bannerbanner
Страсти по борзым. Повести и рассказы
Страсти по борзым. Повести и рассказы

Полная версия

Страсти по борзым. Повести и рассказы

Язык: Русский
Год издания: 2020
Добавлена:
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 4

Приняв это решение, измученная Ольга, наконец, уснула беспокойным сном если не счастливой, то, по крайней мере, с чувством, что она нашла реальный выход из, казалось бы, безвыходной ситуации.

Через несколько дней чужие люди пришли и забрали с собой маленькую Милку. Снова открылись все двери для Свирепа, и всё вернулось в своё прежнее, привычное русло.

Свиреп, чувствуя благодарность к Ольге и понимая, что Милка исчезла из их семьи только благодаря её большой любви к нему, стал очень ласков и послушен, как бы пытаясь отблагодарить за это.


Прошёл год и Милка вернулась, её на руках принёс в дом Аркадий. Вся задняя часть туловища и ноги были закованы чем-то белым, что лишало её возможности двигаться. Она целыми днями неподвижно лежала в той самой дальней комнате, не шевелясь и не издавая ни звука. В её слезящихся глазах плескалась лютая боль и чёрная тоска. Комната, да и вся квартира пропахла резким запахом лекарств. Ольга часто плакала, она похудела и осунулась, в доме поселилась беда.

Смутьян часто приходил к Милке и, ложась рядом, долго и неотрывно смотрел на неё. Иногда, желая выразить своё сочувствие, он даже начинал нежно вылизывать ей морду и уши, ласково и нежно урча.

Свиреп же к той комнате даже не подходил.

Через несколько недель дела у Милки явно пошли на лад. Взгляд тёмных глаз стал несколько живее, она уже подымала голову навстречу Ольге, когда та к ней подходила.

Пришёл день, когда с неё срезали гипс и, потихоньку, осторожно, под неусыпным контролем, Милка начала передвигаться сначала по комнате, а потом и по всей квартире. С каждым днём она чувствовала себя лучше и вскоре её начали выводить и на прогулку.

Свиреп, наблюдая за происходящим, внешне оставался спокойным. В Милке уже не было того детского нахальства, которое раньше так сильно раздражало его. Боль в её глазах говорила, что она стала значительно старше и умнее. К нему она близко не подходила, видимо, теперь она уже могла понять, что из этого ничего хорошего не выйдет.

Когда они случайно встречались в какой-нибудь комнате, Милка, торопясь и подволакивая задние ноги, спешила уйти прочь. Она заблаговременно прижималась к стене, уступала ему дорогу в тесном коридоре и не рисковала встречаться с ним в узком проёме дверей.

На прогулке Милка старалась держаться от него подальше. Иногда не в силах устоять от соблазна, она пыталась бегать, но теперь после болезни ей это удавалось плохо. Неуклюже перескакивая и заваливаясь задом на сторону, она двигалась с большим трудом, а придя домой долго отлёживалась, повизгивая от боли.

Свиреп, наблюдая за её жалкими попытками, с удовлетворением понимал, что теперь, после травмы она не сможет заменить его в играх для Смутьяна, но само её присутствие жгло сердце неистребимой ненавистью.

Однажды вечером, спущенный с поводка, он, играя со Смутьяном, пронёсся вихрем возле зазевавшейся Милки и, случайно задев плечом, чуть не сбил её с ног. Покачнувшись и взвизгнув от боли, она всё же с трудом удержалась на ногах. И тут в Свирепа как будто вселился демон. Забыв о Смутьяне и об осторожности, он развернулся и, гонимый одной лишь ненавистью, снова, уже вполне сознательно налетел диким, бешеным вепрем на Милку.

Сбив её крепким плечом с неустойчивых, слабых лап, он тут же вновь развернулся, готовый повторить свой жестокий манёвр, но не добежав чуть более метра до своей повергнутой наземь беспомощной жертвы, почувствовал вдруг обжигающий жгучей болью удар и гневный окрик Ольги.

– Отрыщь, стервец! Назад!

Замахиваясь тонким, кожаным поводком, Ольга с побелевшим лицом, не в силах остановиться, всё хлестала и хлестала прижавшегося к земле Свирепа по спине.

Визжа от жгучей боли, не в силах более выносить этой расправы, он вскочил, завертелся веретеном и бросился бежать. Он летел, не чуя ног, не видя ничего перед собой. Боль, обида, страх, ненависть разрывали его сердце. Обессилев, он свалился, наконец, на кучу мусора в соседнем дворе и почти в полуобморочном состоянии затих. Впервые Ольга ударила его, но её ярость напугала его гораздо больше, чем кожаный «кнут», безжалостно впивающийся в его сухую спину.

Спустя некоторое время Ольга, наконец, нашла его и, всё еще сердясь за его злобную выходку, отвела домой, оставив в гостиной одного.

Это был хороший урок, который запомнился ему на всю жизнь и в дальнейшем Свиреп уже не позволял себ прямых нападений на Милку. Он обходил её стороной с брезгливым выражением морды, но ненависть к ней не уменьшалась, а даже возросла, но как будто притаилась, ожидая своего часа.


Прошло ещё несколько недель и Милка стала передвигаться значительно лучше. Она повеселела и, обходя Свирепа стороной, со Смутьяном уже весело играла, хотя догнать его не могла. С другими собаками она тоже была очень дружелюбна и, видимо, в этом была похожа на своего отца, добродушного Смутьяна.

Так как ей редко одевали на улице поводок, она, передвигаясь на свободе, уже перезнакомилась со всеми собаками во дворе и, прихрамывая, весело играла с ними, в то время как Свиреп и Смутьян, были обречены на степенное хождение рядом с Ольгой на поводках. Смутьян всегда внимательно присматривал за нею и, если рядом появлялся большой пёс, угрожающе лаял, давая понять, что не даст её в обиду.

Однажды, в погожий день они пошли гулять в поля на самой окраине города. Эти прогулки были особенно любимы, ведь это было единственное место, где Свиреп со Смутьяном могли порезвиться на свободе при свете дня. Обычно они проходили насквозь, не задерживаясь ближние поля, засеянные люцерной, где ещё можно было встретить прогуливающихся собачников с их питомцами и шли дальше, туда куда обычно уже никто не доходил.

Только там Ольга спускала своих кобелей с поводков и тут уж они резвились на славу. Милка в их жёстких играх никогда не участвовала, не имея возможности ни догнать, ни убежать. Побаиваясь Свирепа, она жалась к ногам Ольги и, прихрамывая, шагала рядом.

Вволю набегавшись, накупавшись и навалявшись в траве, они уже направились домой. Дойдя почти до края последнего поля, Ольга взяла своих кобелей на свору. Милка, уже не боясь сосворенного Свирепа весело забегала, прихрамывая, кругами около них.

Вдруг на другом конце поля появился огромный, матёрый овчар. Уверено неся своё крупное, мускулистое тело, он размашисто двигался навстречу Ольге с собаками. Та, привычно подобрав свору покороче, остановилась, ожидая, когда хозяин возьмёт свою собаку на поводок, но тот, не предпринимая никаких попыток даже подозвать собаку, шёл как ни в чём не бывало.

Завидев чужого, Свиреп, подобравшись, глухо, утробно зарычал. Шерсть на его загривке встала дыбом, чёрные губы, дрожали от ярости. Натянув свору, он рвался вперёд. Ольга, с трудом удерживая собак, крикнула:

– Возьмите кобеля на поводок!

Хозяин овчара как будто и не слышал. И тут Милка, чуть припадая на задние ноги, предвкушая весёлую игру, подбежала к овчару.

Взревев, тот вскинулся и хватанул её за бок. Взвизгнув, она неловко развернулась и, подволакивая ноги, кинулась под защиту Ольги. Разъярённый овчар бросился за ней вдогонку, мощными, огромными скачками он без особых усилий настигал искалеченную Милку. Его хозяин, остановившись, издали молча наблюдал.



Ольга, помертвев, всё ещё надеясь на благоразумие хозяина овчарки, наблюдала за происходящим. Как в замедленной съёмке виделись ей и неловкие, беспомощные движения её переломанной, только-только поправившейся Милки, и мощные скачки чёрного овчара, догоняющего её беспомощную собаку. В своём воображении она уже видела, как тяжёлое тело напавшего, навалившись сверху, крушит чуть поджившие переломы бедной Милки.

А хозяину овчарки, видимо, доставляло удовольствие наблюдать, как его собака неумолимо настигает борзую. Во всяком случае, он даже не пытался остановить своего озверевшего питомца. А вокруг никого, и только эта маленькая женщина с тремя «худыми» и, наверно, слабыми борзыми.

Свиреп, внимательно наблюдавший за погоней, уже не предпринимал попыток сорваться со своры. Горящими от нетерпения глазами он наблюдал за развитием событий и как будто чего-то ждал.

Смутьян, видя, что расстояние от Милки до овчара неумолимо сокращается, неистово рвался с поводка, роняя пену и вставая на дыбы, как дикий, взбесившийся жеребец.

И вдруг свора ослабла.

– Вперед мальчики! – голос Ольги срывался и звенел.

Смутьян, освободившись, в два огромных прыжка настиг овчара и плечом сбил того с ног и, молниеносно развернувшись, молча, деловито вцепился в низ открытого беспомощного живота крепкими зубами, рванул яростно и овчар затих навсегда.

Молчание повисло над пустынным полем. Изумлённый хозяин поверженного овчара, всё ещё не в силах поверить в столь стремительную, кровавую развязку, кинулся к своей неподвижной собаке. Тот, истекая кровью, уже безжизненными глазами смотрел в серое, пасмурное небо.

Ольга, не веря своим глазам, не ожидавшая от добродушнейшего Смутьяна такой свирепости, молча стояла не в силах вымолвить слова и пыталась справиться со своими трясущимися руками.

Милка, забившись ей в ноги, дрожала крупной дрожью, всё ещё переживая своё опасное приключение.

Свиреп, так и не сдвинувшийся с места, тяжело вздохнул и разочарованно отвернулся. В его потухших вдруг глазах застыло разочарование.

Смутьян, тяжёло дыша не спеша подошёл к Ольге и, обнюхав Милку, опустился рядом. Положив голову на передние лапы, он устало прикрыл глаза. Тело его сотрясала мелкая, предательская дрожь.

– Боже мой! – вышла, наконец, из оцепенения Ольга. – Боже мой! – дрожащие руки взметнулись к лицу и прикрыли трясущиеся губы, готовые издать душераздирающий вопль.

Хозяин овчарки, услышав её тихий голос, вскочил на ноги и, яростно матерясь, начал вовсю поносить и Ольгу и её собак.

Она, понимая, что он сейчас чувствует, молчала, так как в такой момент говорить человеку, что он сам виноват, было бы бессмысленно, в смерти своей собаки был виноват владелец, не пожелавший вовремя её остановить. Если бы не Смутьян, наверно, такая же участь ожидала бы искалеченную Милку.

И уже после, придя домой и, прокручивая вновь и вновь произошедшее, Ольга задала себе вопрос: «Где же был Свиреп в это время?» Почему добродушный Смутьян, всегда избегавший лишних конфликтов, так жестоко расправился с зарвавшимся овчаром, а не Свиреп, для которого любая драка была праздником?

Вспомнив все мелочи и детали произошедшего, Ольга полностью удостоверилась в том, что Свиреп даже на шаг не отошёл от неё. Это было очень странно. Поверить в то, что он испугался овчарки было трудно. Она прекрасно знала, что Свиреп, не то что с немецкой, но даже с кавказской овчаркой запросто справляется, столько в нём злобы и азарта, что в драке стоит гораздо больше, чем физическая сила и размеры.

Так почему же он, не воспользовался столь редкой теперь для него возможностью пустить клыки в ход. Это было очень странно. И Ольга, прокручивая самые разнообразные варианты так и не нашла ответа на свой вопрос.


Прошло два года, Милка оставалась с ними, но с годами ненависть Свирепа ничуть не уменьшалась.

Он всё это время выжидал случая, который помог бы избавить его навсегда от этой напасти, но теперь, как будто спохватившись, судьба, казалось, берегла Милку.

Находясь рядом с ней, живя в одной квартире и питаясь одной пищей, Свиреп терпеливо ждал удобного случая.

Когда пришло время и Милка запустовала, Смутьян, изнывая и не отходя, дежурил у дверей комнаты, где в этот период находилась Милка. Свиреп же, несмотря на запах, который мутил его разум, отношения своего к Милке не изменил.

Однажды они случайно встретились в коридоре. Милка, завидев его, остановилась. Глаза её задорно поблёскивали, по телу пробегала заметная дрожь. Он застыл. Запах, который исходил сейчас от неё, был таким сладким и призывным и манил к себе, обещая наслаждение.

Кровь в жилах Свирепа неистово клокотала, наполняя каждую клетку его сильного тела ноющим, требующим немедленного удовлетворения желанием. Ему уже было знакомо подобное чувство, он хорошо знал, что несёт в себе этот запах.

А Милка, осмелев, кокетливо помахивала пушистым хвостом, и чувствуя свою женскую силу, потянулась к нему и, забыв осторожность, лизнула в ухо. Он даже не шевельнулся. Видя его смирение, чувствуя возбуждение, она, похотливо выгнув спину, с вожделением прижалась к нему. В этот миг она торжествовала, грозный и неприступный Свиреп был покорён её женской силой.

И вдруг он очнулся. Затуманенный было взор его вдруг прояснился и он увидел рядом с собой Милку, торжествующую и уверенную в победе. Кровь ударила ему в голову, ярость закрыла кровавой пеленой его взор. Возбуждение вдруг ушло, уступив место привычной ненависти, и он, молча, с наслаждением, которое может доставить только воплощённая месть, рванул ненавистную Милкину шею.

Взвизгнув от неожиданной боли, она отскочила и, не переставая кричать, поспешно скрылась за дверью.

Он был взбешён, его трясло, ему хотелось догнать нахалку и разорвать в клочья. Её минутная победа над ним, заставила его ненавидеть ещё больше. Он ненавидел Милку, ненавидел своё тело, которое оказалось столь уязвимо перед ней.

В последующие дни, пока продолжалась Милкина пустовка он больше ни разу не вышел в коридор, боясь встречи с ней.

Он слышал, как на следующий день к Милке привели гостя. Её торжествующие, страстные крики доходили до него через закрытые двери, несмотря на все его попытки не слышать. Предательская дрожь колотила изнывающее естество, но он продолжал упрямо лелеять свою злость.


Через два месяца Милка родила трёх щенков. Дальняя комната опять была на запоре. Услышав писк новорождённых, Свиреп окончательно впал в чёрную тоску. Ещё новые собаки в доме, это, в конце концов, становилось невыносимым, но его мнения никто не спрашивал, с ним совершенно не желали считаться.

Милку выводили во двор три раза в день. В это время Свиреп крадучись подходил к закрытой комнате и, затаив дыхание, прислушивался к писку, доносившемуся из-за двери. Милкино отродье было там.

Они громко пищали, призывая свою мать. Этот звук, который издавали щенки, питал и усиливал его неистребимую ненависть, не давая ей остывать. Каждый раз, подходя к запретной двери, он толкал её носом, пытаясь открыть, но она всегда была крепко заперта.

Он ждал своего часа, он умел ждать, ненависть, которая наполняла теперь его жизнь и научила многим вещам, которые ранее были для него недоступны. Он стал хитрым, скрытным и терпеливым, и он дождался.

Однажды, подойдя к ненавистной комнате, Свиреп вдруг обнаружил, что дверь забыли захлопнуть и она чуть приоткрыта. Резко выдохнув воздух из судорожно сжавшихся лёгких, он, просунув узкую голову в щель и расширив тем самым проход, бесшумно зашёл внутрь.

Вот уже три года он не заходил в эту комнату. Она вызывала в нём чувство ненависти и отвращения, потому что именно она в его сознании была источником всё более увеличивающегося количества собак в их доме. И сейчас, в углу на толстом матрасе, свернувшись в один большой клубок, спокойно спали, посапывая, три крошечных щенка.

Неслышно ступая, затаив рвущееся от волнения дыхание, Свиреп приблизился к ним на дрожащих ногах. Подойдя вплотную, он, склонившись, оскалясь и роняя пену, испытывая наслаждение от сладостного, долгожданного момента, примеривался, чтобы выхватить одного.

Щенки, вероятно, почувствовав его присутствие, вдруг зашевелились и, тоненько попискивая, потянулись слепыми мордочками к нему, ожидая ласки и молока. Отпрянув, брезгливо сморщившись, он изумлённо смотрел, как эти несмышлёныши, расползались по матрацу в поисках матери.

Вдруг он услышал шорох ключа в дверях, Молниеносно схватив зубами одного щенка поперёк туловища, Свиреп опрометью выскочил из комнаты и бросился было к своему креслу, но не успел. В дверях уже стояла Милка, а за её спиной изумлённо и испуганно смотрела на него Ольга.

Он остановился. Трепеща от гнева, он готов был завыть от досады и собственного бессилия. Они молчали. Застыв на пороге, они, молча, в ужасе от своей страшной догадки, смотрели на Свирепа, стоящего со щенком в зубах, не в силах сдвинуться с места.

Выпустив щенка из пасти, он поднял на Ольгу глаза. В них был гнев, ярость, ненависть и боль. Безжалостная, непримиримая ненависть билась в них чёрной волной, сжигая его изнутри. Застигнутый врасплох, он не успел спрятать её привычным панцирем безразличия.



Откровение, которое открылось Ольге сейчас в его глазах, было настолько страшным, беспросветным, что, ужаснувшись тому, что она сейчас вдруг отчётливо, безоговорочно поняла, она порывисто кинулась к Свирепу. Не в силах сдержать слёз, она обняла его и уткнулась лицом в тёплую, мохнатую шею:

– Милый мой, бедный мальчик! Родной! Господи, ну что же мне делать с тобой!

Муфта на его шее промокла от её слёз. Ольга, не в силах успокоиться, не видя выхода из тупика, в котором они оказались, горько рыдала, болезненно до боли в сердце, жалея Свирепа, Милку, щенков, себя и весь мир.

Свиреп стоял не двигаясь и прижавшись шеей к Ольгиному лицу, и впитывал её любовь, которая сейчас так нужна была ему. Гнев ушёл, ненависть притихла. Нежность, любовь к Ольге вдруг опалили его и сейчас он почти что простил ей боль, что она невольно причинила ему.

Так и стояли они, не замечая ничего вокруг, наслаждаясь и страдая от чувства близости, которого давно уже не было между ними.

Но в этот момент Милка, спеша к щенкам и пройдя мимо них, задела боком Свирепа и всё сразу изменилось. Действительность вернулась, очарование исчезло. Сделав шаг в сторону, Свиреп отодвинулся от Ольги и, тяжело ступая, ушёл на своё место.

Щенки росли и, несмотря на все Ольгины старания, всё чаще и чаще вырываясь из своей комнаты, бесстрашно носились по всей квартире, гомоня и дробно топая.

Забившись в самый дальний угол, свернувшись в комок, Свиреп жестоко страдал. Его жизнь окончательно превратилась в ад. Щенки исподволь, постепенно, выжили его из всех его любимых мест.

Они не давали ему возможности спокойно отдохнуть. Когда он ел, они нагло лезли в его миску. Когда он лежал на диване, они настойчиво забирались и устраивались рядом с ним, не обращая внимания на его рычание. Если он ложился на пол, они начинали бегать рядом, то и дело наступая ему на лапы. Но трогать их он больше не решался, помня боль в глазах Ольги.

Переходя с места на место, в поисках покоя и пытаясь спастись от навязчивости бесцеремонных щенков, он отчаянно ненавидел не только их и Милку, а уже и весь этот дом, который перестал быть его, осквернённый этой напастью.


И однажды вечером, во время прогулки, он, уйдя далеко от Ольги, так и не вернулся. Свернувшись клубком на мягкой траве, он, вздохнув с облегчением, впервые за долгое время спокойно, безмятежно уснул.

Ночь не пугала его, она несла покой и прохладу. Луна, заботливо склонившись над его ложем из мягкой травы, казалось, баюкала и ласкала его. Он был один, наедине с ночью и луной и ничто не нарушало его покой.

Проснувшись утром, он, не задумываясь и не сомневаясь, отправился в путь, цель которого была ему неизвестна. Переходя из двора во двор, он не оглядываясь уходил всё дальше и дальше от родного дома, который стал для него сущим адом.

Заглушая в себе воспоминания о тех, кого он так сильно любил, Свиреп учился жить один. Одиночество, полная независимость и свобода наполняли его душу умиротворением.

Очень быстро он приспособился к трудностям бездомной жизни. Роясь на помойках и попрошайничая, вполне можно было прокормиться. Многие, жалея бедную и такую красивую бездомную собаку, пытались подозвать его, чтобы поймать и может быть забрать к себе домой. Но, будучи недоверчивым и довольно сообразительным, он близко ни к кому не приближался. Схватив предложенный кусок, мгновенно отскакивал, не даваясь в протянутые, чужие руки. Он не верил никому, в его сердце было место только для Ольги и Смутьяна, но слишком большое испытание пришлось пережить его бескомпромиссной душе, и он сделал свой выбор.

Странствуя, попрошайничая и ночуя на улице, он, не жалея ни о чём, уходил всё дальше и дальше от родного дома.

Однажды, пристроившись для ночлега под лестницей десятиэтажки, он был разбужен громкими криками. Рядом расположилась на скамейке какая-то сильно подвыпившая компания. Попивая водку из горлышка, идущей по кругу бутылки, они шумели всё больше.

Пытаясь уснуть, Свиреп плотно закрыл глаза, но шум сильно мешал. Перекладываясь с боку на бок и пытаясь найти более удобное положение для своего большого, исхудавшего тела, он случайно задел сухую ветку, которая, сломавшись, громко хрустнула.

Компания затихла, звук сломанной ветки, раздался совсем рядом с ними. Один из них пошатываясь подошёл к лестнице и, наклонившись, заглянул вниз. На него из темноты сверкнули большие глаза.

– Там кошка! Ха-ха! – обрадовался он неизвестно чему. – Сидит, падла, спряталась. Ну-ка, вылазь, сволочь!

Вытащив спичечный коробок из кармана, он негнущимися пальцами зажёг спичку и кинул её под лестницу. Потухнув на лету, она чёрным, оплавленным плевком упала рядом со Свирепом.

– Фу ты, чёрт! Потухла. Ну-ка, ещё попробуем!

Следующую спичку постигла та же участь. Свиреп, чувствуя недоброе, глухо, предупреждающе зарычал.

– Да там собака. – заключил один из приятелей экспериментатора. – Не трогай ты её, вдруг она бешеная.

– Да, что ему терять, – загоготал третий, – он и сам бешеный!

– Тузик, вылазь, – с пьяным упорством не унимался первый. – Хочешь водочки?

Довольный собственной шуткой, он громко загоготал.

– Вот дура стесняется. Ну, ничего, мы не гордые.

Улыбаясь собственным мыслям, он, пошатываясь взял из рук приятеля бутылку с водкой и, наклонившись, плеснул из неё под лестницу.

– На-ка, выпей с нами!

Запах спирта, как ножом полоснул обоняние Свирепа, всегда испытывающего болезненное отвращение к этому запаху.

Пьяные мужчины, обступив лестницу полукругом, лишали его возможности выбраться. Забившись в угол и не понимая, что они хотят от него, Свиреп зарычал ещё громче.

– Смотри-ка, ему не нравится. Вот гад неблагодарный. – Ну-ка, вылазь, скотина.

Схватив длинную палку, один из них ткнул наугад в темноту, попав Свирепу в плечо. Взвизгнув от боли, тот крутанулся, ища выхода, но перед его глазами стоял плотный ряд чужих, враждебных ног.

– Вот паразит! – ругнулся кто-то. – А ну-ка, шевельни его ещё разик, да посильнее!

Палка юркнула под лестницу, снова ужалив Свирепа в то же плечо. Охнув, он упал и тут же вскочив, приготовился к отпору. Инстинктом загнанного зверя он чуял, откуда будет нанесён удар и не ошибся. Палка снова нырнула к нему и, не успев нанести удар, застряла в мощной челюсти. Не ожидавший ничего подобного, человек, выпустил палку из рук, оставив её добычей затаившейся под лестницей собаки.

– Ух-ты, падла! Ну, я тебя сейчас сделаю! Серый, дай-ка спички! – выбросив пустой коробок, обиженный отпором, пьяный злобно бормотал себе что-то под нос.

– Ты чего делать-то собрался, пахан. Ты что сдурел? Оставь ты пса в покое, что он тебе сделал? – раздался глухой голос.

– Уйди, я его сейчас выкурю, падлу!

– Да, что ты завёлся, пусть сидит. Пойдём лучше, ещё пузырь возьмём.

Наблюдая из-под лестницы за происходящим и пытаясь улучить момент, чтобы выскочить, Свиреп увидел две пары ног, которые начали топтаться друг против друга. Обладатель одних из них явно пытался что-то отнять у другого, но это, вероятно, было непросто.

– Да пошёл ты! – толчок, и один, полетел в сторону, отброшенным мощным ударом.

В ту же минуту шаркнула спичка и ночь стала днём. Сделав из палки и облитой водкой тряпки большой факел и довольно ухмыляясь, борец с бродячими собаками, даже не заглянув под лестницу, пихнул под неё пылающий комок.

Нестерпимая боль лизнула огненным языком испуганного Свирепа и затмила собой весь мир.

– На тебе получи! – брызгая слюной и задыхаясь от злобной радости, человек всё мазал и мазал визжащую собаку огненной кистью.

– Ты, что сдурел? А ну, прекрати!

Некоторые участники увеселения вмиг протрезвели и, понимая мерзость происходящего, пытались остановить обезумевшего товарища. Но он с силой, присущей только сумасшедшим и пьяным, отпихивал всех, кто приближался к нему, и снова делал свои выпады.

Свиреп, не в силах терпеть больше эту муку, визжащим, огненным клубком вылетел из своего убежища и, не видя ничего перед собой, налетел на чьи-то ноги. Ничего не соображая от мучительной боли, испытывая только одно желание скрыться с этого места, Свиреп осатанело вцепился зубами в возникшее перед ним препятствие.

На страницу:
2 из 4