ДР. Роман в трех тетрадях с вопросами и ответами

Однако я был нужен живым. До поры. До конца рукописи. Мою судьбу Ильич решил при первом взгляде. Он лишь оттягивал неизбежное. Вдруг я оказался ему полезен. Он с первых слов почувствовал, что я из того мира, в который он давным-давно хотел попасть. Поэтому милость его измерялась количеством печатных листов – она исходно была конечной. В его глазах и глазах его людей я был приговорен изначально к высшей мере, а до тех пор был мыслящим живым трупом. Понять все это мне удалось лишь после смерти Ильича, такой нежданной и такой для меня спасительной.

– Да, – ответил я и опять услышал манипуляции Болта с оружием в коридоре.

Услышал и Ильич и, не стесняясь мне напомнить о малоприятном, приказал, слегка повернув голову в сторону входа:

– Убери.

Болт выполнил приказ. Ильич вернулся ко мне. Но взгляд его изменился. Опять же, только после его смерти я понял, что, сказав «да», я не только спас себе жизнь, но и оказался в полной, безраздельной его власти. «Да» в тот момент перечеркнуло любое «нет». Согласившись однажды, я уже не мог отказаться. Я должен быль ответить за свое слово. Ильич-интеллектуал уступил место криминальному авторитету, пусть и язык его остался прежним.

– Отлично. Тогда дело за малым. При себе у меня текста нет. И не знаю, насколько удобно будет именно сейчас передать рукопись… Вы же не здесь живете?

– Нет, разумеется.

– И не на соседнем острове?

– Нет. Но часто там бываю.

– Друг семьи?

– Что-то вроде.

– Рокфор восхитителен.

– Соглашусь.

– А живете?

– В деревне. Метров сто от пристани.

– А здесь сегодня сколько еще предполагаете находиться?

– Час-полтора.

– Рядом высадились?

– На северной стороне.

– Конечно, можно было вам передать при отъезде, но… Я сегодня хотел еще полистать. Так сказать, внутренняя редактура… А как вы смотрите на то, чтобы я привез вам рукопись на дом… Скажем, сегодня. Когда… стемнеет…

Последнее слово были сказано явно для всполошившегося в коридоре Болта.

– Если вам удобно, почему нет.

– Не то чтобы удобно, но не всякий наилучший вариант удобен. Чаще всего бывает как раз-таки наоборот. Договорились. А номер улицы? Номер дома?

– В Старцево нет улиц. А мой дом еще и без номера. Но найти легко. Баня-бочка. Видна с пристани. Строго на северо-запад.

– О, бочка! Диогенствуете?

– Немного.

– Не кажется ли вам, что уважаемый грек был просто бомжом?

– А что это меняет?

– В Диогене – ничего. Но в бомжах – многое. При таком родстве в их вони появляется нечто мудрое и даже вечное.

– Вам приходилось сталкиваться?

– О, поверьте, моя должность предполагает общение со всякой человеческой падалью. Вот там ароматы… Вы даже не представляете, как она разнообразна и многочисленна. Причем чем выше, тем больше. Процент растет в геометрической прогрессии. И бомжи к ней, строго говоря, не относятся. Они просто воняют. Гораздо страшнее те, кто заставляет вонять других. Некоторые заставили миллионы. И их помнят лучше всего. Ими даже восхищаются. Чем больше заставил, тем больше восхищаются. Простая закономерность… Впрочем, и они бытие… Всё – бытие…

Ничего зловещего тогда в словах Ильича я не уловил. Кроха черного юмора, сдобренная общеизвестной философией, не более. Но, узнав впоследствии от Феди, с кем имею дело, я вспомнил именно их. Вот только было уже поздно отказываться. Я дал слово. Да и рукопись меня к тому времени не то что заинтересовала, захватила. Тогда же Ильич встал и протянул руку:

– Рад.

Я поднялся, невольно прикрывшись тетрадью.

– Взаимно.

Ильич проигнорировал тетрадь. Он смотрел мне прямо в глаза. Я не отвел взгляд, это не потребовало усилия. После новостей Феди я уже не мог себе такого позволить.

– До вечера, – попрощался Ильич.

Я ответил улыбкой, одной из последних в его сторону.

– Да, жду.

Ильич вышел. Я дослушал шаги удалившихся и опустился на камень. Как говорят, отпустило, но только чтобы обнять вечером. Уже в сумерках меня охватило беспокойство. Как оказалось позже, не меня одного. Федя, сидя в Нете, узнал, кто такой на самом деле Ильич. Но прежде он увидел в лицо Ильича и вот каким образом.

Заинтригованный рассказами жены и своим собственным, малопонятным на тот момент беспокойством, Федя не находил себе места, и только обычные хозяйственные хлопоты позволили на время забыться. Но как только утреннее кормление завершилось, Федя не смог удержаться и начал наблюдать за Скитами. Возможности для этого у него были. Помимо обычного километрового монокуляра, бывшего у каждого члена семьи (даже у Мелкого), у Феди на правах главы семьи имелся армейский бинокль, который позволял рассмотреть Скиты в деталях.

Между островами было не более трехсот метров – видимость отличная. Но информация быстро иссякла: палатка, лодки с шикарными моторами, костер с треногой и двухведерным походным котлом. Шалаш, о котором рассказала Даня, с Полигона не был виден. Но именно его житель интересовал более всего. Федя увидел только Зуба и Власа, которые торчали около входов в пещеры. Зуб, сидя на корточках, что-то жевал. Не то яблоко, не то грушу, отрезая, по обыкновению, от плода ножом маленькие кусочки. Влас же времени не терял, тягая так и сяк тот самый, отмеченный еще Даней спортивный снаряд.

Итак, два охранника и обычная туристическая стоянка. Третьего охранника не видно. Не видно и виновника организации скрытого наблюдения. Возможно, и тот и другой в шалаше или около него. Но тогда чего эти двое торчат у входа в пещеру, а не следят за берегом?

Федя сосредоточился на выходах, стремясь не упустить момент появления охраняемого лица, и ему это удалось. Примерно в то самое время, когда я переваривал знакомство с Ильичом, с ним, пусть и на расстоянии, познакомился Федя. Ильич вышел на свет из входа, охраняемого Зубом. Накинуть капюшон пальто то ли забыл, то ли намеренно этого не сделал. Зуб, завидев шефа, поднялся, откинув недоеденный плод в сторону. Он что-то сказал, видимо, напомнил Ильичу о конспирации. Тот зыркнул на него, но подчинился, немного закопавшись при исполнении, – ему не сразу удалось накинуть капюшон на голову. Помог показавшийся следом Болт. Однако и этих нескольких секунд Феде хватило, чтобы рассмотреть Ильича. Он так же, как и Даня, поразился внешней схожести. Двойник Ленина и по лицу, и по фигуре. Голоса, разумеется, Федя услышать не мог, но зрительного образа было вполне достаточно. Наблюдаемый скрылся за палаткой. Вероятно, зашел в шалаш.

Федя, потеряв Ильича из виду, сосредоточился на третьем охраннике. Болт спустился к реке и умылся. Посидел с минуту на корточках, глядя на воду. Федя вывел бинокль на максимальную крупность. Лицо, руки… Задержался на ладонях и заметил на пальцах наколки-перстни. Пять штук. Рисунка разглядеть не получалось, но такие тату прочно ассоциировались у него с определенным миром.

Дальше наблюдать пока что не имело смысла. Федя покинул наблюдательный пункт в утятнике, но к обеду дополнительная информация явилась к нему собственной персоной. Нет, Ильич не в тот день посетил Полигон. Это время еще не пришло. За продуктами, явно прощупывая почву, явился Зуб.

Федя не слышал, как запустили мотор в Скитах. Но звук приближался, и Федя, бывший в этот момент в амбаре, спешно покинул его, направившись к пристани. Перехватить гостя, который успел уже пару раз стукнуть по входной двери, удалось на веранде. Зуб ждал со спортивной сумкой. Ответить ему было некому. Дети с Даней находились в школе (я в тот день был выходной). Завидев Федю и вычислив в нем хозяина, он спросил без предисловий и приветствий.

– Еду продаешь? Ты ж фермер?

– Да. Что вы хотели?

– Ну, тут это… – Зуб вертел в руках вырванный из блокнота лист, – … ага… Да на, читай сам, чего я парюсь…

По тому, как он замешкался, Феде показалось, что гость не умеет читать. В этом он был недалек от истины. У Зуба за спиной осталось четыре не самым прилежным образом проведенных класса, и читал он по слогам. Федя взял листок и увидел почти каллиграфический почерк Ильича. В записке значилось.

«Яйца – два десятка.Курица – бульонка.Филе курицы (индейки) – четыре штуки.Утка – тушка.Сыр – головка.Свинина, баранина (по наличию), корейка – четыре штуки.Овощи, картофель – ведро.Зелень – по пучку.Соления и хлеб – по наличию».

Федя прочитал и прикинул в уме. Зуб поторопил.

– Ну?

– Да почти все есть. Яйца наберем. Филе есть шесть штук. Вчера индейку били. Четыре медальона могу отдать. Сыр, картофель, зелень есть. Соления, не знаю, какие нужны. Есть чеснок, огурцы. Хлеб черный, ржаной. Пара буханок. Типа бородинского. Позавчерашний. Но он долго лежит. Корейки нет. Свежую не дам. Нет сейчас на забой никого. Но есть вяленые и копченые окорока. Нарезка или целиком. А вот курицу и утку бить надо.

– Ну это мы могем. Топорец дай.

– Да чего уж, я сам.

– Ты остальное давай собирай… Сам он…

– Соления? Мясо?

– По банке и того и того. Мяса… Ну накоцай всякого там на пару кило в нарезку, попробуем.

– Хорошо, пойдемте.

Вручая Зубу топор, Федя увидел на его пальцах тату. Исполнение было, как и у того, что умывался у воды. Но здесь Федя отчетливо разглядел паука в паутине и кинжал, обвитый змеей. Два кинжала. Было что-то еще, но он не успел разглядеть, что именно. Утку и курицу отобрал из лучших. Вручил птиц Зубу и ушел в дом ненадолго собирать остальное.

Вышел минут через десять с набранными продуктами и ведром горячей воды. Зуб погрузил убитую птицу в воду. Щипать их самостоятельно он не собирался. Пришлось повозиться. Зуб терпеливо ждал. Ничего не говорил, а Федину попытку спросить что и как пресек подчеркнутым молчанием. Мол, поговорили уже. Щипай вон и молчи. Закончив, Федя хотел уже было объявить цену – обычную, он не собирался уступать – но Зуб опередил. Сложив продукты в сумку, он оставил на веранде (в руки и позже не давал) сумму вдвое больше требуемой. Видно, сколько дали. Сдачи не предусматривалось. После этого он удалился, бросив через плечо.

– Давай, пока.

Федя ответил:

– До свидания.

Он не знал, что лучше: получать такие деньги или все-таки не видеть подобных людей совсем. За ужином он рассказал семье о посетителе, умолчав о прочих своих наблюдениях. В ночи, когда все улеглись, Федя вышел в Сеть.

В первую очередь он разыскал татуировки, поскольку чувствовал, что именно в них кроется ответ на мучившее его беспокойство. Правда, увиденное не успокоило, а заставило обернуться – спит ли Даня и нет ли не дай бог поблизости детей. Паук был знаком грабежа, а кинжал – умышленного убийства. И то, и другое билось не для красоты и не просто так. За это можно было и ответить. Как выяснилось после недолгих поисков, именно перед такими людьми, как Ильич.

Третий поисковый запрос что-то вроде «ильич опг бандит» дал неутешительный результат. В Скитах скрывался когда-то «Вова Чокнутый», а сейчас – «Ильич» собственной персоной. И если бандитские разборки 90-х воспринимались как миф давно неактуальный, пусть и наполненный убийствами с расчленением трупов и закапыванием живьем, то жизнь банды в нулевых с вырезанием целых семей (пусть большей частью и не доказано) заставила Федю выйти на улицу, чтобы набрать знакомому участковому Палычу. Полицейский жил километрах в пятидесяти, но уж какая разница, главное – проинформировать, а там – что он скажет. Звонить Федя всё же не стал, вдруг вспомнив, что этот, с золотой фиксой, уже был в их краях – в райцентре. Причем видел Федя его дважды. Первый раз он беседовал с начальником районного УВД в сквере напротив администрации. Они еще обнялись, как старые друзья, на прощанье. Немногим позже он увидел Лексус приезжего во дворе епархии… Звонить Палычу? И что?

Федя вернулся в дом, лег, но до утра ворочался, соображая, как обо всем сказать Дане и детям. И стоит ли вообще об этом кому-либо говорить. К решению он так и не пришел.

Меня же в тот вечер, едва стемнело, посетил Ильич, принеся обещанную утром рукопись. Он явился в сопровождении Болта и Власа. Зуба оставили сторожить лагерь. В последующие посещения с Ильичом всегда был Болт. Влас и Зуб менялись, но Болт – никогда. Он был при Ильиче кем-то вроде цепного пса, и внешне, и повадкам походя на животное. Его любовь и преданность хозяину были настолько всепоглощающими, что в день смерти Ильича мне в какой-то момент даже стало жалко его, хотя то, что он вытворял в тот день вряд ли могло вызывать сострадание. В нем было больше от зверя, нежели от человека. Вот и в тот вечер его появление в доме вызвало у меня устойчивое ощущение какой-то неуютности, и я, перебирая листы рукописи, то и дело бросал на него взгляд. Охранник остался у двери. На пятом или шестом взгляде Ильич понял, в чем дело, и приказал Болту выйти за дверь. Видимо, я был не первый, кто чувствовал себя неуютно в его присутствии. У меня был дополнительный, железный повод. Дуло направленного на меня глока я так и не смог забыть.

Рукопись представляла из себя пачку листов формата А4. Ильич предпочитал по старинке писать от руки. Благо почерк у него был, действительно, почти каллиграфический, и читать написанное, если бы не частые пометки/примечания, было очень удобно. Он оставлял широкие поля, да и межстрочный интервал был комфортным для редактуры. Всё бы ничего, но крайне некомфортным для меня было содержание рукописи. При этом меня удивило качество текста. Несмотря на то, что устное общение показало уровень мышления автора, умение хорошо говорить вслух и умение также хорошо писать – вещи далеко не рядом положенные, тем более когда речь идет о сложном научном тексте. Рукопись показала высокий уровень обоих навыков. При этом в тексте Ильича был один ярко выраженный недостаток. В его жизни не было школы в научном ее понимании. При всей глубине отдельных мыслей и даже целых страниц рукописи в целом не хватало выстроенности и последовательности. Это был хаос идей, пусть порой и удачно сформулированных. Жанр не был выдержан в одном ключе. Иногда это был строгий научный текст. Достаточно высокого, по крайней мере, кандидатского уровня. Иногда – публицистика толстого журнала. В рукописи жанры соседствовали, часто плавно перетекая друг в друга. Все это я понял уже при беглом знакомстве с книгой, названной Ильичом «Банда и цивилизация».

Название стало первым пунктом, вызвавшим споры. Мне оно категорически не нравилось. Налет публицистики. Причем самой дешевой. Ильич защищался. Мол, два слова и все понятно. Здесь нечего было возразить, но, когда я заговорил о научности, он сдался. Выяснилось, что он ни много ни мало рассчитывал на научную степень. Тогда я не стал спрашивать, зачем она ему. Хотя после разговора с Федей я не раз задавал себе этот вопрос. Зачем такому человеку научная степень? Чтобы подтвердить что?

Так или иначе в угоду задаче название изменили на «Роль ОПГ в истории цивилизации». Но на это ушел весь первый вечер. Ильич коршуном вцепился в термин «ОПГ». Для него, насквозь «синего», он был «красным»26. В отличие от термина «банда» и производного от него «бандита». Сочетания слов с ОПГ – например, «член ОПГ» – Ильич и вовсе произносил с нескрываемым отвращением и категорически отказывался использовать в тексте.

Пришлось объяснить: одно из другого следует неизбежно. И мы не можем использовать терминологию разного уровня в одном тексте, не нарушив его научности. Тогда автор предложил компромисс. Два текста – два названия. Один на защиту, второй – для широкой аудитории. Строго научный текст и околонаучная публицистика. Хорошо, согласился я, но структура – оглавление – будет общей. И здесь требуется время для ее выстраивания. Для начала необходимо ознакомиться с рукописью целиком. Он все понял. Встал и отклонялся. Договорились о встрече через три дня примерно в это же время. И если в жизни Ильича эти три дня не изменили, по сути, ничего, то мое восприятие было разбито дважды. Вначале самой рукописью, а точнее, подробным ознакомлением с ней. На это ушли ночь и утро. Как это часто бывает, от чего-то противоположного себе оторваться очень непросто. В то утро я опоздал на работу и весь день после бессонной ночи провел как в тумане. Потом явился Федя. Ему надо было с кем-то поделиться своим открытием. Новости, принесенные им, добили меня окончательно. Теоретик насилия оказался еще и практиком, каких поискать. Когда Федя ушел – а он посетил меня, когда стемнело, в надежде на то, что со Скитов его не заметят, – я взялся за рукопись, чтобы продолжить чтение, уже не ознакомительное, а редакторское. Мой взгляд на книгу к тому моменту серьезно поменялся. Листы словно пропитались кровью и предсмертными криками жертв. Не без труда я смог взять себя в руки и составить требуемое оглавление. Вот что у меня получилось.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

«Коалиция» – самоходная артиллерийская установка. Максимальная дальность стрельбы – до 80 км.

2

Авалокитешвара – бодхисаттва, воплощение бесконечного сострадания всех Будд.

3

Будда Шакьямуни – основатель буддизма. Амитабха – один из самых почитаемых Будд буддийского пантеона.

4

Пахельбель Иоганн (1653—1706 гг.) – немецкий композитор и органист.

5

«Сидя на санях» – при смерти. Начало «Поучения» Владимира Мономаха – великого князя Киевского (1113—1125 гг.).

6

Парафраз на финал «Наедине с собой» Марка Аврелия – римского императора (161—180 гг.).

7

Милонга – танго-вечеринка.

8

Танда – сет на милонге, включающий от трех до пяти композиций, объединенных оркестром, периодом написания композиций или певцом. Родольфо Бьяджи (1906—1969 гг.) – аргентинский музыкант.

9

Кабесео – на милонге знакомство-приглашение к танцу молча, одним только взглядом.

10

La baldosa (исп.) – плитка – простейшая фигура танго.

11

Астор Пьяццолла (1921—1992 гг.) – аргентинский музыкант и композитор.

12

Сеньорита, принесите груши, пожалуйста. Мы совсем забыли.

13

Да, сеньора. С большой банки?

14

Да-да, конечно. Малые еще не открыли.

15

Как скажешь, мама.

16

Вот, мама.

17

Спасибо, милая.

18

Няня – фаршированный бараний желудок.

19

Валух – кастрированный баран.

20

Смех, скажи же, Валя?

21

Ну да, мам.

22

Джорджоне – итальянский художник эпохи Возрождения (1477/78—1510 гг.).

23

Брокерский сленг: Кукловод, кукл – игрок, занимающий в данной ценной бумаге главенствующее положение. Изба, избушка – компания, торгующая ценными бумагами.

24

Knockin’ on Heaven’s Door – песня Боба Дилана, имеющая многочисленные кавер-версии.

25

«Мой опыт нетипичен» – интервью Мераба Мамардашвили (1930—1990 гг.) – грузинский философ.

26

Уголовный жаргон: «синие» – уголовники, «красные» – правоохранители.