Сюрприз

– Простите, мисс, да ы никак отчитываете меня? – разговор нравился ему все больше, по крайней мере, он отвлекал.

– Ну что вы, Ваша Светлость! – в притворном ужасе воскликнула Николь, и презрительно скривив губы, добавила. – Разве такое возможно в высшем обществе?

Слово «высшее» было произнесено с таким отвращением, что на этот раз Грег действительно был удивлен.

– А вы, Николь, как мне кажется, не питаете особого уважения к обществу, к которому в принципе, извините, что напоминаю, сами принадлежите?

– Совершенно верно, принадлежу, – девочка смиренно кивнула. – Я как будто чужая здесь. Но вы, мистер Хокстоун, уж точно сможете мне ответить, что такого чудесного в этой сомнительной привилегии? – Николь повернулась к собеседнику и заглянула ему в глаза.

Грег не смог ничего ответить. Когда-то, очень давно, его предки решили за него, что их род будет частью этой элиты, и он принимал все, что ему полагалось, даже не задумываясь. Сейчас он только смотрел в глаза Николь, изумрудные от волнения, и удивлялся, почему этот вопрос он никогда не задавал себе самому. Все ведь было очевидно, что в принадлежности к высшим сословиям было множество неоспоримых привилегий. Почему же эта девочка считает их настолько недостойными или ничтожными? Грег довольно долго смотрел на нее, но единственная связная мысль, пришедшая сейчас ему в голову, отмечала необыкновенно красивые глаза собеседницы.

А за дверью, притаившись, как мышь, невольно, о том же самом задумалась миссис Лето. Она подошла к двери буквально сразу, как только услышала, что отъехал экипаж Уолтера, собираясь отправить Грега привести себя в порядок, и принять на себя на время обязанности компаньонки девочки. В отличие от своего двадцатичетырехлетнего воспитанника, видевшего в гостье всего лишь девочку подростка, Ханна видела в ней подростка девушку и обязана была соблюсти правила приличия. Неизвестно, какой скандал, может учинить мамаша девочки, обнаружив ее наедине с взрослым мужчиной. Но, подойдя к двери, стала нечаянным слушателем происходящего в комнате разговора и была удивлена, и скорее, приятно. Она уже очень давно не слышала, что бы Грег разговаривал так Она пока даже не могла точно сформулировать «как», но под налетом привычной надменности и даже грубости, сейчас слышались насмешливые теплые нотки, как будто разговор доставлял ему удовольствие. И ей совершенно не хотелось относить это насчет чрезмерно выпитого.

В комнате же Грег, почувствовав, что снова ступает на зыбкую, беспокоящую его почву размышлений, просто решил сменить тему.

– Мы отвлеклись, – он прикрыл глаза, ощущая как усталость потихоньку вытесняя головную боль, берет свое. Видимо, разговор отвлек его, возможно теперь у него получится заснуть. Скорее бы приехала мать девочки, и он сможет, наконец, принять порошок. – Я оставлю вас ненадолго, мне необходимо уйти.

Грег довольно резко встал и, стараясь идти как можно вернее, вышел в коридор. Ханна с невозмутимым видом стояла возле двери.

– Фу, Ханна, – театрально скривился он, – и эта дама когда-то наставляла меня, что подслушивать нехорошо! – и не дожидаясь возражений, которых, впрочем, и не последовало бы, побрел к себе.

Глава 10

Если бы это помогло, Ингрид побежала бы впереди экипажа. Когда из имения герцога прибыл посыльный, она была на грани срыва. Нужно уточнить, что ее нервное напряжение было обусловлено отнюдь не отсутствием дочери. Через час после ее исчезновения внушительный отряд из служащих поместья Мэдлоу, был отправлен на ее поиски, и баронесса была уверена, что в ближайшее время, кто-то из них наткнется на нее, сидящую где-нибудь под деревом. Она достаточно хорошо знала свою дочь, но ее сегодняшний демарш, она не могла ожидать. И теперь вся эта суета вокруг ее исчезновения, мешала ей сосредоточиться на тех мерах, которые требовались, чтобы срочно залатать ту дыру, которая образовалась в ее точно просчитанном плане. В конце концов, на эту ночь у нее были совершенно иные виды. Ингрид была готова растерзать Николь, как только она будет найдена.

Но дочь преподнесла ей нежданный сюрприз, за который Ингрид простила ей все проступки, бывшие и будущие. Она умудрилась каким-то образом оказаться возле поместья, в котором находился Хокстоун, повредить ногу, тем самым выписав ей пригласительный билет в этот дом. И теперь она ехала туда.

Экипаж въехал в ворота поместья и под колесами зашуршал гравий подъездной дорожки. Ингрид с трудом остановила себя, чтобы не выскочить из экипажа, не дождавшись помощи слуги, но оказавшись на ступенях дома, все-таки, невольно, ускорила шаг почти до бега.

– Леди, вам не стоит так волноваться, – громко сказал ей вдогонку Рем, отнеся спешку женщины насчет беспокойства, – ваша дочь в полном порядке.

Но Ингрид не обратила на него внимания, ровно, как и на открывшего уже было рот дворецкого, и, безошибочно определив, где могут находиться комнаты хозяев, стала быстро подниматься по витой, устланной ярко-изумрудным ковром лестнице. Старина Паркинс, потерпев очередное унижение собственного достоинства, только сильнее вытянулся.

– Прошу вас сюда, леди Астлей, – возникшая, словно из ниоткуда, худая и прямая, как палка женщина, была совершенно не тем, кого ожидала увидеть Ингрид, но ей все-таки удалось состряпать любезную улыбку. Женщина повела ее за собой. Войдя в комнату, баронесса, мимолетом оглядевшись, подошла к Николь.

– О, моя бедная девочка! Как ты? – убедившись, что травма настоящая, Ингрид, повернулась к стоящей за спиной Хане. – Я бы хотела лично поблагодарить хозяина за помощь и гостеприимство, оказанное моей дочери.

– Это невозможно, – отрезала Ханна, почувствовав при виде резко прищуренных глаз баронессы, еще большую неприязнь, чем в тот момент, когда ей показалось, что нога дочери ее волнует очень мало, но объяснила, – его сиятельство, герцог Уотерфорд, спит и тревожить его ночью нет никакой причины.

Ингрид привстала, собираясь не дать этой, по всей видимости, зазнавшейся прислуге, стать на ее пути сейчас, когда судьба неожиданно подкинула ей козырные карты, но остановилась.

– Вы сказали, герцог? О, нет! Я, конечно же, не собиралась тревожить его сиятельство! – Ингрид всеми силами старалась не выдать своего нетерпения. – Мне сказали, что в спасении моей дочери участвовал маркиз Лимерик, – она мельком покосилась на издавшую при этом странный, давящийся звук, Николь, и в ожидании уставилась на миссис Лето.

– Мистер Хокстоун действительно собирался встретиться с Вами, леди Астлей. Он сейчас в своей комнате, я провожу вас.

– Совершенно не стоит этого делать, моя дорогая, я справлюсь сама, – терпение подвело Ингрид, и она, буквально отодвинув женщину в сторону, шурша юбками, вынеслась в коридор, игнорируя восклицание Ханны. – Побудьте с моей дочерью пока, – обострившееся в условиях близости вожделенной добычи чутье, безошибочно нарисовало под ногами Ингрид невидимую тропинку, указавшую дорогу в комнату маркиза. Остановившись возле двери, огляделась в поисках зеркала, досадливо поджала губы, быстрым движением поправила прическу и, чуть тронув кулачком дверь, вошла.

Когда открылась дверь, Грег даже не отреагировал. Он стоял, опершись обеими руками о кресло, и пытался сохранить равновесие, чтобы не упасть. Перед тем, как переодеться, чтобы встретить и тут же проводить эту треклятую баронессу, он некоторое время в раздумье крутил в пальцах пакетик, полученный от Уолтера. Его, не совсем еще отключившийся мозг, уже понимал, что его следовало принять чуть позже и все-таки в таком количестве, в котором рекомендовал доктор. Но это было уже неважно. Сейчас единственно важным представлялось дойти до кровати. И пусть баронесса идет к черту вместе со своей дочкой. Хотя девочка, пожалуй… Все-таки странно, как баронесса умудрилась воспитать такое непохожее на себя создание. Грег почти застонал. Теперь не только тело, но и собственное сознание начинало чудить. Какое ему дело до девчонки. Мысли, как кишащие насекомые расползались в разные стороны, неприятно шелестя в его мозгу. Мужчина обхватил руками голову, как будто боялся, что она непременно расколется, если он не сделает этого, но, потеряв опору, резко отклонился назад, рискуя упасть.

Ингрид, войдя, замерла в восхищенном изумлении. Таким она видела Хокстоуна только в своих мечтах. В мечущихся от пламени камина отблесках, он стоял боком к ней. Расстегнутая сорочка, закатанные до локтя рукава, открывали жадному взгляду скульптурное тело, и то, что так жаждала получить Ингрид, настолько превосходило ее ожидания, что она не сразу заметила, что мужчина не в себе. Только когда он покачнулся, она сообразила, что он сейчас попросту упадет.

– Мистер Хокстоун, – Ингрид, сделав несколько быстрых шагов вперед, попыталась подхватить его, но если бы мужчина не удержал равновесие сам, упала бы вместе с ним, мощное тело, отказывающееся повиноваться хозяину, было для нее непосильно тяжелым.

Грег, услышав свое имя, вынырнул из пучин беспамятства, в которое начинал погружаться под действием влитого в себя спиртного, приправленного чудодейственным зельем. Он поднял тяжелую голову, пытаясь разглядеть источник голоса, и скривился, «женщина». Лицо, проявляющееся сквозь обрывки ускользающего сознания, было знакомым и вызывало почему-то неприятное ощущение. Черные волосы, обрамляли удивительной красоты лицо, в размытом видении белоснежная кожа мерцала. Женские, довольно сильные руки обнимали его. Маркиз зажмурился, пытаясь либо прогнать, либо четче разглядеть галлюцинацию и снова открыл глаза. Она не исчезла, но изменилась. Стоящая перед ним, с настороженным взглядом протягивающая к нему руки женщина, была ему знакома еще больше. Огненно-рыжие волосы, собранные в затейливую прическу, огромные глаза, неотрывно смотрящие на него. «Мама» – пронеслось в воспаленном мозгу, и с усилием разомкнув глаза, Грег посмотрел на нее.

То, что Грегори пьян в стельку, Ингрид поняла сразу, как только приблизилась к нему. Сейчас она уже быстро просчитывала, насколько ей это на руку. Маркиз продолжал стоять, опершись о кресло, и смотрел на нее странным, затуманенным взглядом.

– Не знала, что вы настолько уважаете спиртное, маркиз, – женщина медленно, словно боясь спугнуть удачу, прошла к камину, взгляд Грега последовал за ней. – Может, вы предложите мне чего-нибудь выпить?

Не дождавшись ответа, Ингрид снова повернулась к нему. Грег смотрел исподлобья, глаза были совершенно шальными. Что-то все-таки было не так. Он как будто не понимал, что происходит и где находится. И тут взгляд ее упал на небольшой пакетик, валявшийся рядом с недопитым бокалом. Зеленовато-серый порошок, рассыпанный вокруг пакетика был очень знаком ей. Ингрид довольно часто прибегала к его помощи, что бы любовник заснул ни с чем, а утром даже не подозревал, что его вновь одурачили, а точнее одурманили. Однажды она попыталась проделать то же самое с мужем, но утром ее тихий и спокойный барон четко дал ей понять, что этого делать не стоит. Теперь Ингрид, приподняв в удивлении брови, уже более внимательно оглядела Грегори.

–Лауданум? Ну, ты просто сам мне помогаешь, дорогой! – восхищенно прошептала она. Если прикинуть дозу принятого порошка, то сейчас Грег совершенно ничего не понимал. Любой другой на его месте уже давно впал бы в мертвецкий сон. Мощное, великолепное тело Хокстоуна еще сопротивлялось. – Сегодня судьба, все-таки, на моей стороне, – Ингрид стала медленно наступать.

Женщина перед ним менялась, с пугающей молниеносностью. Видение матери исчезло, теперь Грегори усиленно пытался заговорить с той, что осталась, но голос отказывался повиноваться. В последней попытке сознательного движения, Грег поднял руку, желая дотянуться до призрачной гостьи, но реальность закружилась вокруг него, и он уже почти не почувствовал, как этот призрак, подхватывая его, изо всех сил дотягивает его до кровати. Дальше, проваливаясь в черную, вязкую бездну, он, сквозь тяжелые пески забытья, ощущал, как ловкие руки снимают с него одежду, влажные губы, жадно впиваясь, скользят по лицу, шее, груди, и никак не мог определить, хочет он этого или нет. Пропасть, в которую он летел пугала, и Грег, инстинктивно, сжал, льнущее к нему, жаркое тело.

– Пожалуй, мне тоже стоит поблагодарить мистера Хокстоуна, а заодно и поторопить маму, – Николь, спустя несколько минут, стала сползать с кровати, – мы и так достаточно затруднили вас, если вам не трудно, помогите мне, еще немного, – она виновато посмотрела на явно нервничающую женщину.

– Вы нисколько не затруднили нас, милая, – чувствуя на самом деле совершенно обратное, особенно по отношению к ее бесцеремонной мамаше, возразила Ханна, и сейчас, под скептическим взглядом девочки, потрясенно поняла, что краснеет.

Но потерять шанс ускорить отъезд этой парочки не хотела и поэтому, проигнорировав укол совести, решительно подхватила Николь.

Путь до дверей комнат маркиза занял достаточно времени, что бы обе устали. Николь действительно испытывала острую боль, а Ханне было, все-таки, не под силу практически тащить на себе даже такое хрупкое тело. Отдышавшись, миссис Лето постучала. Ответа не последовало. Она постучала еще раз. Результат тот же. В комнате было тихо.

– Возможно, мистер Хокстоун вместе с вашей матушкой спустились в холл, – Ханна прикинула, что спустить девочку вниз по ступеням, она точно не сможет, значит, нужна подмога. – Обопритесь о стену и постарайтесь не упасть, я сейчас приведу кого-нибудь, – она подождала пока Николь достаточно, по ее мнению, устойчиво устроится у стены и пошла вниз.

Раздавшихся из комнаты тихих звуков она уже не услышала. Тихий мужской стон и быстрый шепот ее матери слышала только Николь. Поддавшись моментальному порыву, девочка протянула руку и толкнула дверь. Та, с легким скрипом, распахнулась и вид полуобнаженных тел, сплетенных на большой кровати, заставил Николь тихо вскрикнуть.

– Мама! – она так и замерла с рукой у рта, ощущая, как липкое чувство отвращения заполняет душу, даже не понимая всех подробностей того, что здесь сейчас произошло, или только должно было произойти. – Мама, как ты могла? Как же отец?

Ингрид, впопыхах пытаясь привести хотя бы в какой-нибудь порядок расстегнутый лиф платья, соскочила с кровати.

– Что ты, черт побери, тут делаешь, мерзавка? – она дрожащими руками пыталась застегнуть крючки на спине, что естественно ей не удавалось, – сейчас же убирайся и жди меня внизу, зашипела она, но тут же замерла в ужасе.

– Нет, женщина, это я спрашиваю, черт побери, что ты тут делаешь? – не такой уже громовой, но от этого не менее зловещий в ночной тишине дома голос, заставил ее превратиться в столп, забыв на секунду о непотребном виде, в котором она сейчас находилась.

Старый герцог, в ночном халате, стоял рядом с ее дочерью, опершись на трость. – Что вообще здесь происходит? – он перевел гневный взгляд из под седых насупленных бровей сначала на Николь, в ужасе прижимающую ладони к мокрым щекам, а затем на появившихся в коридоре Ханну и Рема.

– Я хочу знать, что происходит в моем доме?! – так же зловеще, цедя сквозь зубы каждое слово, повторил Филипп, остановив свой вопросительный взгляд, наконец, на Ханне.

– Ваше сиятельство, – женщина подалась к комнате, собираясь все объяснить герцогу, но так же замерла при виде прижимающей к груди платье Ингрид, и пытающегося подняться на подушках Грега. С такой же, правда, более заинтересованной физиономией, у нее за спиной застыл Рем.

– Я хотела поблагодарить маркиза, а он набросился на меня, – запинающимся голосом начала выпутываться Ингрид. – Видите, он невменяем?! О, боже, он погубил мое честное имя!

Из обращенных к ней, только на лице дочери мелькнуло доверие, девочка обратила залитые слезами глаза в сторону ворочающегося на кровати мужчины. Все остальные, как отметила в панике баронесса, особенно эта старая карга, презрительно оглядев ее совершенно не испорченную одежду, скептически молчали.

Немая сцена продолжалась недолго. Николь, так и не разобравшись в происходящем, но не в силах держать в себе рвущуюся наружу истерику, бессильно сползла по стене, смотря на мать. Рем, как по команде подхватил ее.

– Что ты скажешь папе? – и, вдруг, вспомнив слова, подслушанные в саду, про увлечение ее матери «великолепным Хокстоуном», осознав источник беды, посмотрела на маркиза. – Это все вы, с вашим «высшим обществом», – рыдания заглушили слова.

Последними крупицами ускользающего сознания Грег подхватил эти рыдания. Он снова попытался прийти в себя, но все, что осталось у него в памяти, прежде чем он окончательно провалился в забытье, были удивительного цвета глаза, от слез, переливающиеся, как покрытая росой, весенняя листва, но смотрящие на него с невыразимой ненавистью.

Глава 11

Франция. Альен. Закрытый женский пансион Сен Ижен. 1868 год.

Николь ладонью бережно разгладила ткань, и без того, безупречно заправленного покрывала. Это движение она делала в последний раз, по крайней мере, в этой комнате. Эмили, тихо поскрипывая пером, что-то писала за столом в углу, машинально убирая со щеки мешающий завиток светлых волос, настолько сосредоточившись на письме, что этот простейший жест ей никак не удавался, и назойливый раздражитель оставался на месте. Николь, улыбнувшись, подошла к подруге и легким движением заправила выбившийся локон за ухо. Эмили, искоса взглянув на нее, закончила писать и протянула листок бумаги.

– Здесь я написала адрес и, по-моему, подробнейшее описание, как можно меня найти, и, заметив, что Николь собирается опять все отрицать, быстро ее опередила, – Я не утверждаю, что тебе обязательно это понадобится, я просто на всякий случай даю тебе свой адрес. В конце концов, ты же собираешься мне писать?! – с этим восклицанием она всучила листок в руки сомневающейся подруги и, выжидающе, уставилась на нее.

Конечно же, Николь собиралась ей писать. По-другому просто и быть не могло. За пять лет, которые они прожили в этой комнате вместе, Эмили стала для нее очень близким человеком, наверное, даже родная сестра не могла бы соперничать с ней в этом. Две совершенно разные внешне девушки. Эмили, со своими светлыми волосами, сливочной кожей и голубыми глазами, была похожа на ангела, тем более что казалась такой же невесомой, из-за хрупкого телосложения. Николь, за последние пару лет, неожиданно быстро подросла и сама себе казалась неуклюжей дылдой. Черные, как смоль, совершенно неуправляемые волосы, почему-то приводили в неописуемый восторг Эмили и других девочек, но не саму Николь. Видимо все эти, очень смущавшие ее, особенности, были причиной обращенных на нее восхищенных взглядов, которых она удостаивалась в редкие выходы в свет.

Сейчас, когда их обучение в пансионе закончилось, Эмили, зная, как трудно возвращаться Николь в Англию, звала ее с собой. Но она не могла. Пришло время вернуться туда, где, наверное, был ее дом. Уже долгое время она не получала никаких вестей о матери. Пять лет назад она просто сбежала, воспользовавшись удачной возможностью, сейчас она уже могла себе в этом признаться, просто позорно сбежала. Пришло время исправить ошибку. Поэтому ей оставалось только писать. Просто в размышлениях о том, что ее ждет завтра, она совершенно забыла об адресе подруги.

– Эмили, дорогая, конечно же, я буду тебе писать, – она порывисто обняла девушку, ощущая, как предательская влага наполняет глаза. – Обещаю!

– И еще ты мне обещаешь, что приедешь ко мне, как только будет нужно! – Эмили сжала подругу в ответ, шмыгая носом.

Потом они так же долго стояли на ступенях пансиона, который был их домом все эти годы. Роскошный экипаж, который прислали за Эмили, соответствовал ее титулу графини Хидлстон. Экипаж, ожидающий Николь, принадлежал пансиону мистера Ижена. Ей еще предстояла долгая дорога в Кале. За наследницей барона Астлей сюда экипаж прислать было не кому. С мистером и миссис Ижен она уже распрощалась. Эти люди, помогавшие ей все эти годы обрести себя, были давними друзьями ее отца, расставание было очень трогательным.

Через несколько часов Николь уже поднялась на борт корабля, который должен был через Ла-Манш доставить ее в Дувр. Матросы, сновавшие по грузовому трапу туда-сюда, замедлили работу, по достоинству оценив яркую красавицу, поднявшуюся на борт «Фортуны». Капитан, по договоренности встречавший девушку, оказался неприветливым и неразговорчивым человеком и ограничил их общение тем, что сухо поприветствовал ее на борту и представился мистером Кроули. Тяжелый камень грядущей неизвестности и потери, пусть и временного, но желанного спокойствия, обретенного в пансионе, мгновенно потяжелел от сознания предстоящего путешествия в такой недружелюбной компании. Николь подошла к борту, наблюдая за погрузкой. Наверняка, каждому из носивших тяжелые тюки и ящики матросов, жилось намного тяжелее, чем ей. Но, молодые и мускулистые, с загорелыми, заветренными всеми ветрами лицами, они улыбались, перекидывались шутками, несмотря на тяжелую работу и заливающий лица пот. У всех этих людей, наверное, где-то были близкие, которые ждали их, или, напротив, их пьянил воздух бесконечной свободы. Никто не сможет так искренне улыбаться, когда в душе нет мира, а Николь, как ни старалась все последние дни и сейчас, так и не смогла найти ни одной, даже самой незначительной причины для радости.

Пять лет назад, через неделю после похорон отца, девушка уехала из дома, оставив матери только короткое письмо, которое, естественно, не могло выразить всего, что чувствовала пятнадцатилетняя Николь. В нем она просто просила мать не преследовать ее, что ее решение уехать в пансион было сознательным. Пансион принадлежал старым друзьям отца, и когда после смерти было оглашено завещание, в нем барон Астлей указал, что если после его смерти, наследница изъявит желание посещать этот пансион, то он дает ей свое родительское соизволение. Ингрид, естественно, была в гневе. После произошедшего в Уотерфорде, Николь, как ни старалась, не смогла общаться с матерью. В ту ночь, покидая имение герцога, девочка кожей ощущала то презрение, которое она видела в глазах свидетелей безобразной сцены в спальне маркиза. Всю дорогу в дом Мэдлоу, в экипаже висело тягостное молчание. Мать, находясь в состоянии, попеременно переходившем из откровенного отчаяния в глухую злобу, то затихала, смотря в окно, то начинала нервно поправлять наряд и прическу. В доме Элинор они тоже долго не задержались. Уже через час, которого хватило для того, чтобы собрать вещи, Николь осторожно усадили в предоставленный им для дороги домой экипаж.

Уже по дороге в Розберри, имение Астлей, мать сделала попытку заговорить с Николь, но поняв, что дочь на разговор не пойдет, замолчала. Только когда к вечеру экипаж въехал в парк, разбитый вокруг дома, Ингрид коротко уточнила:

– Я надеюсь, ты понимаешь, девочка, что о том, что произошло тебе не стоит ничего говорить отцу?

– Разве тебя не оскорбили в доме герцога? Отец не вынесет позора от того, что не даст достойного ответа на оскорбление, – спросила Николь, прямо глядя в глаза матери, хотя на самом деле понимала, принимая во внимание все то, что слышала об увлечении матери маркизом и своей наследственности, что отцу действительно не стоит знать о том, что произошло.

– Я сама расскажу обо всем отцу, когда сочту нужным, – Ингрид, не выдержав прямого взгляда дочери, отвернулась и запахнулась в накидку.

Но, все получилось совсем по-другому. Спустя какое-то время после произошедшего, барону доставили письмо, в котором все было описано подробнейшим образом, с упором на неподобающее поведение баронессы и совершенно непрозрачными намеками на сомнительное отцовство барона. Кто был автором письма, неизвестно было до сих пор, но возымело оно уничтожающее действие. После непродолжительного разговора с женой в своем кабинете, Лайонал Астлей поспешно отбыл, перед отъездом позвав к себе Николь только для того, чтобы крепко прижать к себе и сказать, что очень любит ее. Она тогда провожала отца в слезах, с тяжелым предчувствием. Правда отец вернулся на следующий день, но радость от быстрого возвращения сменилась еще большей тревогой. Барон Астлей заперся в кабинете и на попытки Николь достучаться до него, отвечал странным отстраненным голосом, что он просто устал и поговорит с ней позже. Даже семейный доктор, совершенно неизвестно кем вызванный, не был впущен в кабинет. Открыл барон через несколько дней, но только для того, чтобы позвать дочь. Через пару часов он умер, тихо попросив ее, постараться остаться такой, как она есть. Даже не спрашивая, Николь прекрасно понимала, куда отлучался отец. После полученного письма он, конечно, должен был посетить маркиза. То, в каком душевном состоянии вернулся барон, говорило только о том, что, чего бы он не ожидал от этого визита и что бы не получил в ответ, это принесло ему еще большие муки. И Николь ненавидела Лимерика за это. Ненавидела не меньше, чем отвратительна была ей собственная мать.

На следующий день после похорон барона, было открыто завещание, в котором титул и большая часть состояния теперь принадлежала Николь, правда воспользоваться им она могла только по достижении двадцати одного года. Отец все четко рассчитал. Милый папочка, он очень хорошо понимал свою дочь. Знал, что когда его не станет, ей будет тягостна жизнь с сумасбродной матерью. Он подсказал ей выход. Поэтому, несмотря на истерики баронессы, Николь, улучив момент, захватив письма отца, переданные ей вместе с завещанием, уехала во Францию к мистеру и миссис Сен Ижен.