Серебряные крылья

– В моем возрасте уже не скучаешь друг по другу. Это как бы… совсем другое, когда становишься старше.

– Да ладно, не рассказывай, – улыбнулась Фэй. – Паола доложила мне, что «Ms Karin has much nicer underwear now»[2].

– Ну Фэй!..

Керстин покраснела до самой шеи, и Фэй не смогла удержаться – подошла и обняла ее.

– Керстин, я так рада за тебя… Но надеюсь, что он не заберет тебя к себе насовсем – ты нужна нам здесь.

– Не волнуйся. Обычно я устаю от него.

Керстин улыбнулась, но глаза ее оставались серьезными.

– Пойдем в кабинет. Я должна тебе кое-что показать.

Они молча двинулись вниз по лестнице. С каждым шагом сердце Фэй падало все ниже. Что-то не так. Случилось нечто серьезное.

Керстин уселась за письменный стол и запустила компьютер. Фэй села на один из двух чиппендейловских кресел[3], стоящих у стола. Хотя в кабинете Керстин действовал запрет на сари, Фэй оборудовала его с мыслью о своей компаньонке. Помимо недавно возникшей страсти ко всему индийскому у Керстин была в жизни одна большая любовь: Уинстон Черчилль. Поэтому Фэй придала ее кабинету классический английский стиль с легким налетом современности. А изюминкой стало огромное фото Уинстона Черчилля в раме, красовавшееся на стене напротив письменного стола.

Керстин повернула монитор к Фэй, которая подалась вперед, пытаясь разобраться в цифрах, мелькающих на экране. Сама она прекрасно разбиралась в нумерологии делового мира, но Керстин оказалась уникальным профессионалом. Уинстон строго смотрел на них, но Фэй избегала поднимать глаза на фотографию. В данный момент ей менее всего нужен осуждающий мужской взгляд.

– Я веду реестр акций «Ревендж», поскольку ты плотно занята американским рынком и новой эмиссией. До того как ты уехала в Рим, были проданы два пакета акций. А теперь ушли еще три.

– Покупатель тот же?

Керстин покачала головой:

– Нет. Однако меня не покидает мысль, что покупки все же синхронизированы.

– Думаешь, кто-то пытается захватить «Ревендж»?

– Возможно, – проговорила Керстин, взглянув на нее поверх очков. – Боюсь, именно с этим мы сейчас и столкнулись.

Фэй откинулась в кресле. Тело напряглось, по венам разлился адреналин. Усилием воли она взяла себя в руки, хотя мысли ее неслись вскачь. Рано строить предположения. Сейчас нужны только факты.

– Кто продает?

– Я подготовила для тебя список.

Керстин протянула Фэй листок. Она хорошо ее знала. Принципиальную коммерческую информацию Фэй всегда хотела видеть в распечатке, не только на экране. Срубленный лес придется потом как-то компенсировать.

– Не понимаю… почему они продают?

– Сейчас у нас нет времени на сантименты. В первую очередь мы должны оценить ситуацию. Ты пока разберешься во всем, а я буду ковырять дальше. Потом можем беситься. Но не сейчас. Тратить на это энергию мы не можем себе позволить.

Фэй медленно кивнула. Она понимала, что Керстин права. Однако сложно было сдержаться и не начать строить догадки, кто из тех женщин, кому она так доверяла, решил продать свою часть. У нее за спиной…

– Я хочу, чтобы мы рассмотрели всё по порядку. Каждую позицию, – сказала она.

Керстин кивнула в ответ.

– Давай начнем.

Фэй посмотрела на нее, а потом перевела взгляд на лист бумаги. Что-то тревожно перевернулось в животе. Такого она не предусмотрела. И это волновало ее более всего остального.

___

В доме царила тишина. Все спали. Кроме Фэй. Она сидела со списком в руках, раз за разом просматривая его и пытаясь собраться с мыслями.

Цифры плясали у нее перед глазами. Ее охватили усталость и уныние. Этого чувства Фэй давно не испытывала – с тех пор, как рассталась с Яком, и ей все это жутко не нравилось. Подкрадывались запретные мысли. А что, если уже поздно? Вдруг «Ревендж» уже нельзя спасти? Вдруг она настолько расслабилась за эти два года, что враг сумел подкрасться незаметно? Этого она себе никогда не простит. Слабость Фэй оставила позади. Сбросила Яку. И теперь он носит ее на теле как неудобную тюремную одежду.

Фэй отложила список. Мысль о предательстве отзывалась болью. Имена женщин, продавших свои акции, были ей хорошо знакомы. Перед глазами вставали их лица – лица женщин, которым она в свое время представила идею «Ревендж». Женщин, которых она убедила, которые решили поверить в «Ревендж», положиться на нее. Почему никто ничего ей не сказал? Неужели разговоры о солидарности и поддержке ничего не значили? Ни для кого, кроме самой Фэй?

Она протерла глаза, слипавшиеся от усталости, и ругнулась, когда в глаза ей попали крошки ссохшейся туши. Заморгав, поспешила в ванную, чтобы смыть макияж. Так или иначе, сейчас она слишком устала, чтобы еще что-то делать. Сказывались приключения вчерашней ночи, и Фэй понимала, что, не выспавшись хорошенько, она никому не принесет пользы – ни себе, ни предприятию.

Уже откинув одеяло, чтобы лечь на крахмальные простыни из египетского хлопка, Фэй замерла. Посмотрев в сторону двери, ощутила тоску во всем теле. Встала и тихонько вышла в холл. Дверь в комнату Жюльенны стояла приоткрытой – дочь отказывалась спать с закрытой дверью. Осторожно открыв дверь, Фэй проскользнула внутрь. Маленький ночник в форме кролика освещал комнату мягким светом – достаточным, чтобы разогнать привидения. Дочь спала на боку, спиной к Фэй. Длинные светлые волосы разметались по подушке. Фэй тихонько забралась в постель Жюльенны, убрала с подушки ее волосы и улеглась рядом. Дочь всхлипнула во сне и чуть пошевелилась, но не проснулась – даже когда Фэй обняла ее одной рукой, миллиметр за миллиметром подбираясь поближе к Жюльенне, уткнувшись носом ей в затылок, пахнущий лавандой и хлоркой.

Она закрыла глаза. Почувствовала, как напряжение отпустило, накатил сон. Лежа так, обнимая свою дочь, почувствовала, что сделает все, чтобы спасти «Ревендж». Не ради себя. Ради Жюльенны.

Фьельбака, давным-давно

Хотя мне было всего двенадцать, меня не покидало ощущение, что я знаю о жизни всё. Во Фьельбаке она казалась такой предсказуемой… Те же перепады между десятью месяцами полной тишины и двумя месяцами летнего хаоса. Все знали всех. Летом приезжали одни и те же туристы, год за годом. Дома тоже все оставалось по-старому. Мы словно бегали в беличьем колесе – на одном месте, ни малейших шансов сдвинуться вперед. Ничего так и не менялось.

Поэтому, когда мы сели за ужин, я поняла, что это будет именно такой вечер. Еще только придя домой из школы, почувствовала, что от папы пахнет алкоголем.

Наш дом я и любила, и ненавидела. Здесь выросла моя мама. Он перешел к ней по наследству от бабушки и дедушки, и все, что мне в нем нравилось, было связано с ней. Она сделала все, что могла, сделав домик уютным и милым – придав ему все те черты, что ассоциировались со счастливой жизнью. Старая древесина, оставшаяся со времен бабушки и дедушки. Белые льняные шторы, которые мама сшила собственными руками, – она прекрасно шила. Вышивка в рамке, полученная бабушкой от прабабушки в качестве свадебного подарка. Винтовая лестница с перилами из толстого каната, по ступенькам которой ступали представители нескольких поколений. Маленькие комнатки и белые окна с разделенными на мелкие квадратики рамами. Все это я очень любила.

Ненавидела я все, что напоминало о папе. Зарубки от ножа на кухонной столешнице. Отметки на деревянной двери в гостиной, оставшиеся от того, как папа не раз пинал дверь ногой в приступах пьяной ярости. Слегка изогнутый карниз, с которого он однажды пытался стащить занавеску, чтобы намотать маме на голову, – пока Себастиан не собрался с духом и не оттащил его от мамы.

Камин в гостиной я любила. Но портреты на каминной полке казались жестокой насмешкой. Семейные фотографии, которые мама поставила туда, – мечты о жизни, которой не существовало. Снимки, на которых улыбаются она с папой, я и мой старший брат Себастиан. Мне хотелось пошвырять их на пол, однако я не хотела огорчать маму. Один раз она поставила туда же портрет своего брата. Но когда папа увидел фото дяди Эгиля, то пришел в бешенство. Пока мама лежала в больнице, он позаботился о том, чтобы фотография исчезла.

У меня заболел живот. Я ждала, что сейчас последует неминуемый взрыв. Как всегда.

Часы, прошедшие с того момента, как я пришла из школы, папа провел в просиженном кресле перед выключенным телевизором, в то время как уровень жидкости в его бутылке «Эксплорера»[4] все понижался и понижался. Мама тоже знала, к чему все идет. Я видела это по ее тревожным неуверенным движениям. Особо позаботившись об ужине, она приготовила все любимые блюда папы: свинину с бобами, жареным луком и картошкой, яблочный пирог с густо взбитыми сливками.

Больше никто из нас не любил свинину и бобы, однако мы знали, что их придется съесть. Одновременно мы понимали, что ничто нас не спасет. Критическая точка уже пройдена – как качели, уже прошедшие точку, после которой оставался лишь один путь: вниз.

Никто не проронил ни слова. В молчании мы накрыли на стол, достали праздничный сервиз, выложили салфетки, которые я свернула веером. На такие вещи папа вообще не обращал внимания, но мы старались убедить маму, что это, может быть, поможет. Что он заметит, как мы постарались, какую вкусную еду приготовила мама; что внутри него что-то сдвинется от нашей заботы о нем и он не станет. Просто не станет. Даст качелям качнуться обратно в исходное положение. Однако в нем не осталось ничего, что можно было бы тронуть нашими заботами. Пустота. Пустыня.

– Йоста, ужин готов.

Голос мамы слегка дрожал, хотя она постаралась произнести это веселым тоном. Осторожно провела рукой по волосам. Мама переоделась, заколола волосы, надела красивую блузку и выходные брюки.

Вскоре все мы сидели на своих местах. Мама положила на папину тарелку ровно столько свинины, сколько, как она знала, он хочет. Бобы, картошка, жареный лук – все в точной пропорции. Папа смотрел в тарелку. Долго, слишком долго. Мы все трое знали, что это значит. Я, мама, Себастиан.

Мы сидели, словно замерев, запертые в тюрьме, в которой мы с Себастианом жили с рождения, а мама – с тех пор, как она повстречалась с папой. Мы сидели неподвижно, пока папа смотрел в свою тарелку. Затем, словно в замедленной съемке, он сгреб с тарелки еду. Свинину, бобы, лук и картошку. Ему удалось собрать в свой огромный кулак всего понемногу. Другой рукой он схватил маму за волосы – за ее прическу, которую она так долго делала, и ткнул еду ей в лицо. И медленно, тщательно размазал.

Мама не пошевелилась. Она знала, что ее единственная возможность – ничего не предпринимать. Но мы с Себастианом знали, что сегодня это не поможет. Глаза папы смотрели слишком холодно. Бутылка слишком пуста. Хватка за мамины волосы слишком крепка. Мы не решались поднять на нее глаза или посмотреть друг на друга.

Папа медленно поднялся. Стащил маму со стула. На лице у нее я увидела остатки свинины и бобов. Из духовки доносился запах сахара и корицы – там стоял папин любимый яблочный пирог. Я быстро рассмотрела все возможности, что папа будет делать. Все части тела, которые он может выбрать для атаки. Возможно, он вернется к тем местам, где уже побывал много раз. На руках у мамы было пять переломов. На ногах – два. Ребра сломаны трижды. Нос – один раз.

В тот вечер папа, видимо, ощущал творческий порыв. Со всей силы он своей мускулистой рукой быстро и жестко прижал мамино перепачканное лицо к столу. Зубы попали на край стола. Мы слышали звук, когда они сломались. Осколок зуба чуть не попал мне в глаз, но застрял в ресницах, а потом упал мне в тарелку. Между бобами.

Себастиан дернулся, но не решился поднять глаза.

– Ешьте! – прошипел папа.

Мы стали есть. Я убрала вилкой кусок маминого зуба…

___

– Кофе?

– Спасибо, нет. Мне, пожалуйста, еще шампанского и красного вина.

Керстин взяла бумажный стаканчик с кофе из рук стюардессы, которая отправилась принести то, что заказала Фэй.

– Как ты думаешь, кто это может быть? – озабоченно спросила та.

– Угадать невозможно. И бессмысленно тратить силы на догадки, пока мы не собрали дополнительную информацию.

– Не понимаю, как я могла быть такой наивной… Мне и в голову не могло прийти, что прочие акционеры могут продать свои доли, не поговорив со мной.

Керстин приподняла брови.

– А ведь я предупреждала тебя – большой риск продавать такую значительную часть предприятия.

– Да, знаю, – нервно пробормотала Фэй и огляделась, высматривая стюардессу, которая должна была вернуться с ее бутылками. – Тогда мне казалось, что это оптимальное решение. Среди всего этого – Як и Жюльенна, процесс, истерика в СМИ… И смерть Крис. Я обеспечила капитал и надеялась, что, оставаясь председателем правления, смогу контролировать ситуацию.

– В делах ни на что нельзя полагаться, – проговорила Керстин.

– Знаю, ты любишь повторять: «А что я говорила», – но давай возьмем паузу, хорошо? Поговорим о чем-нибудь другом. Я в таком стрессе от того, что приходится сидеть в самолете и не в силах ничего сделать или выяснить до завтрашних встреч… Достаточно того, что я ломала над этим голову все выходные.

Стюардесса вернулась с маленькой бутылочкой шампанского и бутылкой красного вина. Фэй взяла две пустые бутылки, стоявшие перед ней на столике, и отдала их в обмен на новые. Шампанское она открыла в первую очередь, а бутылку охлажденного в холодильнике красного положила между ляжек, чтобы согреть.

– Не забудь, у нас дела, – сухо проговорила Керстин и отхлебнула кофе, пока Фэй выливала шампанское в свой бокал.

– Как я уже говорила, встречи у нас только завтра. И я намерена с чистой совестью утопить свои горести в вине. Кстати, а разве тебе не надо выпить? Ты ведь боишься летать.

– Спасибо, что напомнила, мне только что удалось отогнать эти мысли… Нет, если я и умру, то умру трезвой.

– Совершенно нелогично. И не нужно. Когда я умру, я хочу умереть пьяной вдрызг. И пусть между ног у меня будет вон тот пилот…

Фэй подняла одну бровь, кивнув в сторону пилота, который как раз вышел из кабины и переговаривался о чем-то со стюардессами. Ему было на вид лет тридцать – темноволосый, с очаровательной улыбкой, а его фигура свидетельствовала о том, что он проводит много часов в спортивном зале.

– Знаешь, мне думается, пусть лучше пилот сосредоточится на том, чтобы вести самолет, вместо того чтобы предаваться мимолетному общению в туалете, – сказала Керстин с нервозным видом, и Фэй рассмеялась.

– Спокойствие, Керстин, именно для этого Бог и изобрел автопилот…

– Чтобы пилот успел совокупиться с пассажирками? Сомневаюсь.

Фэй допила остатки шампанского, открыла бутылку красного и вылила вино в тот же бокал.

Она любила Керстин, однако многое напоминало ей о том, что они принадлежат к разным поколениям. Крис прекрасно поняла бы, что имела в виду Фэй, и посмеялась бы вместе с ней – или даже начала бы поддразнивать ее, чтобы она с этим пилотом перешла от слов к делу. С тех пор, как они подружились в Торговом институте, Крис всегда была рядом с Фэй. Направляла ее, защищала, поддерживала – и критиковала самым честным образом. Теперь Фэй всегда носила браслет с надписью «FuckCancer»[5] как напоминание о Крис и о том, как тяжела эта потеря.

Керстин похлопала Фэй по руке. Как обычно, она прекрасно замечала, когда ее мысли устремлялись к Крис.

Фэй откашлялась.

– Квартиры, которые мы с тобой смотрели, будут доступны через несколько дней, – сказала она. – Поживем пока в «Гранд-отеле».

– Там мы ни в чем не будем нуждаться, – сухо откликнулась Керстин.

Фэй улыбнулась. Да уж, там они ни в чем не будут нуждаться.

– Иногда я вспоминаю первое время после развода, – проговорила Фэй. – Когда я снимала у тебя комнату. Как мы сидели с тобой после ужина и строили планы по поводу создания «Ревендж».

– Я еще тогда подумала, что ты потрясающая женщина, – сказала Керстин и снова похлопала ее по руке. – Такой ты и осталась.

Фэй заморгала, чтобы скрыть слезы, и повернулась к кабине. Пилот снова вышел, чтобы переговорить о чем-то со стюардессами. Глядя на него, Фэй подняла в воздух бокал и получила в ответ чуть заметную улыбку.

Несколько минут спустя пилот сообщил по громкоговорителю, что пора готовить самолет к посадке. Стюардессы обошли салон, собирая мусор, проверили, что все спинки кресел и столики подняты, все ремни безопасности пристегнуты.

Керстин судорожно вцепилась в подлокотники, так что косточки пальцев побелели, и Фэй взяла ее за руку, поглаживая.

– Большинство аварий происходит при взлете и посадке, – произнесла Керстин, тяжело дыша.

Вскоре колеса самолета упруго стукнулись о землю, и Керстин так крепко сжала руку Фэй, что кольца врезались в кожу. Но та и бровью не повела.

– Мы уже приземлились, – сказала она. – Все позади.

Керстин выдохнула и слабо улыбнулась ей.

Когда самолет остановился, они собрали свою ручную кладь и двинулись вперед по проходу. Экипаж стоял у выхода, прощаясь с пассажирами. Пилот встретился глазами с Фэй, и она незаметно сунула ему в карман свою визитную карточку. Он тепло улыбнулся ей, и Фэй в душе́ понадеялась, что им разрешают брать домой летную форму.

___

Когда они зарегистрировались в «Гранд-отеле», Керстин отправилась в свой номер, чтобы отдохнуть. Фэй подумывала о том, чтобы пойти в спа-салон и заказать себе массаж, но вдруг поняла, что слишком нервничает и не может усидеть на месте. Тогда она отправилась в бар «Кадиер».

Усевшись возле длинной барной стойки, огляделась. Как всегда, здесь яблоку негде было упасть. Большинство посетителей составляли бизнесмены в дорогих костюмах с редеющими волосами и упругими животами. Женщины тоже были одеты дорого, и Фэй мысленно отметила все бренды, которые увидела при поверхностном осмотре: «Хьюго Босс», «Макс Мара», «Шанель», «Луи Виттон», «Гуччи» и несколько смельчаков, решившихся надеть вещи от «Пуччи».

Имидж от Эмилио Пуччи воспринимался как «дорогой, но бунтарский», и в гардеробе у самой Фэй имелось немало одежды из его коллекций последних лет.

Сегодня она выбрала нечто более скромное и элегантное. Брюки от «Дианы фон Фюрстенберг» и шелковая блузка кремового цвета от «Стеллы Маккартни». Одежда, которую можно сдать в химчистку. Золотой браслет от «Картье». Она вздрогнула, когда заметила, что рядом с браслетом «FuckCancer» у нее надет браслетик, сделанный для нее Жюльенной. Яркие бусины, нанизанные без всякой системы. Фэй поспешно сняла его и спрятала в карман. На мгновение она забыла, что здесь, в Швеции, все считают Жюльенну умершей.

– Что желаете?

Молодой белокурый бармен внимательно посмотрел на нее, и Фэй заказала мохито – один из любимых напитков Крис. Живо представила себе, как подруга водит трубочкой в бокале с характерной искоркой в глазах, прежде чем начать рассказывать о своем последнем приключении – в деловом мире или с очередным молодым красавцем.

Бармен отвернулся и начал изящно смешивать напиток в высоком бокале. Фэй достала компьютер, открыла его и включила. До завтрашнего дня она ничего не сможет сделать с продажей акций, так что можно было продолжить подготовку к выходу на американский рынок, словно ничего не случилось. Это помогло бы ей сохранить спокойствие.

Именно такое воздействие всегда оказывала на нее работа. Задним числом Фэй не могла понять, как Яку удалось убедить ее отказаться от учебы и карьеры, чтобы потом потерянно бродить дома в четырех стенах или тратить кучу времени на бессмысленные разговоры за скучными обедами. Была ли она счастлива в той жизни – до того, как все рухнуло? Или только внушала себе это, потому что у нее не оставалось иного выбора? Потому что Як загнал ее в угол?

Як сломил Фэй так, как не удавалось никому. Но теперь она отомстила ему – создала успешное предприятие и разрушила его бизнес.

Хенрик Бергендаль, лучший друг и компаньон Яка, тоже лишился всего и вынужден был начинать с нуля. Впрочем, это еще как посмотреть. Пара миллионов в банке и большой дом на Лидингё, оплаченный и отремонтированный – пожалуй, большинство людей не восприняли бы это как «начало с нуля».

Поначалу Фэй даже жалела его. По отношению к ней он всегда вел себя дружески и пострадал только потому, что был в связке с Яком. Но она знала, что Хенрик постоянно изменял своей жене Алисе и что на самом деле между ним и Яком особой разницы не наблюдалось. Оба совершенно потребительски относились к своим спутницам жизни.

Хенрик вскоре снова встал на ноги, так что удар оказался не слишком разрушителен. Его инвестиционная компания добилась больших успехов, а состояние Хенрика теперь стало гораздо больше, чем в те годы, когда он владел «Компэр». Фэй не злилась по поводу его успеха, но и не радовалась за него. Если б он не обращался так плохо с Алисой, она, возможно, даже ощущала бы угрызения совести за то, что между делом наступила на него. Однако теперь ее это не волновало.

Бармен с улыбкой поставил перед ней мохито, и Фэй расплатилась.

– Как тебя зовут? – спросила она, посасывая трубочку. Этот вкус так сильно ассоциировался в ее сознании с Крис…

– Брассе.

– Брассе? Сокращенно от…

– Просто Брассе. Меня так назвали.

– О’кей, это требует пояснений. Откуда взялось такое имя?

Смешивая в шейкере напиток, бармен ответил:

– Папина идея. Матч Швеция – Бразилия. Чемпионат мира девяносто четвертого года.

– Девяносто четвертый? Стало быть, тебе…

– Двадцать пять, – вставил мужчина, сидевший рядом.

Фэй обернулась к нему, быстро окинула взглядом от макушки до пят. Серый костюм. «Хьюго Босс». Белая рубашка, тщательно отутюженная. На левой руке платиновые часы «Ролекс» с голубым циферблатом уровня трехсот тысяч. Густые светлые волосы. Либо хорошая генетика, либо тайный визит в какую-либо клинику. Заурядная внешность, но, похоже, держит себя в форме. «Ходит в зал «Фабрика атлетизма» на Эстермальме, – предположила Фэй. – Похоже, он из тех, кто любит единоборства».

– Знаю. Я выгляжу моложе, – проговорил бармен Брассе, наливая напиток в бокал в форме русской матрешки.

– Ты вполне, – сказала Фэй.

Мужчина рядом с ней хохотнул.

– Простите, – обратилась она к нему. – Вы что-то хотели?

– Нет-нет, не буду мешать…

Брассе ускользнул к другому концу стойки и начал принимать заказы. Фэй обернулась к мужчине в сером костюме, который тут же протянул руку.

– Давид, – представился он. – Давид Шиллер.

Она нехотя пожала его руку.

– Фэй.

– Красивое имя. Необычное.

По его глазам Фэй увидела: он понял, кто она.

– Так вы…

– Да, – коротко ответила Фэй.

Казалось, Давид понял намек – во всяком случае, дальше комментировать не стал. Вместо этого он кивнул на ее компьютер.

– Вы много работаете – подозреваю, в этом и кроется секрет вашего успеха. А у меня тут назначена встреча с другом.

– Хорошо, а чем вы занимаетесь?

Фэй отодвинула компьютер. Брассе лучше подходил для небольшого флирта, но теперь все равно не удастся сосредоточиться на работе. С таким же успехом она могла скоротать время за разговором с этим незнакомцем.

– Финансы. Банально, знаю. Финансист, потягивающий джин с тоником в баре «Кадиер».

– Да, немного банально. То есть – банально до ужаса.

– Просто затертое клише, если уж смотреть правде в глаза.

Шиллер улыбнулся ей, и в его лице произошла какая-то перемена. На мгновение он показался ей почти красивым.

– Совершенно нелепо, – согласилась Фэй и подалась вперед. – Давай поиграем в угадалки о типичном представителе финансового мира. Посмотрим, сколько у меня будет верных ответов.

– Валяй, – сказал он с веселой готовностью, в глазах сверкнула искорка.

– О’кей, начнем с простого… – Она наморщила лоб. – «БМВ»? Нет-нет, «Альфа-Ромео»!

– Бинго.

Он снова улыбнулся, и Фэй не смогла удержаться, чтобы не улыбнуться в ответ.

– Так-так, «Театральный погребок» не менее одного… вернее, не менее двух раз в месяц.

– Бинго.

– Далее вопрос, где ты живешь – в квартире или на вилле. Эстермальм или Юрсхольм. Или, может быть, в Сальтшёбадене? Да, думаю, у тебя вилла в Сальтшё.

– Снова бинго. Ты просто невероятно догадливая!

– Да, я такая. Но пока речь шла о вещах само собой разумеющихся. Дальше будет сложнее…

Фэй допила свой напиток, и Давид помахал Брассе.

– Заказать тебе еще такой же?

– Нет, теперь хочу попробовать напиток из матрешки.

Брассе кивнул и стал готовить заказ.

– Надеюсь, я не испортил того, что могло бы стать началом потрясающей истории любви. – Давид кивнул на Брассе.

– Да нет, я начинаю уставать от двадцатипятилетних, – ответила Фэй. – Они все такие сладенькие и восторженные…

– Сладенькие…

Давид засмеялся. Фэй вынуждена была признать, что ей нравится его смех.

– Ну что ж, продолжай угадывать. Пока ты во всем попала в точку. Немного тревожит то, что я такой ходячий шаблон.

– Так-так, дай подумать… Ты ведь точно занимаешься спортом. Борьба? «Фабрика атлетизма»?