Вслух! Книга для семейного чтения. Сказки, стихи, рассказы

Э-ге-гей! Бей волна, бей!

Моллюск брюхоногий,

Где твоя нога?

Улитка земноводная,

Высунь рога!

Хитоны морские,

Панцири свернуть!

Ракушки боевые,

Собирайтесь в путь!

Анечка от неожиданности и изумления отлетела к стене и, разинув рот, наблюдала, что творилось в ванне. Все ракушки стали всплывать на поверхность, разворачиваться и выстраиваться боевым порядком. Потом они начали кружить в ванне, издавая воинственные трубные звуки. Иногда ракушки звонко ударялись о борта, и Аня от испуга вздрагивала. А некоторые даже делали попытку выпрыгнуть наружу. Карибская ракушка, как самая крупная и воинственная, явно выступала адмиралом этого войска. Она тянулась своими острыми отростками к крану и громко сообщала своим воинам план действий:

– Сейчас пустим струю на полную мощность, зальем этот корабль и выйдем в открытое море!

Анечка робко подала голос:

– Послушай, ракушечка, не знаю, как тебя звать-величать, но это не корабль, а мой дом. И у нас здесь нет моря.

– Звать-величать меня Птероцера Ламбис, пора бы уже знать. А какая же может быть жизнь без моря, что ты, детеныш человеческий, врешь?

– Миленькая Птероцера, я правду тебе говорю, – осмелела Аня. – Эта вода из-под земли, из скважины, а до моря надо три часа лететь на самолете! Разве ты не чувствуешь, эта вода совсем не соленая, ну попробуй.

Ракушка медленно погрузилась на дно, побулькала там, на дне ванны, и так же медленно всплыла.

– Да, это не морская вода, но мы все равно вырвемся из плена. Сотворим реку – ведь все реки рано или поздно впадают в море.

– Эй, адмиральша, послушай меня, Скафеллу, – вдруг пробулькал пятнистый кувшинчик. – Вряд ли мы самостоятельно сумеем пересечь эту диковинную страну, в которой нет самого главного для жизни – моря. Может быть, позвать на помощь призрак Белого Кита? Говорят, он и по воздуху путешествует и уж точно поможет своим морским братьям.

– Да, но для этого надо знать древнее заклинание, – покачался в воде словно загадочный веер Лиропектен Нодозус.– А кто из нас владеет этим знанием?

В разговор вступил Конус Географус, на вид очень красивый, с нежным коричневым узором, но страшно ядовитый и коварный.

– Раз уж эта глупышка опустила нас в воду и оживила, предлагаю взять ее в заложницы. И потребовать от ее мамы вызвать призрак Белого Кита. Она знаток морских стихий и ради спасения своей дочери выпустит нас на волю без промедления. Ну, кто возьмется усыпить эту девчонку?

Анечка с визгом бросилась к двери – и грозным гулом откликнулось в ответ ракушечное войско. Дверь не поддавалась, ракушки трубили, и девочка была уверена, что она уже заложница…

Но вдруг, перекрывая весь этот шум и гвалт, звучный красивый голос пропел из самой глубины ванны:

– Я – священная раковина Турбинелла Чанк, приказываю вам всем замолчать! Вот уже пять тысячелетий по повелению богов я встаю на защиту человека всякий раз, как на него поднимаются силы зла. Не бойся, девочка! Эти пустые перламутровые сосуды только гудеть способны. Вот сейчас я сыграю волшебную древнюю мелодию, и они лягут на дно, как миленькие.

Турбинелла Чанк заиграла, да такую переливчатую и нежную мелодию, что вода мигом успокоилась, а ракушки медленно, одна за другой, как невесомые лепестки или бутоны роз, стали опадать на дно. И все стихло. А Чанк все тем же нежным ласковым голосом сказала Ане:

– Теперь выдерни из ванны пробку, вся вода вытечет, и ракушки опять уснут сном вечности на долгие годы. Никогда не опускай их больше в воду. Если же захочешь вспомнить море, приложи меня к уху, и я спою тебе колыбельную песню Индийского океана. Запомнила?

Аня благодарно кивнула, бережно взяла Турбинеллу Чанк в руки и поднесла к уху. Она услышала сквозь далекий морской прибой нежную мелодию, словно ветер перебирал струны арфы.

Вечером, когда мама пришла домой, Анечка спросила у нее:

– Мама, а ты могла бы вызвать призрак Белого Кита?

– Думаю, что да, – после короткого раздумья ответила мама. – Но я не уверена, что смогла бы с ним сладить, это очень своенравный и сильный призрак. Так что лучше с ним не иметь дела. Когда я попадаю в неприятную историю, я беру в руки Турбинеллу Чанк. Эта особенная, волшебная ракушка обладает чудесной силой. Видишь, в отличие от ее собратьев она левозавернутая? Это как раз свидетельствует о том, что в нее вложена сила индийских богов. Я ею очень дорожу.

Анечка только кивнула, она уже знала, что мама говорит правду.

У Красного моря

По белому песку прозрачная волна

Катает с шорохом нарядную ракушку,

Из рода Конусов мармореус она, -

Не поднимай, малыш, игрушку!

Фарфоровый изящный завиток

Сосуд венчает с крепким ядом,

Так соблазнительно у детских ног

Колышется… Но в руки брать не надо!

На совести у Конуса смертей

Побольше, чем у хищницы-акулы,

В глубинах океанов и морей

Немало жертв его навек уснули…

Спиралью завивается узор

Из темных пятен, прихотливых линий,

«Ночной убийца!» – общий приговор,

Остерегитесь, это – Conus Linne!..

Путешествие за три моря

Рассказывают люди, что не в малом поселке, не в большой деревне, а в огромном и красивом городе приключилась беда с молодой женщиной. Даже не беда, а так, некая хандра и томление. Ходит Алекс из комнаты в комнату по своему дворцу, смотрится в зеркала и темные стекла, медные тазы и сверкающие сковородки – и сама себе не нравится, хотя и была она красавицей писаной. Руки вялые, ноги белые, как сметана, глаз тусклый, без огня. И главное сама не понимает, чего ей хочется, отчего грусть-тоска ее съедает. Даже дети забеспокоились, когда мама забыла им суп сварить, даже муж озадачился, когда Алекс его вразумлять перестала. Ходит по дому, как спящая царевна, думает о чем-то потустороннем. Спрашивает ее муж любящий: « Чем тебе помочь, дорогая женушка?» А она, словно бы очнувшись, приласкалась к нему и просит: «А поезжай-ка ты, дорогой, в недалекий город Троицк, привези мне с камвольного комбината пряжи разноцветной, полный мешок набери, да гляди, чтобы ни один моток на другой не походил!»

Обрадовался муж, что так прост выход из хандры, рад услужить любимой, тут же помчался в город Троицк, набрал разноцветной пряжи огромный мешок – тут и шелковая, и хлопковая, и шерстяная, и бамбуковая, и даже крапивная в крапинку! Главное – что двух одинаковых мотков нет, такое немыслимое разнообразие! Обрадовалась Алекс, достала свои коклюшки и давай плести что-то кружевное, невообразимо красивое. Притихли дети, успокоился муж, а она плетет и плетет день и ночь. Моток закончился – сняла рукодельница с коклюшек бабочку дивной красоты, дохнула на нее – ожила бабочка, затрепетала, поднялась к потолку дворцовой залы. А кружевница без отдыха опять уселась за работу.

Так и повелось: сплетет бабочку, вдохнет в нее капельку своей жизненной силы – и вспорхнет дивное создание к потолку. А сама Алекс день ото дня все бледнее и тоньше становится. Вот уже во дворце целое разноцветное облако бабочек крыльями трепещет, на волю просится, а кружевница стала белой и прозрачной, что твой гипюр.

Опустел тут мешок, распахнула Алекс самое большое окно, выпорхнули бабочки на волю, и она вслед за ними выплыла в окно. Встала на разноцветное облако и крикнула напоследок: «Прощайте, мои любимые, не ищите меня, улетаю в далекие края искать чудо небывалое, без этого жизнь моя занудная не имеет ни смысла, ни радости!» Дети ахнули, муж руками всплеснул, да так и замер у окна. Где уж тут останавливать жену, если ни смысла – ни радости. Так и обхватил головушку бесталанную, так и поник в горести.

Летит Алекс на облаке кружевном, душа ее ликует от красот, которые разворачивает внизу перед нею земля. Грязь и горести не видны, бедность и нищета глаза не колют, тишь да благодать по всей планете! Прилетели бабочки в сказочный край Китай, опустились на берег моря Желтого, сошла Алекс на мраморную джонку работы ажурной, под звуки музыки восточной. Смотрит и слушает пекинскую оперу, вкушает утку пекинскую, прислуживают ей девушки-красавицы. Вот диво небывалое! Только через день-другой приелась ей эта музыка. Кликнула Алекс свое облако кружевное, полетела дальше, на берег моря Красного – в Египет. Опустилась на сфинкса огромного, переехала пустыню на верблюде белом, сказочном, переплыла море Красное на рыбе Клоуне. Вот диво так диво! Детям бы этих рыбок показать, мужу бы тут понырять, вот бы весело было всем вместе! А так – что тут одной делать? Приелись ей и египтяне. Кликнула она опять свое облако кружевное, приказала бабочкам: «Несите меня в самую что ни на есть экзотическую страну!»

Понеслись бабочки к Индийскому океану, в страну вечного лета и непреходящего праздника. Опустились на землю, и попрощались с Алекс: «На этом наша служба кончилась, возвращаем тебе твою жизненную силу и облик, а нам новую силу индийские леса даруют! Спасибо тебе за облик наш радостный, на этом пути дорожки наши разошлись! Живи в экзотической стране и радуйся, пусть тебя больше грусть-тоска не томит!» Вспорхнули – и улетели.

Стала Алекс опять румяной да красивой, дородной и радостной. Ну ничем не отличается от индийских красавиц, осталось только красную точку на лбу нарисовать. Скоро сказка сказывается да не скоро дело делается. День за днем проходит – живет наша красавица в воле и праздности, принимают ее как гостя дорогого принцы и князья восточные, рассказывает она им были и небылицы края северного, застывшего во льдах и снегах.

Ахают они, изумляются, а пуще всего дивятся тому, что где-то там, во льдах и снегах, остались у гостьи детки малые. Но виду не показывают, развлекают ее в ответ на сказки, приглашают еще и еще приходить. Научилась она и на музыкальных инструментах играть, и танец живота исполнять, выросла в связи с этим и слава ее в экзотической стране Индии. Да только все чаще и чаще стали ей муж и детки вспоминаться, они-то ее любили не за танцы и музыкальное мастерство, а просто так, за то что она мама…

Пошла Алекс в храм, поклониться Будде, испросить его милости, чтобы вернул ее в северные края. Колыхнул Будда толстым животом, всплеснул всеми своими руками и сказал таковы слова:

– Рад я, что вернулось к тебе сознание, ведь каждый человек должен прожить свою жизнь, даже если его и манит чужая. Без этого не видать тебе высокого перевоплощения. Возвращайся!

– Да я бы и рада, но мои бабочки бросили меня, как же мне теперь быть? – спросила с огорчением Алекс.

– Я имею силу только в своих пределах, – развел Будда руками. – Могу тебя переместить в северные окраины Индии – за высокие горы Непала. А там обратись к сказочному белому Яку. Может быть, он тебе поможет?

Затаил Будда дыхание, как мог, а потом со всей силой выдохнул. И вмиг оказалась Алекс в горах Непала. Блуждала там не один день, пока не встретила белого Яка – огромного быка с шерстью длинной, как косы самой Алекс. Поклонилась она ему и попросила: «Поделись со мной своей красотой – а я тебе взамен свою косу подарю». Кивнул Як милостиво, и отрезала Алекс у него белой шерсти, сколько ей надо было. А он из ее косы красивый галстук себе завязал, пошел по горам хвастать обновкой.

Алекс же уселась плести ковер-самолет. Месяца не прошло, как лег перед нею белый пушистый ковер, качается над землею, зовет в путешествие. Прыгнула рукодельница на ковер и велит ему: "Неси меня в страну белых снегов, в самый большой и красивый город этой страны, к моим деткам и мужу».

И взвился белый ковер, промчался над горами, над полями, морями Красным, Желтым и Черным, опустился перед дворцом, где уже и дети подросли, и муж состарился. Но рады они были, что вернулась домой путешественница, потому что любили они ее не за танцы и суп, не за сказки и песни , а просто так, за то, что она – мама. Радость их была неподдельной, а жизнь с той поры пошла счастливая, без грусти и хандры.

Полет

Я шагнула в окно, надоели мне споры,

Извините меня, что я прямо в окно,

Я терпеть не могу затхлый дух коридоров,

И в какой-то момент воспарить нам дано!

Над земной маятой каждодневного бреда,

Всех интриг и расчетов, бесполезных затей,

В необъятный, сияющий мир высокого неба

Можно вдруг вознестись, только надо смелей!

Так взлетают стрижи: из гнезда или с крыши

Камнем – вниз, и тотчас же встают на крыло,

И пошли забирать, кругом, выше и выше,

На потоках воздушных малых птах унесло!

…Я в траве, побуревшей от пламени солнца,

К небу нос свой задравши, у забора сижу,

И о купол небесный птица крыльями звонится,

Может, следом – на взлет? Нет. Пока погожу.

Долгие сборы

Есть в Африке огромная песочница,

Должно быть, сладкая, – Сахарою зовут!

Нам поиграть там очень-очень хочется,

И вот с подружкой собрались мы в путь!

Не страшен нам ни лев, ни крокодил,

Берем лопатку, саблю и ружьё,

Кто в Африку хотя бы раз ходил,

Тот знает: надо брать питье своё!

Там страус прячет голову в песок

От солнца жгучего, а мы наденем кепки,

Оставь свой зонтик, ну какой в нем прок,

Дожди в пустыне этой крайне редки!

Есть в Африке кокосы и бананы,

С собой туда не надо брать еду,

Нам местные помогут обезьяны,

Я к ним, как брат, всегда подход найду!

Присядем на дорожку, в путь пора,

Ах, Африка, какое это чудо!

А снаряжения-то набралось… Гора!

Придется звать на помощь нам верблюда.

Фикус – дерево гордое

Это были два листа, растопыренные как ладони. А между ними иглой торчал третий, нераскрытый. Маленький цветовод ахнул, он подумал, что в этой игле заключен будущий цветок! Но молоденький Фикус развернул еще один лист, нарастив стволик. Потом – еще. И еще.

Мальчик терпеливо за ним ухаживал, поливал, нашел в цветочной лавке специальное удобрение для фикусов. Подопечный с готовностью сформировал отходящую от ствола ветвь. Через год его пересадили в горшок побольше, сменили землю, подвинули поближе к солнцу. Он щедро разветвился, ладони его стали крупнее, ствол – толще и выше. Подросший мальчик поставил ему для устойчивости подпорку. Он все ждал, когда же это возмужавшее деревце расцветет? Ведь у него на подоконнике цвели азалии и цикламен, китайская роза и орхидея. Даже лимонное деревце, пройдя непростой процесс прививки и подкормки, зацвело и одарило цветовода золотыми плодами.

Фикус тянулся к потолку, ветвился, старался изо всех сил быть благодарным, но каждый раз острая игла раскрывалась листом, цветка все не было и не было. Юноша оканчивал школу, у него было много всяких хлопот, но он не забывал о своем питомце и упрямо ждал: а вдруг!..

Однажды ночью Фикус не выдержал и заговорил со своим другом.

– Я бесконечно тебе благодарен за приют в тепле, орошение и свежую землю. Я тебя никогда не покину и не предам, мои листы усердно вырабатывают кислород. Но не жди от меня цветов, в неволе не источают радость. Я могу цвести только на родине, в огромном лесу, под тропическими ливнями и ветрами!

– Но другие иноземцы прекрасно цветут и на подоконнике, орхидея источает аромат, лимон дарит плод, цикламен – радость декабрьскими цветами! – возразил ему юноша.

– Я их не осуждаю, но в плену, под чужими небесами, даже если они обманывают тебя ярким солнцем, фикусы не цветут. Это – гордое дерево. Запомни: не все птицы поют в клетках, не все звери приручаются. И люди – тоже очень разные. Научись их всех понимать.

Поделись солнцем!

Окно – оконцу

Яркий лучик солнца

Отправит утренним приветом,

Совсем не обеднев, заметь, при этом!

Приняв привет,

И форточкою заарканив свет,

Друг отфутболит солнечного зайца,

И тот стремглав, вдруг за угол отправится!

Там створкой ближнего балкона

Как зайцу поддадут! – И со всего разгона

Влетит косой в квартиру супротив,

Ленивый сон ее пронзив!

И зеркалом старинным отражен,

Летит в открытое пространство снова он!

Играя солнечным лучом, как мячиком,

Во все концы швыряя блики, искры, зайчики,

Окошки озорные веселились,

Друг с другом солнышком и радостью делились!

Делись с другими, чем богат,

Счастливей будешь во сто крат!

Воробьиный приют

Этот куст, как шар – огромен,

Всем, казалось бы, открыт,

Но серой хищнице вороне

Не просунуть своих крыл!

Устрашающе колючий,

Густ, рукою не проткнешь,

А для мелюзги летучей

Коллективный дом хорош!

Не скворечник, не гнездовье,

И пронизан солнцем весь,

Щебечите на здоровье,

В безопасности вы здесь!

Круглый год звенит приют,

Воробьи резвятся тут!

Яблонька-бунтарь

Характер у новенькой был неукротимый, трудно было понять, то ли это издержки возраста, то ли такой ей и быть по жизни! Не успела Яблонька войти в этот сад саженцем, как тут же начала скандалить:

– За оградой деревья растут вольно! Цветов там не выпалывают, острой лопатой в опасной близости у ствола никто не размахивает, в ряд, как арестантов, не выстраивают!

– Но я хочу тебя подкормить, освободить от сорняков, – возражал ей Садовник.

– Мои новые побеги ты тоже для моего блага беспощадно отсекаешь? – ярилась юная особа.

– Но надо сформировать крону, сберечь твои силы для больших ветвей…

Наконец наступила самая главная весна, когда Яблонька бурно зацвела, стала в саду всех краше. Налетели шмели – и она пыталась от них отмахиваться, могут ведь всю красоту испортить, лепестки потревожить!

Когда при неожиданном заморозке Садовник запалил костер, чтобы сберечь будущий урожай, она вопила громче всех и отмахивалась от дыма так, что растеряла в этом протесте все лепестки!

Но завязей было много, и Садовник снова захлопотал. Он принес из орешника подпорки, и Яблонька опять взбунтовалась:

– С твоими костылями я похожа на старуху, не позорь меня перед лесом!

Шумела, пыталась столкнуть палочки, но Садовник свое дело знал. Чуть погодя он оборвал зеленцами чуть не половину урожая, понимая, что юное деревце большого груза не вынесет. Яблонька злилась, царапала тирана, плакала, но ничего поделать не могла.

Успокоилась она только осенью, когда отяжелевшие ветви с вызревающими крупными плодами весомо оперлись на подпорки и даже вдавили их глубже в землю. Некоторые яблоки Садовник снял пораньше, жалея юную питомицу, чтобы она не надорвалась. Яблонька уже не протестовала и не призывала сад к неповиновению против злодейского режима. Она становилась умнее.

Мудрость приходит со временем. Иногда для понимания происходящего надо прожить полный цикл, старые яблони это знали. Как знали и то, что свой опыт никому не передашь. Надо набраться ума самому.

… Когда Садовник подошел к Яблоньке с корзиной, она протянула ему самое крупное яблоко. Нечаянно стукнула старика по голове и покраснела от неловкости и смущения. А он взял раскрасневшееся яблочко и благодарно улыбнулся. Видимо, совсем не сердился.

Чем ты одаришь мир?

На сливе жемчугом нанизаны

Бутоны завтрашних цветов,

Скажи, какими ты сюрпризами

Мир поразить, мой друг, готов?

Волшебные слова лелеешь?

Шлифуешь новый инструмент?

Чем душу ближнего согреешь

В грядущий день или момент?

Волшебник милый, рада буду

Я даже крохотному чуду!

Фигура речи

Играют девочки в футбол,

Суровый тренер их гоняет:

"Открылся!.. Выбежал! Пошёл!..

Ну кто так бьёт?!. Всё, удаляю!"

В пространстве между двух ворот

И таймов жесткого диктата,

Он женских чар не признает,

Немедля сыщет виноватых!

Всех на скамейку запасных

Загнал бы он неумолимо,

Но подготовить до весны

Команду обещал… Вестимо,

С утра до ночи – крик кнутом

На тренировочной площадке,

"Упал? Разбился?.. Всё потом!

Вступай в игру и всё в порядке!"

Он презирает женский род, -

В футболе лишь пацан забьёт!

Детство Батона

Стол был накрыт: хлеб, сахар, творог, ароматное варенье. Аня уже положила ложку варенья на творожок, как вдруг вспомнила, что еще не поздоровалась со своей любимой лужайкой. Она стремглав вылетела из комнаты, опрокинув по пути стул. Батон моргнул глазками-изюминками и баском растроганно воскликнул:

– О, молодость, молодость, сколько сил и энергии у этого юного создания! Бывало и я – шумел, волновался, с голубыми васильками обнимался…

– Как это, как это так? – дробным стаккато простучал в сахарнице Рафинад.

– Да очень просто… Начиналась жизнь моя на широком поле, от материнского зернышка, – растроганно ударился в воспоминания Батон. – Проклюнулся росток, потянулся к солнцу колосок. Эх, братцы, нежился на солнышке, пил росу и дождик, с братцами колосьями ростом мерялся…

– А потом, что потом было?

– Потом – сами понимаете, как детство кончается, так трудности начинаются, – вздохнул Батон. – Стоило мне созреть, мужественно затвердеть, как под корень срезали, цепами били-молотили, на мельнице можно сказать в порошок стерли.

– Как в порошок!? – ахнул Творог

– Ну, в муку смололи. Тесто месили – дохнуть не давали, а потом и вовсе в печь сунули. Как выжил – до сих пор сам удивляюсь.

– Да еще какой гладкий стал, румяный, пышнотелый, – льстиво протянуло Варенье, вытягиваясь из вазочки. – Так бы и прильнуло к вашей сдобе!

– Да, если детство вспоминать, у всех, наверное, оно было сказочным, – откликнулся Творог.

– А вы хорошо свое детство помните? – кокетливо откинув пенку, поинтересовалось Варенье.

Творог вальяжно закинул пышные руки за голову, закинул ногу на ногу, еще выше вздымая белое пузо в миске.

– А то как же! Прекрасно помню, как мать-буренка по полю ходит, цветики клеверные языком шершавым слизывает, из речки свежую водицу прихлебывает. А в вымени у нее молоко белое копится. А уж как совсем тяжело ей станет – Буренка домой идет. Там хозяйка ей вымечко обмоет, подойник подставит и нежно пальчиками за сосок потянет.

– Тут я на свет белый струйками и брызну, теплое, пенное, сладкое, – они меня все тогда так ласково звали: Молоко. В крынку меня бережно сольют, холстинкой накроют, и я томлюсь-ленюсь день-деньской. Ленюсь-ленюсь да и сквашусь совсем. Но хозяйка меня и за это не бранит. Поставит в печь погреться, а я там свернусь – и лежу пластом белым в сыворотке. Она меня на сито откинет, вода лишняя сбежит, а я белый, жирный, вкусный, лежу себе и опять ленюсь, томлюсь, жду, когда меня сметанкой сдобрят…

– Да, брат, у тебя не жизнь, а просто малина!

– Что вы можете знать про жизнь Малины? – воскликнуло Варенье, – Конечно, детство всякому приятно вспомнить, счастливая пора, но и опасностей полон лес! У нас, например, полно было медведей. Чуть шорох где заслышишь – так и дрожишь.

– Что вы говорите, – сочувственно откликнулся Батон. – И что же они?

– Беспощадны! Лапой сгребет – и в рот! А то прямо пастью всю ветку прочмокает, не разбираясь, кто созрел, а кто только наливается румянцем. Спасибо, мне повезло. Анечка с кружечкой пришла и по ягодке, бережно так, весь кустик обобрала, домой принесла, сахарком посыпала.

– Да, повезло вам, – позавидовал Рафинад. – Ягоде с сахаром только и дружить.

– Правда, мама у Ани, не такая добрая, как дочка, сложный характер… Представляете, поставила нас на огонь и такую пытку устроила, не поверите. Поварит полчаса – отставит, еще полчаса на медленном огне подержит – опять отставит. Я уж думала, этой пытке конца не будет. Но вот, слава Лесу, остудили, еще и порадовались, что мы не разварились, каждая ягодка – целенькая. А чего нам эта красота стоила? Теперь вот в эту красивую вазочку жить устроили, любуются, говорят, даже есть жалко.

– Да, друзья мои, судьба… Она ко всем по-разному поворачивается, – проскрипел Рафинад. – У меня вот тоже детство было замечательное. Сидел я в родном огороде на своей грядке бурак-бураком. Чуб зеленый по ветру распустил, щеки красные надул, хвост в землю ввинтил, перед Морковкой красуюсь. Братва рядами расселась, тоже надувается, от сока чуть не трескается. Все лето бурака валяли, ели, пили, ни о чем плохом не думали, в чужой огород не заглядывали, с любимой грядки никуда не рвались.

– А потом что случилось, как вы побелели-то?

– Побелеешь тут… За чубы нас похватали, в тележку покидали и повезли. Так я и понял, что детство кончилось. На завод привезли, говорят: будем из вас сахар варить. Резали, в котлах варили, парили… Э, да что там рассказывать. Разве теперь кто из братьев меня узнал бы? Ну, конечно, белый, рафинированный, прямо аристократ какой-то. Но по мне так гораздо лучше на той грядке голым боком на солнышке загорать. Только тогда я и был по-настоящему счастлив.