Исток бесчеловечности. Часть 2. Творец, создай себя

Светлана Люция Бринкер

Исток бесчеловечности. Часть 2. Творец, создай себя

Посвящается Ольге Светловой, знающей толк к таких вещах.

Изучая этот мир, мы изменили его до полной непознаваемости.

Констант Понедельник

Он так давно мёртв, что скоро явится снова.

Старомирская поговорка

Глава 1. Совершенная ловушка

1

Тролль вылупил ехидные маленькие глазки, косящие из-под косматых бровей. Вся его бобовидная физиономия, сплющенная по направлению к подбородку (будто хозяина в юности надолго подвешивали за челюсти как прищепку для белья), сияла радостью узнавания.

– Ты! – взревел он. – С тебя стих. Оскорбительный. И поучительный. Давай, а то дома останешься.

Штиллер приуныл. Товарищи смотрели на него из вагона. Бретта даже окошечко отворила, не желая упускать ни одного нюанса надвигающегося позорища. Треан округлила рот в неслышном «О!», а малознакомый наёмник Отик поднял кота: тому было плохо видно. Что бы Штиллер сейчас ни продекламировал, глумливого ржания в Гильдии не избежать.

Но пешком идти глуповато. Далеко. Да и холодно.

Ключник уставился мимо тролля на двух гномов-курьеров, без особого труда перетаскивающих тщательно увязанные мешки, каждый вдвое выше обоих. Коротышки нахально пользовались тем, что внимание Машиниста целиком принадлежало Штиллеру, и лезли в вагон бесплатно. Рен вытянул палец в их сторону – и снова опустил. Таких гномов лучше не трогать, убеждал опыт. Курьер сам по себе не представлял серьёзной угрозы, но что потом делать с грузом? В таких огромных, почти незаметно шевелящихся мягких мешках часто сидело нечто чрезвычайно агрессивное, к концу путешествия умудряющееся перегрызть даже заколдованные верёвки.

В соседний вагон без затей торопливо запрыгивали скромно одетые матери с ребятишками. Бросались в глаза небольшие, но безошибочно узнаваемые узелки на одёжке многих малышей. Внезапно жизнь показалась Штиллеру на редкость оскорбительной, но и поучительной тоже. Интересно, удастся ли уложить ощущение в четыре строчки?

– Должника-бедняка в цепких лапах кручинПожалей, но, как правильно жить, не учи.Лишь один неудачника званья достоин:Ты, кто вечно в тоске без особых причин.

– Хе-е! – тролль задумчиво поковырял языком в ухе. – Уж больно мудрено… В Михине сойдёшь.

– Ценители! – ворчал Штиллер, под негромкое похрюкивание спутников усаживаясь у окна. – Критики… на кого ни присядь!

Он нервно подскочил и выковырял из-под себя сплющенного гоблина-подушечку. Сидушка тоже хихикала, но, похоже, просто потому, что умела. Рен, не глядя, бросил её в дальний угол вагона. Оттуда ответили гномы – без особенного воодушевления. То ли умеренно поблагодарили, то ли беззлобно прокляли.

– Не злись, – Бретта похлопала ключника по колену, и кулаки Штиллера, которые он непроизвольно приготовил для следующего насмешника, немедленно разжались. – Он же для неверского состязания ругателей идеек подыскивал, тролль Машинист. Ты тоже можешь выступить. Но там всегда побеждают ведьмы со станции Нигде. Жаль плотву вносить. Ты ж экономный, а? Троллю оомекскому заплатил бы по-простому, по-хорошему… Ладно, нам в Михин и надо, – наёмница нетерпеливо побарабанила пальцами по столу, будто чего-то ожидая.

– Ну рассказывайте же, не тяните медвервольфа за жабры! – наконец не выдержала она. Нежно и опасно звякнули спрятанные лезвия, когда Бретта взмахнула вышитыми рукавами новой тёплой накидки. – Чего секретничать? Работать всё равно же будем вместе!

– Обязательно? – вежливо уточнил Отик, совсем молодой наёмник, новичок, желающий вступить в гильдию.

Мастер Ю поставил кучу нелепых условий. А парень взял да и выполнил все до одного, включая требование помирить сотни лет враждующие кланы ведьм Буролесья. В доказательство успешности миссии привёз оттуда самый обычный с виду клубок ниток да спицы. Непонятно – значит, волшебно и неописуемо мощно, решили все.

Вместо того, чтобы внести добросовестного парня в списки, глава гильдии потребовал «ещё одного дела» в Михине, без которого, мол, и говорить не о чем.

– Необязательно вместе работать, – ответила наёмница, вглядываясь в по-детски наивную физиономию Отика, не замечая и тени насмешки. – Но почему бы нет? Вот Штиллера возьми: он из Михина родом, полезная штука.

– Благодарствую, – ядовито промолвила «штука».

– Ешь на здоровье! – отмахнулась Бретта и снова обратилась к Отику. – В чужих краях можно из-за того, что сморкаешься не по-правильному, задание завалить. А нам этого никак нельзя. Наёмники выполняют, за что берутся. Не справятся – тут и Братству конец. Ты ж мечтаешь присоединиться к гильдии, так оно?

Отик нервно разгладил обеими руками длинные белобрысые рипендамские патлы. «Сама же знаешь!» – говорил напряжённый взгляд новичка, ожидающего подвоха.

– Почему же сразу всему конец, если задание не выполню? – решился уточнить он.

Бретта драматически вздохнула, будто её просили объяснить, отчего у единорога нос спереди, а хвост сзади.

– Закон такой, – авторитетно заявила она. – Один промахнётся – всех неудача настигнет. Потому мы друг другу помогаем. Встречаются одиночки, кто делиться плотвой не хочет, но даже известные жадины, – девушка искусственно громко кашлянула, но слово «Катер!» удалось разобрать, – порой работают с командой. Ты послушай, что про наш последний поход в Лиод рассказывают.

– Бретта и её последний поход! – провозгласил кот, растянувшийся пузом вверх на коленях у Отика. Намекал зверь на непристойнейшую пьесу «Вампир и его последний укус», с треском провалившуюся в столице. С тех пор стало модным насмехаться над гордецами, перечисляющими свои регалии, применяя выражение «Он и его последнее что угодно». Например: «Повар и его последний десерт». Или: «Повитуха и её последний послед». Наёмница шикнула на телепата и погрозила «когтем» – лезвием в постоянной готовности на запястье. Рипендамец строго погладил Базиля, убеждая не отвлекаться от безделья.

Вагон подскакивал и трясся, как рука неопытного взломщика.

– Да не из жадности я, – Отик понизил голос. – Просто дело… незаконное.

– Ух ты, незаконное! – громогласно обрадовалась Бретта. Она растянулась на скамье широко, по-королевски, полулёжа спиной к окну, используя Штиллера как спинку трона и мотая сапогом. – Наконец-то! Давненько моих портретов на воротах гвардейских казарм не висело. Гильдия убийц небось уже забыла, сколько у меня веснушек на носу. Вот чего мне для здорового пищеварения не хватало: соучастия чуток!

Наёмница обвела народ испытующим взглядом, но поддержки не получила и вновь стала серьёзней.

– Не трусь, Отик! Любое «нельзя» можно перехитрить. На том стоим.

– А, ну тогда всё в порядке, – натужно развеселился рипендамец. Было заметно, что его не убедили. – И секретность у вас тоже на уровне «как в подушку шепнуть»?

– О… секретность у нас порой такая, что сами не знаем, что делаем, – вдруг с горечью в голосе сообщила Треан, о которой почти забыли.

У девушки был настолько потерянный и беспомощный вид, что даже Базиль двинулся, чтобы перепрыгнуть к ней на колени, но потом остался, где лежал. Чем Отик его привлёк? Вероятно, причудливостью мысли.

– Я ещё никогда не уезжала так далеко на задание, – призналась Треан. – Одна – никогда.

– Мы с тобой, – уточнил педантичный Штиллер, но и ему было ясно: «без мастера Ю». Что тут скажешь? Все стали прилежно смотреть в окно. Приближался Невер.

Летом в Невере было на что посмотреть. Но перед Годовым Поворотом, в самые морозные зимние дни, взгляд скользил, не останавливаясь, по однообразным белым холмам, равнинам и чёрным древесным скелетам. Троллья железная дорога петляла, удаляясь вглубь Приводья, огибая холмы, ныряя в овраги и с усталыми вздохами, медленно возвращалась к берегу, к рыбацкому Михину.

Здешняя земля принадлежала садовникам и огородникам, заключившим союз с духами земли, воды и ветра. Поля до самого горизонта издавна служили территорией испытаний причудливейших аграрных чар. Говорящие растения, культуры, способные сами себя окучивать и удобрять, росли неподалёку от злаков, умеющих заманить путника в поле и убедить лечь на межу. Там бродяга засыпал навсегда, насыщая неверскую почву. Рассказывали о меняющих положение огородах, подкарауливающих одинокую добычу, о делянках, на которые опасались заходить даже самые рисковые садоводы. Разумеется, торговцы зелёных лавок, столичные повара и булочники очень осторожно выбирали достойных доверия поставщиков.

Земледелие в Приводье требовало и таланта, и одержимости. Тягловые единороги обладали скверным характером и норовили, раз не пригляди, сбежать охотиться в тумане за сновидениями. Мучительно начарованная тучка проливалась дождём над чужой рощей. Еремайские мыши-оборотни воровали семена из-под земли, порой и хозяев участка прихватывали. Тыквы величиной менее тролльей головы считались столичными гурманами неприличными, их в Лена Игел никто не покупал. Приходилось кормить ими шушунов или гнать тыквянку – субстанцию могущественную, но жестокую.

К тому же между соседями велись постоянные пограничные войны. Единственным очевидным способом не остаться в проигрыше в борьбе с хищной фауной было оттяпать кусок близлежащего поля, где летучая ягода лучше уродилась. Штиллеру в лавке «Книга Судьбы» попадались старые карты подмихинского Приводья, заверенные королевской подписью. Господин Понедельник утверждал, что эти документы имеют такое же отношение к реальному положению дел, как серп некроманта к сырной корке.

Штиллер смотрел в окно и вспоминал садик матери, в котором та выращивала исключительно цветы и ручную брюкву, овощ, вызывающий разнообразные эмоции, но ни в коем случае не аппетит. Бретта инспектировала ножи, периодически желая какому-то Дуну Точильщику лишай в пятку и сову в зубное дупло. Треан делала вид, что спит.

Отик почтительно ссадил Базиля с колен: кот выходил в Невере. «Удачи, коротыш!» – ехидно-ласково и очень громко подумал Штиллер. Кот обернулся, оскалился и дёрнул хвостом – попрощался, что ли. По следам комбинации воспоминаний в головах шести различных персон телепат планировал разыскать в Невере загадочный клад. Гномы тоже сошли здесь, аккуратно стащив мешки на платформу: может быть, тот самый клад.

Им стоило поторопиться закопать его.

Следующая станция – Михин.

– Рассказал бы, – попросил Штиллер в опустевшем вагоне, – что за беззакония задумал. Любопытно, клянусь Последним Ключом Тав.

И стал загибать пальцы:

– По-настоящему богатых Островитян в Михине нет. Власть тут чтят умеренно, без фанатизма: королевскому памятнику каждый год местные весельчаки сносят голову и закатывают на плечи кочан капусты, троллий почечный камень или гнездо какучего дваиста. И бездельники живы, не висят за уши на пристани. Дома обеих гильдий – неприступные крепости. Поскольку ты меня о помощи не просил, делаю вывод, что ни Ключники, ни Рукодельницы целью налёта не являются. Не Храм же ты Морской Змеи обокрасть едешь!

Отик смотрел по-прежнему весело, непринуждённо, только слегка побледнел.

– Бретта, – осипшим голосом пробормотал Рен, – он грабить в Храме…

Наёмница вскочила на ноги, завертела головой: вагон оставался безлюден, гоблин не в счёт. В окнах мелькали дальние неверские дворы и амбары. Трое наёмников сели поближе друг к другу, сдвинули головы, перешли на шёпот.

– Мастер Ю разрешил покуситься на имущество змеиных баб? – мрачно уточнила Бретта. – Не верится. Шуму будет… когда ловить станут. Ты ничего не перепутал?

– Всё правильно, – процедил недовольный Отик. – Заказчик – Хуго Келен из Забуролесья. Требует украсть Йетту Келен из михинского Храма. Видать, родственницу.

– Уф-ф… Хоть не реликвию! – с облегчением выдохнул Штиллер. – Но дикие они, забуролесцы. Чем плохо, если дочка станет морской монашкой? Почёту больше, чем замуж, им даже детей рожать вера позволяет, только воспитывать – нет. Хотя если присмотреться, как некоторые своих растят, то лучше бы они по-монашески в лодочки складывали – и на волю волн… Погоди, силком там никого не держат. Представь: сидит себе девчонка в воде по макушку, чувствует себя, как рыба в… – ключник сбился и умолк, а Бретта хихикнула. – И тут ты с огненным мечом освободителя. Вдруг она с тобой не пойдёт?

Отик пожал плечами.

– Пойдёт, – абсолютно убеждённо ответил он.

Бретта вздёрнула подбородок:

– Ну, не такой уж ты… неотразимый. С чего это?

– Все идут.

Наступило короткое молчание.

– Например, кто?

– Вы.

2

Михин состоял из пяти улиц и звание города носил по недоразумению.

По Длинной Лестнице приезжий спускался к пристани. Там, на берегу и на сваях над водой, находилось всё, что называли «михинским»: ратуша, резиденции гильдий, Храм и раз в неделю – рыбный базар.

В базарный день на мелководье собирались твари невообразимых видов и форм, чтобы пообщаться с собратьями, которых давно не встречали, обменяться идеями новых конструкций силков и сетей, расставляемых по кустам на жителей Побережья. А также похвалиться находками, удачно продать редкости и сокровища, которых не сыскать на суше. Взамен запретноводные существа требовали кованое оружие, вино, а ещё – сказки и песни. Их приходилось орать в огромные раковины, установленные на берегу и широкими раструбами уходящие в глубину. Зимой для удобства торговли лёд дробили, прорубали в нём аккуратные окошки и обставляли скамеечками.

Вообще, стремление к удобству и комфорту отличало михинцев и считалось ими чуть ли важнейшей из добродетелей. Так, местные чрезвычайно редко ходили пешком, снисходительно глядя на гуляющих чужаков как на нелепых истаптывателей обуви. Горожане ездили на разнообразнейших животных: от обычных полевых единорогов, невозмутимых и надёжных, до экзотических двухголовых сухоземских саламандр, управление которыми требовало сноровки и немалого мужества. Михинцы победнее нанимались носильщиками к обеспеченным соседям.

Это успел рассказать спутникам Штиллер во время спуска к гавани. Гости любовались многочисленными процессиями из тёплых палаток, служивших защитой от холода и ветра. Лица носильщики скрывали под меховыми звериными масками, чтобы избежать насмешек. Из неприметных переулков то и дело выскакивали забавные самоходные повозки.

Ближе к гавани спутникам стали попадаться и пешеходы: в основном, рыбаки, а также, как их тут называли, «четвероноги». Были они обычными двуногими михинцами, выбравшими добровольное хождение на четвереньках. По мнению большинства целителей, людская малоподвижность сокращает жизнь и уменьшает личное могущество. Потому в последнее время среди населения распространилась традиция на рассвете и закате передвигаться, подражая диким животным. «Здоровая» ходьба изрядно веселила приезжих. Они наблюдали, а некоторые даже пытались повторять бег «четвероногов». Что-то чрезвычайно привлекательное было в том, чтобы пожертвовать прямохождением. Смешная разновидность аскетизма. Новая забава распространилась по Приводью молниеносно, как сплетни о нравах королевского двора. Появились фанатичные последователи идеи «четвероногости», утверждавшие, что таким образом стоит передвигаться не только в сумерках, а всегда, иначе эффекта от усилий никакого. Наиболее решительные, «катуны», перешли на перевороты с боку на бок и ползанье, как на древнейший, а потому более верный путь к телесному благополучию. Такие составляли меньшинство, объект шуток и анекдотов. Основная часть населения, проскакав положенный час на корточках, отряхивалась, подзывала скучающих носильщиков и, довольная своими спиритуальными успехами, развозилась по домам.

Бретта высказалась об идее четвероножества крайне непочтительно. Скорее Остров навестит сей чокнутый город, объявила наёмница, чем она задерёт зад и босыми руками поскачет по мостовым. Штиллер описал наёмнице «руфли» – элегантные перчатки с каблуками. Бретта хохотала так, что охрипла.

– А ты на чём ездил, когда маленький был? – со стоном полного изнеможения спросила она. Треан и Отик помалкивали, занятые своими мыслями и, кажется, почти не рассматривая достопримечательностей, но тут тоже прислушались.

– На гоблинах моего отца: вилах, мётлах, ломах, – ответил Рен и быстро сменил тему. – За поворотом Лестницы – пристань. Там мы разойдёмся, пожалуй, Отик, раз искра доверия меж нами не проскочила. Если понадобится связаться с остальными, заходи в «Тот же сон». Последний дом тут, по улице, трактир. Там подают только бублики и сухарики, но напитки прекрасны. А главное, в нём никого нет.

– Как так? – Отика, оказалось, тоже можно удивить.

– В недавнем прошлом там была лавка ключника. Я хотел купить её, поспрашивал соседей и узнал, что дом проклятый, внутри оживает всё: от напильников до гвоздей. Даже плотва – не успевают ею расплатиться. Пока раздумывал, заведение выкупили, трактир открыли. Проклятый, разумеется. Там тоже вещи обращались гоблинами, даже кружки с пивом. Никто туда не ходил: нет желающих покинуть заведение в говорящих штанах. В штанах, комментирующих своё содержимое. В итоге хозяин сбежал от кредиторов в Город Ночь и оставил заведение обитателям.

– Обитателям? – насторожилась Бретта. – Не шушунам ли?

– Гоблинам. Я открою дверь и оставлю незапертой. Уверен, что внутри остались запасы…

– Штиллер, ты не станешь есть живой бублик! – укоризненно поморщилась Треан.

– Хм-м? Стукну кулаком по столу, и он перестанет болтать и кататься. А так – разницы никакой, – Рен пожал плечами. И увидел. – Ох ты ж, лещ-кособок… Куда Храм подевали?!

Тогда и остальные разинули рты. Михинский Храм Морской Змеи из морёного дуба, на каменных сваях возвышающийся над водой, известный всем по картинкам базарных живописцев и по рассказам путешественников, пропал. Только несколько камней, позеленевших и поросших ракушками, валялось на берегу, выглядывало из-под узкой полоски наледи.

– Похоже, Храм уже навестили до нас, – прошептала Бретта. – Как…

– Вы – как хотите, – услышали приятели. – Мои планы не изменились. Удачи!

Они изумлённо обернулись и увидели, как Отик, совершив некие пассы на бегу, прыгнул в ледяную воду и был таков.

– Минус один, – констатировала Бретта, со звучным хлопком прижав ладонь ко лбу. – Я бы сейчас не отказалась от глотка тыквянки. Что, навестим гоблинское логово? Наполним совместные планы утончённым коварством?

Но, вопреки их ожиданиям, «Тот же сон» оказался обитаем.

– Не стой на пороге, как неродной шушун. Заходи! Тут не очень проклято, токо не прибрано чуток.

Голос из-за двери таверны был женским – громким, хрипловатым, но и приятным, как звуки шестиструнной ротты у ночного костра в летнюю ночь.

– Входи, если не стонец неупокоенный и не кровопивец, трижды зазывать не стану!

Наёмники отворили дверь и осмотрелись. В освещённой уютным пламенем свечей гостиной помещался всего один стол напротив трактирной стойки. На полках позади отсутствующего на рабочем месте трактирщика, по соседству с рядками бутылок и кружек замерли удивительные вещи: вырезанные из дерева сказочные звери, тряпичные куколки, кружки, выточенные из мерцающего жёлтого камня, пёстрые самородки и колокольчики разнообразной величины.

За столом сидела буролесская ведьма и угрожающего вида пыточным инструментом вроде крюка терзала невзрачную с виду дерюжку. Нет, кажется, всё-таки вязала её. При мысли о том, что изделие из подобного материала будут носить, а не скормят домашней скотине, хотелось жалостно погладить мастерицу по головушке. И предложить ей в качестве ниток что-нибудь хоть немногим более достойное. Крысиную шёрстку, например, или растительность с тролльих коленок.

– Зачем искали меня, спрашивается? – сварливо поинтересовалась вязальщица. – Плотву за свою работу я вашему ночеградскому величеству вернула – до последней поломанной монетки. Если кто из егерей не прикарманил, конечно. И предлагала ведь: сперва на поварёшках или на поломойках каких прикинем, ноская ли ткань, не царапает, не усаживается ли. Так женскому полу доверия ж нет! Сами вы королю и поднесли – а он, бедолага, возьми да и нацепи при всём народе. Ну как, обратно в Город Ночь повезёте или прям здесь рассчитаемся?

Ничто в ситуации не предвещало беды. Рен как раз хотел поправить: никакие мы не ночеградские и про ткань знать не знаем. Но вдруг Треан охнула и бросилась наружу. Штиллер потерял ещё долю мгновения на то, чтобы убедиться: в руках вязальщица держала уже не крючок, а два меча – один короткий, другой примерно с его Сепаратор… который доставать времени уже не было. К его удаче Бретта тратить времени на недоумение не стала.

Полетели лезвия, повалились стулья, стало тесно. Женщины с изощрёнными проклятьями гонялись друг за другом по трактиру. Незнакомка быстро превзошла наёмницу в словесном поединке. Она обладала редкой фантазией и, может быть, огромным скверным жизненным опытом. Зато Бретта вскоре загнала противницу в угол. Она пришпилила один из широких вышитых рукавов к стене, выкрикнула: «Дикая, чего на людей бросаешься?!» – и стала выкручивать руки. Обеим, похоже, не очень-то и хотелось убивать друг друга.

Рен принимал участие в совсем другой битве. На него толпой ринулись гоблины. Кухонное полотенце раздавало пощёчины, резной табурет четырьмя копытцами попеременно молотил по коленям, расписные ложки норовили воткнуться в нос, пивные картонки смачно хлопали по ушам, небольшая кружечка интимно присосалась к щеке. Ключнику приходилось уворачиваться от летящих бутылок и невесть кому принадлежащей коллекции сапог. А отец ещё говорил: гоблины – мирный, дружелюбный народец!.. Когда Штиллера укусили за нос изящные щипцы для печенья, терпение ключника лопнуло, он перестал ласково уговаривать назойливую мелочь и принялся раскидывать гоблинов с яростью берсерка.

– Хватит… – простонала ведьма. – Хватит… Я уже смирная…

Бретта картинно остановила лезвие, почти касаясь им глаза противницы. Предметы, как по команде, повалились кто куда и перестали хулиганить.

– Как тебе удалось приручить столько гоблинов? – неожиданно поинтересовалась наёмница, переводя дыхание.

– Шушун их знает, – ведьма трубно сморкнулась окровавленным носом, – чего они за меня заступаются. Видать, не такое гнильё, как вы, ночеградцы!

– Ошибка, – Штиллер, кряхтя, вытащил из бока штопор. Тот уже не вращался. – Мы из Лена Игел, наёмники. Мне поручено сопроводить в Амао лучшую мастерицу-вязальщицу, а я тут с посудой не поладил, – ему удалось отлепить чашечку, на месте «поцелуя» остался характерный синяк. – Между прочим, гоблины ни за кого не воюют, играют только. Кому больше всех попадает, того они и выручают.

– Меня тоже не вареньем кормили! – Бретта продемонстрировала свежий, наливающийся кровью фингалище под левым глазом. – Ладно, пусть гоблины, лишь бы не шушуны. Фуф-ф… Брось мне фляжку, Штиллер!

– Так вы наёмные… Опилки вам в подштанники! Что ж ваша девка побежала, как от стаи куролисков? Покажись, – попросила незнакомка, осторожно освобождая рукав, – я уже не кусаюсь.

Треан просунула кудлатую макушку в комнату. Она, похоже, опять рыдала под дверью. Ведьма тем временем прихромала к стойке, сняла одну из уцелевших бутылок, выставила кружки, скупо плеснула в них по глотку.

– За приятное знакомство, что ль? – она стукнула своей опустевшей кружкой по стойке, наклонилась, подняла рукоделие со скамьи и аккуратно спрятала в сумку. – Бывает, хорошая драка заканчивается крепкой дружбой. Или наоборот? – вязальщица нахмурилась.

– Никто не в обиде, – ключник затянул сумку покрепче, зная, что это не поможет. Карманы всё же решил не выворачивать, хоть и не представлял, как даже такое настырное существо, как гоблин, могло бы попасть в вывернутый карман. – Я Рен Штиллер, отсюда родом.

– Бретта!

– Треан!

– Эй, руками не маши, я ж сказала – мир. А, это… Ну, здоро́во. Зюсска меня зовут… Запасы! – обрадовалась ведьма, заметив, что Штиллер достаёт из сумки картошку, хлеб и прочие знаки внимания заботливой Ребекки, ленаигелской трактирщицы. – Неужто яблочки? Везёт! У нас они не растут, украли.

– Урожай нынешнего го… Да что, деревья у вас, яблони все украли, или как? – не поверил ключник.

– Ага. В столицу увели. Последний раз я их ела… да, точно, сопливкой ещё малой, в Буролесье, если кто на спрятанное дерево набредал.

Наёмники молча, не глядя друг на друга, подвинули ведьме все свои яблочные запасы. Выпили еремайского: крепкого, сладкого вина, напомнившего о лете.

– Если ты здешний, чего дома не ночуешь? – спросила Зюсска, тщательно набив рот перед тем, как спросить. И чудо! – в таком произношении вопрос её показался Штиллеру менее бестактным, чем был.

– Так вышло, – пожал плечами Рен. – А ты почему с другими рукодельницами в Доме Гильдии не живёшь?

Зюсска усмехнулась и почесала нос, вроде бы немного смутившись.