Летние детективные истории

Коллектив авторов

Летние детективные истории

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

Ольга Тарасевич

Украденное лето

Я лежу на крыше. Жгучее солнце щедро прокаливает каждую клеточку моего тела. Терпко пахнет расплавленным битумом, загазованным московским воздухом и голубиным пометом. Птицы гадят где попало, поэтому, прежде чем расстелить плед, мне приходится особенно внимательно смотреть по сторонам.

Бутылка с минеральной водой, пачка печенья, стопка книжек. И так – каждый день, с утра до вечера – я готовлюсь к вступительным экзаменам в театральный институт.

Готовлюсь и немного побаиваюсь уборщицу из нашего подъезда. Она у нас бдительная – вдруг заметит, что дверью, ведущей на чердак, пользуются? Я сделала гнусность – сбила старый замок, повесила новый (по виду точно такой же), и теперь только у меня есть ключ от ярких солнечных прожекторов. Впрочем, что делать летом на крыше коммунальщикам? Зимой они убирают снег и скалывают сосульки, а теперь, в июле, мое мелкое хулиганство вряд ли имеет высокие шансы быть раскрытым. В общем-то, мне не стыдно за такую самодеятельность. Обожаю лето, обожаю загар. Смуглая кожа особенно хороша. Но дело не только в эстетике. Мне нужен ультрафиолет как воздух, я готова жариться на солнце часами. Жадно впитывая тепло, я, словно аккумулятор, заряжаюсь неимоверным количеством энергии. Солярий – ерунда, это как цветок через противогаз нюхать. Нет ничего лучше яркого солнечного света!

В такие июльские дни наша семья всегда выезжала на море. Всего лишь Сочи, не очень комфортабельная гостиница, – но это был единственный шанс для моего отца-режиссера и мамы-актрисы забыть о своих съемках. Наше семейное «место встречи изменить нельзя» – это кинофестиваль. Две беззаботные недели, и волосы пахнут морем, губы всегда немножко соленые, а свежий шоколадный загар пощипывает плечи. Теперь мне кажется, что я не ценила своего счастья, ворчала, бурчала. На кинофестивале все так активно дегустировали местные вина, что на пляже уединиться было невозможно, рядом всегда нарисовывалась какая-нибудь звезда, которую тянуло к коммуникации с чадом известных родителей. А я уставала от актерской братии еще в Москве и хотела просто греться на солнышке. И, кстати, по-моему, даже в самом сопливом младенчестве не чувствовала себя маленькой. Первое воспоминание детства – ослепительно красивая мама, гримерка, я реву, потому что мне хочется поиграть с костюмами, а мамуля негодующе поднимает брови: «Марина, что за поведение, ты уже большая девочка!»

Я быстро привыкла к тому, что по жизни являюсь априори взрослой. И привыкла к нашим поездкам в Сочи. Но в этом году родители дружно решили: никаких фестивалей, ребенок готовится к вступительным экзаменам, надо сосредоточиться перед предстоящими испытаниями. «Не хватало еще, чтобы ты с треском провалилась!» – истерила вечно вызывающе красивая мамуля. Журналисты окрестили ее «российской Шэрон Стоун», но мне кажется, что мама намного красивее голливудской кинодивы. «Мариночка, к детям известных родителей всегда особо пристальное внимание. Пожалуйста, постарайся нас не подвести», – тихо говорил папа, ероша светлые, торчащие в разные стороны кудряшки. Мой папка похож на внебрачного сына Пьера Ришара, и в обычной жизни он – тихий, спокойный человек. Но, видя его на съемочной площадке, я понимаю, что под вежливой папочкиной личиной скрывается настоящий монстр, который орет, судорожно размахивает руками и выдает такие трехэтажные нецензурные конструкции, что уши сворачиваются в трубочку.

Итак, на «Кинотавр» мы в этом году не поехали. Мамуля укатила в Минск, где на базе «Беларусьфильма» клепается очередное российское телевизионное мыло. Папка снимает для РТР серьезное историческое кино и неделями зависает в Сергиевом Посаде. А я загораю на крыше, учу письмо Татьяны к Онегину и отрывок из Льва Толстого для творческого конкурса. Вечером ко мне приходят педагоги по бальным танцам и сценическому мастерству. Не знаю, правда, зачем мне репетиторы. Все-таки, как говорится, гены пальцем не выколупаешь, я, похоже, прирожденная актриса. Первый раз снималась еще в пеленках, потом был «Ералаш», а в последние годы я вообще чаще оказывалась на съемочных площадках, чем в школе (поэтому в аттестате у меня ужасные оценки, только за русский язык и литературу не стыдно). Впрочем, репетиторы так репетиторы. Я стараюсь не расстраивать родителей, они и без моей помощи часто оказываются в трясине мрачной депрессии, и тогда дома пахнет вином и сигаретами, мама плачет, отец молча слоняется по комнатам. Творческие люди – они реально такие ранимые…

– Я к вам пишу! Чего же боле? Что я могу еще сказать? – шепчут мои губы, и я невольно забываю о родителях, лете, предстоящих экзаменах.

Пушкин – гений, гений! Сколько лет назад писались эти строки! Простые незамысловатые слова. Только сама душа кровоточит ими.

Ничего больше нет…

Лишь девушка, охваченная пламенем первого чувства.

Лихорадочно стучит сердце, сбивается дыхание, я признаюсь в любви, мечусь от страха к счастью, умираю, воскресаю.

– Теперь я знаю, в вашей воле меня презреньем наказать. Но вы, к моей несчастной доле…

Солнце, клетчатый плед, запах битума.

Какую-то секунду я недоуменно оглядываюсь по сторонам, а потом понимаю: телефон. Звонит-разрывается.

– Марина, ты где? Мне надо срочно с тобой поговорить!

Марина? Собственное имя и мамин голос окончательно отрезвляют меня, выводят из образа пушкинской Татьяны.

– Мамуль, я как всегда. Сижу на крыше, к экзаменам готовлюсь. Два дня ведь осталось. А в чем дело? Что-то случилось?

– Случилось! – всхлипнула мама. – Марш домой!

Я быстро закидываю книжки в пакет, складываю плед и лечу к окошку, через которое выбираюсь на крышу.

Чердачный полумрак. Никаких подозрительных звуков, только лифт гудит где-то внизу.

Ловко просунув руки через прутья решетки, я щелкнула замком, потом закрыла свой персональный пляж и помчалась вниз по ступенькам.

Еще в прихожей меня едва не сбил с ног отчаянный густой запах валокордина.

О господи! Мама в спальне, зарылась лицом в подушку, рыдает, как ребенок.

– Мамочка, не плачь. Ну все, прекрати! Что, опять очередная морщинка? Давай я позвоню твоей косметичке, она приедет и подколет тебе ботокс. А если тебе какая-нибудь дура-актрисулька сказала, что ты поправилась, то это вообще фигня. Ты у меня стройна, как кипарис.

– Ты думаешь?

Мама перестала всхлипывать и слабо улыбнулась. Говорю же, все актеры – большие дети.

Опять двадцать пять, снова рыдает…

– Мариночка, это ужасно. Я только приехала. Вышла из поезда. И тут ко мне вдруг бросилась цыганка.

– У тебя что-то пропало?

– Нет. Думаю, что нет. Но она… ты бы видела ее глаза, черные, страшные… так и сверкают из косматых волос, чистая ведьма! И она все про меня знала.

– Мать, про тебя все знают малейшие подробности. С нашей желтой прессой это неудивительно. Успокойся.

– Марина, она… это была не поклонница, нет. И я не думаю, что она меня узнала. Она прошла мимо меня… А потом вернулась и сказала, что я замужем, у меня есть дочь, которая готовится к вступительным экзаменам.

Я хмыкнула:

– Надо же, какая проницательность. Да вы с папкой во всех интервью говорите, что я пойду по вашим стопам. И я рассказываю журналистам то же самое.

Мама откинула назад длинные светлые волосы и вздохнула:

– Я думаю, такие люди, как та цыганка, вообще не читают газет.

– Телевизор все смотрят! Мам, что ты расстраиваешься? Ну узнали тебя. Или цыганка оказалась провидицей, в чем я лично очень сомневаюсь. Но все же в порядке!

По щекам мамы снова заструились слезы.

– Ты меня все время перебиваешь. Она сказала, что если ты в этом году не поступишь в институт, то тебя ждет… смерть.

Я натянуто рассмеялась:

– Тогда я буду жить вечно. Мне кажется, что даже если я завалю все экзамены, меня все равно зачислят. С одной моей фамилией место в списке студентов мне обеспечено. Мамуль, а ведь я же еще и талантливая!

Я утешала маму, но на душе у меня скребли кошки. Актриса – она сейчас утрет Ниагару слез, сделает освежающую маску и вечером будет ослепительно улыбаться со сцены театра. Но только я знаю, что еще долго мамуля будет переживать всю эту историю. Актеры – очень суеверные люди. Мама боится черных кошек; сходит с ума в пятницу, тринадцатого; никогда не возвращается домой, даже если забыла зонтик, а на улице хлещет проливной дождь. А тут – цыганка, предсказание, да про любимую доченьку…

– Мамка, а хочешь, я за мороженым сбегаю? – пробормотала я, с тревогой вглядываясь в огромные мамины глазищи. В них кипел совершенно непонятный мне ужас… – Или за тортиком? Хочешь торта?

– Мороженое. Фруктовое. Смотри не перепутай, а то схватишь шоколадное, лишние калории мне ни к чему. И возьми ключи – я приму душ, а потом сделаю огуречную маску. Не идти же в театр с такими отеками.

– Мама, – я старалась говорить максимально уверенно, – все будет хорошо. Цыганка та – полная дура. Я без проблем сдам экзамены.

– Действительно. Но по мороженому мы с тобой все равно слопаем. Сколько той жизни! У тебя деньги есть?

– Я все на книжки потратила. Полное собрание Довлатова, я его обожаю…

Ворча, что дома уже повернуться негде из-за моих книг, мама соскользнула с постели, достала из сумочки пару купюр и, отвернувшись к окну, начала стягивать коротенькое джинсовое платьице.

Честно говоря, не знаю, почему мамуля все время придерживается диеты. У нас один размер, и иногда мы заимствуем друг у друга брючки и футболки. Но на всякий случай мамочка не дает ни малейшего шанса даже небольшой складочке испортить свою тонюсенькую талию.

Конечно, я выиграла в забеге к душу. Но мамуля абсолютно не расстроилась. Она едва успела заварить себе травяной чай (никакого ароматного «ерл грей», который я так обожаю, а кофе – это вообще с точки зрения мамки злейший враг лица), как я уже успела ополоснуться, надеть свежий топ и выскользнуть за дверь.

Почему-то летом с моих губ не сходит улыбка.

Как же я люблю эту жару, раскаленный дрожащий воздух, сочную зелень! Не знаю, почему некоторые люди ворчат из-за духоты или яркого солнца. У меня зимой такое чувство, что я сплю, а не живу. Только лето наполняет меня силами, планами, идеями и таким бесшабашным легким счастьем. Конечно, теперь я вынуждена готовиться к экзаменам. Но это не так обидно, как с утра до вечера проводить летние деньки на съемочной площадке. По крайней мере, пусть и обложившись книгами, я могу загорать…

Дальнейшие события произошли в считаные секунды. Я даже толком не успела ничего сообразить.

Впереди уже виднелся магазинчик, в котором мы всегда покупаем продукты. Но вдруг возле кромки тротуара притормозила машина. Это уже потом я поняла, что с пассажирского сиденья выскочил парень и рывком бросил меня в салон. А в первые секунды я просто никак не могла осознать, как же очутилась в чужой машине…

* * *

– Рыжая, ты неотразима! Вот смотрю я на тебя и жалею, что в жены не взял!

Судмедэксперт Наталия Писаренко только хмыкнула на замечание своего соседа по кабинету. Достав из пакета белоснежный отутюженный халат, она, нимало не смущаясь восторженного взгляда Вадима, расстегнула блузку, повесила ее на спинку стула, быстро набросила халатик, потом стащила легкие льняные капри. И, поправив россыпь огненных локонов, хмыкнула:

– Жалеешь ты, алкоголик старый! Тебе бы не жениться – с водкой завязать для начала. И вообще, меня нервирует твоя девка!

Наталия кивнула на шкаф, где красовалась голова манекена в белоснежном парике, и саркастично заметила:

– Вечно ты всякую дрянь на работу притащишь!

– Ничего она не дрянь. Она моя любимая женщина. Идеальная! Все время молчит и улыбается.

Наталия уже собиралась ехидно напомнить, что, когда слегка выпивший Вадик гулял со своей «женщиной» по морговским коридорам, впечатлительная барышня-следователь, решив, что эксперт мило беседует с настоящей человеческой головой, рухнула в обморок. Но коллега издал такой горестный вздох, что Писаренко прикусила язык. Видимо, бодун – штука тяжелая, на Вадике лица нет. Ему бы дома валяться, рассол хлебать. А сейчас придется – вперед и с песнями – к секционному столу, где, может, предстоит вскрывать трупов десять-пятнадцать. Сейчас же лето. А эксперты – тоже люди и ужом вертятся, норовят в солнечные деньки оказаться не в секционной, а на пляже. А тем, кто не успел и опоздал с заявлением на отпуск, приходится отдуваться по полной программе. Летних каникул в морге, увы, не бывает. К валу криминальных трупов летом добавляются утопленники (хорошо, если «свеженькие», а то привезут гнилых да зеленых, даже у привычных ко всему экспертов от вонищи голова кругом). Впрочем, хрен редьки не слаще – зимой народ особо не тонет, зато обмораживается. Так что покой здесь только снится…

– Ну что, пошли работать? – Наталия подхватила кряхтящего Вадима под руку и, стараясь отворачиваться, чтобы вдохнуть воздух (перегаром несло жутко), вытащила коллегу из кабинета. – Да что ты еле ноги передвигаешь?

– Устал…

– Пить надо меньше!

– А как не пить?! – пошатываясь, простонал Вадим. – У меня вчера дежурство было. Посреди ночи поехали на Москва-реку, сказали, утопленник. Приехали – елки-моталки, аккурат посередине реки лежит, зацепить и к берегу подтащить нереально. Следовательша молодая, плачет: «Я в воду ни ногой, трупов боюсь». Криминалист водичку попробовал – а она холодная. «Не полезу, – говорит. – Простужусь, а у меня ребенок маленький. Давай, Вадик, ты у нас одинокий, плыви, попутного ветра, старик». А вода ледяная! Прикинь – на улице жара, а река холодная.

– Так жара всего пару дней. А до этого дожди были. И что, ты полез за утопшим? – поинтересовалась Наталия, кивая знакомым санитарам, уже развозящим на тележках трупы по секционным. – Искупался?

– Полез! А что было делать? Но блин, когда я, замерзший как собака, приволок труп к берегу, знаешь, что оказалось? Что это манекен! Пластиковый! Я еще в реке понял, что «тело» какое-то очень уж твердое. Окоченение окоченением, но не до такой же степени!

Наталия рассмеялась:

– Везет тебе на манекены! А как он там оказался?

– Учения были у спасателей вроде. Манекен течением унесло, они его искать не стали. А ночью бдительные граждане «тело» в воде заметили и в милицию позвонили. Так что я просто должен был после такого согреться!

Когда Наталия вошла в секционную, игравшая на губах улыбка сразу же погасла.

Твою мать! Несложно догадаться, что вот этот изрезанный на кусочки мужчина ждет именно ее… Другие-то эксперты – Писаренко прищурилась, разглядывая работающих коллег, – выбрали себе трупы поприличнее, здесь огнестрел, всего одна дырка; там скоропостижка, похоже, внешних повреждений на теле вообще не видно. А вот этот «бефстроганов», где одно описание ран придется полдня делать, – конечно же, опоздавшей на работу Писаренко.

Покрутив пальцем у виска (санитар, дурачок, уже с пилой к черепу метнулся. Видать, из новеньких, еще не знающих, что перед вскрытием надо описать внешние повреждения, а это дело долгое с таким количеством ранений), Наталия подозвала лаборантку. И, измеряя многочисленные порезы, задиктовала результаты наружного исследования.

– Бедный… Кто ж его так? – пробормотал переминающийся с ноги на ногу санитар.

Наталия недоуменно покосилась на парня. Точно, новый – вон какая рожа зеленая, не привык, мутит еще. И нашел кому сочувствовать – труп хоть и изрезанный, а все равно видно: руки, плечи, пальцы – все в наколках. Бандюган чистейшей воды, наверное, не поделил чего-то с дружками. Чего таких жалеть? Вот вчера был подросток, которого наркоманы за пару сотен убили, – того жалко. По глупости погибших когда доставляют – тоже сердце сжимается. Может, классик знал, что говорил, кирпичи, дескать, ни с того ни с сего на голову не падает. А только здесь, в морге, дико видеть двадцатилетнюю девчонку, которой куском трубы полчерепа снесло.

В кармане халата Наталии запиликал сотовый, но эксперт, перекрикивая мелодию, продолжила диктовку.

Знаем мы это дело. Наверное, следователь уже трезвонит. С риторическим вопросом – не мог ли потерпевший сам себе нанести эти условные 153 ножевых ранения. Это ведь только в книгах следователи все из себя такие герои, которых хлебом не корми, дай только преступника изловить. А в реальной жизни эта братия эксперта до полуобморочного состояния доведет, пытаясь найти причину, чтобы дело уголовное не возбуждать. Чего следователи только не придумывают, чтобы свою работу не делать, – и самостоятельно неоднократно напоровшиеся на нож покойники, и якобы самоубийцы, изрешетившие себя пулями. Хотя… как-то слишком уж долго заливается телефон.

Стянув уже чуть испачканные кровью перчатки, Наталия достала мобильник. Когда она увидела высветившийся на экране номер, ее брови изумленно шевельнулись.

Этой-то что надо? Актриса Екатерина Воронкова. Был период, жили в одном доме. Потом актерско-режиссерская семья перебралась в квартиру попросторнее, уже года три ни слуха ни духа, как говорится, не было.

– Наташа, это ужасно. Марина пропала! – запричитала, всхлипывая, Воронкова. – Она за мороженым пошла, два шага от нашего дома. И до сих пор не вернулась, мобильник отключен.

– Кать, не истери, – посоветовала Наталия, краем глаза наблюдая за работой коллеги. Похоже, смерть лежащей на соседнем столе женщины наступила от миокардиодистрофии с развитием острой сердечной недостаточности и отека легких. – Что, девочка загулять не могла?

– Не могла! У нее экзамен послезавтра, она готовилась!

– Кать, она, может, просто подругу встретила. Или решила поехать в институт что-то узнать. Успокойся! Марина – очень серьезная девочка, и ничего экстраординарного с ней произойти не может. Ты только в милицию не беги. Они все равно заявление не примут.

– Знаю. Я уже звонила участковому. Он сказал, что только через несколько дней начнет искать. А у меня спектакль вечером. Не знаю, что делать, места себе не нахожу. Слушай, помоги нам! Мне больше не к кому обратиться! Вася на съемках. Да и толка от него ноль, он сам только голову пеплом посыпать в таких ситуациях может.

– Иди в театр. Успокойся. Что я, Маринку не знаю?! Кать, ты меня извини, но ты какая-то сумасшедшая! Чуть что – сразу паникуешь.

Чем больше Наталия успокаивала бывшую соседку, тем больше та расстраивалась.

Нехорошие предчувствия.

Страшное предсказание жуткой цыганки.

И вообще, сколько вокруг криминала сегодня!

Голова у Наталии стала просто раскалываться, и она не выдержала, перебила излияния соседки:

– Кать, у меня работы выше крыши. Позвони мне после спектакля, когда ты найдешь свою дочку и тебе самой будет смешно от своей истерики!

Эксперт сунула телефон в карман, достала новую пару перчаток и сразу же забыла о странном звонке.

«Отстреляться» со вскрытиями в первой половине дня не получилось. До самого вечера не было никакой возможности выйти из секционной. Наталии казалось, что это все никогда не закончится – новое тело, диктовка, изучение органокомплекса, забор жидкостей и тканей для лабораторных исследований.

А оформлять экспертизы? Или просто перекусить, в конце концов, что, эксперты не люди?..

Но когда Наталия наконец опустилась на сиденье своего автомобиля, предвкушая скорое возвращение домой и поедание обеда вкупе с ужином (у мужа выходной, он уже, наверное, картошечку пожарил, а какие у Леньки отбивные получаются – м-м-м, пальчики оближешь), на экране сотового вдруг высветился номер Воронковой.

– Марину похитили. Мне только что звонили похитители. Они сказали, что убьют девочку, если я пойду в милицию. Что делать? Что делать? – рыдая, стонала Катя. – Почему именно моя дочь? Почему она?

Наталия вздохнула.

Милиция? Было бы смешно, если бы не было так грустно. Ближе к вечеру в морг привезли кучку костей, изъеденных кислотой. К ним прилагались отрезанные мужские половые органы, даже еще без следов гнилостных изменений. Похоже, какой-то маньяк просто оскопил жертву, а потом уничтожил тело, за исключением гениталий. И какой вопрос адресовал следователь на разрешение эксперту? «Могут ли обнаруженные кости принадлежать животному?» Да сами они… животные! А ведь начальный курс анатомии проходили, отличать человеческие кости обучены. И мужской член, опять-таки, идентификации помогает. Но, похоже, в следственных отделах сами костьми лягут – только бы задницу от стула лишний раз не оторвать…

Смогут ли менты найти пропавшую Маринку? Вопрос спорный. Только одно очевидно – никакого доверия к ним нет. Кто-нибудь – не участковый, так опер или следователь – обязательно даст знать репортерам. Пропажа ребенка известных родителей – горячая тема для любой газеты. Криминальные репортеры такую информацию щедро оплачивают. Нет, шила в мешке не утаишь, слишком высок риск, что поднимется шумиха в СМИ. А если похитители убьют Маринку, ответ будет один: «Мы старались, делали все возможное, но мы же не боги…»

Нет, не надо. Жизнь ребенка – это слишком высокая ставка, проигрыша в этой опасной игре, которую затеяли преступники, быть не должно.

– В милицию не ходи. Я скоро приеду, – устало выдохнула Наталия и завела двигатель.

* * *

«Не сказать, чтобы наша творческая интеллигенция особо роскошествовала, – решила Наталия, подъезжая к обычной панельной многоэтажке на Каширском шоссе. – Впрочем, конечно, в сравнении с прежней квартирой тут жилье попросторнее. В нашем доме семья Воронковых жила в «двушке», а Марине всегда хотелось свою комнату…»

Припарковав машину, Писаренко прищурилась, разглядывая номера подъездов, и бегом направилась к нужному.

На душе скребли кошки.

Воронковы – приличные, отзывчивые люди. Трудяги, каких свет не видывал. Марина – умница. И вот – такая беда…

Даже горе, выбелившее лицо Кати, не сумело испортить красоты актрисы.

Сбрасывая босоножки, Наталия невольно залюбовалась огромными голубыми глазищами, высокими кошачьими скулами, копной длинных светлых волос.

Похоже, Катерина находилась под воздействием успокоительных препаратов. Ни слезинки уже не было в ее глазах. Она прошла на кухню, села на диванчик и безучастно, как робот, приступила к рассказу:

– Похитители позвонили чуть больше часа назад. Разговор был коротким. Они сказали: «Не волнуйтесь. Марина у нас». Я, конечно, сначала онемела, вообще не понимала, о чем мне говорят. Потом стала орать: «У кого это у нас?!» Эти ублюдки не стали ничего отвечать на этот вопрос. Следующие предложения: «Ребенка вам вернут через пару недель. Но если вы пойдете в милицию, Марина умрет». Все. Положили трубку.

Невольно разглядывая симпатичную посуду и хитрую кухонную технику (Катя сама, кажется, ничего не ела вообще, но готовить обожала и мужа с дочерью кормила на убой, когда время позволяло), Наталия забарабанила пальцами по столу.

Похоже, все не так уж и плохо.

Есть одна очень важная деталь.

Похитители не сказали ни слова про выкуп.

Конечно, может быть, они потом еще перезвонят. Но все-таки полтора часа – достаточный срок для того, чтобы добраться до другого таксофона и заявить о том, сколько требуется денег. Это не тот вопрос, про который можно забыть…

– Голос был мужским? – поинтересовалась Писаренко и уточнила: – Про выкуп ведь не говорили, я правильно поняла?

– Про выкуп? Нет… Я даже не сообразила. А ведь точно – людей похищают для выкупа! Голос – мужской, приглушенный. Слышимость была не очень хорошей. Я невольно подумала, что этот урод из подвала звонит, где он держит мою бедную доченьку… Я разговаривала – если эти пару секунд можно назвать разговором – только с одним мужчиной. Но он говорил «у нас». И я решила, что похитителей несколько.

– Кать, а ты не могла кому-нибудь очень сильно насолить? Ты или Вася? Вспомни, кому вы дорогу перешли!

– Ты думаешь, Марину похитил кто-то из наших? – актриса вскочила и нервно заходила по кухне. – Наташ, ты ведь знаешь киношную среду. Серпентарий единомышленников. В глаза улыбаются, за глаза в лучшем случае шипят или подлянку подкладывают. Конечно, мой муж другим режиссерам как кость в горле. Денег в кино поменьше стало, кризис, многие без работы сидят, а Вася всегда востребован, постоянно при деле. Меня, конечно, уже давно безо всяких кастингов приглашают. Но таких актрис тоже несколько десятков. Да я сама часто думаю: «Почему позвали не меня, а ее, она же старая вешалка». Так что конкуренток у меня более чем достаточно. Но похищение ребенка… Мне кажется, это что-то запредельное!

– То есть явных конфликтов с коллегами не было? И угроз тоже?

– Нет.

– А если поклонники? Среди твоих поклонников есть психопаты, которые способны на такой поступок?

Катя растерянно пожала плечами:

– Не знаю. До недавних пор ничего такого не случалось. Мне поклонники цветы дарят и плюшевые игрушки. Очень мило с их стороны, я радуюсь таким знакам внимания. А если замуж зовут… то как-то без угроз… Дескать, я вас, конечно, не достоин, но если вам одиноко, то буду рад стать вашим спутником жизни… Мне кажется, все в рамках приличия. Впрочем, последний раз мне такое письмо пару лет назад приходило. Не связано это с похищением Маринки, я чувствую, не связано. Вот только если?.. Впрочем, нет, глупости. Не стоит даже думать об этом. Вечно я напридумываю всякой ерунды.