Сердце Дьявола 2

Борис попытался взять ситуацию под контроль.

– Слушай, Черный! – сказал он, с неприязнью разглядывая девушку. – По-моему ты не понимаешь, что делаешь… Это не Ольга, это кто-то другой…

– Заткнись… шизик, – полуобернувшись к нему, выдавила Ольга, и я понял, что "караул устал" и руководство компьютерного заговора низвергнуто. И вплотную занялся губами своей некогда ненаглядной.

Но Бельмондо одиннадцатью движениями указательного пальца поставил контрреволюцию в весьма двусмысленное положение – вытащив мобильник из нагрудного кармана, он набрал номер и, когда абонент ответил, подошел ко мне и приставил телефон к уху. И руки мои безвольно разжались, выпустили горячее, искреннее тело Ольги: в трубке я услышал ее голос, вернее, голос ее столичного прототипа.

– Ты? – выдавил я, уменьшившись в объеме на несколько размеров.

– Что случилось? Почему звонишь? – возмутились московская Ольга.

Я попытался объясниться, но был немедленно прерван:

– Не звони мне никогда! У меня есть человек, любимый человек и я не хочу, чтобы у него возникали вопросы. Понял!!? Не хочу!!!

6. Шрамы отсутствуют, остальное на месте… – Они просто появились.

Я растерянно посмотрел на Ольгу (Ольгу?), по-прежнему сидевшую у меня на коленях и уразумел, что это создание знает, с кем я только что разговаривал по телефону.

– Не обобщай, ладно? – сказала она, вжимаясь ягодицами в одно мое место. – Она там и с кем-то, а я здесь… Чувствуешь разницу?

Двинув ягодицами еще, копия супруги приложила мою ладонь к своей горячей груди. Покоренный исходящим от нее теплом, я, тем не менее, оттянул ворот свитера девушки и… не увидел меж ее грудей двух небольших шрамов. Тех шрамов, которые были у подлинной Ольги. Одну из этих пулевых отметин оставил ей в Приморье Худосоков, другую – Аль-Фатех на Клязьме. Шрамы эти поначалу были основательнее, особенно от медальона, вбитого в грудину пулей Худосокова – пластическую операцию по их сокрытию Ольга делала в лучшей клинике Москвы. И вот этих шрамов не было…

– Кто же ты такая?.. – спросил я, посмотрев в глаза девушки.

– А какая тебе разница? – усмехнулся вернувшийся из спальни Баламут, Судя по его улыбке, он уже доподлинно установил, что в определенном смысле материализовавшаяся София ничем не хуже своего прототипа.

– А тебе не интересно, откуда и зачем они появляются, и сколько там их осталось?

– Ты боишься не справиться еще с одной Ольгой?

– С еще одним самим. С еще одним тобой. Сечешь масть?

– Секу, – Баламут попытался погасить улыбку, сиявшую на его лице с тех самых пор, как он увидел Софию.

– Ничего ты не сечешь… И я не секу. И они не секут… – вздохнул я и, обернувшись к Ольге, повторил проигнорированный ею вопрос.:

– Ты кто такая?

– Я? – удивилась девушка. – Я твоя девушка…

– А что ты обо мне знаешь?

– Ну, знаю кое-что… Например, знаю, что познакомились мы в Приморье, на Шилинской шахте… Дочка Леночка есть у нас с тобой, она в Москве, у мамы на даче…

– А откуда ты здесь появилась?

– Не знаю. Появилась и все… – развела руками Ольга, растерянно улыбаясь.

Я не смог не улыбнутся в ответ. Она, почувствовав, что мой коготок увяз, придвинулась ласковой кошечкой и прочла любимые мной строки Окуджавы:

И в день седьмой, в какое-то мгновенье,

Она явилась из ночных огней,

Без всякого небесного знаменья,

Пальтишко было легкое на ней…

– Нет, ты все-таки попытайся вспомнить! – прервал я лирическое отступление, явно задуманное для отвлечения моего внимания.

Девушка подумала.

– Ничего не вспоминается, – наконец сказала она, мастерски используя улыбку, значившуюся в ее арсенале под названием "простодушная". – Помню только бирюзовое спокойное море, коралловый остров, кокосовые пальмы, горячий песок, старинный особняк с железными рыцарями и картинами. Тебя помню… Наверное, я к тебе из другого времени явилась. Из прошлого или будущего… Скорее всего, из прошлого, если рыцарей помню…

– Из прошлого… – повторил, я согласно кивая. – А почему бы и нет? Это явление Христа народу вполне в духе этих мест…

– Ты думаешь, это что-то наподобие реинкарнации наоборот? – спросил Баламут, затяжно посмотрев на Ольгу.

– Может быть. Мы с вами в прошлое ныряли, а это особа, похоже, из него вынырнула… И Софа тоже.

– А почему она похожа на Ольгу? Ну, исключая шрамы? – продолжал вопрошать Николай. – И Софа на Софию?

– Не знаю. Но, как и ты, хочу узнать.

И как можно ласковее шепнул в розовое ушко Ольги:

– А что у тебя на уме, родная?

– Обольстить хочу тебя, дорогой…

– А для чего?

– А это мой маленький секрет.

Следующую минуту мы все молчали, внимательно изучая узоры на устилавшем пол ковровом покрытии. Оторвали нас от этого занятия звуки неуверенных шагов, донесшиеся из коридора. Послушав, я заулыбался и сказал:

– Догадываетесь, кого мы сейчас увидим?

– Догадываюсь! – воскликнул Баламут и засмеялся. – Это идет… это идет погибель компьютерной революции!

И зашелся мелким смехом.

Моя догадка оказалась верной. Дверь столовой отворилась, и мы увидели… Веронику. Секунду постояв на пороге отрешенной сомнамбулой, она заулыбалась и пошла к Борису.

Глава третья

"Трешка" начинает действовать

1. Под Худосоковым. – Не дышит, но тепленькая, хоть сверху ложись…

Бельмондо излечился от своего бреда, призрак компьютерной революции, бродивший по его сознанию, исчез бесследно. "Революции нужны лишь проходимцам, психопатам и несчастным, – думал я, любуясь счастливыми глазами Бориса. – А человеку, которому, как говориться, есть чем, есть где и есть кого, они не нужны…

– Так что мы маем с птицы гусь? – перебил мои контрреволюционные мысли Баламут, отправив Софию на кухню спросить к обеду пива с креветками. И сам же ответил:

– Моя ничего про себя не помнит, хоть кол на голове теши. Ни маму свою, Диану Львовну, ни даже сына Сашку. И Вероника, судя по всему, тоже ничего не помнит. И простые до умиления. Может, бандиты их чем-нибудь опоили?

– Надо обшарить эту пещеру, – сказал Бельмондо, путая лицом волосы Вероники. – Давайте отметим удвоение нашего коллектива и пойдем искать место, откуда это удвоение появляется.

Мы, конечно же, согласились и направились в столовую. Бельмондо с Вероникой до нее не дошли: у них нашлось срочное дело в спальне.

Через некоторое время и мы с Ольгой очутились в своем гнездышке. Поначалу я был скован. Мысль о том, что рядом со мной лежит существо, несомненно, искусственного происхождения, не давала мне почувствовать себя мужчиной, которому небо преподнесло подарок в виде захватывающей дух женщины. Однако Ольга изящным ходом изменила витавшее в воздухе настроение: она, как бы случайно поранила заколкой мизинчик и, по-детски сморщив личико, показала мне выступившую капельку крови. Я слизнул ее, алую, живую, и вмиг пропитался любовью от кончиков пальцев до самой макушки.

* * *

…Посидев за столом около часа, мы разделились на пары, и пошли на поиски. Конечно же, они ничего не дали. Что, например, мог найти Николай, идя под руку с раскрасневшейся от шампанского Софией? Только свою комнату.

Когда мы вновь собрались в столовой, Баламут в разговоре упомянул Худосокова, и Вероника вспомнила, что видела себя у его гроба. Через десять минут мы стояли рядом с ним.

– Как огурчик… – увидев мумию, попытался шутить Баламут, несколько оглушенный неожиданной встречей с давним и злокозненным знакомым. – Моя мама не моя, если он, даже мертвый, чего-то не затевает… Посмотрите на его рожу – сейчас подмигнет или в глаза плюнет…

Вероника его не слушала. Подойдя к помосту, на котором стоял гроб, она приподняла край покрывала и нырнула под него. Мы с друзьями удивленно переглянулись и по одному последовали за девушкой. Под помостом был широкий, метр на метр люк; его крышка из толстого листового железа была открыта. Спустившись по винтовой лестнице, освещенной тусклой сороковатной лампочкой, мы оказались в просторной комнате, напоминавшей комнату для гостей в крематории… Вероники в ней не было – она, видимо, прошла в одну из трех приоткрытых дверей.

– Ловушка, мы лезем в ловушку, я чувствую, – озираясь, зашептал Баламут. – Ленчик нас под собой похоронит, точно похоронит!

– Кончай паниковать, – поморщился Бельмондо и, пройдя к ближайшей двери, распахнул ее.

Он застыл, как вкопанный. Я вошел следом и тоже застыл, чуть ли не с приподнятой ногой. А девушки, как ни в чем не бывало, продолжали оживленно переговариваться:

– Воздух несколько тяжеловат… – сказала Софа.

– Да, – согласилась Вероника. – Хотела же взять с собой освежитель… Забыла.

– На такую комнату и такой запах никакого освежителя не хватит, – улыбнулась Ольга.

Пройдя вперед, она подошла к длинному, во всю стену стеллажу, оббитому изнутри оцинкованным железом. Подошла, заглянула в одну из ячеек и сказала тепло:

– Моя норка, – и, обернувшись к Веронике, поинтересовалась:

– А ты где лежала?

– В самом конце. Пошли, покажу.

И они, взявшись за руки и болтая, пошли к дальнему концу стеллажа. А мы с Баламутом и Бельмондо недоуменно смотрели друг на друга. После того, как Ольга сказала: "Моя норка", мы вспомнили прошлогоднюю галлюцинацию, в которой мы все вместе пролезли вслед за Вероникой под гроб Худосокова, затем вошли в эту комнату, и Ольга сказала: "Моя норка…"

– Один в один… – пробормотал Николай. – Значит, мы тогда видели будущее…

– Пошли, посмотрим, что в ячейках, – сказал я ему, направившись к стеллажу. И едва не упал – нога моя провалилась в нечто, напоминавшее узкий колодец. Вровень с полом это нечто было заполнено клубящимся сиреневым туманом.

– Ой, осторожно! – воскликнула Ольга, увидев, что я балансирую на краю колодца. В глазах ее стоял страх.

Приняв устойчивое положение, я посмотрел на туман. Как он завораживал, как тянул в себя, хотя и был почти прозрачным! Столб воздуха между отверстием колодца и таким же отверстием в потолке также отливал слабым сиреневатым цветом, но таким слабым, что не увидь я сиреневого тумана в колодце, то ничего бы и не заметил.

Полюбовавшись волшебным зрелищем, я заглянул в ячейку, соседнюю с "норкой" Ольги. В ней лежала… Ольга, одетая в легкое голубое атласное платьице и тонкий свитер. Она была безжизненно неподвижной, но в остальном ничем не отличалась от девушки, которая стояла рядом со мной в точно такой же одежде. Казалось, пощекочи ее младенчески розовую пятку, и она улыбнется во сне, протянет руки и, поднимаясь, звучно шмякнется лбом о верх ячейки.

В смежных ячейках тоже лежали "ольги". Общим числом четыре. В тех же самых платьицах. Потом шли "черновы". Пять штук, крепкие, моложе меня на вид (или свежее?). В шортах цвета хаки и черных майках. За "черновыми" лежали четыре "баламута" в синих с белым тренировочных костюмах. Тоже совсем неплохие, хоть лица их и несли отчетливые признаки похмельного синдрома. За "баламутами" располагались четыре "софии" в алых атласных платьях. В дальнем конце стеллажа лежали вперемешку "бельмондо" и "вероники" общим счетом восемь.

Придя в себя от потрясения, Баламут ушел в кают-компанию за водкой. Мы с Бельмондо задумались над картинками, посылаемыми нашими сетчатками в наши ополоумевшие мозги. Отчаявшись что-либо сообразить, Бельмондо хмуро проговорил:

– Знаешь, Черный, давай отвлечемся и не будем думать, что все происходящее с нами – это коллективный глюк. Короче, попытаемся остаться в этом отдельно взятом глюке, как в отдельно взятой жизни. Мне кажется, что всех нас клонировали, согласен?

– Это неправильный вывод… – покачал я головой.

– Почему неправильный? – обиделся Бельмондо.

– Потому, что если бы это были наши клоны, то им было бы максимум по году от роду. Это не клоны… Это гораздо хуже, это – наши точные копии… Недавно сделанные копии с нашей памятью и нашими привычками. И в Москве мы с тобой чувствовали, что они существуют…

– А почему гораздо хуже? – удивилась Ольга. Она стояла сзади, положив подбородок мне на плечо.

– А потому что клонов в наше время сделает любой продвинутый ученый-биолог. А вот таких неотличимых копий, как вы – только господь Бог. Или развитая внеземная цивилизация… – ответил я, повернувшись и пристально посмотрев девушке в глаза.

Ольга не выдержала взгляда и скорчила такую уморительно-виноватую рожицу, что я не смог не обнять и не поцеловать ее.

Вдоволь нацеловавшись, я подошел к Борису, стоявшему у ячеек с "бельмондо", и сказал:

– Теперь ты понимаешь, откуда брались "худосоковы", охотившиеся за нами?

– Ты думаешь, они из этой же оперы?

– Из этой же, – кивнул я, наблюдая за Ольгой. Время от времени она бросала на меня такие взгляды, что мне трудно было не чувствовать себя счастливейшим из мужчин.

– Чудеса… – рассматривая одного из своих двойников, сокрушенно покачал головой Борис.

– А это ты видел? – показал я ему бирку из простой фанеры, лежавшую в норке, которую ожившая Вероника признала за свою. На ней была надпись "21 июля", сделанная синей шариковой ручкой.

Бельмондо недоуменно пожал плечами.

– Сегодня 21-е июля! – воскликнул я и, посмотрев на часы – они показывали второй час ночи – поправился:

– Вчера было 21-е…

– Ну и что?

– Вероника появилась 21-го! Посмотри под другой "вероникой", под ней тоже должна быть бирка.

Бельмондо сунул руку под ягодицу одной из копий Вероники, и, сказав удовлетворенно: "Тепленькая, хоть сверху ложись!", вытащил фанерку. На ней синим шариком было написано "18 августа".

В это время в комнате появился Баламут с узлом из скатерти за спиной. Когда он развернул узел, мы увидели то, что оставили на скатерти в столовой: тарелки, вилки, фужеры, бутылки (початые и не початые), перемешанные с кружочками колбас, ломтиками сыра, кусками растерзанных румяных уток с яблоками, а также шпротами в чешуе из хлебных крошек. Все это было приправлено пролившимся спиртным и кетчупом.

Мы не стали корить Николая – по его глазам было видно, что он, добравшись до пиршественного стола, даже не выпил, а это было свидетельством крайнего душевного волнения. Не корили его и по другой причине – никто не хотел тратить на это время. Немедленно усевшись на полу, мы совершили то, что всегда приводило нас в хорошее расположение духа. То есть выпив, закусили, а закусив, закурили.

– Интересные шляпки носила буржуазия… – сказал Бельмондо, сделав несколько глубокомысленных затяжек. – Бойль на Мариотте сидит и Бойлем погоняет.

– А не проснутся они от дыма? – опасливо спросил Баламут, заглядывая себе подмышку, чтобы еще раз восхититься ажурными пальчиками правой ноги дубликата Софии (он сидел, прислонившись к ее ячейке).

– Они проснуться каждый в свое время и в назначенный час сделают то, что им внушили, – сказал Бельмондо, наблюдая за девушками, болтавшими в глубине комнаты. – И поэтому я предлагаю всех этих кукол привести в негодность. И сделать это прямо сейчас.

– А что ты будешь делать, если твоя Вероника завтра растворится в воздухе? Опять компьтерно-правовую революцию затеешь? А тут всегда дубликат под боком… – сказал я и пожалел об этом: не стоило вкладывать персты в подживающие раны Бориса.

– Запас, конечно, карман не тянет, – попытался усмехнуться Бельмондо. – Но кто их знает… Сейчас они пушинке не дают на нас упасть, в рот смотрят, а в час "Икс" на раз, два, три горла нам перережут. Если на что-нибудь другое фантазии не хватит.

– Пессимист ты! – приняв серьезный вид, начал я ерничать: – На вещи надо смотреть оптимистичнее… Представь, все девушки просыпаются и…

– Что "и"? – пристально посмотрел мне в глаза Бельмондо.

– Гарем. У каждого у нас будет идентичный гарем, – рассмеялся я.

– У тебя крыша на сексуальной почве поехала, – махнул рукой Бельмондо. – Хотя, если подумать, ничто так не объединяет людей как женщина…

– Козлы вы, – пробурчал Баламут, разливая по стаканам остатки водки. – Наши дубли ведь тоже могут проснуться. И захихикал:

– Представляю, как Черный Черному будет морду бить. Я буду не я, если не натравлю их друг на друга.

Посмеявшись, он выковырял шпротину из закусочного террикона, возвышавшегося посереди достархана, положил ее на кругляш копченой колбасы и, дружески глядя, предложил мне все это в качестве закуски. Затем чокнулся с нами и принялся пить водку мелкими глотками. А мы с Бельмондо не пили – мы видели, что происходит за спиной Баламута.

2. Николай Второй просит водки. – Память образца прошлого года. – Конец ученого.

Лишь только Баламут прикоснулся к рюмке губами, за его спиной из нижней ячейки стеллажа появились голые ноги, потом все остальное, вплоть до головы Баламута. Встав, дубликат Николая сладко потянулся, затем затряс головой, затем увидел рядом с собой улыбавшуюся Софию, затем – что в двух шагах от него пьют водку. И тут же, решительно отстранив подавшуюся к нему девушку, направился к нам.

По моим глазам Николай Первый, то есть исконный Баламут, понял, что за его спиной происходит нечто экстраординарное, но пить не перестал.

И правильно сделал. Николай Второй, видимо, не потреблявший спиртное с момента своего сотворения, втиснулся в наш кружок и, увидев, что все бутылки опорожнены, начал поочередно смотреть нам в глаза. Жалобно и очень выразительно, так выразительно, что я вырыл из закусочного террикона граненый стаканчик, вычистил его изнутри указательным пальцем и, перелив в него половину своей водки, протянул жаждущему. Тот принял стакан и, не меняя выражения лица, протянул его Бельмондо. Борис, вздохнул, поджал губы и также поделился водкой. Николаю Первому все это не понравилось и он, забыв закусить, недружелюбно уставился на двойника.

– Ты кто? – наконец спросил он, поглаживая кончиком языка сносившуюся пломбу.

– Николай Сергеевич Баламутов, к вашим услугам, – ответил двойник, доставая из террикона огуречную четвертинку. – А ты кто?

– Хрен в пальто! – не удержался Баламут в оригинале. И, вынув из нагрудного кармана шариковую ручку, старательно нарисовал жирный крестик на лбу своей захмелевшей и потому достаточно индифферентной копии. Окончив труд, спрятал ручку и сказал нам с Бельмондо серьезно:

– Это чтобы вы меня от этого пьяницы отличали.

Покачав на это головой, Бельмондо повернул ко мне и спросил:

– Что будем с ними делать?

– Да ну их! – махнул я рукой. – Оставим здесь, выход завалим. А там все само собой решится.

– Правильно! – согласился Николай Второй. – Пошлите в столовую. Как она? По-прежнему функционирует?

– Функционирует, – покивал я.

– А какое сегодня число?

– Двадцать первое июля…

– Какого года?

Я ответил.

– Понятно, значит вы на год нас старше…

– Почему это?

– Потому что на моих часах, – постучал Николай Второй костяшками пальцев по своему лбу, – на год меньше.

– Ты хочешь сказать, что скопировали тебя с Николая Первого в прошлом году?

– Я думаю, что скопировали меня не с него, ха-ха, а с простыни на которой он спал с женой. А сделали совсем недавно.

– Так ты, Николай Второй, знаешь, что ты поддельный? – насторожился настоящий Баламут.

– Ну, зачем так категорично? Я просто появился, из этого колодца появился. И я точно такой же, как и ты, ну, может быть, пока немного кое в чем уступаю… Пока уступаю, потому как остро чувствую, что в твоем обществе мой ай кью, как член молодой поднимается.

– Если ты просто появился, то откуда у тебя моя память? – продолжал спрашивать Николай.

– С простыни, наверно. А сначала ее вообще не было… Помню только, что жил с женой на острове в пальмовой хижине… Потом память начала фрагментами появляться. То "семью восемь пятьдесят шесть" в голове появилось, то как телевизор включать, то "два паса – в прикупе чудеса". Потом колодец начал… – копия Николая запнулась, вспомнив, видимо, неприятное или то, что нельзя (запрещено?) было говорить. Некоторое время он смотрел мне в глаза отсутствующим взглядом, затем потряс головой, что-то из нее изгоняя; затем принялся сосредоточенно жевать забытую было в руке огуречную четвертинку.

А мы с Бельмондо и Баламутом молчали. Нас поразила одна и та же мысль: "У него наша память образца прошлого года… Значит… значит, он не знает, что настоящую Софию зверски убили, не знает, что Баламут ("я" – подумал сам Николай) чуть не свихнулся после этого… Значит, этот поддельный Баламут лучше, здоровее, добрее, счастливее настоящего ("меня" – подумал сам Николай) Баламута?

– Нужно еще выпить… – вышел из ступора Бельмондо, – А то мозги набекрень. Пошлите, что ли, в столовую?

* * *

Николай-Второй покидал хранилище копов (позже мы его назвали Погребом) в задумчивости.

– Ты чего насупился? – спросила его София.

Взглянув в ее лучащиеся глаза, Николай Второй определился. Клейко посмотрев на девушку, он стремглав вернулся в хранилище, нашел ячейки с копиями Софии и принялся просматривать лежащие под ними бирки. Выявив ближайшую по дате воскрешения копию, вытащил ее, взвалил на плечи и бодро направился к нам.

– А ты знаешь, зачем вы вообще появились? – спросил я, когда он поравнялся со мной.

– Конечно, знаю. Мы должны в вашем присутствии стать точно такими же, как вы. И только после этого начать изучение колодца с сиреневым туманом. А потом поставить на нем кое-какое оборудование, чтобы чудес не было. А насчет Худосокова вы не беспокойтесь. Я ведь, как не крути – Баламут, и к этому типу отношусь аналогично.

Но мы его не слушали, мы оглохли, онемели и застыли, как идолы – из колодца с сиреневым туманом показалась… голова Худосокова! Мы стояли, объятые ужасом, а Ленчик являлся торжественно, примерно так, как является из пусковой шахты уверенная в себе стратегическая ракета… И вот, он уже повис перед нами в воздухе в полуметре от пола, повис, одетый в серую хлопчатобумажную пижаму, повис двуногий, живой, но бездушный…

Повисев с минуту, Худосоков мешком упал на пол. К нему бросился Баламут Второй (тело своей Софии он сунул в руки остолбенелого Баламута Первого). Подбежав, взял Худосокова на руки и осторожно вложил в одну из свободных ячеек. Затем сунул в сиреневый столб руку с распахнутой вверх ладонью и схватил немедленно воплотившуюся над ней надписанную уже бирку. И сделал это так, как будто занимался этим всю жизнь.

Первым пришел в себя Бельмондо. Он бросился к ячейке, вытащил давнего врага за ноги, бросил на пол и ударами ног попытался привести в чувство.

Худосоков на пинки не отреагировал. Борис, выругавшись и вытря пот с покрасневшего лица, подошел к нам. Я похлопал его по плечу:

– Равнодушнее, дорогой, равнодушнее.

Увидев, что мы более не собираемся предпринимать против Ленчика никаких действий, Баламут Второй вложил его тело в стеллажную ячейку.

– Вы что-нибудь понимаете? – спросил я товарищей, обозревая потрескавшиеся пятки Худосокова.

– Все они появляются из воздуха, – сказал Бельмондо. – А из этого следует, что мы опять коллективно глючим…

– А может быть, и нет… – проговорил я, разглядывая вторые экземпляры своих товарищей. – Помните, что Худосоков говорил об этом месте? Что через Искандеркульскую зону проницаемости в космос из земного ядра выбрасывается черт те что, вплоть до неизвестных науке элементарных частиц? А помните, нам "двушка" рассказывала, что в Сердце Дьявола творится что-то неладное? И что из-за этого все глюки и происходят? А помните, я вам говорил о распечатке, которую выдал принтер, когда я в прошлом году перед отъездом в Москву прощался с останками "двушки"? Я хорошо запомнил последнюю строчку: "Вероятность перехода В3/В4 – 89,98%". И еще в ней шла речь о каком-то слиянии точек нестабильности… Так что вполне возможно, что мы с вами являемся очевидцами ранее неизвестного природного явления…

– Если ты, прожженный материалист, допускаешь, что из воздуха могут рождаться стаи худосоковых, то я, непоследовательный реалист, готов верить во все, что угодно, – пробурчал Баламут в оригинале. – Даже в то, что сейчас в этой комнате смеха появится Дева Мария в бикини и на пятнадцатисантиметровых тоненьких каблучках…

Но мы его уже не слушали, мы оглохли, онемели и застыли, как каменные изваяния – посреди комнаты, на том же самом месте, над которым появился Худосоков, прямо из воздуха воплотилась новая, как с конвейера, бетономешалка!

…Привело нас в чувство явление Горохова с непрерывно говорившей Клеопатрой. По их счастливым глазам было видно, что излечение бывшей невольницы Худосокова завершилось отнюдь не аплодисментами, но пылкими объятиями и обоюдными действиями, обычно следующими за таковыми.

Явление бетоносмесителя Горохова заинтересовало и он, истинный ученый, забыв о возлюбленной, направился к нему. За ним хвостиком последовала Клепа. Удостоверившись, что бетономешалка вполне материальна, хотя и отличается по конструкции от известных ему передвижных бетоносмесителей (отсутствовали загрузочный ковш, подъемный барабан, электродвигатель и некоторые другие части) Горохов заинтересовался двумя кнопками (синей и красной), торчавшими из пульта.