Разлом. Книга 1

Мурашки пробежали по позвоночнику и на затылке зашевелились волосы.

Причитая, рабочий кинулся убирать осколки, а на меня напала оторопь. Я смотрел то на бутылку, то на Джеремайю, черной кляксой видневшегося в глубине бара. Надо было идти, либо к самолёту и отправляться в путь, либо к заказчику, отказываться от контракта и выяснять, насколько реальны угрозы. Мне почему-то представилось, что Джеремайя воспримет всё совершенно спокойно, молча заберёт конверт и продолжит трапезничать. А потом… Не знаю, что будет потом, но в одном был уверен на сто процентов: в себе я буду крайне разочарован. Войцех, может быть и поймёт, а вот на платформу Хо доступ мне будет закрыт, наверняка.

– Что-то случилось? – прервал мои размышления голос Джеремайи.

– Нет. Всё в порядке, – ответил я и вышел наружу.

Вернувшись к «Беркуту», забрался внутрь, закрыл дверь, снова устроился в кресле и надел наушники.

– Войцех? – произнес в микрофон.

– На связи.

– Ты готов? Не вижу тебя.

– Ещё в ангаре. Последние приготовления. Ты взлетай, я нагоню.

– Хорошо.

Связался с диспетчерской и сразу получил добро на взлёт.

Одна рука привычно легла на штурвал, другая на рычаг тяги. В такие моменты я словно сливался с самолётом. Малейшие вибрации передавались мне от «Беркута» через кончики пальцев. Прохладные рукояти быстро нагрелись до температуры моего тела и казалось, что руки срослись с самолётом, тело потяжелело на несколько тонн, а крылья стали его неотъемлемой частью. И вот я уже не сидел в кресле, а вытянулся над взлётной полосой, шасси отлично отрабатывали на неровностях, поглощая вибрацию. Белые пунктиры под брюхом мелькали так быстро, что превратились в сплошную полосу. Я чувствовал сопротивление воздуха и его податливость под моим неудержимым напором.

Ускорился.

Гул в кабине оглушал, но это была приятная глухота, вызванная стремительной мощью. Моей мощью!

Мне даже не требовалось смотреть на указатель скорости, чтобы определить рубеж – я его чувствовал. Потянул штурвал и тысячи невидимых рук подхватили меня и увлекли ввысь.

Гул сразу стих и превратился в ровный негромкий рокот.

По бокам сверкнули серебром цеппелины платформы. На их фоне «Беркут» казался мелкой птахой, а устрашающих размеров импеллеры, не просто стабилизирующие всю эту гигантскую постройку, но и снабжающие её электричеством, вызывали невольное чувство благоговения.

Белые груды облаков, ослепительные на фоне ярко-голубого неба, устремились навстречу.

Иногда я думал, с чем можно сравнить эти ощущения? Единственное слово, приходящее в голову и хотя бы немного отражающее суть – свобода. Каждый раз взлетая, я окунался в неё с головой. И чем бы полёт ни обернулся дальше, момент отрыва от поверхности оставался неизменно прекрасным.

Заложив вираж и одновременно набирая высоту, я занял эшелон четыре-девятьсот и поставил «Беркут» на курс.

Внизу искрились снегом горные пики. Только наблюдая с высоты можно было оценить величие, раскинувшихся на многие километры, хребтов. Некоторые прятали вершины в облачных шапках, другие подставляли крутые бока солнцу. Бесконечные ущелья, блестящие реки, каменистые плато…

Но любуясь всей этой красотой, я не забывал поглядывать на экраны – вдруг местным на земле снова захочется пострелять?

Тем более, что я пока без прикрывающего. Из-за поспешного отлёта я не успел расспросить Хо, что за ерунда теперь происходила вокруг платформы. Такого раньше не было. По самолётам не палили из ЗРК. Впрочем, эти мысли следовало как можно быстрее отбросить. Во-первых, можно пропустить что-то важное, например, какие-то показания на приборах. Во-вторых, это отвлекало от ощущений и мешало наслаждаться полётом. Поэтому я быстренько очистил мысли, включил автопилот и принялся разглядывать пейзаж.

Солнце светило сзади, и можно было видеть тень от «Беркута», скачущую по заснеженным склонам. В голове всплыл любимый мотивчик, и я принялся негромко напевать. Эйфория, вызванная взлётом, прошла и осталось лишь беззаботное настроение. Понятное дело – это ненадолго, но, считаю, нужно уметь наслаждаться моментами.

Рядом с тенью от моего самолёта вдруг появилась ещё одна. Меньше размером и заметно быстрее. Войцех нагнал, хотя я ожидал его позже.

– Что-то ты быстро, напарник, – проговорил я в микрофон.

Поляк не ответил. Странно.

– Войцех? – попробовал я ещё раз.

В ответ – молчание.

Может показалось? Да нет же, вон четкая тень на склонах. Она была уже впереди моей и удалялась. По идее, «Шмель» прикрывающего должен быть где-то надо мной. Я прижался к стеклу фонаря, пытаясь рассмотреть самолёт напарника. Но ничего не увидел. Только синь неба и рваный слой перистых облаков.

Бросил взгляд вниз. Вторая тень никуда не делась. Что за бред?! Если есть тень, должно быть то, что её отбрасывает. Может какой-то оптический эффект… ну там солнечный свет отразился от снега, потом от облаков, исказился, переместился и бла-бла-бла… Бред! Слишком чёткая и совершенно не похожая на моего «Беркута» тень. А если присмотреться, то и на «Шмеля» тоже не вполне смахивает. Другой рисунок крыла, странно вытянутый фюзеляж, какой-то чуждый, незнакомый. Невольно передернул плечами и снова попытался рассмотреть, что или кто её отбрасывает.

В какой-то момент мне показалось, что на фоне редких облачных лоскутов что-то промелькнуло. Какое-то марево, воздушная рябь. Взгляд не сумел за неё ухватиться, и видение исчезло, будто призрак.

Мне показалось, что я слышу гул моторов, но очень слабо, едва различимо, и это вполне могло быть гулом ветра.

Взглянул вниз: тень «Беркута» снова плыла в гордом одиночестве.

Я даже привстал, чтобы поискать глазами, но скоро опустился обратно, слегка разочарованный.

Интересно, что это было? Может галлюцинации? Остаточные эффекты после вчерашнего Прокола? Кажется, я где-то читал, что подобные вещи возможны, но сам раньше никогда не испытывал, и от других не слышал.

Если же, я действительно видел тень от другого самолёта, то, где тогда он сам? Не невидимка же. Это из разряда сказок для деток. Самолёт – невидимка. Надо же! Нет. Всё-таки не зря после Прокола положено отдыхать пару-тройку дней. Вот чтобы как раз таких моментов и избегать.

И вдруг меня как током ударило: я вспомнил давнюю байку, гуляющую среди Почтальонов. Об одном из первых пилотов, ушедших в Прокол и застрявшем в Барьере. И вырвалась оттуда только его тень, и теперь сопровождает пилотов, которых ждёт подобная же участь.

Сердце заколотилось, стало трудно дышать. Я понимал, что всё это иррационально. Глупости, страшилки, россказни…. Но теперь всё сложилось: птица в салоне, ругань ремонтника, разбившаяся бутылка вина, “Золотой” в кровавой луже, а теперь и тень от невидимого самолёта… или от несуществующего?!

Вселенная не просто намекала, а прямым текстом кричала мне: откажись от заказа! Откажись! Вернись на платформу, отдай конверт и аванс, даже неустойку заплати, но откажись!

Только что я мог ей ответить?

Контракт заключен. Отказаться от него – означало объявить на самого себя охоту. Не знаю, действительно ли Джеремая обладал такими возможностями, но если допустить такое, то как потом жить? Трястись, ловить косые взгляды, шарахаться от каждой тени? Спасибо, я лучше уже от одной, чем от всех подряд.

Я помотал головой и несколько раз вздохнул, успокаивая сердце и подавляя вспыхнувший страх.

Выбор сделан, пути назад нет. Что будет – то и будет, отступать поздно, да и не привык я.

Ещё раз осмотрев небо, убедился, что другого самолёта поблизости нет. Потом проверил на всякий случай показания приборов и стал ждать Войцеха. От беззаботности не осталось и следа, её место заняла тревога.

Напарник нагнал меня спустя час. Рассказывать о призраке я ему не стал. Незачем.

– Злотый, зацени! – в голосе поляка звучали восторженные нотки.

Войцех пролетел надо мной, потом сбросил тягу и показал мне брюхо своего «Шмеля». Под крыльями машины висел полный комплект ракет, и не абы каких, а отечественного производства. Даже гадать не стану, откуда и какими способами Хо их заполучил, но сам факт того, что их поставили на самолёт моего сопровождающего – говорил о многом.

Что же такого ценного было в конверте?! Такие затраты, чтобы доставить какую-то бумажку!

– Мы точно только конверт везём? У меня столько вооружения ни разу на «Шмеле» не было. Едва от полосы оторвался.

– Ну так сбрось, если не нужно.

– Даже, если падать буду, лучше выброшу парашют и кресло, чем пожертвую хоть одной ракетой. Кстати, а ты знаешь, что за тип нас нанял?

– Понятия не имею.

– Я успел пообщаться с Хо перед вылетом. Он рассказал мне, что господин Джеремайя представитель одного крайне влиятельного клана из Дублина.

– Клана? – переспросил я. – У них разве клановая система?

Напрягая память, пытался вспомнить, что знал о Альбионском Пределе. Кажется, какая-то там монархия, правит король и двенадцать рыцарей, общество разделено на сословия, технически недоразвито. Регулярной армии нет, но вооружение водится очень даже продвинутое. Король и рыцари – агрессивные и жадные паразиты, и будь у них приличная армия или хотя бы хорошая авиация – разделённый мир всплакнул бы и не раз, несмотря на Барьеры. Но, как говорят, бодливой корове Бог рогов не дал.

– Слушай, не помню я чтобы у альбов какие-то кланы были, – поделился я с Войцехом.

– Хо сказал, что это неофициалы. Что клан – могущественнее их короля, гораздо агрессивнее и злее. Назвал их как-то странно: «мобы». Как я понял, это типа наших ордынцев. А скорее – просто бандиты.

Я пожал плечами, хотя Войцех и не мог это видеть.

Думаю, что такие имелись почти в каждом пределе. Называться могли по-разному, но суть одинаковая. У альбионцев мобы, в Руссийском Пределе – ордынцы, в Нижнем Китае – ксяндао, у австралийцев – асаги.

Я, правда не слышал о настолько могущественных организациях, чтобы могли открыть на нас охоту по всем обитаемым Пределам, но это вовсе не означало, что таких нет. К тому же, сам Хо явно побаивался Джеремайю, а это что-то – да значило.

За разговорами время летело незаметно, и мы прервали их, только когда впереди, сквозь сизую дымку, показалось тусклое розоватое свечение.

Барьер.

Глава 4

Пейзаж внизу изменился, добавились краски. Горы обрели совершенно мрачный вид. Настроение стало соответствующим. Мы замолчали, тем более что ближе к Разлому связь всё равно прервётся.

Нечто, исходящее от него, так до конца и неизученное, и названное учеными «Барьер», гасило любые радиоволны. Да и не только их: до недавнего времени эта тускло-розовая с медным отливом стена оставалась непроницаемой вообще для всего, кроме ветра, воды и, может, бактерий. Точно никто сказать не мог, потому что организмы людей, животных, птиц, рыб и даже насекомых переставали функционировать, приближаясь к Барьеру. Да что там – техника вырубалась!

Отлично помню, с каким воодушевлением об этом рассказывал нам – курсантам Императорской академии Почтовой службы – ведущий преподаватель истории Степан Евграфыч Качубей. Почему-то именно этот раздел абсолютно все курсанты слушали затаив дыхание. И даже спустя четыре года в голове звучал драматичный голос старого ученого.

«Когда случился Великий Разлом и появились Барьеры, чего только с ними ни пытались делать. Сначала изучали: собирали данные, измеряли различными приборами, создавали и отправляли к пропасти десятки, а то и сотни зондов. Лучшие умы прилагали все усилия, чтобы постичь тайну, изменившую жизнь целой планеты. Когда у ученых ничего не вышло, за штурвал взялись военные, – при упоминании последних, Степан Евграфыч всегда делал паузу, на краткий миг будто погружался в себя, затем возвращался к реальности и продолжал: – и попробовали уничтожить: стреляли по Барьеру, чем только могли. Израсходовали сотни тысяч снарядов, ракет, тонны взрывчатки, даже ядерные заряды использовали – бесполезно! Только напрасно истерзали и без того покалеченную землю…».

Конечно, какие-то слова из его живописания уже улетучились из памяти, но общий смысл рассказанного засел накрепко. И каждый раз, подлетая к Барьеру, я вспоминал старого историка и его лекции, куда более эмоциональные, чем сухие тексты учебников. Что тогда, что сейчас, все, описанное старым профессором, вызывало в душе благоговейный трепет перед неизведанным и непокоренным явлением.

Единственное, о чём никогда не рассказывал Степан Евграфыч, так это почему и как Барьер вдруг стал проницаемым.

Не знал этого старый историк. И никто не знал. Догадок высказывали множество, теорий строили не меньше, но верного ответа не было ни у кого. Точно известно, что около десяти с небольшим лет назад первыми всполошились орнитологи, когда стали обнаруживать дохлых птиц незнакомых, а как позже выяснилось – хорошо забытых старых, видов, потом рыбаки наткнулись на всплывших кверху брюхами рыб, доселе ими не виданных, но, как оказалось, описанных в старинных энциклопедиях и обитающих за границами нашего Предела. С этого и началась новая эра. Исследования показали, что Барьер можно пересечь, хотя дано это далеко не всем – на такое был способен лишь один из десяти тысяч. К таким уникумам принадлежали и мы с Войцехом.

Над головой у меня появился силуэт “Шмеля”.

– Доброго Барьера, Рома, – голос поляка, хрипел и прерывался.

– Добра по обе стороны, Войцех, – привычно ответил я напарнику.

Напарник занял позицию для совместного Прокола. Чтобы Барьер счёл нас одним целым и выпустил из своего чрева так же вместе, от пилотов требовалось выполнить несколько непростых условий: синхронизировать скорость, вектор направления и плоскость полёта, к тому же расстояние между самолётами не должно превышать примерно двадцати метров. Тогда шансы выйти из Барьера на минимальном расстоянии друг от друга существенно возрастали. А малейшее отклонение грозило большим разбросом. Точку же выхода, не то, что просчитать, а угадать не удавалось даже при полной согласованности. Единственное, в чём можно не сомневаться: что окажемся именно в том Пределе, в который направлялись. Как далеко нас “снесёт” внутри Барьера – одному Богу известно.

Каждый раз – лотерея. Вот и сейчас, точка прокола находилась на векторе Дели, а точка выхода могла оказаться где угодно: в Сомалии, Пакистане или над Бенгальским заливом.

Благо конструкторы изобрели синхрометры учитывающие все необходимые параметры и позволяющие нам с Войцехом их согласовать.

Кто и что ни говорил бы, но привыкнуть к прохождению Барьера невозможно.

Найдутся, конечно, бравые Почтальоны, которые, не моргнув глазом, поведают, как они раз за разом пересекают эти стены неведомого излучения, попивая чай и поглаживая при этом филейную часть сидящей на колене куртизанки. Даже уверен, что отыщется немало тех, кто им поверит, поскольку людей, способных преодолеть Барьер и не впасть при этом в кому, очень немного.

Да, мы – забарьерщики – народ уникальный. Ибо далеко не каждому дано стать пилотом, а уж способность оставаться на ногах при перелете через Барьер проявляется вообще у одного на десять тысяч, если не реже.

Тем временем, серо-розовая стена неумолимо приближалась. Инстинкты вопили, орали благим матом, умоляли отвернуть в сторону. Вспомнились все приметы, страх снова сжал внутренности ледяными тисками. Но пальцы лишь крепче сжимали штурвал. И только глаза невольно отыскивали синхрометр и считывали показания.

Когда-то, по прихоти своего воображения, я представил «Беркута» со стороны: темно-серая щепка, бездумно стремящаяся уколоть бок гиганта, вонзиться в бескрайнюю, утопающую в небесах, неосязаемую, будто бы нереальную поверхность. Помню, как ощущение собственной ничтожности перед мощью необъяснимых исполинских сил повергло меня в ужас и шок. С тех пор, старался держать фантазию в узде, но не всегда удавалось. Барьер не имел четких границ. Его обманчивое свечение окутывало самолет задолго до проникновения, и лишь обрушившаяся на меня тугая, упругая, плотно забившая уши тишина возвестила о том, что я внутри.

Глухота всегда наступала неожиданно, как ни готовься к ней. Следом должны прийти тошнота и головокружение.

Ждать себя они не заставили.

Побороть их и не разукрасить приборную панель остатками завтрака стоило мне огромных усилий. Но тут уже на помощь пришли многолетний опыт и собственные небольшие хитрости, постепенно появившиеся после прохождения десятков, а может и сотен – я не считал – Барьеров. Смотреть в одну точку и повторять вслух таблицу умножения.

Как ни странно, но это срабатывало.

Дважды один, дважды два....

Где-то на "дважды семь" сознание скакнуло в уютную гавань обрывочных воспоминаний.... Второй курс академии, самоволка, побег от патруля, ночное купание с незнакомкой….

Когда закончил умножать на три, неощутимое давление Барьера вытолкнуло меня в реальность грубо и бесцеремонно. Словно какой-то гигант схватил меня за шкирку и хорошенько встряхнул. Да так, что зашвырнул прямиком в глубокий космос. Я выругался. Но даже этого не получилось: губы двигались, но звук отсутствовал. Отчего злость нахлынула волной….

Четырежды три…. Мать его, долбанный ублюдок Обрулин, с его задиристым нравом… драка в таверне… разбирательство и трибунал… вместо очередного звания – каталажка и пинок под зад….

Такое случалось. При пересечении Барьера в памяти словно миксер работал. Перемешивал все подряд: хорошее, плохое, доброе, злое… очень злое, невероятно злое! Пальцы стиснули штурвал с такой силой, что тот затрещал… наверное затрещал…. Поганая тишина! Ненавижу!

Пятью восемь…. Прекрасная Мари… Маша…. Моя первая любовь… и, вероятно, последняя… привязанности были, но такого как с Мари… нет… Нет-нет-нет! Об этом не хочу вспоминать! Только не об этом! Треклятый Барьер! От безумных всплесков эмоций меня бросало то в жар, то в холод. Теперь, помимо всего прочего, приходилось бороться с собственным рассудком. И способ справиться с этим имелся лишь один – отрешиться от всего. Полностью. От мира, от чувств, от всего, что дорого или ненавистно, от друзей и врагов… от себя самого….

Семью три….

Пустота навалилась на грудь и вдавила в кресло. Я стал никем и ничем. Ни плотью, ни духом…. Но при этом меня разрывало изнутри. Время остановилось. Все, что оставалось – считать….

Семью шесть…. Цифры… только цифры… Семью семь….

А что если я завязну в этом розово-сером ничто? Что если не выберусь, и безмолвная агония продлится вечно?!…

Семью восемь….

Ужас. Дикий, безудержный… Невыносимо….

Семью девять….

Не слышно даже биения собственного сердца и дыхания. Будто умер, но при этом жив. Жуткое чувство. И если кто-то скажет, что привык к такому – нагло соврет.

Восемью один….

Розовое свечение Барьера, придавало кабине мрачный, потусторонний вид. Казалось, что тени шевелятся, трепещут, пытаются оторваться от породивших их предметов.

Восемью четыре….

Тишина… тишина… тишина!

Я перестал быть человеком и превратился в стремление. Стремление поскорее вырваться из страшного состояния. Мысленно пытался заставить время ускориться, сдвинуться с мертвой точки. Скорее! Ну же! Шевелись! Будь ты неладно…. Восемью семь!

Но мерзкие ощущения стали отступать лишь после «девятью пять»…

Причем так быстро, будто волна схлынула с берега, откатившись обратно в море бесконечности.

К завершению счета я снова стал таким, каким ощущал себя на входе в Барьер. Даже чуть более спокойным, расслабленным. Взирал на все с интересом и легким восторгом.

Отсутствие звуков придавало полету нечто мистическое. «Беркут» продолжал движение в абсолютной тишине.

Потом самолет тряхнуло. Первый признак скорого выхода из Барьера.

Выкуси призрачный пилот!

Начали возвращаться звуки. Раздававшиеся снаружи, они рвались, искажались до неузнаваемости и резко гасли. Зато внутри самолета скрежет корпуса и треск обшивки доносились пугающее ясно и четко. Казалось, «Беркут» вот-вот развалится на части. Снаружи бесновался ветер, угрожающими завываниями внося свою лепту во всю эту устрашающую какофонию. Но вот чего я не слышал, так это гула моторов. Каждый раз преодолевая Барьер, я втайне надеялся, что этого не случится, что двигатели не заглохнут. Чихнут, кашлянут, на какой-то миг подавятся излишками топлива, но все же справятся, исторгнут из себя всполох пламени, зайдутся клубами дыма и продолжат работать.

Чуда не произошло. Дизеля молчали, а лопасти все медленнее рубили воздух.

Что ж, ладно! Нет – так нет! Буду действовать как обычно! На стандартную процедуру запуска двигатели не отозвались.

Щелкнул тумблером вспомогательной силовой установки. Никакой реакции.

– Чтоб тебя!

И сразу погасил эмоции.

Спокойно! Я в сознании – уже радует. Самолёт только после ремонта и профилактики. Всё получится. После Барьера ничего не работает. По ощущениям – даже собственному сердцу приходится запускаться заново, что уж говорить о технике.

Секунда ушла на то, чтобы взять себя в руки. Еще щелчок тумблером. Ничего.

Если физических повреждений не было, то обычно двух переключений хватало, чтобы аппаратура начала работать. Похоже этот раз – особенный. Слава богу не настолько особенный, как прошлый. Но расслабляться не стоило.

Словно в подтверждение моих догадок, «Беркут» вдруг начал задирать нос. Отлично! Только срыва потока мне сейчас не хватало.

Странное дело: я постоянно собирался завязать с полетами, вернуться в родной край, восстановить дом, оставленный мне матерью, благо денег накопил достаточно, может быть завести семью, детей… Но не проходило и пары недель, как снова садился за штурвал, взлетал и рвался через Барьер.

Краешком сознания я понимал, что делал это не из-за любви к деньгам, риску или чему подобному, а просто потому, что мог! Совершал то, что недоступно другим. И пусть Барьеры буквально разрезали планету на части, но лично я не видел в этом ничего страшного.

Историки утверждали, что раньше – до Разлома – границы обозначались лишь линиями на бумаге. И человек мог спокойно их пересекать, ну если только ему не мешали другие люди. Государства охраняли эти надуманные линии, спорили из-за них и даже воевали. Ну не знаю… странно это как по мне.

Ученые мужи, заявляющие об этом, имели, конечно, вес и авторитет в своих кругах, но мне сложно представить, чтобы, к примеру Восточно-европейская губерния начала воевать со Средиземноморской из-за того, что воображаемая линия их разделяющая сместилась на километр или на два. Глупость несусветная. Вот Барьер – это граница! Нерушимая, явная, четкая и практически непроницаемая.

Даже если все так, как написано в учебниках и статьях, Разлом расставил все по местам. Почти четыреста лет назад наша планета, по неизвестной до сих пор причине, треснула по швам, разделив глубочайшими пропастями всю поверхность на произвольные части, и высвободила из недр невиданное доселе и совершенно непроницаемое излучение, названное впоследствии Барьерами. Тем самым жестко и непререкаемо заключив человечество в изолированные Пределы. Как по мне, то и правильно! Опять-таки, если слушать тех же историков, то неизвестно к чему привело бы дальнейшее совместное существование. Может нас – людей уже и на свете не осталось бы – вымерли, как динозавры.

Н-да… Очень уместные мысли, когда твой самолет того и гляди свалится в штопор! А «Беркут», машина хоть и крепкая, даже боевая в части оснащения и характеристик, но по большому счету всего лишь транспортник, для фигур высшего пилотажа не предназначенный.

Замедленная реакция и мысленный ступор – еще одно следствие пролета через Барьер – часто не сразу в себя приходишь. Потребовалось даже мотнуть головой, чтобы прогнать лишнее из головы.

Так…собраться… Собраться!

Мерзкое чувство подскочившего к горлу желудка, возвестило о том, что самолет начал опускать нос.

– Куда! Стоять!

Машине, как дрессированной собаке, порой требовался хороший окрик.

Еще дважды безрезультатно щелкнул тумблером. Мысленно выругался. Наперекор инстинктам, толкнул штурвал от себя, сознательно направляя «Беркут» вниз и стараясь поймать воздушный поток. Снова попытался запустить вспомогательную силовую установку. Характерная дрожь прошла по корпусу самолета. Потом машина вздрогнула – ожили дизеля. Появилась тяга.

Отлично!

Начал работать закрылками, выравнивая «Беркут». Тряска усилилась, но я уже знал, что «вытащил» самолет. Внутри появилось удовлетворение и крайне приятное чувство одержанной победы.

Со лба стекал пот, рубашку тоже можно выжимать.

Надо проверить, как там мой прикрывающий.

– “Беркут” вызывает “Шмеля”.

Поляк не ответил, хотя мы уже достаточно удалились от Барьера, чтобы заработала связь. И сразу поправил себя: я удалился!

И снова вернулись все страхи.

– Войцех!?

Да чтоб тебя! Неужели на этот раз у напарника что-то случилось?!