Муха в розовом алмазе

– А расчетливый мужчина что в магазине восполняет?

– Потом что-нибудь придумаю. Давай есть, шашлык совсем остыл.

* * *

Расправившись с пятью палочками и тремя фужерами, я рассказал Валере о розовом алмазе. Как он у меня появился. И откуда мог появиться у Сома Никитина.

Веретенников выслушал меня, нарочито внимательно наблюдая за маневрами комаров, и время от времени точными ударами сокращая их численность.

– А сейчас алмаз случайно не в Алмазном фонде? – спросил он, удовлетворенно рассматривая останки очередного камикадзе.

– Да нет, вот он… – сказал я, доставая из кармана брюк синенькую коробочку.

Валерий принял ее, раскрыл и стал смотреть. Глаза его сделались резкими, губы сжались, тело утратило расслабленность прилично выпившего человека.

– Ты возьми его в руки, муха не кусается, разве только болтает всякую чушь, – усмехнулся я, довольный произведенным впечатлением.

– Нет, это все не про меня… – задумчиво проговорил Веретенников, взяв камень в руку и рассматривая его на просвет. – Предпочитаю сидеть на зарплате и под боком у жены. Не нужна мне другая жизнь. Не дамся, и не рассчитывай.

– Это ты мухе говоришь? – не мог я не улыбнуться.

– Нет, тебе, – порозовел Валерий. – Я зарекся с тобой в истории ввязываться. Хватит с меня твоих приморских сумасшедших и мумии Хренова.

– Неужели ты сможешь удержаться от этой замечательной авантюры? – удивился я. – Этот алмаз стоит миллиард долларов! А сколько их может быть на Кумархе?

– Смогу удержаться, – кисло улыбнулся Валерий. – Запросто смогу. Потому что он не стоит моей жизни.

– Ну, как знаешь, – расстроился я. Расстроился не оттого, что друг отказался, а оттого, что он совсем другой. Не как Баламут и Бельмондо… Знает, сколько стоит жизнь, знает, что надо, а что не надо делать. Правильный, короче. Наверное, из-за этого нас и тянет друг к другу: подспудно я хочу стать правильным, а он – авантюристом.

Некоторое время мы разглядывали друг друга. Я думал, что смог бы безошибочно предсказать все события в дальнейшей жизни Веретенникова, а он тщился угадать, чем закончится завтрашний мой день.

Однако, человек предполагает, а Бог располагает. Через минуту я понял, что значительно преувеличил свою проницательность, а Валерий уразумел, что ближайшие, а может быть, и последние его дни пройдут под моей звездой или, точнее, под знаком Меркурия, покровителя авантюристов. И эти мысли пришли нам в голову сразу же после того, как лампочка, освещавшая наш стол, погасла, и через секунду мы были схвачены и обездвижены полудюжиной настырных мужиков.

Пришел я в себя в доме на диване. Поняв, что одинаково крепко связан и побит, повернул голову и на диване напротив увидел Веретенникова, бесчувственного и серого лицом. Руки его были завернуты за спину и скручены телефонным проводом. Рядом с ним стоял в задумчивости коренастый багроволицый человек. На мочке его правого уха бросалась в глаза большая, поросшая волосом, черная родинка. Постояв некоторое время, человек принялся обыскивать Веретенникова так, как будто делал это во второй или третий раз. "Алмаз ищет", – догадался я.

Человек с родинкой закончил рыться в одежде все еще беспамятного Валеры, повернулся ко мне и, увидев, что я очнулся, спросил, четко выговаривая слова:

– Где алмаз с мухой?

– Какой алмаз? – удивился я, отмечая, что бандит похож на Гошу Грачева, систематически избивавшего меня с пятого по шестой классы, избивавшего до тех пор, пока я совершенно неожиданно для себя не превратил его в отбивную котлету.

Багроволицый выдавил: "Твою-бога-душу-мать", подошел ко мне, хлестанул ладонью по глазу. Гоша тоже любил бить ладонью по глазу, особенно незаметно подкравшись сзади. Стало очень больно и если бы я мог немедленно отдать ему эту дурацкую стекляшку, то я бы, конечно, отдал. Вместо выбитого глаза ее не вставишь, а миллионером я был уже много раз и все во вред своему здоровью.

– Где алмаз с мухой? – склонившись надо мной, вновь спросил краснолицый.

– Послушай, мужик, тебя случайно не Гошей зовут? – щуря слезящийся глаз, начал я наводить мосты и тянуть время. – Мы с тобой случайно не в одной школе учились? Ведь ты Гоша по кличке Грач?

– Нет, меня в школе Баклажаном звали, – покачал головой бандит. И выцедил:

– Ты мне, сука драная, зубы не заговаривай. Где алмаз?

Лицо его от напряжения стало фиолетово-баклажанового цвета. "Вот откуда кличка", – подумал я и начал наводить тень на плетень.

– Неужели ты думаешь, что из-за этой розовой стекляшки с такой безвкусно-низкопробной начинкой я буду терпеть боль в голове и твое паскудное общество? На столе он лежал в открытой синенькой коробочке. Приятелю моему это украшение тоже ни к чему – за минуту до того, как ты нас повязал, он от нее наотрез отказался… Ты лучше пойди, своих поспрошай. Может, кто и видел, в чей рот муха залетела.

Немного подумав, мужчина вышел из комнаты. Через минуту со двора послышались возмущенные голоса его сообщников. Разобрать о чем говорят на разбойничьей пятиминутке, мне не удалось: застонал Веретенников. Повернув голову, я увидел в его глазах боль, страх, и нечеловеческое желание запустить в меня чем-нибудь тяжелым и эффективным, таким же тяжелым и эффективным, как баллистическая ракета с разделяющимися боеголовками.

– Да не бойся ты! – посоветовал я, с трудом оторвав голову от дивана. – Я всеми своими поджилками чувствую, что все обойдется. Не сразу, конечно, но обойдется.

Веретенников не смог ответить – его закорежила ненависть ко мне. "Только-только все начинается, а он уже слюни распустил" – подумал я с сожалением. В это время голоса во дворе смолкли, и через минуту в комнату вошел Баклажан. Он подошел к Валере и сказал глухим голосом:

– Ребята видели, как ты стекляшку схавал. В твоем дерьме ковыряться желания у меня нету, да и времени тоже. Так что готовься к операции. Убить тебя сначала?

Веретенникова расперла безмолвная истерика.

– Ну, убить тебя, чтобы не мучился понапрасну? – повторил предложение краснорожий. – Или пожить подольше хочешь? Но с распоротой бурчалкой?

Веретенников с ужасом смотрел на его руки.

Сделав вывод, что его жертва не прочь расстаться с жизнью как можно позже, Баклажан проговорил, согласно кивая:

– Да, ты прав. Не буду убивать. Не гуманно это. Распорю брюхо, потом реанимашка приедет, и в московской больнице желудок тебе заштопают; а кишков я трогать не буду – вряд ли алмаз до них дошел.

В ответ на этот монолог Валерий дико задергался, захрипел. Паника, его охватившая, немедленно передалась мне, а затем и дивану, на котором я лежал – он заскрипел, завизжал пружинами. Баклажан обернулся и, увидев, что я беснуюсь, пытаясь освободиться от пут, подскочил и с размаху ударил меня кулаком в лоб. Не выдержав такого бесцеремонного обращения, мое сознание ойкнуло и тут же умчалось приходить в себя в сверкающее сверхновыми звездами черное потустороннее пространство.

Когда оно вернулось – слабое, обескураженное – Веретенников был уже накрепко привязан к своему дивану.

Под придвинутым торшером белел обнаженный его живот.

Над ним склонился озабоченный Баклажан.

В руках у него был нож.

Кончик его сверкал.

Бандит медлил, соображая, с какой стороны у человека находится желудок.

Когда нож уже приближался к солнечному сплетению моего бедного друга, а я набирал в легкие воздух, чтобы крикнуть, что алмаз проглочен мною, а вовсе не Валерой, во дворе бахнул выстрел, затем другой, третий…

Баклажан на них и не оглянулся – молниеносными движениями ножа он взрезал веревки, опутывавшие пленника, поднял его на руки и бросил в закрытое окно. И тут же выпрыгнул сам. Истошный крик Валеры, предварил звон разбивающегося стекла, треск рамы и ломающихся ветвей моей любимой войлочной вишни…

"Черт, а я ведь привез ее из самого Приморья, – сжался я. – А этот сукин сын…"

Я не додумал мысли: во дворе бахнул еще один выстрел, затем кто-то побежал по ступенькам, ведущим в дом. Через минуту надо мной стояла Анастасия. И два милицейских офицера с пистолетами в руках.

4. Утюгом жгли, иголки загоняли… – Презерватив в стояке. – Отмытая муха выглядела обиженной. – Центнер алмазов не нужен.

Освободившись от пут, я позвонил жене (у Анастасии был мобильник) и все рассказал. И о появлении на сцене Баклажана, и об исчезновении с нее Веретенникова. Перед тем, как бросить трубку, Ольга сказала, что я – законченный негодяй и могу быть свободным (в том числе и от супружеских уз) и что она немедленно уезжает с Ленкой подальше от Москвы и от меня.

Понервничав с полчаса по поводу разлуки с дочерью, а также посетовав на жестокую судьбу, преследующую меня всю жизнь, я сходил к знакомому стекольщику и договорился насчет реставрации окна, выбитого Веретенниковым Увидь моя мама результаты его полета, мне пришлось бы туго.

Часов в одиннадцать из милиции приехали оперативники, и всю оставшуюся часть дня нам с Анастасией пришлось провести в Виноградовском ОВД. Пока мы писали свидетельские показания и составляли фоторобот Баклажана, оперуполномоченный рассказал, что по горячим следам поймать моего обидчика не удалось, и он исчез в неизвестном направлении вместе со своей жертвой. Сбежали также двое его подручных. Двое других – жители Центрального округа столицы – были тяжело ранены в перестрелке. После оказания им медицинской помощи, они признались, что Баклажан угрозами принудил их помочь ему потрясти богатенького буратино. Об алмазе с мухой они, естественно, не сказали ни слова. И мы с Анастасией о нем "забыли". Рэкет, так рэкет.

Выйдя из здания ОВД, мы направились к автобусной остановке (в поселок нас доставили на милицейской машине). Во время пребывания в милиции у меня возникло множество вопросов и, закурив, я задал Синичкиной первый из них:

– Слушай, Настя, а почему ты мне алмаз…

– Никогда не называй меня так, слышишь, никогда! – вспыхнула девушка, чуть ли не взяв меня за грудки. – Меня зовут Анастасией и только Анастасией!

– Хорошо, не буду… – пробормотал я, пораженный неадекватной реакцией собеседницы.

Она же, мгновенно взяв себя в руки, смущенно проговорила:

– Что ты там хотел спросить?

– Я, Анастасия, хотел спросить, почему ты мне алмаз в триконях подсунула? Я ведь в принципе мог его и не найти в этом обувном раритете? Забросил бы на чердак и все дела.

– Это Сом Никитин ему место в ботинке придумал… Вот я и решила отдать его тебе, как говорят геологи, в естественном залегании. Да и интересно было за тобой понаблюдать. Что ты за человек – жадный, не жадный, простой, не простой – и прочее.

– Понятно. А почему ты сама ко мне с алмазом не приехала? Я ведь мог и не явиться под твои ясные очи? Да еще в Старый Оскол. Меня этот вопрос с утра мучит.

– Это долгая история… – насупилась девушка.

– Рассказывай, давай. В нашем положении тайн между нами быть не должно.

Синичкина рассматривала ногти с минуту. Затем щелкнула пальцами и, не повернув ко мне лица, начала рассказывать:

– Через две недели после того, как Сом у меня поселился, его зверски убили…

– Зверски убили???

– Да. Я по делам в Белгороде была. На следующий день возвращаюсь, а в квартире – милиция. Посередине комнаты Сом к креслу привязанный сидел… Голый, весь истерзанный и синий. Утюгом его жгли. Иголки под ногтями… Лицо порезали… И это самое… Я чуть сознание не потеряла… Вечером к Тиховратову побежала, думала, что это он решил выяснить, откуда Сом пятьдесят тысяч взял. Но он сказал, что его фирма тут ни причем. И выставил, напомнив о нашем договоре.

– Дела… – протянул я, воочию представив последние часы Никитина. – Все-таки не зря меня Ольга выперла.

– Потом меня следователи допрашивали, – продолжала девушка повествование. – Даже из Москвы один был. Я сказала, что ничего о Соме не знаю, только-только мол, поселился. И с этого самого дня, то есть со дня смерти Никитина, за мной следить начали. И днем и ночью. Квартиру несколько раз перерывали в мое отсутствие. На улице и в автобусах обшаривали. Если бы я к тебе поехала с алмазом, не стало бы ни меня, ни его…

– А где он и записка были? В каблуке бандиты их сразу бы нашли?

– Они и нашли. Но не алмаз, а две купюры по пятьсот рублей. А алмаз с запиской были в ванной комнате в канализационной трубе, – лукаво улыбнулась Синичкина. – В стояке на стальной проволочке висел.

– Просто так?

– Нет, в презервативе.

– Новое поколение выбирает пепси! – восхитился я – А как алмаз в ботинке оказался?

– Я за час до твоего приезда его перепрятала.

– А откуда ты знала, в какой день я приеду?

– Почувствовала…

– Чувствительная какая…

– Чувствительная, не чувствительная, а будущее иногда могу видеть… Размытое, с недомолвками, но если напрячься, можно кое-что из этих картинок выудить. И потому-то мне и удавалось бандитов за нос водить. Тебе еще многое предстоит обо мне узнать…

– В частности, почему ты в день убийства Сома уехала в Белгород? Почувствовала опасность и смылась?

– Ты знаешь, меня действительно что-то толкнуло. С работы в середине дня ушла, села на поезд и уехала…

– А точно из-за поклонника по чердакам заставила меня уходить? – спросил я после того, как мой взгляд сумел расстаться с беленькой шейкой и ушком девушки.

– Да нет, какие там поклонники. Заметили тебя… Я же говорила, что люди этих бандитов с дома глаз не спускали.

– А как же они на меня вышли? Я вроде чисто ушел? Если, конечно, не считать чердачной пыли.

– Не знаю. Может, и заметили.

– А теперь, мадемуазель Ванга Бабаяговна, позволь задать тебе главный вопрос: как ты здесь очутилась? В нужном месте, в нужную минуту?

– Это просто, – лучезарно улыбнулась Анастасия. – Позавчера за мной перестали следить. И я почувствовала, что тебе с твоим алмазом сели на хвост. И поехала на выручку. Где ты находишься, узнала у твоей матери, телефон ее у Сома был.

Я улыбнулся, вспомнив, при каких обстоятельствах у Сашки Никитина оказался телефон моей мамы. Как-то ранним летом на Кумархе, на стихийном банкете, посвященном приходу вахтовки (первому после расчистки дороги от снега, лавин и оползней), я нализался до поросячьего визга и принялся уговаривать такого же пьяного Сома бросить пить.

– Я не сма..сма..гу, – прослезился он, выцедив очередные сто граммов. – Ты же зна..зна..ешь… Меня лечить надо. И не здесь, у троечников и проходимцев, а в Москве…

И я в порыве сострадания тут же нацарапал в записной книжке Никитина московские координаты моей мамы, жившей по соседству с известным профессором-наркологом.

Мои воспоминания прервали два дачника, подошедшие к остановке. Женщина с двумя кузовками крупной клубники взглядом попросила уступить ей место. Мы с Анастасией встали и отошли в сторону.

– Интересные шляпки носила буржуазия… Будущее можешь видеть, опасность чувствуешь, – присев на бетонный край заброшенного цветника, проговорил я задумчиво. Объяснения Анастасии мог принять только очень доверчивый человек или человек, завороженный ее простодушными глазами. И такими пронзительными.

– А что в этом особенного? – подивилась девушка. – Мне кажется, что любой человек может в какой-то мере угадать будущее. И я могу.

– Можешь? Тогда скажи, будем мы с тобой… ну, того, спать рядышком? – неожиданно для себя ляпнул я.

– Фу, как грубо, – сморщилась Анастасия. – Я ни с кем не сплю, я люблю спать в своей кровати со своим мишкой.

– Мишкой? – удивился я. – А фамилия его как?

– Плюшевым мишкой. Его мама мне в детстве подарила. А что касается секса по любви, то он никому не вреден. Но ты пока еще не созрел для такового.

– Я то не созрел, это точно… А вот он…

Синичкина посмотрела прямо в глаза:

– У тебя друг исчез, жена ушла и алмаз в желудке.

– Боюсь, что уже не в желудке, – вздохнул я и, останавливая попутную машину, замахал рукой.

* * *

Отмытая муха выглядела обиженной. Поэтому, наверное, и молчала. Закопав ее под яблоней, мы сели решать, что делать дальше. Милиция, по всей вероятности, уже сообщила Наталье, жене Веретенникова об исчезновении мужа, и поэтому возвращаться в город и объясняться с ней мне вовсе не хотелось. Заплаканное лицо, ничего не понимающие дети с круглыми глазами, кинжальные взгляды тещи – это слишком. Тем более, я верил, что все обойдется. Ведь обходилось же раньше?

– Ты рассказал другу, откуда мог быть добыт алмаз? – спросила Анастасия, рассматривая камень без всякой брезгливости.

– Да, рассказал… Сказал, что он, возможно, с пятой кумархской штольни, – ответил я, сев на диван, на котором Баклажан собирался разверзать брюшную полость Веретенникова.

Задумчивая Синичкина была просто прелесть.

– А когда Баклажан его прижмет, он все выложит?

– Конечно. И я бы выложил. Жизнь – это жизнь, а стекляшка, даже с мухой внутри – это стекляшка. Любопытная, но стекляшка.

Синичкина задумалась.

– Значит, сейчас они уже на пути к твоему Кумарху…

– Они? Ты думаешь, что Баклажан не распотрошил Валерку?

– Не думаю.

Я представил Веретенникова лежащим в гаражном боксе с разверстым животом. На куче хлама. Замасленные коробки передач, цилиндры, сидения с вылезшими пружинами и он. Бледный, смертельно испуганный.

– Очень бы хотелось в это верить, – почернел я.

– Если Валерий не дурак, вряд ли у тебя есть дураки в друзьях, то он должен был догадаться, что его единственное шанс спастись – это сказать Баклажану, что хорошо знает место, где розовые алмазов навалом.

– В расчете на то, что Баклажан кинется за ними и на меня там наткнется?

– Да. И этот бандит туда поедет. Точно поедет. Поедет убить двух зайцев. И алмазов набрать и на живца словить всех тех, кто знает о розовых алмазах. В Москве и Подмосковье последнее сделать достаточно хлопотно. Особенно если у милиции есть твой фоторобот.

– Уверен, что Валерий сказал этому гаду о месте жительства алмазов, – проговорил я, подумав. – А что касается друзей не дураков, то ты жестоко ошибаешься. Кого, кого, а умных в друзьях у меня никогда не было. Не люблю умных, потому как человек не может быть умным по определению, а если он умный, то значит либо совсем дурак, либо обманщик и лицемер. Кто-то сказал, что ума в природе не бывает, а бывают разные количества глупости.

– Философ ты доморощенный. Сом Никитин говорил, что тебя водкой не пои, дай потрепаться.

– Понимаешь, молчу много, – ухмыльнулся я. – Вот и болтаю, когда прорвет.

– Да уж… – проговорила Анастасия, пристально меня разглядывая. Выглядела она на все сто.

"Если женщина тебя так разглядывает, считай, что ты у нее уже в постели", – подумал я. И, заулыбавшись, начал торить тропку в упомянутом направлении:

– Завтра я поеду выручать друга, и, может быть, погибну…

– Я поеду с тобой!

– Нет! – отрезал я твердо. – Не хочу греха на душу брать! Да и себя жалко: такие, как ты, под фанфары только и подводят.

– Возьмешь! – придавила меня девушка гипнотическим взглядом. – Возьмешь! Я тебе пригожусь.

– Пригодишься? – прищурился я, не подчинившись ее глазам. – Тогда другое дело…

И, неспешно закурив, продолжил подготовку почвы для более близкого знакомства:

– Может быть, выпьем на дорожку? Дорога дальняя, несколько суток на самолетах, машинах и ишаках добираться придется. Давай, расслабимся по полной программе?

– В постельке, да? – прочитала Синичкина мои мысли. – Страстные поцелуи, пламенные объятия, трогательные признания?

– Ага… – проговорил я, взяв шелковую лапку девушки в ладонь.

– Не-а. Я так не хочу, – покачала она головой, высвободив руку. – Давай сделаем по-другому. И ты, и я знаем, что близость между нами рано или поздно случится. Но давай постараемся, чтобы это случилось как-то необычно… Как смерть наоборот. Давай приближаться друг к другу шаг за шагом…

– Романтичной любви хочется? – спросил я в сердцах, поняв, что за тело, извините, за сердце Анастасии, придется бороться ежедневно и, может быть, не один день.

– Чего мне хочется, милый, тебе тоже предстоит со временем узнать. Если, конечно, захочешь.

– Уже хочу.

– Какие вы все мужчины простые! Ну, неужто ты не можешь что-нибудь необычное придумать?

– Я всю жизнь придумывал женщин, а они оставались самими собой. Жестокими, расчетливыми, бездушными и всякое такое. И вот, под старость, я, наконец, решил отказаться от этой дурной привычки и тут же услышал: "Придумай что-нибудь про меня!" Ладно, ну а просто так попить шампанского тебе слабо?

Анастасия согласилась. Рассматривая ее аленькие губки бантиком, я неожиданно вспомнил, что разговариваю с собственной невольницей. И подбоченился, как, турецкий паша, раздумывающий на пороге гарема, какую из наложниц выбрать на ночь. А девушка, углядев перемену в моем восприятии действительности, лишь пожала плечами:

– Ну, если ты хочешь без настроения, давай, начинай.

И, стянув с себя маечку, села на кровать.

Открывшаяся перспектива показалась мне отнюдь не радужной. Не люблю насилия, хотя, говорят, оно настоящих мужчин возбуждает. Да и представил себе Анастасию, бревном лежащую на кровати. Это они умеют. "Белить в этом году потолки или нет?"

– Ладно, одевайся! – махнул я рукой в сердцах. – Будем играть по твоим правилам.

Синичкина усмехнулась. В глазах ее сверкнул интерес, в который была подмешана толика разочарования.

* * *

Следователь попросил нас побыть в Виноградове до середины следующего дня. Так что времени у нас было предостаточно. Я съездил за шампанским и принялся спаивать Анастасию. Но цели своей не достиг. Выпив пару фужеров, она сослалась на усталость, и мне пришлось отвести ее в мезонин. На широкую двуспальную кровать, специально сконструированную мною для приятного времяпрепровождения с яркими представительницами прекрасного пола. Но не для банального общения с Морфеем. А она заснула, не раздевшись, в момент, я выйти не успел…

Побродив по саду, я улегся на диван, и принялся осмысливать ситуацию. И зря – сразу стало тоскливо. Жена ушла, друг в лапах у бандита, эта загадочная девушка мозги пудрит. И все из-за дурацкого алмаза. Не надо было ехать в Старый Оскол. Ну, конечно! Тогда бы Синичкина ко мне домой заявилась. С ботинками. И этот фиолетовый Баклажан со своими людьми наехал бы на нас с Ольгой и Ленкой. Влип, короче. Судьба. И единственное, что я могу сделать – так это идти туда, куда она ведет. Так, прикинем, однако, что мы имеем на сегодняшний день кроме пачки сигарет и двух бутылок Советского шампанского?

Во-первых, имеем гадкого бандита по кличке Баклажан. Баклажан… Приятели с югов без сомнения зовут его Баклажан-джан. Доподлинно он является членом хорошо организованной преступной группировки. И этот член смог найти и Сома в Старом Осколе, и меня с Веретенниковым на даче. Значит, он имеет возможность получать информацию в милиции или ФСБ. Но напрямую с этими органами не связан. Иначе я сейчас не пил бы шампанского, а кормил вшей и заражался туберкулезом в СИЗО.

И этот гадкий бандит ищет алмаз. Розовый алмаз с мухой. Значит, он рано или поздно вновь выйдет на меня. Из этого следует, что мне придется самому его найти. Лучше быть охотником, чем дичью. И искать его надо на Кумархе. Веретенников его туда приведет. Точно приведет.

Во-вторых, мы имеем Синичкину. Загадочную Анастасию Синичкину. Умеющую, якобы, предугадывать будущее. И наводить тень на плетень. "Я вам завещана, я вам завещана!" Сейчас она спокойненько спит, и значит, нам якобы ничего не угрожает. Ха-ха. Или лично ей ничего не угрожает. Что этой загадочной особе нужно? Алмазы! Не алмаз с мухой, который зарыт в саду, а сотни алмазов, которые гнездятся в третьем штреке пятой штольни. Это понятно. Женщины любят драгоценности. А зачем этой особе нужен я? Был нужен, чтобы узнать, где находятся предметы ее устремлений? Вряд ли. Сом ей, небось, все выложил… Наверное, все-таки в качестве проводника и охранника. Одной в дикие мусульманские горы даже колдунье страшновато идти.

И, в-третьих. Есть ли у меня другой путь, кроме как на Кумарх? Нет. Только там я смогу разрубить все узлы… И значит вперед и прямо, как говорят проходчики. Где там у нас шампанское?

…Ближе к утру мне приснился сон, будто бы ничего не случилось, и мы едем с Ольгой в зоопарк. Из-за спины доносятся голоса Полины и Лены. Они разговаривают о мальчике по имени Костик. А я поглядываю на Ольгу и думаю, что беременной женщине лучше бы ехать на заднем сидении. И что она за последнее время похорошела. Не как женщина, а как человек.

Затем мне приснилось, что я муха. Муха, с самого рождения живущая в алмазе. В алмазе, который может все. Но я этого не понимаю и не хочу понимать. Потому, что моя голова забита мушиными мыслями. Алмаз пытается изменить меня. Сделать многостороннее, интереснее. Но ничего не получается. И он чернеет, и делается жестким. Кругом становиться темно. И меня охватывает ужас смерти. Я пытаюсь пошевелиться, но атомы углерода не дают мне шелохнуться. А из окружающей темноты раздаются неприятные шорохи и странные звуки. Прислушиваюсь и понимаю, что это черви едят землю. Прожорливые черви… Маленькие и большие. А я скован черным, глубоко закопанным алмазом. И молю мужчину, спящего в доме, сам себя молю: "Выкопай меня, выкопай! Нет больше мочи быть похороненным!"