Полная версия
О российской истории болезни чистых рук
Нет, то сколь считай попросту неминуемо, что это как раз у подобного рода тенденций вскоре как есть, непременно отыщутся, как свои ретивые почитатели, да и, ясное дело, отчаянные хулители, но никак при этом, то вовсе так не было одним лишь тем весьма вот многострадальным путем в самую непроглядную злую тьму.
И это одно лишь наше чисто советское новообразованное язычество, собственно, и явилось наиболее тяжким из всех когда-либо существовавших на этой земле самых отъявленных зол.
А вся его донельзя так тускло и беспросветно идейная суть была не более чем ширмой, за которой не очень уж и скрывалось то самое сколь бесчеловечное людоедство с головы до пят житейски и буднично кровавого, да только никак не красного, а сугубо как есть проникновенно вот идейно черного тоталитаризма.
Ну а те до чего еще осатанело сытые людской кровью религиозные войны, что и впрямь на деле действительно были призваны вбить в серые массы пудовыми гвоздями то самое единственно во всем верное и прочувственно глубочайше праведное понимание светлого учения Христа…
Нет уж, несмотря на всю ту более чем обильно и безудержно льющуюся в них кровь людей зачастую происходящих из всецело одного и того народа…
Нет, все-таки как-никак, а олицетворяли они собой именно тот довольно ведь всеблагой поворот к чему-либо несказанно как есть истинно наилучшему вместо ханжеского и средневекового невежества, разврата, да и самого смрадного порабощения Христианства злейшим сатаной, облаченным в сутану высшей касты тогдашнего католичества.
10
И чего это тут поделаешь во всем том отчаянно суеверном средневековом европейском христианстве весьма бескомпромиссно возродились, а еще и донельзя во многом преумножились все те самые наглядные черты всего того стародавнего язычества, что, некогда как то доподлинно небезызвестно, явно включало в себя, в том числе и человеческие жертвоприношения.
Инквизиция полностью уж до чего злонамеренно возродила наиболее древнейшие традиции, облив их новым религиозно-фанатическим сиропом сколь безупречно так, считай именно своего и вправду ведь непомерно большого и исключительно величайшего задушевного превосходства над всякой же ересью и святотатством…
И главное, во всей той до чего бесподобной и изумительной точности все это оказалось на редкость полноценно и впрямь-то заново, совсем не наспех, а со всей той еще основательностью затем и воплощено в том самом из праха минувшего явственно как есть разом воскресшем сталинском средневековье!
Только вот жертвы стали, куда надежней скрывать, поскольку было их ныне более чем безнадежно до чего неимоверно ведь много, а потому и те чрезвычайно излишние проявления самой жесточайшей жестокости и вправду могли вовсе-то, как есть до чего ненароком сгубить всю ту новоявленную опричнину.
Уж ту значит, как есть более чем совсем до конца окаянную, что в довольно существенную противоположность той прежней – Ивана Четвертого – прилюдно объявила себя вселенским добром и светом…
11
А между тем и самое преданное войско тоже и впрямь-таки могло, вновь сбросив с себя всякую узду, совершенно уж неистово зверски разом взбунтоваться, столь громогласно до чего круто и беззастенчиво разом так, заявив, что Сталин никакой не настоящий вождь всего мирового пролетариата, а какой-то мелкий прыщ щербатый, да липовый…
Да не тут-то было, слишком вот власть по-взрослому за всех инакомыслящих буквально ведь сразу всецело взялась…
У глупцов нечто подобное никогда и близко эдак оно явно не вышло бы…
Причем наиболее прозаически верным и славным решением при всем том было бы вовсе так никого сразу совсем и близко, как есть нисколько не трогать, а еще и наоборот общество миролюбивыми речами, до чего сладострастно, и обезличено всячески, как только есть вполне успокаивать.
И подобные речи и вправду сколь так умело могут затем оказаться, более чем толково и медово на редкость ласково обращены (в первые светлые дни революции) по отношению ко всему тому сонному стану мирских обывателей.
И вот как довольно подробно описаны все эти, не столь и далекие от наших сегодняшних дней события в историческом очерке большого писателя Марка Алданова «Зигетт в дни террора»
«Конечно, более гран-гиньолевскую эпоху, чем 1793-1794 годы, и представить себе трудно. Русская революция уже пролила неизмеримо больше крови, чем французская, но она заменила Плас де ла Конкорд чекистскими подвалами. Во Франции все, или почти все, совершалось публично. Осужденных везли в колесницах на эшафот средь бела дня через весь город, и мы по разным мемуарам знаем, что население скоро к таким процессиям привыкло. Правда, в исключительных случаях, например в дни казни жирондистов, Шарлотты Корде, Дантона, особенно в день казни короля, волнение в Париже было велико. Но обыкновенные расправы ни малейшей сенсации в дни террора не возбуждали. Прохожие с любопытством, конечно, и с жалостью провожали взглядом колесницу – и шли по своим делам. Довольно равнодушно также узнавал обыватель (гадкое слово) из газет о числе осужденных за день людей: пятьдесят человек, семьдесят человек – да, много. Приблизительно так мы теперь по утрам читаем, что при вчерашнем воздушном налете на такой-то неудобопроизносимый город с тире убито двести китайцев и ранено пятьсот. Кофейни на улицах Парижа полны и в часы казней. Даже в дни сентябрьской резни на расстоянии полукилометра от тех мест, где она происходила, люди пили лимонад, ели мороженое. Точно такие же сценки мне пришлось увидеть в Петербурге в октябрьские дни: в части города, несколько отдаленной от места исторических событий, шла самая обыкновенная жизнь, мало отличавшаяся от обычной. Не уверен, что исторические события так уж волновали 25 октября лавочников, приказчиков, извозчиков, кухарок, то есть, в сущности, большинство городского населения».
12
И чего это тут только попишешь коли население (состоящее в основном из одних до чего осоловело праздных обывателей) в некоем том духовном смысле вечно дремлет, а как раз потому и окажется его довольно-таки легко весьма круто скрутить, да и в тот самый чисто совсем уж бараний рог.
Правда вполне еще будет на деле возможно в качестве той как есть принципиально, куда значительно поболее достойной альтернативы сколь обыденно же создать людям исключительно добротные условия при точно том бескрыло и обиходно безыдейном на редкость повседневном их простейше житейском существовании.
Однако никак будет и близко так невозможно, затем вот еще действительно побудить всякий тот простой народ ко всякой бурной политической жизнедеятельности.
Максимум, что вообще будет возможно проделать со всеми теми и впрямь до чего только невозмутимо обыкновенными обывателями, так это разве что совсем уж и преуспеть в том самом безнадежно праздном и неправедном деле совершенно запудрив им мозги всевозможными восторженными лозунгами как раз для того лишь всецело и созданными…
А именно во имя того, куда многозначительно большего, чем оно некогда вообще ведь производилось любой казенной религией чисто же простейшего оболванивания населения со вполне самодостаточной целью во всем том дальнейшем исключительно же постепенного его превращения в армию буквально-то ко всему давно привычных, а потому и безупречно послушных рабов.
А между тем как раз чем-либо подобным весь тот современный тоталитаризм практически повседневно и занят, а никак не неким безупречно праведным и весьма спешным вычищением зловонной клоаки уж будто бы ныне немыслимо стародавней, донельзя обветшалой, да только при всем том и близко не отжившей свое – прежней неправедной жизни.
13
Ну а сама по себе сколь этак необычайная красота надуманных и совсем ведь невероятно возвышенных помыслов, лишь разве что тогда и имеет истинную цену, когда все ее наиболее насущные качества вполне всерьез проявляются на самом-то деле, а не на одних праздных словах, безмерно пышущих совершенно вот бутафорски деланным энтузиазмом.
Да и то громыханием чугунными словесами, будто бы и впрямь искореживающими и разрушающими прежнее зло, яростно сокрушаешь, как угнетение, да так и милосердие, разве что взнуздав узду рабства сколь значительно поболее, нежели чем оно и без того было некогда доселе когда-либо ранее.
Да и как уж всему тому быть иначе, коли для него при всем том непременно освободится не столь и мало места из-за полнейшего бессилия кроткой морали пред тем безнадежно тщедушным ее псевдоподобием, что и впрямь с одного крайне приземистого вида было безнравственно схоже с ее блестяще логически доказанными духовными постулатами.
Ну, а кроме того, сущее угнетение идейное уж намного страшнее, чем было все то, что некогда ранее осуществлялось во имя чьей-либо чисто ведь личной и мелкой корыстной выгоды.
А точно также во имя великой цели построения самого наилучшего грядущего для всех тех бесчисленных последующих поколений, крови и пота выжать, можно было, куда несоизмеримо так бесславно только лишь весьма вот поболее…
Поскольку все те чудовищно черные дела ныне будут вполне повсеместно ныне вот осуществляться именно ради того, дабы далее до чего еще многое вполне так и стало светлее, разумнее и чище.
И главное тут оно в том, что были те нынешние «благие свершения» именно что ни с какого бока явно несоизмеримы ни с чем, что было хоть когда-либо вообще доселе в течение всего того исключительно долгого и никак совсем вот вовсе немирно минувшего тысячелетия…
14
Причем добрейшие либералы всех тех самых различных цветов и оттенков просто-напросто явно вот сходу так и поплетутся затем именно что след в след за этой чудовищно злой и дикой химерой, до чего еще беспардонно разом напялившей на себя все то, как оно есть искристо радужное их мировоззрение.
Но опять-таки сделают они все это разве что исключительно во имя лично своей собственной выгоды, а совсем не для чего-либо, куда только поболее возвышенного и действительно вполне хоть сколько-то общественно полезного.
Причем надо бы при этом еще и как есть разом заметить, что уж самое полное бессилие чувственных интеллектуалов в этом-то с виду довольно простом, житейском вопросе неизменно проистекает именно от той до чего бессильно дрожащей мелкой дрожью их слабости перед остро отточенными принципами утонченно возвышенного восприятия бескрайне-то широкого общественного бытия.
А впрочем, надо бы тут никак уж невесело сходу подметить, что вот как есть, а вся эта их вящая вялость, демагогичность и оппортунизм буквально цветут и пахнут заранее раз и навсегда надежно выверенными и незыблемыми штампами их и впрямь до чего только широко проявленного общественного поведения.
А между тем были они именно того свойства и характера, под которые злой, хитрый и жестокий человек имел возможность с великой легкостью сколь смело подстроиться, причем с единственной целью дабы в дальнейшем полноценно овладеть ситуацией в обществе как таковой, а заодно и всеми существующими в нем благами, жизнью и смертью…
И это как раз тогда весьма многие, несомненно, уж поистине хорошие люди и окажутся вслед, затем считай этак в роли истых разменных пешек в чьей-либо донельзя же аморально грязной игре.
15
Однако нечто подобное более-менее вполне полноценно понять сегодняшним крайне отважным (в уме) экспериментаторам, наверное, вовсе-то и не дано, раз тут, всегда даже и поневоле, сходу срабатывает именно тот чисто внешний стимул всякого того задушевного энтузиазма, само-то собой истошно и крикливо разом требующего сколь принципиально дать ход абсолютно любому свежему новаторству.
Мы, мол, пойдем совсем другим путем и совершенно тогда во всем до чего еще обязательно разом и преуспеем…
Однако, вот явно имея те исключительно достойные силы к тому, как есть полностью полноправному овладению всей ситуацией в целом, современные либералы и близко никак совершенно не смогут хоть как-либо продвинуть все человечество строго и здраво именно что явно вперед.
И, прежде-то всего оно, так как раз уж поскольку, что чересчур им во всем на редкость по нраву та самая всевозможная до чего возвышенная чистота.
Причем в самой как она есть, возвышенной чистоте ничего плохого точно так вовсе-то нет!
И плохо в ней разве что то, что кое-кто более чем самоуверенно думает, что она сколь всенепременно разом и возникнет именно что сама еще собой, да и будет, затем всячески далее ведь всеми до чего только строго вполне же поддерживаться.
Причем те, кто пылью и грязью беспросветно темного прошлого никак и близко не будут готовы себя запятнать, весьма уж непременно окажутся отчаянно рады тем внешним и исключительно ярким и довольно наглядным проявлениям чистейшей белизны чего-либо ярчайше так искрометно нового посреди сущей серости все тех же вовсе так никак нескончаемых будней.
Да и в пламени можно сказать в единый миг сходу осуществленного светлого добра и справедливости для них вовсе нет, как нет ничего того действительно сколь еще неотъемлемо до чего только весьма въедливо темного.
И попросту вообще до чего еще попросту принципиально отсутствует в них всякое настоящее и доподлинно существенное понимание всего того, а чего это именно раз и навсегда затем оседает в навеки истлевших костях того прошлого, что было ныне кем-либо до чего чисто же насильно попросту вот разом изжито.
16
Чисто так внешняя красивость необычайно яркого внешнего эффекта разом осуществленных благих перемен неизменно затмевает в их глазах всю подвальную черноту слащавых помыслов тех уж самых зачинателей переворотов, что в отличие от теоретиков дышат воздухом кровавой смуты, а не вдыхают полной грудью аромат блекло светлых надежд.
И им-то, как правило, есть собственно дело разве что до одного того без конца и края более чем беспрестанного разрушения всех главных основ минувшего, а потому в их головах и единой мысли нисколько не прошмыгнет о некоем чрезвычайно могучем избавлении всего человечества от отчаянно сковывающих его зловещих пут окаянного рабства.
Причем буквально всякая людская согбенность само собой явно проистекает от всех тех до чего долгими веками снедающих общество ужасных же язв.
Ну а если безукоризненно и достоверно заговорить о некоем вполне реальном преображении мира вещей в некую полноценно наилучшую сторону, то уж тогда разве что та чудовищно ощеренная пасть зла, наконец-таки откровенно выведенного на чистую воду, и может сколь четко свидетельствовать об его безупречно праведном укрощении силами добра и света.
В то самое время как очерченные ореолом новой судьбы восторженные лица свидетельствуют как раз о чем-либо вовсе непременно обратном, а именно о мелком и гнусном устремлении отдельных демагогических личностей буквально полностью разом оседлать политические и моральные иллюзии донельзя так экзальтированной братии бравых утопистов.
И наиболее тут главное оно именно в том, что очень даже многое из того, что попросту никак не по душе многим современным либералам является ничем иным, как уж до чего только вовсе беспроглядным пережитком седой старины.
И почти все это само собой чисто со временем, именно что сколь вполне бесследно полностью вот всецело исчезнет, причем возможно, что и не безо всякого ведь косвенного, либо на редкость откровенно прямого насилия, а все-таки насилия принципиально естественного, нисколько идеологически необоснованного.
17
Да и вера в единого Бога как бы его при этом не называли, куда значительно ведь явно же лучше слепой языческой веры в чудо, а также и явных чисто так языческих поисков выгоды через простое соблюдение, каких-либо восторженных обрядов.
Свет истинной веры освещает человеку путь, а полунаука о которой писал Достоевский в его «Бесах» сколь уж явственно награждает его скипетром власти над всей вселенной, которого он никак пока попросту и недостоин.
И вот они те самые слова Федора Достоевского.
«Никогда еще не было народа без религии, то есть без понятия о зле и добре. У всякого народа свое собственное понятие о зле и добре и свое собственное зло и добро. Когда начинают у многих народов становиться общими понятия о зле и добре, тогда вымирают народы, и тогда самое различие между злом и добром начинает стираться и исчезать. Никогда разум не в силах был определить зло и добро, или даже отделить зло от добра, хотя приблизительно; напротив, всегда позорно и жалко смешивал; наука же давала разрешения кулачные. В особенности этим отличалась полунаука, самый страшный бич ччеловечества, хужее мора, голода и войны, не известный до нынешнего столетия. Полунаука – это деспот, каких еще не приходило до сих пор никогда. Деспот, имеющий своих жрецов и рабов, деспот, пред которым все преклонилось с любовью и суеверием, до сих пор немыслимым, пред которым трепещет даже сама наука и постыдно потакает ему. Все это ваши собственные слова, Ставрогин, кроме только слов о полунауке; эти мои, потому что я сам только полунаука, а стало быть, особенно ненавижу ее. В ваших же мыслях и даже в самых словах я не изменил ничего, ни единого слова».
18
Автор тоже никак ничего не меняет во всех приводимых им подчас довольно-то пространных цитатах, хотя иногда бывает более чем легкодоступно; цитируемое настолько уж исказить одним хитроумным, весьма урезанным цитированием, да и острословно и тенденциозно его, до чего размашисто и едко затем совсем беззастенчиво комментируя, что то и уму нисколько непостижимо.
И все, что для чего-либо подобного и надо было бы, собственно, сколь незамедлительно разом же сотворить, так это на редкость безоговорочно чуть ли не зубами вырвать нужный кусок из его достаточно как есть необычайно пространного контекста.
Ленин именно подобным образом всегда и поступал – вот чего пишет об этой его манере Марк Алданов в его книге «Самоубийство».
«Старик отстал заграницей от русской жизни, и ударился чуть ли не в анархизм, в бланкизм, в бакунизм, во "вспышкопускательство". Приводили цитаты из Маркса.
Он отвечал другими цитатами. Сам, как и прежде, по собственному его выражению, "советовался с Марксом", т. е. его перечитывал. Неподходящих цитат старался не замечать, брал подходящие, – можно было найти любые. Маркс явно советовал устроить вооруженное восстание и вообще с ним во всем соглашался. Но и независимо от этого Ленин всем своим существом чувствовал, что другого такого случая не будет».
19
А случай тот ему явно представился исключительно потому, что слишком много восторженных духом людей жило в той самой ныне уж полностью прежней дореволюционной России.
И это именно они лет еще за 70 до той первой революции на всю ивановскую до чего еще топорно и несусветно разом и несли всяческую бестолково разнузданную крамолу о некоей другой более светлой и веселой жизни в земном, а не том совершенно же напрасно наобещанном попами небесном раю.
И вот, пусть чисто во имя того и воцарится на всей этой земле честь и справедливость, что сколь этак неотъемлемо и являются самой естественной частью того считай до чего искрометно разом же победившего все старое зло и вправду донельзя как есть весьма ведь отчаянно свободолюбивого либерализма.
При Николае Первом никто не говорил обо всем этом довольно-то открыто (вслух), и об этом явно старались совсем не писать даже и в личной переписке наиболее близким друзьям, но зато суровым шепотком промеж собой все это непременно тогда доводилось до самого пристального внимания.
Времена те были нисколько пока явно не сталинские, и максимум могли на хорошую должность кое-кого попросту уж никак не назначить, раз тот человек, мол, по слухам и доносам не слишком благонадежен по всем тем своим до чего тщательно им на людях скрываемым политическим убеждениям.
20
А тот как есть, можно сказать, еще первоначальный первоисточник всего этого дремотного ворчания находился где-то очень этак, даже сколь еще далече, а именно совсем как есть за пределами российской империи!
И была им как раз уж та до чего только культурная и просвещенная ФРАНЦИЯ.
И вот ведь чего на сей счет пишет писатель Марк Алданов в его книге «Заговор»:
«Я преувеличиваю, конечно, но что-то есть дикое и страшное в некоторых из этих портретов. Может быть, ваши художники обличают высшее общество? У нас перед революцией все обличали двор: писатели обличали, художники обличали, музыканты обличали… Вестрис и тот танцевал не иначе как с обличением и с патриотической скорбью».
21
А российская интеллигенция повела себя в точности также и только лишь разве что именно с ТОЙ одной исключительно же существенной и крайне вот совсем безапелляционной поправкой.
И все это потому, что достаточно многим из ее благочинных представителей до чего сладострастно и строго непонятно зачем вдруг понадобилось, куда явно поглубже «вонзить острие всего своего на редкость дикого неприятия» всем тем нисколько неправым и безотрадным существованием тех еще чисто стародавних реалий полностью-то никак незатейливо житейского простонародного быта.
А именно как раз того самого тихого И КРАЙНЕ НЕПРИМЕТНОГО течения совершенно так разноликой людской массы от детства к старости без каких-либо перемен, в самом-то стиле всего того до чего вполне и впрямь как есть еще более чем на редкость общего течения жизни.
Да и вообще довольно многие тогдашние интеллектуалы к тому же и без того всегда жили в атмосфере сытой и умиротворенной праздности непременно свойственной буквально всякому рассудку, что духовно и чувственно в то самое свободное от земных забот время как есть, угорело сходу так и уносится в необозримо отдаленные дали.
И истово главным уделом мыслительного процесса всей левой дореволюционной интеллигенции некогда стало весьма уж донельзя планомерное разрушение в их глазах совсем невероятно обветшалой старославянской культуры, ради создания чисто внешне более цивилизованного облика у ныне существующего общества, а этот путь неизменно вел к одному бездумно яростному раздроблению «чучела прежнего социального зла».
Однако на его месте тут же как из-под земли до чего неизбежно разом и вздыбится нечто безродное и бесформенное более всего собою напоминающее того еще невероятно древнего идола на капище.
Но все-таки те некогда истово всесильные жрецы первобытных времен никогда не были владельцами праведных душ и ярыми ненавистниками всех душ хоть в чем-либо вообще даже и на единый миг вовсе и невольно вот усомнившихся…
22
И само возрождение времен античности неизменно ведь более чем толково сопровождалось и всеми ее атрибутами, а в том числе и великими архитектурными ансамблями, которые явно простоят на своем месте в больших городах бывшего СССР не менее тех еще 300 лет.
Но при всем том сам по себе поворот к дикости и рабству был, исключительно на редкость до чего невозмутимо кем-либо обрисован совсем иначе, чем оно было во всей той сколь откровенно вполне уж полностью реальной действительности.
Все и вся буквально рвалось к свету, так и расцветая при этом теми самими до чего распрекрасными красками яростно рвущееся наружу весны всяких сколь этак на редкость весьма восторженных чувств.
И их переливы были столь до чего только всеобъемлюще многозвучны и удивительно ведь восхитительны и поэтичны…
Ну, впрямь-таки попросту и близко совсем не поверишь, что тут же рядом людей калечат физически и морально немыслимо же безжалостные палачи и убийцы.
Однако коли до чего беспрестанно так и глядеть на этот мир восторженными очами переполненными образами прекраснейшей литературы то наиболее главными и выпуклыми как раз, и станут одни те вычурные символы ее бытия, а убогие реалии века находящиеся рядом с ними тогда окажутся одними-то длинными тенями неимоверно гигантского их величия.
Воскресшее стародавнее рабство, всецело основанное на чисто идеологических путах, некогда и стало для кое-кого тем еще ярчайшим же светочем, что столь блестяще ныне освещал массам путь в ту самую наилучшую их грядущую жизнь.
Причем – это уж новое крепостничество явно так оказалось самым-то безупречным продолжением средневековых традиций бесовского мракобесия, что сколь всесильно разом и действовало безупречно доблестным именем света и любви ко всякому ближнему своему.
И вот как раз именно тогда когда все его длинные путы душно обвили весь общественный организм, они и сделали при этом всякое свободолюбивое и по-настоящему хозяйское волеизъявление одним лишь грязным двурушничеством и самым явным преступным посягательством на те истинно единоличные права чисто до гроба кое-кому навеки так родного государства.
Да только в чьих-то до чего ласково минорных и благих мыслях именно бесноватым фанатикам и было должно на деле уж разом вполне еще поспособствовать тому как-никак до чего давненько ведь долгожданному улучшению всего того чисто как есть можно сказать общечеловеческого бытия.
А чего это все действительно само еще собой тогда разом и означает?
