Четыре Сергея

Холодной, солнечной осенью, под Карагандой, в пыльном городке «спутнике» Темиртау, выпивали на лавочке четверо. Люди молодые, не мятые, местные.

Невесомых стаканчиков из рук больше не выпускали, – ветер два уже унёс, пили, теперь, по двое. Пластиковый бутылёк китайской водки, держался на асфальте чужбины под своим весом ещё сам, только открыли. Первый, пустой, катил вместе с листьями ветер. С остановками катил, тоже, видимо, удивляясь: чего это тут подпрыгивает такое несуразное, инородное… Прозрачная, пластиковая бутылка и впрямь выглядела нелепо для водки: невесомая, пустяковая ёмкость какая-то… И неслась она, подпрыгивая и посвистывая, с разворотами, по безлюдной площади Гагарина, к памятнику Неизвестного солдата. Огонь у монумента не горел, газа не было. Десятиметровый бронзовый воин, с поднятым воротником шинели, был отрешён от ветра, пыли, газа, и пустого.

– Надо было в урну бросить, – озвучил один, из четверых, в тёмно-зелёном, пухлом плаще, очевидное. Он один стоял, наблюдая за скачущими перемещениями пластикового бутылька. А трое расположились на лавочке с комфортом.

– Да его так до Китая додует, – успокоил другой, белобрысый, сидящий на лавочке слишком уж прямо, в центре. Коротко остриженный, (со лбом, хоть поросят бей), в длинной, аккуратно застёгнутой под горло, коричневой кожаной куртке, с симпатичными пуговицами, похожими на тугие футбольные мячи или свежие шоколадные конфеты. Звали его Сергей, работал он на заводе, бригадиром слесарей. В прошлом бывший опорный полузащитник (не сложилось с футболом из-за травмы), и лейтенант запаса, – (не сложилось со службой из-за драки). Бригадир улыбнулся, поясняя, про пустой, шустрый бутылёк, с мелкими иероглифами производителя, и синей, короткой, кириллицей потребителя на этикетке, – обратно, на родину пошёл. Щас, – по озеру, дальше – степью.

За площадью, за молодым, советским, 70-х годов, автовокзалом, виднелось Самаркандское водохранилище. В простонародье – озеро, (тоже молодое – и ста лет нет).

– Дальше что? – поинтересовался, сидевший на лавочке с краю, похожий на весёлого цыгана, грека или кавказца, парень в расстёгнутом голубом плаще и темно-синем джинсовом пиджаке под ним, – Делать будем… Присутствующие звали его «Иса», потому что по паспорту: Сергей Иванович Исаев.

– Дальше, как договорились, Иса, – напомнил крупный, покачивающийся на прямых на ногах в плаще, со стёганным подкладом, – сколько можно…

Стоявшего, как и белобрысого звали Сергеем. Но если бывшего футболиста по фамилии Родимов, за глаза, и в глаза, и даже родители, бывало, называли дома так, как кричали ему на поле; «Родя!», то этого Сергея-коммерсанта в расстёгнутом пухлом плаще звали, как всех его собратьев, всегда и везде, на постсоветском пространстве. Начиная со двора, в школе, на тренировке, и в бизнесе: «Кореец». Ну или «Кора». В отличии от большинства своих щуплых собратьев, был он широк, крупнолиц, физически развит. Дзюдо, а после, модные, ушу, карате, кикбоксинг, эту самую физическую развитость только усилили. И, если б не был бы он, в школе, в отличии от всех присутствующих, «хорошистом», – (слово то какое, именно советское, и точно отражающее суть), то, глядишь, в спорте, у него бы чего и получилось. Это ещё как-то тренер по дзюдо, не весело спросил, а потом подметил: ты в школе как учишься? М-м, вот и тут ты у нас – «хорошист». Ни отличником, ни чемпионом, Кореец никогда не был. Только призёром и участником. В комитете комсомола был, но и комсоргом не стал. Там, тоже, удивительно не стремился, хоть сам и напросился. А товарищем он был с правильными понятиями.

Четвёртый, и третий на лавочке, с прямыми, правильными чертами лица, на голову выше всех, в чёрном кожаном плаще за восемьсот долларов, очень походил на Штирлица. Как Штирлиц на немца. Вячеслав Тихонов так улыбаться не умел от породы. А Сергей Виндергольд улыбался от природы просто и широко, как конь. Как все чистокровные русские немцы. Или немцы русские. Качался как Арнольд, пил как Вася, гулял как Донжуан, служил, как Крузенштерн, – пока не выгнали по интригам. Раздражал он многих плохо его знавших. Абсолютно не являясь эстетом, пиву предпочитал шампанское, а спортивным штанам брюки. А кроссовок у него вообще не было! При этом, в связях с интеллигенцией, замечен не был. Будучи эгоистичным снобом отличался твёрдостью убеждений. За попытку назвать его фашистом или Генрихом, с детства бил многих и не разбирая: чемпионов по боксу, вольной борьбе и экзотическому Каракульпешу. Как ему это удавалось – непонятно. Особо приёмами не владел, хотя конечно, как все физически развитые советские хлопцы ходил в своё время на плаванье, самбо, бокс, штангу, биатлон и греблю, но нигде дольше полугода не задерживался, – не увлекался. И, дрался. Н а определённом этапе драки, ему обычно удавалось зажать шею противника у себя под мышкой, а дальше, белка в колесе, по сравнению с его правой, отдыхала… Конечно он был битым. И не раз, и страшно, до чёрных глаз. «Старшиками», родственниками поверженных, дембелями в армии, различными национальными диаспорами в институте. Это не значит, что он шёл всегда напролом. Как все, он приспосабливался и так же прогибался, но всегда смирялся с чувством вины перед собственной гордостью. А гордость требовала жертв и доказательств существования. И тогда, виня себя раз за разом, переполнялся не любовью к себе, и вспыхивал как спичка. Первый зубной мост ему поставили в семнадцать лет. На деньги родителей одной кавказской группировки. Другие родители пригнали «восьмёрку» к части вместе с нотариусом. Хотели от него всегда одного: что бы он никого не посадил, и не мстил. А его уже удовлетворяло то, что ни то что, прапорщик, – (отдельная история), ни один дембель его не пнёт, а Ахемет с друзьями, больше никогда не отодвинет его разнос в институтской столовой, чтобы встать без очереди. («За восьмёрку» тогда взял деньгами, и как оклемался укатил с первой зазнобой к югу). Мстить – не мстил, если обещал. Слово держал, но говорил всегда, и всем: «Учтите – я зло помню. И вы меня помните».

Всех четверых объединяло детство, двор, школа. Интерес к друг другу и уважение. Они были разными, но помня детство и юность, признавали поведение друг друга достойным, или, главное, для себя понятным, или, оправданным. Разбежавшись после школы по разным сторонам, вузам, армиям-друзьям, лет на семь-восемь, из виду не терялись. И как-то, за год-два, вновь сошлись крепче старого. Это не значит, что их было только четверо, (на дни рождения у каждого собиралось человек пятнадцать), близкими и хорошими друзьями, каждый из них, назвал бы человек десять, но именно эта четвёрка собиралась часто, поговорить и просто выпить. Кроме того, было у них и одно, случайно, спьяну зародившееся дело, серьёзное настолько, что превратилось в тайное.

Встретились они не просто, как обычно, водки выпить, (это для них, двадцатисемилетних, было обычным делом). Трое на лавочке, и, один напротив, собирались на завтра, грабить кассу заводскую. Организованно.

И не первый раз собирались, да всё срывалось. План был. Порядок действий тоже. Нюансы, варианты возможных и маловероятных событий обговаривались не первый раз и уже столько дней, что это и порядком всем поднадоело. Больше того, все эти обсуждения, встречи, предложения умные, смахивали теперь уже на балобольство. И мусолить эту тему ещё месяц – не интересовало больше никого. Или – или. Если налёт срывался на этот раз, о его идее решено было забыть и больше не вспоминать. Это оговорено. Пришли все четверо. Взяли две бутылки, коротко прошли по всем пунктам, первая кончилась.

– Дальше – в «Шайбу», как обычно, но не напиваемся, – уточнил Родя, – «светимся» там, крутимся, ты – первый домой, мы после…

Присутствующий, бригадир слесарей Родя, уже оставил пакет с початой бутылкой водки и пирожками, в том месте административного корпуса, где ночной сторож её непременно найдёт. Тот решит, как обычно, что начальство опять кого-то шугнуло в дневную смену. Находит он не первый раз, пьёт как свою – «приручили». Пирожки из заводской столовой, будут с ливером, водка – с каплей клофелина, (это так, на всякий случай, что б спал крепче). Он и без клофелина храпит так, что утром не добудишься, потому, что без своей чекушки-четвертинки, на работу не приходит. Спит крепко всегда. Ломать-корчевать, давно насверленный, бетонный пол в кассу, можно будет спокойно.

Эта часть сложностью не напрягала. Сторож исправно пил «тренировочную» водку два месяца, даже пирожки все не съедал, уносил домой, а дальше никак не складывалось.

Садилось осеннее солнце. На фоне полоски озера, шелестящих бурых карагачей, тёмной спиной выделялся бронзовый воин. Вечерело, по тротуарам и тропинкам торопились редкие прохожие. Иногородние, подгоняемые сухой листвой, чапали к автовокзалу ещё быстрее. Один, в кепке, невзрачной советской куртке, каких не продают уже, заинтересовался, – поднял на ходу кружащийся, пустой бутылёк.

– Смотри вон поднял.

– Зачем он ему нужен?

– В посёлках китайской водки ещё не видели, наверное. – предположил Родя.

– Наливай, допивать будем, ещё в Шайбе виснуть…

– Полная голова пыли, давайте, что б всё хорошо было, – предложил Кореец, – надо уходить.

Темнел и ветер, кроме сора он уже нес холод, зябли руки.

– а нафига, вот правда, тому колхознику пустая бутылка?

– Может наливать что-нибудь будет, с собой носить – она лёгкая.

– Без пробки?

– Да найдёт.

– Чего носить?

– Спирт, например. У тебя же фляжка есть…

– Так-то фляжка…

Они разлили и выпили. Выкинули бутылку, бумагу от беляшей и стаканчики в чугунную исполинскую урну у лавочки, и без слов направились через утоптанный в тропинку газон, в кафе, неподалеку. В простонародье – «Шайбу».

А мужик, поднявший со ступеней монумента пустую китайскую бутылку из-под водки, перейдя дорогу, у автовокзала, при входе, бросил её в урну.

Первым шагал Иса, он участвовал, потому что всегда был своим, и привык быть со всеми. За ним шли двое – Сергей, неожиданно надумавший дело, (бригадир слесарей), и Сергей Виндергольд, (он же – «Золотой», среди своих), согласившийся ломать пол в бухгалтерии, потому что пришёл к выводу: скучно и блёкло жить без денег крупных. Четвёртого Сергея, Корейца, увлекала возможность продумать всё до мелочей, умно взять деньги. Расчёт и внимание к деталям занимали его гораздо больше моральных соображений. Читал он много, и, если бы не тщеславие это служило бы ему с пользой. Надо добавить, все были не богаты, из обычных семей, без криминального прошлого.

«Шайба» гуляла громко со входа. Они прошли в бар на первый этаж. Столик свободный был, и не один, – рано ещё. В советское время «Шайба» была местом знаковым, мест в городе со словом «кафе-бар» насчитывалось не больше пяти. В них было вкусное, дорогое мороженное с шоколадной стружкой, в нержавеющих креманках, фирменные десерты в стеклянных вазочках, и коктейли. Можно было заказать кофе с коньяком. Водки не было. Было много тематической чеканки и резьбы по дереву. Своеобразный промежуточный этап, активной, модной, обеспеченной части советской молодёжи, между кафе мороженного и рестораном. Кафе-бары выполняли ту же роль сводничества, что и рестораны, но без живой музыки и белых скатертей. Развал общепита упразднил статус заведений дешёвой водкой, незамысловатыми салатами – по бюджету присутствующих, и громкой танцевальной музыкой из динамиков. Поговорить в этих заведениях стало возможно только днём. Мороженное исчезло, в репертуаре появился блатняк.

– Кореец ты коммерсант, и будешь башлять, – сказал Родя сразу, – у меня электроды не продались ещё. Иса как художник деньгами владел редко, а Виндергольд, имея деньги, сказал бы сразу: «да заплачу я»… Парни, правда, никогда деньгами не считались, и редко скидывались, платил, или, платили, кто мог. «У кого деньги есть?», спрашивалось загодя. Пирожки на лавочку уже брались за счёт Корейца, поэтому он согласился, но обозначил:

– Рассчитаюсь, до «пятёрки».

– Я тебе отдам потом, – сказал Родя – если напомнишь. Но у меня есть, если что, бригадные…

Кореец искренне отмахнулся рукой:

– Пока не надо.

Собирались так: всем засветиться в Шайбе, показать присутствующим, что были, напились и разошлись. Каждый по разным сторонам, и в разное время. Что бы это запомнилось. По возможности или уйти со знакомыми, или провожать девушек, и после, ещё к кому-нибудь зайти, помелькать по городу. Алиби на ночь ну никак не придумывалось достойное. А так можно сказать: «помню плохо, колобродил…» Иса с Родей по домам – им завтра на работу. Кореец приходит к Виндергольду, не известно во сколько, они ещё пьют, а потом спят целый день. Золотой живёт один, на «Востоке», в четырёхкомнатной квартире, (вторая жена ушла, водит баб, и приходят друзья регулярно). Родители Корейца, понятно, привыкли, что он иной раз не ночует дома.

Кореец действительно должен прийти к Виндергольду, не позже двух. Они сразу заводят «Ветер с моря дул…» и ждут: ментов или соседей. Главное, дождаться как минимума, стука по трубам. Соседи у Виндергольда были разные: одни приходили увещевали, другие вызывали милицию, третьи стучали по трубам. Золотой живет, в старом, сталинском – «болгарском» доме, (болгары строили), на пятом этаже. С некоторыми соседями не ссорился, музыку убирал даже днём, если просили: к одним привозили внуков, и они были очень вежливыми людьми. Виндергольд всегда шёл людям на встречу. Если видел людей.

Немного оправдывало его то, что другие, некоторые, соседи, (с которыми он как раз ссорился и они уже не приходили, а сразу вызывали милицию), любили громкую музыку в свои праздники. Золотой поселившись в новом месте, будучи в принципе доброжелательным человеком, терпел ночную музыкальную вакханалию соседей, меломаном не являясь …. Каково же было его удивление, когда они же первые, к нему и пришли, с таким не поддельным возмущением: у вас музыка!». «А у вас вчера её не было?» – удивился Виндергольд. Тот, пришедший, простодушно, лицо кирпичом, сообщил, что он работает по сменам, что вчера у них был праздник, а сегодня они хотят отдыхать. И он, сегодня отдыхающий, начальник смены Резубов. Виндергольд заметил, что это как-то не справедливо. Гости, сегодня, у него. И приглашать кого-либо к себе, подстраиваясь под рабочий график соседей, он не станет. Резубов сразу пошёл по не верному пути. Повысил голос, как начальник смены, принялся жестикулировать руками… Понеся потери, и не осознав, что они были не случайны, Резубов, видимо привыкший решать производственные задачи не морочась, делегируя их, или взвинчивая проблему, действительно усугубил ситуацию: пригласили со своей стороны троих неизвестных. Те, как начальник смены, считали себя, решающими людьми. Не застав Виндергольда дома, продемонстрировали находчивость и позвонили ему после, с угрозами личной встречи. (Тут видать Резубов, пробил соседа по адресу, и вызнал номер телефона.) Золотой выслушал гнусавого человека, и спросил: «А вы тут с какого боку? Сами где живёте? Ты конкретно? Что мне будет?» Внятных ответов, кроме утверждения, что «он попутал и ответит», не получил. Золотой начал догадываться: «Вы с Резубовым идиоты?» Ему забили стрелку через три часа. Виндергольд позвонил Роде и Корейцу, обрисовал ситуацию, попросил подъехать на всякий случай и каждому сказал примерно следующее: «Если можешь. Если нет – ничего, я сам. Тут ничего страшного не будет, я думаю. Какие-то не понятные дебилы, пугают. Но если что-то не так пойдёт, сосед Ревозуб следующие смены пропустит. Уж до него то я доползу. Просто я одной девушке проспорил бутылку французского конька, и жду её. Вдруг она приедет? А вдруг не одна? Так что, если можешь, приезжай. Я Серому тоже позвонил, Иса работает.» Предупредив, что он надеется, что «она приедет всё-таки одна», попросил любого из товарищей, для начала, подождать его на улице.

Когда Родя и Кореец подъехали, то увидели у подъезда Виндергольда перекрашенную 520 серую беху, блестевшую потёками перламутра, худощавого мужика в очках, вырезающего брызговики, за рулём, и трёх, неопределённых, (разномастных), челов на лавочке… Дождаться Виндергольда товарищам не получилось. Оглядев присутствующих, Родя только уточнил: «Вы что ль стрелки бьёте?», и, пока Кореец задавал пару вежливых вопросов по существу: «а вы кто, что вы спрашиваете», получил невразумительное и невежливое, просто рубанул первого, и переключился на второго. Те, не сразу, но признались, что Ревозуб им никто. Славик, самый здоровый из них, почему-то прятал вылетевшую наружу из футболки золотую цепочку, всё же проговорился, что работает у Ревозуба в смене, а это друзья. Ревозуб, как выяснилось, спросил насколько он честный человек, можно ли на него рассчитывать, если надо наказать отморозка, который плюёт на людей. Славик то же был воспитан по советским понятиям, а про другие он только слышал. Но одно то, что какой-то блатной упырь представляет угрозу для людей, его возмутило. Был у него долговязый, разводящий друг Аркадий, тот благосклонно согласился на акцию, и, не ниже ростом, простодушный сосед, в прошлом биатлонист Валера. Валерий осваивал «русский полевой бой» и «ножевое метание». (Нож для метания выпал у Валеры вовремя не удачной демонстрации «русского полевого боя»). Всё стало понятно Корейцу и Роде, они решили и забыть про них, и про Ревозуба, и, про «полевое метание»… Тут из подъезда вышел абсолютно пьяный Виндергольд, в белоснежном махровом халате и тапочках на босу ногу. Видно было что он только что умылся. Улыбался он стеклянно.

– Вот видите, – просто пояснил он поверженным, – не надо так разговаривать по телефону. И, издевательски, хрюкнул…

– По-хорошему, – заметил Родя Корейцу,– этого в халате тоже надо отмудохать. Ему стрелки назначают, он нас зовёт, я не жрал со смены, он говорит «тут непонятки!», – и в таком состоянии, пидор!

Всех восхитил не молодой, вроде бы спокойный, водитель в очках. Он бросил брызговики с ножницами на дорогу, выхватил из под сиденья топорик туриста, обежал машину, поправил очки, и, топорща усами, объявил: «поцарапаете машину – убью! Скальп сниму с любого!» При этом стоял решительно, видно было, что не побежит, и топором, над головой, пульсировал нервно.

– Млять, сними ещё и маньяк, – заключил Родя, и попросил, – Кореец, не подходи к нему, на всякий случай, близко. Этот очкарик, может и уедать, он же не видит нихера…

– Если совсем разнервничается, – задумчиво рассуждал Кореец, – то надо песком в глаза кинуть.

– Ага, – согласился Родя кивком, наблюдая внимательно за всеми, -он же в очках, пескозащтиных…

А Виндергольд, не разделявший с товарищами чувство опасности, огласил присутствовавшим, что он приглашает всех, без исключения, на рюмочку коньяка. «И Вас, мужчина, с топором, тоже». При этом, сообщив, что: «только тихо, у меня гостья, и она спит», улыбался, как сволочь. После, задрав голову к окнам, завопил: «Ревозуб, выходи подлый трус», и: «Ревозуб! Моя бригада твою победила!» «Выходи, теперь мы с тобой будем силами мериться» …

Кореец, выяснил, что водитель, крашенной дымчатой тачки, сам из посёлка Гагарина, «ездил с ребятами по городу, пока они занимались делами». У них есть серьёзный клиент на машину. Аркадий сказал: человеку нужна Беха, не перевёртыш, только из Бундеса пригнанная, купит не торгуясь.

– А у тебя чё, не перевёртыш? – удивился Кореец

– Чё ты с ним разговариваешь – оборвал Родя разговор Корейца с водителем, – веди этого домой, – он указал на Виндергольда, – закрой рот, – велел водителю, – у них ума нет, как у тебя, старый. Сядь со своим топором на место. Пока я кирпич не уронил по тебе, или, по твоей тачке, раза три. Смотри…

Трое: Аркаша, Валера и Вячеслав, с подачи Аркадия предложили эту непонятку действительно запить и подняться, пообщаться с реальными, как видно, пацанами, тем более, что Виндергольд настаивал.

– Съедались отсюда, чтоб я вас не видел! – прошипел Родя.

Кореец увел Виндергольда домой. Хлопнул с ним рюмку, попросил «её» не будить, самому Золотому никуда уже не ходить, лечь спать, и, пообещал закрыть дверь за собой.

В машине Родя начал спрашивать:

– Вот скажи, Кореец, можешь ты, когда-нибудь, без этих: подсечек, нырков, бить в пятак, сразу, как я?

– Ты силач, – согласился Кореец улыбаясь.

– Базара нет, ты этого гибона воткнул, – продолжил Родя, – но я одного конкретно уронил, а потом твоих добивал, что б не встали. Ты думаешь, так не надо? Чего ты положил и стоишь? Чего ты ждёшь? Очки тебе начислять начнут?Коко Ённо А?

– Ты кончай, – попросил Кореец, – может тебя на бокс отдать? Поживём… Будешь конкретно всех ложить. Как Костя Дзю.

– Мля, Кора, чё ты медлишь, чё ты с ними разговариваешь, зачем?– Спросить, что ими движет.

– Вот сука ты тоже, – обиделся Родя, – такая же, как Виндергольд. У меня такое настроение было… Затем, после паузы признался: – Жрать охота. Мы на работе компрессор один отрехтовали, списанный, и скинули его, прям на территории, подрядчикам. Предлагаю выпить, и с котлетами, в кафе «Спорт» …

Этот эпизод, в недалёком прошлом, с конфликтной реакцией на музыку запомнился. Так решили имитировать своё присутствие, при отсутствии. Перед тем, как уйти, Виндергольд и Кореец, ещё раз, на громкости заведут кассетник. Так, что б, возмущённые соседи подскочили, запомнили, и в памяти осталось. После, они, дождавшись ответной реакции, оставив в квартире свет, тихо уходят по крыше, на дело.

После всей операции с заводской кассой, они приходят обратно, днём уже, в квартиру попадают тем же путём, незаметно, через пристройку-подвал-первый подъезд-крышу. Спускаются на свою площадку пятого этажа, по чердачной лестнице, чтоб никто их не видел, и не слышал, заходят. Спят, буянят, как после пьянки. Это всё Родя и Кореец придумали, – Кореец с музыкой, Родя с чердаком. И, вроде как, алиби у них, какое-никакое, есть.

В баре, заказали привычно водки и салат, смотрели по сторонам. Девушки были – три столика. Заорала музыка, побежала цветомузыка. Вышли танцевать девицы, все пять, с соседнего столика.

Парни сидели за деревянным столом двое на двое, разговаривали также: Родя с Виндергольдом, Кореец с Исой, наклоняясь к друг другу – иначе было не услышать. Посматривали на выплясывающих…– Веселимся, пристаём, имитируем пьянство, и расход, – напомнил Родя в паузе между песнями. – Чего вы уткнулись, как на поминках?

– Ну давай сразу, вприсядку, к ним в круг войдём, – кивнул Иса на танцующих кружком девушек в облегающем трикотаже, – все четверо, шеренгой. Или может, хоть принесут, для начала, чего-нибудь. Посидим ещё, для приличия, а то точно, запомнят, как дебилов…

– Главное – что б запомнили, – отмахнулся Родя

– Ты чего, правда предлагаешь, – дурковать что ли? – не согласился Иса, – Мы здесь не первый, не в последний раз сидим…

– Вот-вот, – признал Виндергольд, – нам ещё тут, жить с девушками дружить… Давайте на твои заводские деньги по бутылке шампанского, за каждый столик отправим, и нас запомнят.– Ага, щас, – кивнул Родя. – за двумя столиками водку херачат мадмуазели, а ты…

– Они соком разбавляют, – уточнил Кореец, – можно правда пирожные заслать, их тут не так много, две, три, пять, – за тремя столиками…

Им принесли салат в овальной белоснежной тарелке с фигурной каёмкой, – назывался он «селёдка под водочку» – четыре кусочка селёдки, уложенные на четыре кружочка картошки, обсыпанные зелёным горошком, посыпанные маринованным репчатым луком, и сбрызнутый нерафинированным подсолнечным маслом. Графин с водкой, полуторалитровую бутылку минералки «Сарыагач», стаканы и стопки. Официантка пожелала им приятного аппетита, поменяла пепельницу, сначала вежливо, на автопилоте согласилась с Виндергольдом, что картошку кухне можно резать ещё тоньше, как чипсы, а после того, как Иса дополнил: «и чтоб и с луком больше так не шиковали», спросила: кого ей позвать, администратора или охрану?

– Вот ты вредная Света, – улыбнулся Иса, – ну что нам Люда скажет? (Люда, – она же барменша, и, она же, администратор в Шайбе, последние годы.) А охранника-Эльдара, вообще смысла звать нет, не будет он пить, до закрытия. Просто на кухне скажи, чтоб не жадничали уж так, и всё…

– У нас сейчас новый арендатор, новый администратор, и новые порядки. – пояснила официантка.

– Начнём с администратора, – переглянувшись с своими, предложил Кореец, – а кто арендатор?

Мимикой Света показала, что всё печально, понятия не имеет, что происходит, и её это мало интересует.

Минут через десять, пришёл никому не известный, какой-то лысый тип, лет за тридцать, в белой, застёгнутый на все пуговицы, рубашке, с черным, отливом в бордо, галстуком, навис над столом, и начал напирать, с места в карьер, так, как не ожидал никто.

– А чего вы хотели? Вам салат не нравиться? Ну идите бухайте в другое место.

Оторопели все. Первым, от коллектива, задумчиво высказался Кореец: