант и плотный солдат, напоминавший своим видом откормленного Смоленского цыгана.

Тут же, но чуть поодаль, стоял Кучер, опершись на локоток Вовы Шиханова, а внешне зависимый Свороб стоял подле них и, казалось, ждал указаний. В этом театре было сразу видно, кто какую роль играет. И их коллектив был разбит на Первый, Второй и даже Третий. Кого-кого, а вот Третьих в Афганистане я меньше всего предполагал увидеть. И пусть я тогда не знал об извечном сообществе трёх, но про отстой, создаваемый любым коллективом, можно было не догадываться – он был, есть и будет. Но чтобы здесь?! На войне?!

… Эх, дать бы время подумать, чтобы сообразить, взвесить всё, успокоиться и со знающими переговорить…

Высокий младший сержант ткнул в мою сторону пальцем и что-то сказал цыгану. Тот пристально посмотрел на меня и, подняв к челюсти кулак, изобразил удар по ней, словно давая понять, что меня будут учить или лечить.

Тоска, неимоверная тоска вползла в мой тельник и принялась холодить душу.

«Ма-а-ма!!! Ну куда меня прислали, они здесь все ненормальные и идиоты!» – Захотелось поднять к лицу ладони, брызнуть слезами и заголосить.

Дверь в кубрик приоткрылась, и на пороге проявился старшина.

– А что вы ещё не переоделись?! – заявил он с претензией, будто мы имели на то уже определённые указания. – А где Шиханов!?

Он посмотрел на меня в упор, так как после только что состоявшегося конфуза наша команда распалась, ушла в себя и, опустив головы, удалилась от центрального прохода в сторону прикроватных тумбочек. Получилось, что в центральном проходе стоял я один, мне и следовало отвечать.

– А он вон, с Кучеренко на улице стоит, – показал я за себя, откинув большой палец в сторону окна.

– Какого хуя, там?! – Он ринулся по проходу в сторону окна, от которого в спешном порядке разбегались наши недавние зрители. На дорожке остались только Кучер и Шиханов, за спину которого спрятался Свороб.

Старшина подошёл ко мне вплотную и, нагнувшись в сторону, махнул Шиханову рукой. Тот, включив ускоренный шаг, скрылся за углом модуля и через мгновение вошёл в кубрик.

Все действия в партере освещались несколькими светильниками, которые были закреплены на крыше модуля. Они освещали дорожку, идущую от плаца вдоль модуля в темноту, которая за пределами части превращалась в равнину, освещённую луной и мерцанием отдалённых свечей[22]. Конца ночного простора было не видно, но некое строение, отстоящее от колючей проволоки метров на сто, просматривалось отчётливо. Меряя мир детскими шагами, я бы сказал про него – крепость.

– Так, Вов, кончай смотреть концерты, – прапорщик словно знал о произошедшем три минуты назад, – давай, выдай им подменку, а парадку прими. И бля, смотри у меня! Не дай бог, что из их вещей в Союз не с ними улетит, яйца отрежу и заставлю сожрать прям перед строем!

Самодовольная улыбка Шиханова была ответом ушедшему старшине.

– Как тебя?! – Вова ткнул в меня пальцем и, не дожидаясь ответа, стал разворачиваться на выход. – Возьми ещё одного и – за мной.

Я был рад. Мне было без разницы, кто и зачем меня увлекает, только бы не оставаться в этом душном от совести кубрике, так как после молчаливого замешательства всё равно все начнут поднимать глаза, и меньше всего я хотел бы быть центром их скошенного взгляда.

– Ваня, за мной, – выпалил я и помчался вон из этой среды всеобщего стыда.

Почему Ваня? А потому что с большой долей вероятности он упал просто за компанию, но если б он видел меня неуроненным[23], то, проявив сомнения, остался бы стоять – таков Ваня, и я это знал наверняка!

Коридор, вернее, взлётку накрыло сумраком, словно освещение было не рабочим, а маскировочным. Стены, оклеенные розовыми, отдающими больше в красноту обоями, съедая свет, растворяли его в себе, наводя тоску, и сжимали сердце – вот сейчас за многими из этих коричневых дверей происходит слом и показное качание, а может, даже истязание всевозможных «Своробов» и вновь прибывших на ротационное пополнение элиты Советских войск!

Каптёрка роты была почти напротив нашего кубрика. Вторая дверь со взлётки выводила на другой торец здания, где возле освещённого тусклым светом крыльца начиналась ночная пустота, которую можно было разглядеть, только погрузившись в неё и отойдя от модуля метров на пять.

Каптёрка третьей роты была размером с кубрик, её стены оставались первозданно фанерными, так как основным убранством её были два стеллажа высотой до потолка и глубиной в метр. Эти стеллажи стояли вдоль глухих стен и простирались от коридорной стены до окон. Единственная лампочка без абажура или со стандартным во всех помещениях шарообразным плафоном наводила в этом военном складе тени, превращая разложенные на полках вещи в неизведанные закрома. Маленький письменный стол, стоявший сразу возле входа, размещал на своей плоскости пачки сахара рафинада и плотные брикеты сигарет. Места на нём практически не было, разве что небольшой пятачок для листка бумаги и всё.

Я вошёл в каптёрку и, чтобы Ваня не заблудился, оставил дверь открытой.

– Ты, – Шиханов выразил такое беспокойное раздражение, что я даже обомлел, – ты что, в подъезде родился?! Дверь закрой!

– Так щас Ваня и закроет. – Ей богу, было странно увидеть в этом уверенном в себе солдате то беспокойство, которое он сейчас проявил.

– Кто открывает – тот и закрывает! Понял?!

– Понял, – успокоил я его и потянулся к дверной ручке, но на пороге уже стоял Ваня.

Он, в свойственной только ему манере отрешённости, замер. Каждое Ванино замирание было сродни очарованию. А если он очаровывается, то его ни прошибить, ни сбить с места нельзя, можно только отодвинуть и сделать дело за него – так будет верней, надёжней, а, главное, быстрей. Если ротный вещевой склад был для меня всего лишь местом временного хранения вещей, то на него он подействовал, как на Али Бабу пещера с награбленным разбойниками золотом.

Но сдвинуть Ваню, не расплескав остатки его очарования, трудно – он, пришедший в армию из деревни подростком, за полгода учебки только-только стал юношей и когда теперь станет мужиком, который перестанет удивляться и скрывать свои потаённые чувства от других – неизвестно!

Я потянул Ваню на себя, он не поддался, тогда я протиснулся в коридор и, как бульдозер, запихнул его вовнутрь, чтобы потом закрыть дверь. От перемещения он не очнулся, а даже наоборот, окаменел. Удивительным было и то, что Шиханов, набросившийся на него со своим словесным поносом, тоже никак не мог побудить его к действию – Ваня впал в ступор.

– …Ты что, дух! – Шиханов придвинулся вплотную и, опасливо кидая взгляд на всё ещё открытую в коридор дверь, возопил: – Ты что, не слышишь?! – Он словно чего-то или кого то боялся, но не думаю, что предметом его опасений был я.

Он ударил Ваню в живот, тот слегка согнулся, крякнул и выпрямился. Теперь Ваня начал оглядываться. Кризис миновал, и он стал приходить в норму.

– Ты что, тупой?! – Я не видел выражения лица Шиханова, так как Ваня загораживал его своим телом, но думаю, что свирепость, с какой это было сказано, выступила пятнами на его лице.

Только содрогание Ваниного тела, которое с быстрой периодичностью передавало удары от груди к спине, показывало, что его сейчас бьют.

– К бою! – Вова перешёл на истошный крик. – К бою, с-суки! К бою!

Ваня рухнул, а я стоял, соображая: «Вот это он кому сейчас это говорит? Если он чуть выше и плечистей – это ещё не аргумент, чтоб положить меня “К бою!”!!!»

Конечно, я напрягся, и в душе захолодело, но я умел упираться не хуже Вани, только мне для этого ступор был не нужен.

– Чё орёшь?! Ты это кому?! – Я уже и сам орал, так как в стрессовых ситуациях тихо вести себя ещё не умел.

– Что?! – Он двинулся в мою сторону и резко остановился.

Открывшаяся дверь потянула за собой воздух и подсказала, что сейчас в неё кто-то войдёт.

– Эй, – Шиханов воровато обернулся и пнул Ваню снизу под рёбра, – быро встал!

Ваня встал моментально – что что, а на всевозможный шухер наша реакция была безупречна. Даже этот пинок в бок был излишен, так как вшитая в учебке условность[24] подняла бы Ваню до того, как старшина роты вошёл бы в дверь.

– Ну что, Вова? Я так понял, ты в кино сегодня не пойдёшь?! – Старшина отодвинул меня, как занавеску, в сторону и прошёл вовнутрь. – А этот что здесь делает?!

Ваня стоял в двух метрах от порога и, добродушно улыбаясь, демонстрировал свою лояльность к новой власти.

… Мне повезло дважды – я до армии прочитал «Бравого солдата Швейка» и потом увидел его воочию. Может, потому Ярослав Гашек и не закончил свой фолиант, что его герой, провалившись во времени, застрял рядом со мной?! В Ване, как и в его прототипе, не было ничего личного, он был настолько откровенен и изначально чист, что возмущение командиров в его присутствии превращалось в поглаживание по голове, а залёт у Дедов – в словесную вычитку прописных истин армейского неуставняка…

– Ну вы чё, блядь?! Не понимаете, чё ли?! – Старшина быстро подошёл к Ване и, схватив его за шкирку, притянул к тому месту, где стоял я. – Шиханов, я же говорил, что дальше линии стола никто заходить не должен! Ты что, издеваешься что ли?!

– Да нет, товарищ прапорщик! Я просто хотел ему стопкой выдать подменку. Что мне её самому носить что ли!?

– А хотя бы и самому! Два метра, блядь, не рассыплешься! – Лицо прапорщика побагровело, и даже тусклый свет каптёрной лампы не спрятал румянец его неудовольствия.

– Ну ладно, – не по уставу согласился Шиханов и, отсчитав, выдал нам две стопки повседневного обмундирования. – Так, отнесёте в кубрик, и пусть каждый подберёт себе по размеру. Один пусть вернётся за нательным бельём.

В кубрике уже была ярмарка. Четыре мужика, явно уже уволенные в запас, собирали тельники, а взамен разбрасывали майки или зашарпанные и линялые тельники.

… В десанте есть два вида тельников. Это полосатое нательное бельё в простонародье называют без разбора тельником. Согласно товарному талону и форме они делятся на майки и фуфайки. Форма майки вам понятна, она применяется в тёплое время года, а вот фуфайка и есть сам тельник – он плотный, с присутствием шерсти и с длинными рукавами. Вы и сейчас не купите настоящий тельник – вам вручат вискозное говно, а вот армейский десантный тельник (думается, что и морской) – это эксклюзив, который охота иметь при себе всегда. Нет лучшего подарка братишке и чести тебе – носить его!…

– На, – мне в лицо прилетела майка, – быстро тельник давай!

Наши парни уже стояли с голым торсом и сиротливо примеряли обноски.

– Что это? – Я держал залинялую вещь и не понимал, как эту ветошь можно носить?!

– Хули, что?! Свой тельник снимай, надевай этот!

– Сам носи! – Я бросил майку в обратном направлении, но она, не долетев, упала возле ног её первообладателя.

– Ты что, блядь! Пизды хочешь? – Свирепость стоящего мужика была неподдельной, тем более что в спину ему дышали ещё трое!

– Нет, только это майка, а на мне – тельник! – Стрессов было достаточно, и в какой-то момент времени я уже готов был сдаться.

– Хуй с тобой! Поноси пока свой, при первой бане тебе его обменяют на поношенный, и ты будешь как все, – примирительно заявил просящий. Его напор спал, а голос перешёл на уговор. – Тебе, на хуй, какая разница? А твой тельник полетит на гражданку и украсит достойную грудь дедушки. Дедом станешь – свой тельник отобьёшь. Понял?!

Аргумент был ясным, но всё равно?!

– Нет, – отрезал я, – тельник поменяю только на тельник. И то, если он будет достойным.

– Хорошо, – подытожил дедушка и, подобрав брошенную мной майку, удалился.

Смотреть на наших было и смешно, и жалко. Майка, доставшаяся Чалому, едва доходила ему до пуза. Нет, пуза у него не было, ну просто представьте, что это так и улыбнитесь. У некоторых были реальные или, как сейчас бы назвали, креативные дыры.

– Так, воины, – Вова Шиханов самолично принёс стопку кальсон и положил на первую табуретку. Он на секунду оцепенел от увиденного, а потом, оценив внешний вид пораженцев, подавил улыбку и приказал: – Скидывайте свои трусы, и все одевают подштанники!

Нательное бельё было выдано нам как полугодовой комплект обязательного обмундирования. Мы смеялись над тёплыми подштанниками белого цвета, так как наше первое полугодие прошло в армейских трусах, а вид этого элемента обмундирования напоминал фильмы про Отечественную войну, когда белые драпали от Чапаевцев, ну или наоборот!

И вот теперь нам приказывают переодеться в них и, сломав свою гордость, подчиниться. Смешно по первости, тоскливо от стыдливости, но вполне практично с точки зрения гигиены и теплоты. Повседневная форма одежды своего состава не меняет, она едина во все времена, и только нижнее бельё защищает твоё тело от мороза и всевозможного натирания грубой тканью обмундирования.

Умея быстро одеваться, мы в считанные секунды приобрели вид пораженцев в подштанниках, а затем, поковырявшись в стопке подменного обмундирования, каждый, подобрав под себя повседневную форму, окончательно растворился в единообразии принявшей нас части.

– Так, – на пороге кубрика появился Кучеренко, – надели бушлаты, взяли табуретки и – строиться на плац.

С нами из Каунаса прибыли и наши бушлаты, которые выдавались сроком на один год. Мы подвязали их на свои РД и злились на них, так как они портили наш лощёный выпускной вид!

– Ты, – Шиханов ткнул в меня пальцем, – останься, поможешь прибраться. Потом я тебя отведу.

Что что, а команды нас научили выполнять слаженно. Кубрик опустел, и мы с Вовой остались вдвоём.

– Тебя как зовут? – Шиханов проявил действительный интерес.

– Саня.

– А фамилия?

– Куделин.

– Послушай меня, Саня Куделин! Ты сегодня уже дважды отличился, смотри – нас много, и мы тебя сломаем, а если не сломаем мы, то тебя доебут свои!

– Пусть попробуют, – негромко огрызнулся я и отвернулся.

Предательство слёз известно всем. Они так нежданно наполняют твои глаза в надежде освободить породившие их железы, что это приводит к замешательству. Вроде и не слабость вообще, но их появление порой так нежеланно, что впору сквозь землю провалиться!

– Ты что думаешь, и меня не ломали? – Он постарался заглянуть мне в глаза, но я усилил свой отворот. – А я, между прочим, кандидат в мастера спорта по борьбе!

– Ну и хули, а я по боксу второй юношеский имею, но мне и этого достаточно. – Я, наконец, справился с недугом, а непрошеную влагу просто смахнул рукой.

– Ты зря. «Тебе с нами жить», – почти примирительно сказал он.

– Слушай, Шиханов, я пришёл служить и в будущем буду офицером, и никто мной управлять не будет!

Вова чуть замялся и посмотрел оценивающе.

– А, – подытожил он, – ну посмотрим!

Под его надзором я молча собрал всё парадное обмундирование и шинели, потом все РД и перенёс в каптёрку. Разместив всё по назначенным каптёром полкам, я был удостоен первой пачки сигарет из положенного солдату армейского пайка, но можно, я расскажу о них потом, а то этот день ну никак не может закончиться.

«В жизни не было у меня длиннее того дня, он вобрал событий больше, чем жизнь отдельного человека».

– Давай, бери табуретку и пошли.

– А куда?

– В кино! Но сначала в столовую, вам там чай с бутербродами оставили.

Покинув модуль и отойдя на пару шагов от освещённого плаца, мы попали в объятья ночи. Луна, спрятанная за плотным покрывалом облаков, только давала понять, где верх или низ, а горы удлинились к небу так, что я впервые осознал свою малозначимость в этом подлунном мире!!!

Дорожка, по которой шагал Шиханов, шуршала мраморным отсевом. Что он видел и как, не знаю, но, вероятно, опыт и наитие вели его к недавнему плацу полчка. Чуть позже и я разобрался в прямолинейности замыслов дивизионного дорогоустроителя, а тогда я шагал по Афганской земле в неизвестном направлении, и только окна далёких палаток подсказывали, что эта земля обитаема. При отсутствии луны в той дивизии всегда было мало света, и только строительство модулей преобразило эту страну спартанцев и римских легионов.

Кино смотрели прямо на плацу. Солдаты стайками садились на табуретки. А машина кинопередвижки, выпустив из себя луч, проецировала фильм прямо на стену клуба. Только дождь мог помешать смотреть привет от цивилизации, но зато курить можно было в полную силу, что все и делали, обсуждая женщин, смеясь над манерами персонажей фильма и освистывая неумелых женишков. Кино – это был настоящий праздник. Оно было по субботам, воскресеньям, а иногда и в среду.

Но до кино был ещё один стресс – столовая, в которую я зашёл попить чай и съесть сырой хлеб с маслом!

Три палатки в ряд и каменный сарайчик – это и была столовая батальона связи. Тоска и холод, затхлый запах гнилых овощей и голод – вот что навеяло мне первое её посещение. Но день кончаться никак не хотел, а до отбоя следовало дожить, хотя сил уже не оставалось.

Вечерняя поверка проходила на взлётке. Нас уже расставили по взводам, перемешав с личным составом роты.

В третий взвод попали я, Смирнов, Чалый, Ваня и Рома. Остальные были рассыпаны кто куда.

Но перед самой проверкой, когда наш строй только формировался, передо мной выскочил тот недавний цыган и с напором потянул за фанеру.

– Ты что ли к бою не ложишься?!

– А что нужно? – Если честно, я уже устал от их соблазна меня положить.

– Ну да! К бою! – сказал он полушёпотом.

Реакции от меня он не получил никакой.

– Ты чё, с-сука! Решил борзеть!?

Моя фанера приняла удар, но давний опыт не дал боли достичь цели. Закрыв плотной стеной этого одинокого бойца, его сослуживцы постарались спрятать саму сцену расправы над неподдающимся вразумлению бойцом.

Удар эффекта не дал, но присутственное место требовало скоротечности события, и он выкинул кулак по направлению к моему подбородку. Уйдя в сторону[25], я резко нанёс ответный удар в грудь соперника. Тот, словно споткнулся на бегу – ослаб и присел, а высокий сержант, стоявший с ним рядом, ухватил его за пояс, чтобы спасти от падения, и оттащил от меня.

– Вдова?! Юр, ты чё?! – Изумлению младшего сержанта не было предела.

Он словно не мог понять, что вот так просто один молодой может ударить своего Деда. Ну и мне было тоже невдомёк, что они так все навалились на меня?!

Теперь то понятно, что им было важно в первый же день сломать нас всех – всех! без остатка, чтобы потом, пережевав наши внутренности, наполнить их калом собственного стыда. А у меня, как назло, опять не получается подчиняться – ну просто никак! Во мне сидят недавно выученные блоки самообороны и приёмы боевого каратэ, которыми нас шпиговали каждый день и не по одному занятию, а порой даже по три – час каждое! А здесь против меня поставили хоть и немного крупней, но в этом вопросе явного дилетанта – он думал, что русского десантника вот так вот запросто, наскоком можно срубить?! Ну уж нет!

Меня трясло от возбуждения, виски пульсировали, и силы требовали исхода, но всеобщее замешательство прервал ротный старшина.

– Так, что за дела?! Третья рота, на вечернюю проверку становись!

Недолгое мельтешение в коридоре и рота стоит, ожидая переклички.

– Младший сержант Кучеренко!

– Я, – ответ без напора и рвения.

– Выйти из строя и провести вечернюю проверку.

– Есть.

Взяв журнал проведения вечерней проверки, Кучеренко начинает повзводно зачитывать фамилию каждого. Правда, иногда вместо фамилии он называет имя и отчество.

– Сергей Анатольевич! – Кучеренко поднимает глаза от списка и трогательно смотрит в сторону Сергея Анатольевича.

– Присутствует, – зевая, проговаривает тот.

– Когда вы только нас покинете? Сергей Анатольевич!

– Ой, и не говорите, товарищ младший сержант Кучеренко, сам уже заебался видеть ваши десантные рожи. Ох, скорей бы уж!

Кучеренко улыбается, все одобрительно вздыхают и ждут следующей фамилии…

Старшина отошёл в сторону и, не обращая на нас внимания, занял себя разговором с другим старшим прапорщиком, который вместо ответа качал головой, как бы со всем соглашаясь.

– Целуйко! – Кучеренко делает паузу на фамилии вновь прибывшего, чтобы каждый из роты запомнил её носителя.

– Куделин!

На мне пауза была особо длинной.

– Я!

– Головка от хуя, – парировал Кучеренко, – ты, я вижу, хочешь быть заёбан по уставу?

– Могу и по уставу! Вы то хоть его знаете?

– А что, ты один такой умный?

– Похоже, что да!

– Ну-ну, попизди, попизди!

– Не понял вашего приказания, товарищ младший сержант не моего взвода! – Меня попёрло.

Мой отпор – это не отвязность собственной души, а реакция на противостояние всей роты в целом. Пауза, всего лишь пауза для мысли могла сломать меня пополам, но напор, который стал оказывать на меня коллектив, порождал противостояние и неприятие его внутренних устоев.

Достойный ответ любому, возомнившему себя полководцем, сработал моментально. Устав – это в первую очередь субординация, набор определённых правил и стандартных команд. Им можно только вымотать, но заебать?! Ну никак!

Они ведь не знали, что я, почти полгода назад, всю роту посадил за чтение устава, и многие из нас воспользовались им как средством спасения от беспредела.

– …Чалый! – Кучеренко не нашёлся, что сказать и продолжил чтение списка.

Отбой был недолгим.

У меня не было выбора – мне определили место на койке снизу, но я, наплевав на это, разместился на верхнем ярусе посредине ряда.