Защита Отечества

Впереди небольшого отряда черноморских казаков летел на белом скакуне теперь уже не безусый запорожский сирота Андрийка, а красавиц сотник Андрий Тарасович Бульбанюк. Его зоркий глаз сразу заметил обронённый самодержавной царицей белоснежный платочек. Он легко поднял драгоценный подарок с придорожного куста терновника. Показывая преданность и любовь к Императрице, ловкий черноморский казак поцеловал шитую золотом дорогую ткань и надёжно схоронил нежно пахнущую духами драгоценную вещь у себя на груди.

Смотр обновлённой военной реформой российского войска начался строго в назначенный час. Время перестало существовать для припавшей всевидящим оком к подзорной трубе Императрицы. Русские воины в чёрных касках, необычно одетые в зелёные куртки и красные шаровары с кожаными ранцами за плечами, легко исполняли танцы с оружием. Не стесняющее движения удобное обмундирование делало русских бойцов быстрыми, а значит, и неуязвимыми для вероятного противника. Облегчённая конница вихрем носилась по полю, разя стремительностью своею врага, и казалось, нет на свете силы, которая сможет остановить её победоносный натиск. Ружейная пальба сливалась с барабанной дробью. Командирский голос золочёных труб не прекращался ни на минуту. Внимательно следя за военной баталией на поле, Екатерина Вторая понимала, что обученный полевому ремеслу патриотически настроенный русский солдат в тяжёлую для Империи минуту обязательно проявит стойкость и героизм. Преданные Царю и Отечеству офицеры, постигшие на деле тонкое военное искусство, во что бы то ни стало выполнят до конца полученный от главнокомандующего приказ. Государыня нехотя оторвалась от подзорной трубы, посмотрела на Григория Потёмкина. Лицо Светлейшего князя светилось радостью. Александр Суворов стоял рядом, был определённо сдержан и даже строг. Его непростое внутреннее состояние выдавали пальцы правой руки, время от времени нервно сжимающие старенькую табакерку. В стане «господ хороших» царило полное смятение. Французский посол громко икал, а все остальные, раздавленные силой и мощью русского оружия, желали быть лучше. Неожиданно ударили барабаны, и царица вновь вернула свой взор на поле брани. Разделившиеся на две равные части войска с криками «ура!» бросились со штыками наперевес в атаку. Невероятно, но они прошли сквозь плотные ряды друг друга и уже с противоположных сторон, взяв ружья на плечо, замерли. В тот же миг взметнулись к небу непобедимые российские знамёна, и оркестр заиграл победный марш. Это выглядело в глазах покорённой безупречной выучкой солдат Государыни как чудо.

Воспрянувшая духом, весьма удовлетворённая смотром военных действий, Императрица осталась довольна выправкой своего обновлённого войска. Аккуратно сложив уже ненужный оптический прибор, она несколько раз прошлась возле безмолвно застывших придворных и вместо слов заслуженного восхищения, глядя на медленно оседающую пыль после потрясающе сыгранного военного парада, строго поинтересовалась:

– Что это за татары осмелились преследовать меня сегодня?

– Это вовсе не татары, позволю себе заметить, Матушка Государыня, а Ея Императорского Величества войско верных Черноморских казаков! – гордо отрапортовал Григорий Потёмкин.

– Что-то я не припомню таких…

Табакерка не выдержала и развалилась в руке у Суворова. Стряхивая рассыпавшийся табак с куртки, генерал-аншеф, звякнув орденами, смачно чихнул.

– Будь здоров, Александр Васильевич…

– И тебе не хворать, Матушка Государыня.

Суворов многозначительно поглядел на умолкнувшего Потёмкина. Более сожалея о табаке, отбросил в сторону жалкие остатки табакерки. Измерив хитрющими глазами довольную от увиденного на поле Екатерину Вторую, продолжил прерванную на самом интересном месте мысль Григория Потёмкина:

– Светлейший Князь правильно задумал расселить на Кубани, по образцу войска Донского, охотников из бывшей Запорожской Сечи. Неверное войско при поддержке совсем обезумевшего турецкого султана безнаказанно дерзит в наших тылах. А встань служивый народ станицами позади нашего кордона, и этому форменному безобразию конец. Войска на марше – так казак тут же на службу на укреплениях встанет. Всё о выгоде печётся твой верный слуга. Дело верное и необходимое на благо Отечеству твоему.

– Вон как тонко всё к месту развернули. Выходит, что казнить нельзя, только миловать. После моего путешествия на юг всем нам придётся на север отправиться и молитвами в Соловецком монастыре горячие головы студить.

– Что это тебя, Ваше Величество, в холода вдруг потянуло? – не улавливая сразу тайный смысл слов царицы, удивлённо произнёс Потёмкин.

– А там на коленях у оговорённого Петра Ивановича Калнышевского будем все вместе прощение просить. Ну уж потом, чтобы другим неповадно было, за самоуправство генерала Петра Аврамовича Текели в Сибирь упечём.

– Грешно, Матушка, золочёные дела от тебя в суму прятать. Лукавым в твоём государстве лекарство одно: смирение, – ответил за изменившегося во взглядах на жизнь Потёмкина Суворов.

Екатерина смерила искренним взглядом милых её сердцу вельмож, которые сейчас так складно выгораживали друг друга, и, подавляя в себе невероятно острый приступ голода, вслух решила возникшую было заковырку:

– Гневаться на вас сегодня никак нельзя. Пускай Попов подготовит все необходимые бумаги по этому вопросу. Затем мы и соберёмся вместе, чтобы решить быть или не быть верному войску на Кубани. А сейчас, господа, душа праздника желает!

Видя, что важный разговор между государственными деятелями наконец закончился, все присутствующие на смотре российских войск бросились поздравлять Екатерину Великую.

Хлебушек на Кубани уродился богато. Плодородная земля благодатного южного края не скупилась на всякий урожай. Трудолюбивый черноморский крестьянин, навечно осевший на этой щедрой земле, быстро убрал хлеб с полей и, не теряя времени даром, начал спешно готовить чернозёмную ниву под озимое семя.

Настойчиво Лука Николаевич Шалый искал подходящего случая, чтобы серьёзно поговорить с Остапом Тарасовичем Головченко. Шалый в своих намерениях отступать не привык. Увидеть кабак на плетне у Головченко не входило в его далеко идущие планы. Проезжая вчера под вечер возле поля Остапа Тарасовича, Лука Николаевич обратил свое внимание на то, что не спорилась работа у уважаемого запорожца и была на это у него очень веская причина. Верная мысль тут же посетила разум Шалого, и он, с трудом дождавшись утра, вместе с сыном Антоном отправился в станицу к хохлам. Там он долго и горячо обсуждал с Гаврилой Степановичем, какие земли за Кубанью необходимо было в первую очередь осваивать под распашные поля. Спорили, переливая из пустого в порожнее, но так к единому мнению и не пришли. Чтобы не поругаться, решили оставить этот разговор на более подходящее время. На заманчивое предложение Поддубного выпить и закусить Лука Николаевич наотрез отказался. Возле тарантаса казаки крепко облобызались. На вопрос весьма удивлённого Гаврилы Степановича:

– Зачем это ты, Лука Николаевич, соху с собой возишь?

Шалый как-то болезненно скривился и неопределённо махнул рукой.

На бровке почти невспаханного своего поля одиноко сидел Остап Головченко и, одолеваемый горькой думой, курил пузатую люльку. Лука Николаевич остановил коней. Вместе с сыном шустро сгрузили прихваченную с собой соху на землю. Когда непрошеные гости схватили брошенную на меже соху Остапа Тарасовича, последний, сохраняя полное равнодушие, не проронил ни слова. Спокойно наблюдал за Шалыми, время от времени выпуская изо рта огромные клубы табачного дыма. Соху Головченко отец с сыном погрузили в свой тарантас, и только после этого Лука Николаевич громко, чтобы слышал Остап Тарасович, распорядился:

– Скачи, Антон, в нашу станицу! Пускай Фёдор Николаевич всё сделает так, как он мне вчера обещал! На вот, дашь на водку Митяю, паромщику, пускай там не мешкает. А я пока здесь подсоблю Остапу Тарасовичу.

Когда Антон вернулся, отец уже успел вспахать добрую часть чужого поля. Теперь они все вместе сгрузили привезённую обратно соху, а когда её прилаживали на место к лошади, отец ненароком назвал Головченко сватом. Бешено забилось сердце Антона. Он обрадовано заглянул в родные глаза отца, и в этот момент был готов исполнить его любую просьбу, совершить для него даже невозможное.

Подручник, сделанный кузнецом Фёдором, превзошёл все ожидания Головченко и оказался достаточно удобным. Мягкие кожаные ремешки, искусно приделанные к нему, были весьма кстати. Теперь довольный Остап мог легко управлять ею и без посторонней помощи. Он уверенно шел за сохой, не веря в происходившее сейчас с ним чудо, и слезы благодарности сами собой текли из его широко открытых глаз.

С поля Остап вернулся домой, когда уже совсем стемнело. Был как никогда весел. Доброта так и светилась в его глазах. Долго, с удовольствием смывал студеной водицей с лица следы липкого пота. В чистой рубахе сел, наконец, за стол. Мать тут же поставила на стол большую глиняную миску с супом. Глава семьи первым попробовал наваристые галушки и остался доволен вкусом ароматного супа. Хитро переглянувшись с матерью и пристально глядя на старшенькую дочку, Остап, наконец, объявил всем важную новость.

– Елена, засватали тебя нынче! Станешь после Рождества Антону Шалому женой! Когда вспашу до конца поле, тогда сваты обещали прийти к нам, чтобы помочь кинуть семя в землю.

Самая младшая, с завистью глядя чёрными глазищами на залитую краской сестру, поинтересовалась:

– Когда я ещё была маленькой, это он на масленицу Андрийке Кальмиусскому нос разбил?

Елена, счастливо улыбаясь, утвердительно кивнула. Младшая, преданно посмотрев на отца, добавила, тем самым подтверждая его достойный выбор: – Ох, гарный хлопец…

– Не задерживай, Стешка. Галушки стынут, – незло заругался Остап, легонько стукнув деревянной ложкой по лбу покорно зажмурившегося ребёнка. Семья тут же спохватилась и дружно заработала ложками.

Клим Борщ увлечённо кормил своих голубей, когда на пустующие жерди его голубятни неожиданно сел одинокий голубь. Сразу признав в нем долго отсутствующего своего пернатого товарища, голубиная семья дружно заворковала в просторной клетке. Очень нравился Борщу этот красавец, который, по его неоспоримому мнению, заметно выделялся среди всей голубиной братии. Бережно приняв с жерди на правую руку голубя, Клим с ладони левой руки кормил и поил своего великолепного любимца. И только после того как голубок насытился после дальней дороги, довольный Борщ снял с ножки крылатого почтаря принесённую издалека весточку. Чувствуя сердцем важность депеши, Борщ тотчас направился к Гавриле Степановичу Поддубному.

Полковник несколько раз, не веря глазам своим, прочитал донесение. Широко перекрестился и только затем поделился новостью с Борщом.

– Услышал наши молитвы Господь. Гетман наш, Грицько Нечёса – то есть почитаемый нами в миру Светлейший князь Григорий Александрович Потёмкин – решил-таки вернуть нам боевое знамя и статус казачества.

Об этом днём раньше бывшие запорожцы боялись даже думать. Их обоих затрясла лихоманка. Чтобы унять противную дрожь, они выпили по чарке горилки, а когда на пороге хаты баловались крепким табачком, наперебой делились далеко идущими за сногсшибательной новостью сокровенными думками. Долго засиживаться не стали. Гаврила Степанович поспешил в церковь к отцу Серафиму, а Клим, напустив на себя важности, пошёл по станице и каждому встречному толковал новость. К полудню он уже не держался на ногах, но у него всё-таки хватило сил добраться до поля Сашко Масюка и там он, наконец, рухнул, вцепившись мертвой хваткой в родную землю, сладко уснув на бровке поля среди густой травы богатырским сном.

На вечернюю молитву в церковь набилось много возбуждённого новостью православного народа. Помолодевший лет на двадцать отец Серафим, окрыленный Духом Святым, ладно правил службой. После вечери вышел из Храма к казакам, тесно собравшимся на церковной площади.

– Братья и сестры! – уверенным голосом обратился священник к застывшему народу: – Смирением и покорностью вы заслужили сегодня доверие Царя и Отечества! За преданность и трудолюбие Императрица Российская Екатерина Вторая жалует вас землями на веки вечные! Возвращаются к нам на Кубань заблудшие наши товарищи! Но вы пришли сюда первыми, а значит, на вас лежит нелёгкая ответственность защитить от сатанинской скверны эту обетованную землю! Верность и стойкость наша от Господа, в праведности сила Духа!

После такого напутствия отец Серафим благословил притихших казаков крестным знамением.

– Идите с миром по домам и подумайте там хорошенько, как дальше жить будете, – с искренней любовью добавил к сказанному отец Серафим и удалился.

Долго ещё стоял неподвижно народ возле церкви, усваивая в своих сердцах услышанную от священника истину, и только потом, светлея лицами, все начали расходиться в разные стороны.

Отец Серафим не дожил до того времени, когда черноморские казаки высадились на берегу Тамани. Его похоронили невдалеке от церкви, на берегу Кубани. Часто можно было видеть казаков, молящихся на его ухоженной могиле. Многим православным за искреннюю молитву являлось в миру чудо. После изменения русла реки Кубань хуторское поселение запорожских казаков, Кулябка, начало часто страдать от паводка. Наведённая неутомимыми тружениками высокая дамба не давала доброго результата. Разочарованные, но не сдающие просто так позиции, настырные в жизни сечевики по воле стихии начали медленно вместе с церковью Христовой отступать в сторону Варениковской переправы, пока не прилепились к Варениковскому хуторскому поселению. Затем незаметно для себя слились воедино с будущей казачьей станицей. Такое слияние русского и украинского народа на берегах реки Кубани достойно пополнило культурное наследие Отечества культурой Кубанского края.

Защита Отечества

Часть первая

Громко зазвенело в тишине улицы металлическое ведро. Подполковник Паливода мгновенно проснулся. Когда в командирский шатёр ввалился его ординарец Самсон Цибуля, подполковник лежал неподвижно на спине с открытыми глазами.

– Доброе утро, батька, – расплывшись в доброжелательной улыбке, поздоровался с Паливодой ординарец.

Ответа не последовало. Зная норов подполковника, докучать ему словами с утра Цибуля не стал. Ожидая распоряжений, на несколько минут задержал свой любопытствующий взгляд на лице подполковника, уставившегося в потолок шатра. Не дождавшись от начальства распоряжений, Цибуля сделал шаг в сторону окна. Раздвинул на нём занавески и, разочарованно махнув рукой, убрался восвояси.

После пирушки с группой егерей, прибывших вчера в расположение гребной флотилии для выполнения важного задания, подполковник чувствовал себя погано. Пересиливая ватное состояние тела, сладко потягиваясь и зевая во весь рот, Паливода неохотно поднялся на ноги. Опустился на колени перед образами в восточном углу шатра, принялся шептать себе под нос слова «Утренней молитвы». В конце молитвы трижды перекрестился и после земного поклона поднялся с колен. Не отрывая взгляда от Иконы Георгия Победоносца, прочитал молитву «Ангелу Хранителю». Касаясь пальцами правой руки пола палатки, раскланялся поясными поклонами на четыре стороны света. Отряхнул брюки на коленях. Сгрёб с края крышки стола приготовленные ещё с вечера зеркальце и бритву, вышел на улицу.

Первым делом опорожнил переполненный за время сна мочевой пузырь на пожелтевшие колоски пырея с тыльной стороны шатра. Облегчившись, направился к умывальнику. Достал из кармана широких штанов зеркальце и бритву, положил их на столик рядом с умывальником. Стянул с себя испачканную на пузе жирными пятнами рубаху и швырнул её на куст шиповника. Снял с груди нательный крестик, поцеловал его и аккуратно опустил рядом с трофейным зеркальцем. Легко оторвал от земли руками медное ведёрко. Вначале утолил жажду, а затем, низко склонив голову, вылил оставшуюся в ведре воду себе на голову. Не разгибаясь, взял со столика кусок дегтярного мыла и энергичными движениями обеих рук намылил отросшие за пару недель волосы. Затем бритвой принялся сбривать их с головы. Когда справился с этим делом, подравнял, заглядывая в трофейное зеркальце, усы и только после этого нанёс мыльную пену на лицо и принялся водить бритвой по щекам и шее. В самом конце бритья уставшая от постоянного напряжения рука дрогнула. Сильно расстроившийся от пореза на лице подполковник нервно швырнул на столик окровавленный станок. Открыл воду и, громко фыркая, принялся смывать с головы остатки мыла. Когда вода в бочке закончилась, насухо обтерся полотенцем. Надел чистую рубаху, заботливо приготовленную ординарцем. Вернул крестик на шею и, плотно прижав влажное полотенце к ранке на подбородке, огляделся по сторонам.

После затянувшегося на несколько дней ненастья погода, наконец, разведрилась. Яркие лучи оторвавшегося от восточного горизонта солнца слепили глаза. Чтобы не ослепнуть, глядя на раскалённое добела светило, повернулся от него в сторону перистых облаков, раскинувшихся замысловатым узором в светло-голубом небе над макушкой распустившей цветы плакучей черемухи. Легкие порывы ветерка ворошили листву дерева. Тёплый воздух ласково обдавал открытую грудь и лицо подполковника, приятно щекотал свежевыбритую макушку головы.

– Пахнет, как в церкви на Троицу, – вдыхая глубоко в легкие пряный запах травы, смешанный с ароматом цветов черёмухи, восторженно произнёс Паливода.

Тут же вспомнил родную церковь на Кубани, в которой крестил дочурок в православную веру. Представил в уме место с правой стороны от скрипучей церковной двери, где последний раз исповедовался батюшке Матвею. Ему послышалось тихое пение церковного хора. Паливода встряхнув головой, перекрестился. Несколько раз плюнул через левое плечо и, не давая своим действием отчёта, безжалостно подминая подошвами разбитых о военные дороги сапог розовые головки клевера, решительно направился в сторону черёмухи.

Солнечный жар начал припекать спину. На гладкой поверхности камня, открывшегося в густой траве на пути, свернувшись клубком, нежилась в жарких лучах утреннего солнышка гадюка. Почувствовав движение в свою сторону, змея приподняла треугольную голову и нервно задергала раздвоенным язычком. Подполковник хлопнул в воздухе полотенцем, словно кнутом. Испугавшись резкого звука, гадюка юркнула с камня в густые заросли пырея. По наконец замершим стеблям травы подполковник определил место, где схоронилась ядовитая змея. Обошёл стороной опасное место и вскоре уперся в черёмуху. Аромат цветов пьянил сознание. Подполковник набрал побольше в легкие сладкого воздуха и, прислушиваясь к пению жаворонка над головой, крепко зажмурил глаза. Через мгновение его сознание провалилось в черную бездну, по волшебной силе которой он самым невероятным образом очутился на Кубани в своём Полтавском хуторе, а именно – в овитой со всех сторон виноградной лозой беседке, которую собственноручно возвёл несколько лет назад рядом с летней кухней.

За широким столом на дубовых лавках, застеленных овечьими шкурами, почему-то вместо его шестерых лапочек-дочек сидели старцы в чёрных одеждах. Из-за опущенных низко остроконечных черных балахонов лица древних предков рассмотреть подполковнику никак не удавалось. Его обычное место за столом пустовало, но занять его без приглашения суровых призраков Паливода не решался, хотя острое желание отведать стоящего на столе борща с его любимыми чесночными пампушками хотелось страшно.

Привитое с детства отцом уважение к старшим сдерживало подполковника от действий, поэтому он в нерешительности переминался перед старцами с ноги на ногу, скромно ожидая от мужей приглашения присесть за стол. Время шло, борщ в казане остывал, а разрешения присесть на своё законное место за столом от суровых старцев не поступало. Неловкая ситуация начинала злить Паливоду. Подполковник скромно кашлянул, пытаясь таким образом обратить на себя внимание. Предки никак на намёк не прореагировали. Обида и паника захлестнули сердце Паливоды. Теряя самообладание, подполковник нервно засопел своим похожим на картошку носом. Чтобы сгоряча не наломать дров, Паливода поискал глазами жену, Наталью Романовну, которую не видел глазами, но чувствовал сердцем её присутствие где-то очень близко с собой…

…Резкий крик сороки прогнал наваждение прочь. Подполковник нехотя открыл глаза. Горластая птица, издавая пронзительные крики, раскачивалась на ветви самого верха дерева. От нахлынувшей на него чертовщины Паливода трижды перекрестился. Сорока, испугавшись движения руки человека, улетела прочь.

«Вот подлюка, всё видение мне расстроила. Как теперь определить, к худу или к добру в мою в хату призраки являлись?» – разочарованно подумал Паливода и нервно сплюнул вслед улетевшей птице. Нагнулся, поднял обронённое из руки на землю полотенце. Обтёр им выступившие на лбу крупные капли пота.

– Не приведи Господи калекой горемычным остаток жизни доживать, – со страхом в голосе прошептал себе под нос подполковник и сразу начал читать слова молитвы «Пресвятой Богородице». В конце молитвы перекрестился и, чтобы отогнать прочь от себя худые мысли, развернулся на юго-запад.

Место для лагеря есаул Лозинский выбрал весьма удачно. Цвет палаток полностью растворялся на местности. Даже с вершины холма, на котором Паливода сейчас находился, рассмотреть их среди листвы невооружённым глазом было очень трудно.

В расположении егерей царил покой, который изредка нарушался движением единичных солдат. В стороне от лагеря, прямо на открытом месте, расположилась егерская кухня на колёсах. Из высокой трубы её клубился сизый дым. В белой тряпице на голове мирно трудился на кухне кашевар Терентий Мороз. Терентий вчера очень понравился подполковнику как человек, и в процессе шумного вечера они несколько раз выпивали на брудершафт. Кашевару помогал Семён Лаптев, которого подполковник выделил для себя из всех егерей как самого дисциплинированного солдата. Непьющих вина солдат в нынешней армии были единицы. Именно эта редкая черта Семёна негативно подействовала на хорошо подвыпившего младшего урядника Богдана Сало. Вначале урядник с нескрываемым недоверием присматривался к Лаптеву. Потом в разгар праздника отыскал подходящий случай и предложил Семёну выпить за непобедимых казаков. Семён свёл предложение Богдана в шутку. С этого момента Сало потерял интерес к застолью и начал искать повод, чтобы придраться к егерю. Плоские шутки урядника Семён пропускал мимо ушей. Однако дружки Богдана всячески подначивали его, и тот, поддавшись на уловку сослуживцев, предложил непробиваемому Семёну померяться силой на руках.

Семён, долго не раздумывая, согласился и с первой же попытки положил руку урядника. Богдан своё поражение не признал и, ссылаясь на жульничество со стороны егеря, потребовал реванша. Семён согласился и вновь выиграл. На этот раз Богдан смахнул своё поражение на скользкую руку егеря. Чтобы всё выглядело честно, руки им увязали кожаным ремешком. На этот раз под азартные крики казаков урядник упирался рукой до последнего, но в конце концов не выдержал превосходящей силы противника и проиграл схватку. Егеря во главе с есаулом Лозинским ликовали. Товарищеская радость только подлила масло в огонь. Потерявший контроль над собой Богдан предложил Семёну бороться. Но против подсечек, бросков и захватов ловкого в борьбе егеря упёртый кубанский бык противостоять не смог.

Чтобы не допустить общую потасовку между разгорячёнными до предела болельщиками, подполковник Паливода распорядился вызвать из караула кума Богдана, Зиновия Голушко. В это время Семён сам почувствовав не доброе и, умно разряжая взрывоопасную обстановку, поддался Богдану. В момент, когда Семён победоносно поднял руку уряднику, прибыл на место состязания наказной казак Галушко. Ему оставалось только собрать разбросанные в разные стороны поляны вещи кума и силой увести его в расположение гребной флотилии. Страсти сразу улеглись, и дружеская пирушка опять вернулась в своё миролюбивое русло. Поэтому в сегодняшнее утро Семён выглядел бодрячком. Чего нельзя было сказать о кашеваре.

Сгорбленная спина Терентия лишний раз подтверждала его скверное самочувствие. Он через силу шинковал ножом лежащий на столе кочан капусты. Неловким движением ножа порезал палец на левой руке. Нервно бросил нож на столешницу. Сдёрнул здоровой рукой с головы повязку. Зубами оторвал от своего головного убора ленту и перевязал ею пораненный острым лезвием ножа палец. После чего наведался к наполненной до краёв родниковой водой кадушке и, упёршись в её деревянные края руками, опустил в прохладную воду свою больную голову. Замер на некоторое время в такой позе, а когда воздух в легких закончился, резко вытащил голову наружу. Тяжело отдышался. Повязал на голову тряпицу. Вернулся к столу и принялся вновь за отложенное дело.

«Похмелье – дело тонкое», – как никто понимая состояние Терентия, мысленно произнёс подполковник.

После этой мысли вспомнил вчерашнее клятвенное обещание есаула Лозинского выставить утром для поправки здоровья фляжку водки, негромко выругался матерными словами малого загиба. Погрозил пальцем в сторону отдыхающих егерей и, чтобы стало легче на душе, обозвал Лозинского бабой. Оставил бодрого Семёна и больного после вчерашнего кутежа Терентия в покое и обратил свой взор в сторону небольшой дунайской заводи, на илистую кромку которой на половину своей длины были вытащены канонерские лодки гребной флотилии.