Чудотворцы

– К Вулкану в гости, что-ли? – проворчал тот, не подозревая, насколько недалек он был от истины.

Факелами они не запаслись, но, пещера оказалась неглубокой, и, когда вскоре инженеры уперлись в вертикальную стену, света было еще достаточно, чтобы Публий с изумлением убедился в ее искусственном происхождении. Так вот куда ушли неучтенные запасы “опус цементум", подумал он. Это было удивительно! В Риме новый материал использовали осторожно, в основном для скрепления кирпичной кладки и мелких конструкций. Лишь некоторые в братстве понтификов ненавязчиво осмеливались заговаривать о серьезном строительстве из “опус цементум". А тут, на тебе – целая стена, да еще и совсем немаленькая. Но для чего она здесь? Он коснулся стены рукой и тут-же испуганно ее отдернул. Стена мелко дрожала.

– Что там, за стеной? – воскликнул понтифик.

– Царство Вулкана – отозвался Гай.

Сначала Публий решил было, что он шутит, но инженер был серьезен, как авгур во время гадания. И тут понтифик вспомнил рассказы покойной матери о Везувии.

– Там, сынок – говаривала она – находится вход в подземное царство. Когда Вулкан варит себе похлебку, из горы идет дым. Ах, какая беда будет, если он однажды заснет и его похлебка выкипит. Никому тогда мало не покажется.

Отец, слушая ее рассказы, только посмеивался, но сейчас Публий вспомнил, что смеялись лишь его губы, а глаза отца смотрели серьезно.

Понтифик приложил ухо к стене и услышал недалекий, глухой гул. Гул то усиливался, то почти пропадал. При более внимательном осмотре Публий увидел следы ремонта, более светлые заплаты из того же "опус цементум". Стену не только построили, но и поддерживали в хорошем состоянии. Да, она впечатляла.

– Рассказывай – потребовал он, когда инженеры выбрались из пещеры обратно на тропу – Что там, за стеной? Ты видел это?

– Видел – хмуро отозвался Гай.

Он молча распахнул свою тунику и показал большую, плохо заживающую язву на животе.

– За этой стеной жидкий огонь – тихо сказал помпеянин – Греки называют его "магма". И вот что случается, когда всего одна его капля попадает на кожу.

– А стена…? – начал было Публий.

– А стена нужна, чтобы не пострадали посевы и сады в долине. Вот и построили стену. Ну а пока строили, двое рабов сгорели заживо и еще десяток остались калеками.

– Хорошо, но почему этой стены нет в отчетах?

– Ты еще не понял? – мрачно спросил Гай, отвернувшись.

Все уже понял понтифик Публий Коминий Аврунк, все он давно понял, вот только не хотел признаться самому себе. Давным давно, у его матери в хозяйстве был необычный котелок, с хитрым малозаметным носиком сбоку. Когда похлебка кипела, пар выходил через этот носик и маленький Публий любил подержать кусочек хлеба под этим паром. Тогда хлеб становился жирным и вкусным. Однажды братья подговорили его заткнуть носик котла хлебным мякишем, и он сдуру послушался. Ну а потом, когда у котелка слетела крышка и мать сильно обожглась горячим паром, им всем изрядно досталось от отца. А теперь перед ним был огромный котел, и у этого огромного котла под названием Везувий кто-то заткнул “носик” стеной из "опус цементум". Огненному пару больше некуда деться, рано или поздно крышка слетит, и горячее варево польется вниз по склону на Помпеи и Геркуланум.

– Кому принадлежат эти земли? – хрипло спросил Публий, неопределенно поведя рукой.

Но Гай его понял:

– Большую часть земель вокруг Везувия скупил Марк Лукреций, самый богатый из наших патрициев. У него не только самый красивый дом в Помпеях, но и десятки поместий отсюда до самой Капуи. Однако, земля вокруг Везувия самая плодородная…

– И он не хочет, чтобы магма выжгла его поля – закончил понтифик.

Они долго молчали лишь смотрели вниз на зеленеющие поля и виноградники. Говорить не хотелось. Теперь ясно, подумал Публий, на что намекал легат.

– Насколько влиятелен этот Лукреций? – спросил он Гая.

– Даже не знаю… – промямлил тот – Как бы тебе попроще объяснить… Ну скажем так: если он захочет от тебя избавиться, то стоит ему только моргнуть, и желающие воткнуть в тебя нож будут стоять в очереди в его триклинии.

– А в Риме? – спросил Публий.

– И в Риме… – прошептал инженер не поднимая головы.

– Зачем же ты мне это показал? – удивился понтифик.

– Да для того, чтобы ты не стал задавать ненужных вопросов кому не надо. А вообще-то меня об этом попросили.

Легат, догадался Публий. Все-таки старый, прожженный политик не ограничился одними советами.

На обратном пути в Рим, Публий проторчал на корме всю дорогу, надеясь на разговор с легатом, но тот, казалось бы, не замечал молодого понтифика. Если по прибытию в Помпеи на сердце у Публия было неспокойно, то что же сказать о его теперешнем состоянии. Как раз перед самым его отъездом, храм Аполлона посетил Марк Лукреций, крепкий подтянутый мужчина лет пятидесяти. Патриций собирался стать магистратом и, если верить его словам, начал присматриваться к делу. На самом деле, как понял Публий, он пришел посмотреть на него, Публия Коминия. и разузнать, что известно молодому инспектору. Немигающие маленькие глазенки Лукреция внушали Публию такой ужас, что в тот момент он желал только одного – исчезнуть из Помпей как можно быстрее. Наверное именно поэтому ему удачно удалось изобразить простака и успокоить ужасного патриция. Теперь же, когда Помпеи и Лукреций остались за далеко за кормой галеры, можно было собраться с мыслями. Он решительно не понимал, как ему следует поступить. Казалось бы судьба Помпей, где осталось приветливые Веттии, кокетливая Луция и веселый, добрый Гай, была ему совсем не безразлична. Что же сказать о Геркулануме, его родном городе, где до сих пор жили друзья детства и его первая любовь, имя которой он, впрочем, затруднялся припомнить. Совесть и честь требовали одного, недавно поселившийся в его душе мерзкий ужас – совсем иного, а разум предательски молчал. Такие терзания не оставляли Публия почти до самого конца путешествия. Все же, когда галера приблизилась к Остии, легат снова подозвал его. На этот раз он предложил ему вина из своего кувшина.

– Хорошо ли вино? – спросил он.

Вино действительно было неплохим и понтифик искренне поблагодарил его.

– Это фалернское – сказал легат – Неплохое и благородное, хотя и не из самых изысканных. Знаешь, сколько стоит кувшин такого вина?

Публий не знал, в чем и признался.

– Кувшин фалернского стоит примерно половину того, что возьмет наемный убийца с Авентина за удар кинжалом – легат пристально посмотрел на него и продолжил – Так что твоя жизнь обойдется в два таких кувшина. Не так плохо, ведь многих оценили еще дешевле.

Юпитер-вседержитель, каких только глубин не было в темных, непроницаемых глазах легата!

– Так что же ты решил? – спросил он.

Еще мгновение назад Публий был в растерянности, но сейчас единственно верное решение пришло само. Наверное этому способствовал и цинизм легата. Два кувшина фалернского, подумал понтифик. Ну что-ж, не так уж плохо! Наверное проницательный легат прочел что-то в его глазах, потому что отвел свои и пробормотал:

– Ну, как знаешь, ты у нас свободный гражданин. До Верховного Понтифика тебе, пожалуй, дадут дойти. А там… – и великое сомнение прозвучало в его голосе.

Всю дорогу от Остии до Рима и потом вверх на Палатин, Публий многократно оглядывался, опасаясь профессионального удара шилом в печень, который в Риме могли нанести и среди бела дня. Но обошлось, и до Регии, в которой находилась коллегия понтификов, Публий добрался благополучно и так же беспрепятственно попал к Марку Эмилию. Тот выслушал молодого инженера внимательно и даже поблагодарил за профессионально выполненную инспекцию, однако этот разговор разбудил у Публия смутные подозрения. Наверное, помогли изучения мистерий и церемоний, которые научили его внимательнее присматриваться к людям. Да, Верховный Понтифик был весьма благодушно настроен, но за его благожелательностью едва заметно сквозило нечто иное, почти неосязаемое, но все же заметное наметанному взгляду. Но что же? И тут Публий с ужасом понял, что именно это было! Скука! Да, верховному жрецу было скучно, очевидно потому, что он давно все знал. Какая же хитрая игра тут велась? И кто он, Публий Коминий, в этой игре? Неужели лишь разменная монета? Но куда было неопытному юнцу против прожженных интриганов. Что-то явно отразилось на его лице, Верховный это заметил и немедленно, с доброй улыбкой, отослал его прочь, заверив в том, что теперь его карьера обеспечена. Разумеется, Публий ему не поверил.

Тем временем на Рим навалился вечер. Стемнело. Город был опасен и без наемных убийц Лукреция, поэтому Публий шел к себе на Кверкветуланский холм с великой опаской, сжимая в руке небольшую дубинку. Свое незамысловатое оружие он купил на Форуме сразу после посещения Регии. Хорошо отполированная поверхность наводила на мысль о том, что ей уже приходилось бывать в действии. И все же, как не был он осторожен, как внимательно не вглядывался в темные углы, нападение произошло неожиданно. Нападавших было двое и были они профессионалы. Лезвие ножа может сверкнуть в неверном свете луны или фонаря и предупредить жертву, поэтому они было вооружены лишь железными штырями. Такая палка может показаться неуклюжим оружием, но в умелых руках действует безотказно. И первым делом, штырь одного из нападающих выбил из рук Публия дубинку. В это же время второй убийца ткнул его своим оружием под дых, да так, что инженер согнулся в тщетной попытка вздохнуть. Оба убийцы немедленно размахнулись чтобы разможжить так удобно подставленную им голову Публия, но не успели. Что именно произошло, он не успел заметить, так как в это время судорожно заглатывал воздух, выбитый из него железным стержнем. Когда же он смог разогнуться, то увидел своих несостоявшихся убийц, лежащих в луже крови. Немногочисленные прохожие исчезли с началом схватки, и теперь в переулке, кроме двух трупов и Публия, казалось бы, никого не было. Но когда он, еще тяжело дыша после схватки, медленно двинулся вверх по склону, из тени вышел человек в хламиде с капюшоном. На резкое движение Публия и замах дубинки, он ответил успокаивающим жестом и словами “следуй за мной”, повернулся и неспешно направился в ближайший переулок, не удосужившись удостовериться, что спасенный им инженер идет за ним. Поколебавшись мгновение, Публий двинулся следом. Идти далеко не пришлось. За первым же поворотом, таинственный проводник остановился и, с поклоном, предложил Публию войти в низкую дверь. Сам же незнакомец исчез во тьме переулка, как будто его и не было. Публий открыл скрипучую дверь и вошел в дом, наклонив голову и уже догадываясь, кого там увидит. Светильники не горели. но восходящая полная луна подсветила невозмутимое, как всегда, лицо сидящего в кресле.

– Рад лицезреть тебя живым, юноша – приветствовал его легат.

– Не уверен, что я столь же рад – хмуро ответил Публий.

– Ничего не хочешь спросить? – поинтересовался его собеседник, не утаив иронии – Теперь можно.

– Хочу – твердо заявил понтифик – Хотелось бы понять, чего вы добивались, натравливая меня на Лукреция и чего добились?

– Перво-наперво тебе следует определиться с понятием "вы".

– И кто же это?

– Рим!

Это, обычно такое мягкое слово прозвучало сейчас резко, как удар бича. Видя замешательство юноши, легат усмехнулся и продолжил:

– Забудь, что ты самнит, молодой Аврунк. Ты сейчас римский гражданин, и величие Рима для тебя не пустой звук. По-крайней мере так должно быть. Власть Республики не должна подвергаться сомнению! Никогда! Там, куда единажды ступила нога латинянина, всегда будет Рим! Навечно! А все эти кавдины, гирпины, карацены и прочие полузабытые народы, могут забыть про свою независимость. Ну, а если кто-то из их патрициев еще помнит Гавия Понтия, то мы примем соответствующие меры, чтобы им было не до того. Пусть заботятся о своих посевах, и даже не грезят о своих легионах!

Теперь легат снова был величествен и грозен, он почти выкрикивал свои торжественные слова. Внезапно, Публий почувствовал позывы тошноты и ему не удалось удержать содержимое желудка.

– Интересная у тебя реакция на мою пламенную речь – саркастически заметил легат, но чуткому уху Публия на секунду почудилась горечь в его словах.

– Итак, у нас теперь всюду будет Рим. Я, конечно, гражданин Республики – саркастически заметил немного оправившийся понтифик – Но что же будет с другими народами? С племенами Самнитской Федерации, например?

– Они исчезнут – спокойно сказал легат, и, посмотрев на помертвевшее лицо Публия, спросил – Как твое имя, юноша?

– А твое? – вызывающе воскликнул понтифик.

– Меня зовут Луций Перперна – голос легата был ужасающе бесстрастен – Так все же?

– Ты же знаешь, кто я.

– Знаю. Публий Коминий Аврунк. Из семьи Аврунков и рода Коминиев. Это ведь латинские имена, не находишь? Твоего отца, помнится, звали Марк, следовательно твои братья должны быть Гай и Луций. Знакомый римский обычай не допускать разнообразия в именах, не правда ли? Около очага у вас стояли два пената, а в углу был алтарь для ларов. Я все верно сказал?

Мерзкий Перперна говорил правду. Но признать это Публий отказывался.

– Ну и что? – беспомощно пробормотал он.

– А то, что вы уже давно латиняне, только не хотите это признать. А латинянами вы стали потому, что римляне сильнее. Погоди, не вскидывайся так. Я даже допускаю, что оружием самниты владеют лучше. Но что с того? Пусть даже разобьют они римлян в еще одном Кавдинском ущелье. Пусть мы опять пройдём под игом, но потом вернемся и возьмем свое. Знаешь, в чем наша истинная сила?

Он сделал внушительную паузу, но молодой инженер угрюмо молчал, и Перперна продолжил:

– Нет, это вовсе не религия. Наши боги ничем не лучше ваших, да теперь уже и не отличаются. Зато наши традиции крепче, наши обычаи сложнее, наши жизни более упорядочены и наша экономика крепче. А все это вместе – будет наш, римский, образ жизни, единственно правильный и жизнеспособный. И многие народы его уже приняли, а остальные примут, никуда не денутся! Когда-нибудь, через много лет уже никто не будет помнить, что Коминии были самнитами, а Перперны – этрусками. И те и другие будут просто римскими именами. В конце концов весь мир станет латинским! Так будет!

– Так может и будет какое-то время – вскричал Публий – Но потом придет другой народ, с еще более крепким и привлекательным образом жизни, и все эти Лукреции, Антонии, Сервилии и Рутилии снова поменяют национальность.

– Не думаю, что такое возможно – рассудительно произнес легат – Несомненно, наш образ жизни – единственно верный. Но если что-то подобное и произойдет, то что же – такова судьба.

На это, по правде сказать, Публию было нечего возразить. К тому же, его снова начало мутить, и он поспешил сменить тему.

– Итак, Лукреция вы приручили и теперь будете держать на коротком поводке – констатировал понтифик – А как же с городами? Что будет с Помпеей и Геркуланумом?

– Кто мы, чтобы идти против воли богов? – насмешливо спросил легат.

– Значит жизнями сотен людей можно пожертвовать во имя великой цели, во имя величия Рима?

– И не только сотен, но и тысяч.

– А ведь в Помпеях живет немало латинян…

– Ну и что? – Перперна пожал плечами – Забудь ты про города, все равно ничего изменить не сможешь. Лучше бы поинтересовался своим будущим.

С удивлением и брезгливостью Публий осознал, что свое будущее действительно волнует его больше, чем судьба самнитских городов.

– Как ты понимаешь, юноша – начал сидящий в кресле – Ты теперь мешаешь всем: и Лукрецию, и Верховному Понтифику, и всей Республике. Боюсь, что тебе придется бежать.

– Бежать? Куда?

– Как можно дальше! Туда, куда пока не достает рука Рима.

Легат протянул Публию увесистый мешочек и связку небольших свитков.

– Возьми немного денег на дорогу и рекомендательные письма. Последние используй с умом. Никто не сможет тебе гарантировать, что те, кому ты их вручишь, не успели уже получить письмо из Сената с совсем другими рекомендациями.

Публий с горечью принял дары, но не удержался и саркастически заметил:

– Воистину, Луций Перперна, ты был верным другом моему отцу.

Лицо его собеседника исказилось неясной гримасой, но он промолчал. И лишь когда Публий повернулся было, чтобы покинуть навсегда и этот подозрительный дом и весь негостеприимный Рим, Перперна поднялся с кресла и достал еще что-то из наплечной сумки.

– Я действительно знал твоего отца, и это именно он, в сражении под Каннами, оттащил меня, бесчувственного, с пути по которому бежали слоны Ганнибала, сметая все на своем пути. Поэтому, хотя я и действовал во имя великой цели, моя вина велика, загладить ее невозможно, можно лишь немного уменьшить.

С этими словами легат протянул ему старый легионерский шлем.

– Этот шлем я пронес через все пунические войны, так пусть теперь он послужит тебе. Прими его, как мой искупительный дар – он криво усмехнулся – Это, конечно, безделица, которая не спасет тебя от предательского удара кинжалом, но зато дается от чистого сердца.

Поколебавшись мгновение, Публий неохотно принял шлем, не догадываясь, что однажды тот спасет ему жизнь. Но это случится через много, много лет в далекой стране, про которую он пока еще даже и не слышал.

Беглец

Через два года после своего исчезновения из Рима, Публий Коминий Аврунк с изрядной горечью, но и с некоторой долей гордости, считал себя профессиональным беглецом. Что главное для беглеца, думал он иногда? Наверное – нигде не задерживаться надолго. Ведь стоит только остановиться, завести дом, хозяйство, друзей, жену (храни Юнона от такой напасти), и ты сразу становишься беззащитным. Дом и жена (а то и дети) крепко-накрепко привяжут тебя к какому-нибудь городу или поселку, ну а там тебя без труда найдет умелец с железным штырем или шилом. Потом найдут твой хладный труп с раной, соответственно, в голове или в печени, а убийца получит свои два кувшина фалернского.

Рекомендательные письма, врученные ему в подозрительном доме на Кверкветулане, Публий, поначалу, использовал весьма осторожно. Помня предостережения Перперны, он долго и основательно наводил справки, прежде чем явится перед очи того или иного правителя. А являться приходилось, так как денарии и сестерции из заветного мешочка имели тенденцию заканчиваться. И тогда приходилось наниматься архитектором, строителем мостов или консультантом по ритуалам. Впрочем, последнее требовалось все меньше и меньше по мере продвижения на восток, к границам Республики, на которых влияние римских обычаев ослаблялось и размывалось, а варварские обычаи преобладали. Публий помнил мерзопакостные наставления легата, но, похоже, тот не учел, что с размыванием географических границ, размывается и нравственность. Бариум, Корфу, Эдесса и прочие римские, а затем македонские и греческие города отмечали вехи на пути его бегства на восток. Более крупных городов он избегал, опасаясь неофитского рвения местных правителей в совсем недавно покоренной Македонии. Публию повезло, и его ни разу не продали в рабство, хотя две таких попытки случились, но первый раз инженеру удалось отбиться, а второй раз – убежать. Рекомендации делали свое дело, и порой ему удавалось отдохнуть на одном месте по нескольку месяцев, перезимовать в теплом доме. Постепенно, он начал думать, что Республика про него забыла. Но расслабился он напрасно…

Деметриада считалась городом, но ее быстрая слава давно прошла и теперь, после высадки и разгрома под Фермопилами отчаянного десанта Антиоха Великого, город больше напоминал деревню, с козами, жующими травку на немощеных, заваленных навозом улицах. Здесь, на окраине Республики, говорили по-гречески, еще со времен Александра Великого перейдя с разнообразных диалектов на единый язык Эллады – койне. Публий и раньше неплохо изъяснялся на этом языке, который частенько звучал в его родном Геркулануме, а уж в соседнем Неаполисе был слышен на каждом углу. Теперь же, после года скитаний по римской Элладе, его койне достиг совершенства. Может поэтому, а может и в силу стечения обстоятельств, в Деметриаде ему даже не понадобились рекомендации. Дело в том, что как раз в это время, местный правитель, в силу каких-то соглашений с Римом именовавшийся "царем", получил из метрополии указание привести в порядок дороги и мосты. Как понял Публий, Республика подтягивала силы к восточным границам, то ли готовя вторжение, то ли для демонстрации силы. Как бы то ни было, но от дорог и мостов теперь требовалось выдерживать не только груженые повозки легионерских обозов, но и тяжелые карробаллисты, катапульты и стрелометы. Магистратура провинции расщедрилась даже на довольно значительные средства в виде золотых денариев, уже привезенных в Деметриаду под охраной. Для выполнения таких сложных работ правителю понадобился инженер, своего у него не было, выписывать специалиста из Афин было и дорого и долго, поэтому инженером стал удачно подвернувшийся Публий. В дополнение к своим прямым обязанностям, бывший понтифик помогал правителю в совсем иных делах, негласно деля с ним одну из его наложниц. То ли правитель был уже слишком стар, то ли Ларисса была ненасытна, но их связь возникла по инициативе прекрасной фракийки. И она же предупредила Публия о надвигающейся беде…

Возможно "царь" был уже стар для ложа, но из ума еще не выжил, хотя ум он имел явно извращеный. Поэтому, получив из канцелярии наместника ориентировку на Публия, он не заключил его под стражу, а задумал нечто более утонченное. Правитель был не только хитер, но и жаден, и решил присвоить казенные средства пользуясь опалой экс-понтифика. Но для этого надо было хотя бы начать работы и передать Публию часть, разумеется весьма малую, от привезенных денариев. После этого его можно будет обвинить в растрате, и вряд ли кто-нибудь будет прислушиваться к оправданиям разыскиваемого Республикой негодяя, ну а вовремя пресеченная попытка к бегству может оставить по себе удобно безмолвное тело. Весь этот хитроумный план он изложил доверенному рабу, а Ларисса, в свою очередь, подслушала и не утаила от своего любовника. Тогда Публий разработал свой план, несколько более успешный, чем царский. Получив первую и, как предполагалось, последнюю толику золота, он поцеловал зареванную Лариссу и немедленно поспешил в порт, где его ждала заранее зафрахтованная фелука. На этом он распрощался с подвластными Республике территориями и продолжил свой путь, а вернее – бег, на восток.

Годы бегства, а сколько именно, Публию вспоминать не хотелось, запомнились ему чередой царей, строительных площадок, временных жилищ, столь же временных женщин, и местных богов, имена которых не запоминались. На Родосе, куда доставила его фелука, инженеры и архитекторы не требовались. Потерпев поражение в недавней войне и потеряв все свои территории на материке, остров постепенно приходил в упадок, a упавший во время давнего землетрясения знаменитый Колосс так и лежал поверженный и бесполезный, уже давно заросший патиной. Поэтому Публий охотно откликнулся на предложение египетского посланника и нанялся городским архитектором Александрии Египетской. Поначалу, еще сохранив остатки наивностим, он строил грандиозные планы создания шедевров архитектуры в богатом и культурном городе. Однако, прибыв на место, Публий обнаружил, что со времен Сострата Книдского в Александрии не строят ничего, кроме типовых дворцов знати и армейских казарм.

Египет произвел на него странное впечатление. Рутинная работа на Птолемеев не слишком утомляла инженера и оставляла достаточно времени для раздумий. При этом он не раз вспоминал пламенные речи Перперны о поглощение одних народов другими. Хотя легат имел ввиду исключительно латинян, Публию хватило ума сообразить, что не одни только римляне подавляют и поглощают другие народы. Но здесь, в Эйгюптосе, как называли эту страну пришельцы, подавления не произошло, здесь столкнулись две одинаково сильные и такие разные культуры. Итак, пришельцы из далекой Эллады принесли свой радостный, немного беззаботный образ жизни. И действительно, о чем заботится, если все равно все решает воля богов? Можно жить и радоваться жизни, оставив более серьезные заботы многочисленным богам и немногочисленным философам, которые и в богов-то не верят. А после смерти, если, конечно, найдется чем заплатить Харону, будешь вечно бродить в Аиде бесплотной тенью, не знающей ни боли, ни страданий. Египтяне же жили в своей черной стране, которую называли Та-Кемт, лишь с одной целью – подготовить себя к смерти, после которой только и начнется истинное существование. Если жители Та-Кемт были куколками, то эллины – яркими бабочками. Настолько различны были эти культуры, что столкнувшись, не смешались, а образовали слои, подобно несмешивающимся жидкостям, которые демонстрировали жрецы будущим понтификам в Регии. Выражалось это буквально во всем, и в одеждах и в культе богов и, особенно, в архитектуре. Удивительно было видеть как массивные, странных пропорций египетские дворцы и храмы, соседствовали в Александрии с изящными, стройными и совершенно отрешенными от людей колоннами эллинских построек, а над всем этим возвышалась огромная башня маяка. И все же взаимопроникновение культур происходило, но происходило весьма медленно, принимая при этом такие причудливые формы, что Публий порой лишь диву давался.