Он судорожно схватил её за руку, нет, это живая рука, вполне материальная, тёплая. Все-таки вредно столько пить. Они стояли друг напротив друга, и она не отнимала своей руки. Глеб прерывисто задышал. Другой рукой он стал приглаживать её встрёпанные волосы, торчащие в разные стороны. Она абсолютно живая, успокаивалось колотящееся сердце, состоящая из плоти и крови, так близко стоящая от меня. И мне это радостно, почему-то радостно, словно я давно ждал её, седина в бороду, бес в ребро, и этот дом, и эта странная ночь, все так хаотично проносилось в голове у Глеба, как какое-то предчувствие неясного открытия, которое еще только предстоит сделать.

– Ну что ты хочешь от меня?

– Молчи, молчи, ничего не говори… Ты так прекрасна, – кольцо зловеще сверкнуло.

Как будто за нами кто-то наблюдает, проносилось параллельно в сознании, пусть наблюдают, кто бы это ни был… Службы ли, преступники, или инопланетяне с запредельной глубины глазами…Он провёл рукой по её лицу. Как странно, что в прошлый раз рука провалилась в никуда, но вот она, живая передо мной. Он медленно опустился на колени и припал к её ладони. Рука пахла хвоей, полевыми цветами и еще какой-то свежестью. Будто бы она только что вышла из лесной речки. Волосы заструились по его щекам, предсказывая невыразимое блаженство, кажется, её тело вздрогнуло от лёгкого касания. Я старый, лысый дурак, а она такая юная и свежая, как богиня.… Даже страшно коснуться, чтобы не обидеть неловким движением. Только бы она молчала, ничего не говорила, сейчас ему снова показалось, что ее кожа сияет, но это от занимавшегося утра, и только, никакой мистики, вернее, сказка, дарованная неожиданно судьбой, внезапная чудесная сказка…

Солнце било в тусклые окна. Полина лежала на его руке, и он проснулся оттого, что рука затекла. Осторожно высвободившись, он присел на диване. Нет, это был не сон. Он хрустнул суставами, потянувшись. Покрутил головой. Вроде все в порядке. Так, отдаленные шумы похмелья. Полина спала, поджав одну ногу. Пусть поспит, ласково подумал он, прикрывая её оголившееся плечо одеялом. Милое дитя, заботливая сестра.

Вышел на веранду, увидел ведро с водой, набрал полную кружку и залпом выпил. На столе сиротливо стояла пустая бутылка и два стакана. Как всё-таки это по-скотски, пить шампанское из стаканов, ну, да что теперь об этом говорить, он бодр как никогда и полон энергии. Да, на сегодня, кажется, он встречу назначал, да и ладно. Как хорошо и тихо здесь, с Поленькой, нет, сегодня не поеду обратно, надоел городской серый пейзаж. Взгляд его упал на пачку сигарет, и он тихонько вышел на крыльцо, предательски скрипнув дверью. Наконец-то он огляделся вокруг. Дачный поселок состоял из пары десятков домишек, приклеившихся к угрюмому лесу. Лес был какой-то буро-рыжий, понурившийся, только подальше виднелись зеленые верхушки. Какая-то пичужка вспорхнула с ветки и весело вскрикнула. Прекрасное утро, прекрасный воздух, захлёбывался Глеб от приступа эйфории, интересно, а что находится на втором этаже? Не наведаться ли туда, пока она спит? Но услышал её голос:

– Глеб, ты где?

– Я здесь, моя прелесть. Ты уже выспалась?

– Да, я встаю.

Она стояла уже на крыльце, одергивая майку на бретельках.

– Почитай мне стихи, я полон благолепия, как говорили в старину, и готов с вниманием все выслушать.

– Н-нет, не сейчас. А как же литература, умершая в девятнадцатом веке?

– Был нетрезв, каюсь. Как хорошо, что ты меня похитила!

– Предлагаю перекусить, у меня есть с собой кое-что, и отправиться гулять. Тут недалеко есть чудесная поляна, она на пригорке находится, я думаю, там сухо, как тебе мой план?

– Чудесно, я весь в твоей власти.

– Так уж и весь, – потрепала она его сначала по щеке, а потом хлопнула легонько по животу.

– Так ты чего-нибудь дождёшься, проказница.

– О, у нас аппетиты растут, словно хлеб на дрожжах. Это просто так, не волнуйся.

Она загремела посудой и деловито крикнула ему, чтобы он принёс воды. Она ещё не успела переварить то, что с ней произошло. После, после, принимай это просто как спонтанное движение души (или тела?), успокаивала она себя, сосредоточься, отвлекись, ну, взгляни на него при свете утра, в конце концов. Что же это я, уговариваю себя, что мне с ним было обыкновенно, как всегда. Да нет, это что-то другое, как будто он меня защищает от чего-то. А ведь он сам должен защищаться, успокойся, глупая девочка, это просто тебе показалось, это все просто весна, разгулявшийся романтизм, таянье снегов от ласковых слов, это же так банально…

Она уже командует, быстро вошла в роль, так я и сам не прочь побыть в её власти, отмечал про себя с удивлением Глеб. Колодец стоял на другом краю огорода, и он, насвистывая несложный мотивчик, отправился. Грядки были еще не перекопаны, кое-где ещё оставался снег. Вдруг он заметил свежие следы. Как следопыт, нагнулся он к отпечатку ноги, кажется, след от кроссовки, мужской. А вот ещё след. Да тут ужасно наследили этой ночью. Надо сказать осторожно, чтобы не испугать Полину. Он вернулся в дом озабоченный.

– Что-то не так?

– Поленька, там какие-то следы, кажется.

– Кажется, или следы? – она накинула куртку и пошла вслед за ним, – Действительно. Наверное, сторож ночью ходил, просто мы спали как убитые.

– Наверное. Ладно, я уже основательно проголодался.

Настроение было смято как бумажный кораблик. Глебу все стало казаться чрезвычайно подозрительным. Зачем она зовет его на какую-то поляну так настойчиво? Может, там опять какая-то ловушка и я попадусь в силки, одурманенный её сладкими речами? Так глупо! Он сосредоточенно жевал бутерброд, запивая соком. Печка растапливалась медленно. Вчера он не почувствовал холода, а сейчас ощутил его в полной мере. Это был холод страха. Доверять ей или бояться её?

– Надень куртку, еще одну. Не волнуйся, я тебе сапоги дам и носки шерстяные. У нас не Тель-Авив.

– Да, спасибо. Сейчас только замерзать начал, – он подошел к нехотя разгорающейся печке и протянул ладони. Вспомнил сцену из фильма, когда в огонь бросали кольцо. Почувствовал взгляд Полины и обернулся.

– Думаешь о кольце?

– Ты умеешь читать мысли?

– Да не дрожи ты так, я не умею читать мысли, – ему показалось, что она опять превратилась в светящийся контур, он зажмурился.

Открыл глаза, нет, все по-прежнему. Только улыбка какая-то зловещая, слегка перекошенная. Все, это уже полный конец, больше пить не буду, завязываю.

Он вспомнил свои запои, когда поругался с матерью и снимал какую-то захудалую комнатёнку на Лиговском. Денег не хватало, но энергии было… Бегал по газетам и писал всякую ерунду, лишь бы заработать. Бесконечные посиделки, обсуждения роли журналиста во вновь нарождающемся обществе, надвигающаяся неясная почти революция, надвигающийся новый год, ночные лихорадочные муки творчества, и тут одна пьянка его подкосила. Он встал утром и понял, что, если не опохмелится, точно не выживет. Посчитал мелочь в кошельке. Хватит разве что на портвейн. Тоже дело.

Кто-то заходил, иногда с пивом, озабоченно смотрели на его распахнутую рубашку, сочувственно давали какие-то советы, говорили, чтобы звонил, если что. И уходили. Некоторые навсегда. Он до сих пор вспоминает это как страшный сон. Потом примчалась мама, бросилась ему со слезами на шею, всхлипывая, начала убирать пустые бутылки и окурки, умоляла простить ее и вернуться. А почему ссорились, не помнит уже. Так и с женой Светой расстался, не помнит, что было, когда…

Мама его тогда из запоя вытащила. Подняла все связи, уложила в больницу, капали растворы и гемодез, чистили кровушку. Ему всего двадцать два было, все удивлялись. После этого он со Светой и познакомился, хмурый был, непьющий. На вечеринки перестал ходить, углубился в учебу.

Ехал в трамвае и, не думая ни о чём совершенно, пошел за ней до самого дома. Она остановилась и испуганно посмотрела на него своими большими глазами. Он тоже остановился. И наконец-то взглянул на нее. «Вы за мной идёте, молодой человек?» – спросила она дрожащим голосом. «Н-нет… Извините, я вас, кажется, напугал… Я не хотел, честное слово…». «Простите, я сама себе страху нагнала», – она миролюбиво улыбнулась, все еще нервно теребя длинную чёрную косу.

Глаза ее были такими беззащитными. «Нет, Вы меня извините», – Глеб тогда был очень робок с девушками, опыта почти не имел никакого, так несколько случайных встреч, почти на спор. «Ну, я пойду, уже поздно…». «Извините, а как Вас зовут? Можем ли мы завтра встретиться?» – он сам удивился своей нахальности.

Так и началось. Быстро закрутился роман, мама только вздохнула облегчённо, Света ей определённо нравилась. Она надеялась, что ее неуклюжий Глебушка будет у нее как у несушки под крылом. Правда, у Светы были планы поступать в аспирантуру, а она еще была только на четвертом курсе политеха, девочка была умная, честолюбивая. В наседки она явно не годилась, просто искусно имитировала.

Родилась Машка, её быстро сдали бабушкам, Глеб уже работал в редакции одного журнала, сотрудничал с парой газет, стучал ночами на машинке, Машку видел урывками, по воскресеньям, Света тоже всё время пропадала по каким-то делам. Так лет пять и помаялись, пелёнки-распашонки ушли в прошлое, а в отношениях явственно выползла ухмыляющаяся пустота. Интересы стали полностью не совпадать, Света делала карьеру, становилась резкой, отрывисто издавала команды и запиралась в комнате – работать над диссертацией… Сейчас Глеб понимал, что в отношениях всегда должна быть минута, момент озарения, когда отчётливо понимаешь, что это тот человек, который тебе именно нужен. Если кажется, что этот момент вот-вот наступит, просто ты еще не совсем понял, значит, он не наступит никогда. Быт и трудности растягивают процесс понимания во времени, вводят в состояние сна, делают очертания реальных отношений расплывчатыми. И тем больше усилий требуется, чтобы выйти из этого оцепенения.

…Уютное тепло стало разливаться по телу. Отключившись мыслями в прошлое, Глеб не заметил, что простоял перед открытой створкой минут пятнадцать. Полина тихо убирала посуду, не мешая ему вопросами. Все-таки хорошо, когда женщина умеет молчать. Золотое, нет, платиновое качество. Вот этого-то ему всегда в женщинах не хватало. Он любил много и умно поговорить, но минуты внутреннего сосредоточения – это улавливает не каждая женщина. Странно, что в Полине это есть. Все очень странно.

– Поленька, извини, я задумался. Давай свои носки и сапоги, пошли гулять и дышать свежим воздухом, – он подошел и тихо чмокнул её в щеку.

– Пошли, – облегчённо вздохнула она.

Тропинка извивалась змеёй, хрустел снег, попадались и чавкающие лужи, отогретые весенним солнцем. Когда тропинка пошла в гору, Глеб пошел впереди, стараясь помочь Полине. Наконец они выбрались на открытую поляну, покрытую грязным, смешанным с глиной, снегом. Что-то настораживающее было в этом месиве. Вот что настораживает, вдруг подумал Глеб, нет первозданности, как будто тут уже проходили толпы людей, а откуда тут толпы людей, спрашивается, вообще, не много ли неявного народу наблюдается вокруг наших скромных персон? Не иначе как службы за мной охотятся.

Тогда, десять лет назад, он только боялся слежки, только выслушивал не намеки даже – полунамеки. Ему показалось, что на другом конце поляны что-то шевельнулось за деревьями. Он вздрогнул. Полина был спокойна. Не нравится мне это спокойствие. Каркнула предупреждающе ворона.

– Слушай, Глеб, я что-то замерзла, ты отойди на полянку, а я тут в кустики зайду. Уж извини…

– Да всё нормально, – он отвернулся и зашагал по поляне. Солнце слепило в глаза, опять же недобро.

Что ты все предчувствиями себя мучаешь, что случится, то случится, мнительный какой, уговаривал он сам себя. Вдруг он почувствовал, что точка, на которой он находится, опустилась ниже остальных. Он еще ничего не успел понять, как поверхность под ногами стала плавно выгибаться полусферой, неумолимо увлекая его вглубь. Ноги как будто приросли к земле. Язык как будто пристыл к небу, одеревенел. Он крикнул: «Полина!», но услышал только сдавленный шепот, заглушаемый шумом крыльев неизвестно откуда взявшейся уже целой стаи ворон, точно зонтик, раскрывшийся над его головой. Он плавно опускался ниже и ниже, вся поляна превратилась в прогибающийся как бы резиновый круг, по краям стояли невозмутимые сосны, в животе предательски заурчало, Глеб ощутил, как отсчитываются последние секунды его жизни. Вдруг его резко качнуло, и он упал. Поверхность земли поворачивало, и он пытался зацепиться руками за землю. Краем глаза он наблюдал, как уходит голубая полусфера неба, прощально сверкнувшая синевой, («цвет небесный, синий цвет», вспомнилось ему никитинское), закрываемая бурой массой, которая начала скатываться куда-то вниз. Он закрыл глаза. Ощутил вкус солоноватой земли, перемешанной с глиной.

Сейчас он полетит туда же, в полную неизвестность, в пустоту, в тартарары. Прощайте все, кто меня любил и любит… Руки последний раз пытались найти соломинку, за которую можно было бы схватиться, но нащупали только комок болотистой жижи, с которой и полетели вниз…

Часть 5

Глеб проснулся от жажды, раздирающей горло. Огляделся. Какая-то почти не освещённая комната. Без окон, без дверей, хмыкнул он. И что дальше, господа? Ничего. Кричать, искать выход?

Просто замкнутое пространство, и какой-то странный закруглённый потолок. Свет идёт от стен, они мерцают неровным сиянием. Спокойно, жив, и прекрасно. В чьем бы то ни было плену я ни нахожусь, все когда-нибудь прояснится. Главное, что он им зачем-то нужен. Непонятна роль Полины во всей этой инсценировке с захватом и стремительным падением вниз. Уж не инопланетяне меня захватили? А Полина их тайный агент… Или террористы, гэбисты, другие «исты», вот здорово-то! Он стал мысленно прокручивать вчерашний вечер. Вчерашний? А сколько прошло времени? Усыпили, наверное, чем-то, хотя голова довольно бодрая. Ну, господин Корнаковский, замечательное время поразмышлять в гордом одиночестве, а то все на людях да на людях…

О чём они говорили всё это время? Кажется, о политике. Он очень смутно припоминал ночь, странно, что они об этом разговаривали после любовных ласк. Глеб все время пытался доказать ей, что демократия лишь фикция. Посмотри, говорил он, вам заморочили голову материальными благами, которые вы якобы получите, а на самом деле отвлекают от борьбы.

От борьбы, вскидывала удивлённо бровь Полина, ты что, призываешь к революции? Дорогая моя, революция уже давно совершилась, она просто вылилась в передел под видом защиты демократии. У России по определению нет будущего, пытался доказать он, нужно обязательно уезжать, хотя бы и наступив на свои патриотические чувства, скоро здесь станет страшней, чем в семнадцатом году.

Погоди, смеялась она, а как же дело революции? Пойми, ты много упустил за эти десять лет отсутствия в России, мы другое поколение, мы наметили себе цели, и мы этого добьемся. Что плохого в том, что некая часть молодежи, не принадлежа ни к каким организациям, просто не хочет искать врага внутри страны? Да, есть такие, что вступают в экстремистские организации, но они просто ещё не прозрели.

Да их не так уж и мало, оглянись вокруг, ты что, живешь с закрытыми глазами, горячился Глеб. Я-то знаю, что такое погромы, я об этом пишу, я… Милый мой, власти ведь всё это контролируют, поверь, и я тоже не новичок в журналистике, и знаю, что есть особые технологии управления общественным сознанием. Что толку от оголтелой революционности, вспомни историю, массы жили плохо, а интеллигенция выражала их чаяния. Переливание из пустого в порожнее, слежки, убийства, террор, и в итоге всё оказывалось либо просто игрой в солдатики, либо кровавой бойней с переделом.

А итог – всё тот же – массы живут плохо, а интеллигенция рассуждает на кухнях, что хорошо бы переделать этот мир, только силёнок маловато. Или еще, в застойные годы как прекрасна была игра в гэбистов, стерегущих за каждым углом и отслеживающих каждое сборище. Это уже смешно, Глеб, это навязло в зубах. Ты сбежал из страны, и много ли ты счастья приобрел в своем Тель-Авиве? Ты будешь смеяться, сейчас вспомнила, у одной нашей неудобной властям писательницы, всех героев, которые ей надоели, она отправляет в Страну Обетованную. Может, ты тоже был героем какого-то романа и надоел автору?

Сейчас, припоминая эти разговоры, Глеб жалел об утраченном времени, и зачем он так распалился, в конце концов, это просто грубо – грузить женщину политикой. Но это не самая обычная женщина, и с ней можно говорить обо всём, странное ощущение взаимопроникновения и понимания не покидало его, может, это их общая профессия так повлияла.

…На стене, на которую невольно смотрел Глеб, что-то изменилось. Он мгновенно напрягся. Постепенно, как на фотографии при печати, стали проявляться глаза. Такие же, какие он видел в домике на даче. Да не страшные они вовсе, пытался он себя взбодрить, совсем не страшные.

– Добрый день! – металлически прозвучал со всех сторон голос.

– М-да… Я не могу точно быть уверен, что это день, приветствую вас, кто бы вы ни были.

– Вы правильно подумали, что мы совсем не страшные, – металлический голос раскатисто засмеялся, повторяемый со всех сторон динамиками, точно, динамиками, догадался Глеб.

– Чем обязан такому вниманию к своей скромной персоне?

– Вы еще не совсем оправились от шока. Думаю, чуть позже вам станет всё понятно. Просто я хочу сказать вам, что вы в абсолютной безопасности, с вами ничего плохого не случиться. Поверьте, нам не нужен испуганный кролик. Нам нужен здравый рассудок.

– Ну да, я спокоен, как удав перед обработкой кролика. Кто вы?

– Скажем так, некая организация… Больше пока сказать не могу.

– А где Полина, с ней все в порядке?

– Разумеется, – короткий смешок, и как будто подмигивание глазом. Или Глебу просто показалось.

– Через некоторое время вас проводят на небольшую экскурсию, – глаза исчезли очень быстро.

Через минуту Глеб увидел проявляющийся контур двери. Нарисованный, как будто нарисованный, автоматически отмечал Глеб. Бесшумное плавное движение, и на пороге появился робот. Он быстро приблизился к нему. Ну вот, роботы еще, давайте еще сюда звездолеты с рычагами, какие встречаются у некоторых горе-«фантастов», чего-нибудь мистического, или исторического, колдунов, прочую дрянь… Он не успел до конца развить эту мысль, как почувствовал движение пола вокруг себя. Опять я куда-то падаю. Успел только взглянуть наверх. Потолок стремительно удалялся.

– Минус второй этаж, господин Корнаковский.

– А конечный пункт – минус бесконечность?

– Извините, я не могу полностью расшифровать ваш юмор.

– Тем не менее, ты понял, что это юмор. Тоже хорошо.

– Я вам должен показать и разъяснить, как устроено наше здание. Оно находится под землёй, как вы поняли. Есть разные пути, чтобы в него попасть, один из них вы испытали на себе. Это прогибающаяся полусфера поляны, которая затем переворачивается, соответственно, и вы вместе с ней.

– Довольно варварский способ, ты не находишь?

– Он не лишен логики. Вы не успеваете испугаться.

– Точно. Просто за одну секунду попрощался с жизнью, и всё.

– Минус третий этаж. У нас много роботов.

– И все они такие же милые, как ты?

– Очевидно, вы любите шутить.

– И кто же вами управляет, всем этим подземным царством?

– Люди. Роботы всегда служили людям.

– Знаем, знаем, читали. И чем же это ваше подземелье занимается?

– У нас есть лаборатории, комнаты для отдыха, плантации… Это практически автономный город.

– Любопытно. И никто про этот город ничего не знает. Почему же Полина сразу мне про него не рассказала?

– Наверное, не было соответствующей инструкции.

– Так вы тут все по инструкциям живете? Оргнунг-оргнунг…

– Если вы имели в виду немецкое слово в прямом его значении, то я вас понял.

– Я имею в виду, что ваша организация имеет довольно чёткую структуру. Только не слышал я, чтоб в советских организациях использовали бы роботов. Разве что у Стругацких где-то читал.

– Минус четвертый этаж.

– Ты что, издеваешься? Давай к вашему главному, я хочу знать, чего от меня-то, грешного, хотят. На самом деле я изрядно проголодался, неплохо было бы подкрепиться.

– На минус пятом этаже у нас прекрасная столовая.

– И как он определяет, ведь нигде ни индикаторов, ничего. Как будто все время был в одной и той же комнате, только падал и падал вниз. Теперь дверной проем вырисовался на противоположной стене. Глеб с некоторой опаской шагнул за роботом и очутился в просторной зале. Вместо окон он заметил их имитацию. Нестерпимо захотелось выглянуть.

– Можете выглянуть, если вам так хочется. Только имейте в виду, выпрыгивать в окно не стоит.

– Это что, тюрьма?

– Нет. Это правила безопасности и герметичности.

Еда оказалась достаточно обычной. Салат из кальмаров, зелень, мясное рагу и что-то непонятно-фруктовое и напитки. Глеб с удовольствием поел, неожиданно ощутив зверский аппетит. И что дальше, откормили и на вертел?

– И что дальше? – спросил он у робота, ему-то точно было это глубоко фиолетово, а вдруг еда лишь имитация продуктов, как-то быстро промелькнула мыслишка в голове.

– С вами побеседуют.

Похоже, добиться от него чего-то, более вразумительного, не удастся. Робот он и есть робот. Впрочем, на службе все мы роботы, выполняем команды, чем меньше размышляешь, тем меньше вероятность совершить ошибку… Импровизированный лифт опускался вниз, а робот бездумно повторял «минус шестой… минус десятый…». Так и в ад спустишься незаметно, хмыкнул про себя Глеб, ладно, посмотрим.

– Минус девяносто девятый, – дверной проём овальной формы раскрылся двумя лепестками. Примерно такая же комната, в которой он очутился после своего внезапного падения. Полная пустота. Посередине чуть освещаемый круг, теперь пол, наоборот, начал подниматься, и словно из воздуха стали обрисовываться очертания стула. Точно, камера пыток, сейчас посадят на стул и начнут пытать, с какой целью забросили в Россию. Как из сна десятилетней давности. Вот так он просыпался в холодном поту и осматривал свои руки, быстро шел на кухню, заваривал крепкий чай, курил одну сигарету за другой и вздрагивал всем телом от шорохов в ленинградской ночи. Выглянув в двор-колодец, искал всматривающимися глазами фигуры, в соответствии с принятым стандартом, в серых плащах… Он присел на стул. Да нет, вполне материальный.

– Приветствую вас, господин Корнаковский, – вспыхнувшие глаза на стене, быстро меняющие цвета, ослепили его. Он заслонился рукой.

– Извините, это минус девяносто девятый, или исходная точка?

– Минус девяносто девятый. Я понимаю, что, возможно, мы были не совсем правы… Кстати, Полина вам чуть позже подробно объяснит. Мы организация, совершенно не политическая, мы вообще анти-политическая организация.

– К анархии призываете?

– Не перебивайте. Наша организация абсолютно добровольная и дающая некоторые преимущества перед другими людьми. Но это не власть над людьми, не манипулирование, исключительно использование возможностей наших ресурсов.

– Что-то я не пойму – вы бесплатно даёте людям дополнительные возможности?

– Бесплатно – в смысле денег. Разумеется, наши члены должны привлекать новых членов, которые, подобно ручейкам, будут наполнять полноводную реку нашего движения. Мы – в некотором роде братство, но все многочисленные ассоциации, возникшие у вас при упоминании этого термина, вы можете смело отбросить. Не всемирное братство посвященных, не всемирное братство кольца, не религиозная секта, не масоны, у нас нет глубоко проработанных философских идей.

– Так что же у вас есть? Толстовское непротивление злу насилием?

– Это сложно объяснить. Это надо просто прочувствовать. Внутренняя свобода и гармония.

– Гм… Это так старо.

– Все идеи стары, как мир. Человечество всегда топчется вокруг одних и тех же идей, в зависимости от ситуации. Какова ситуация, такова и идея.

– То есть ситуация первична?

– Мы отошли от темы. Собственно, нам нужно ваше желание с нами сотрудничать.

– Это скорее похоже на вербовку.

– Называйте, как хотите. Вы же журналист, понимаете, что сначала было слово, и нам нужно ваше умение с ним работать.

– А… вы предлагаете мне написать? Можно, я сразу откажусь. Я пишу только то, с чем внутренне согласен. А ваша химерная идея о всеобщей гармонии мне кажется весьма смешной. Это сон разума.

– Что ж… Подумайте. До свидания, я думаю, ваше решение переменится.

Часть 6

Солнце било в тусклые окна, перебегающие зайчики щекотали ресницы. Полина лежала на его руке, подвернув ногу. Глеб залюбовался её узорно вычерченными вздрагивающими ноздрями. Во всей ее позе было что-то детское, незащищённое, куда подевалась уверенная молодая женщина с насмешливым характером. Да, женщина очень хороша, когда она спит, когда её дыхание свежее, морщинки не портят свежего лба, и во всей фигуре чувствуются совершенство. Она открыла глаза, и рыжая шевелюра заискрилась золотом.

<1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

3 из 4