История денежного обращения и банковского дела в США. От колониального периода до Второй мировой войны

Фридмен и Шварц, конечно же, не отрицают и не могут отрицать, что причиной изменения денежного предложения служат целенаправленные действия людей. Но избранная ими позитивистская методология принуждает их ограничиться в своих исторических изысканиях только наблюдаемыми результатами этих действий, избегая обращения к мотивации. Ведь, согласно позитивистской философии науки, в научном исследовании статус «причинных» факторов могут иметь только наблюдаемые и поддающиеся измерению явления, тогда как мотивы поведения – это ненаблюдаемое и не поддающееся измерению понятие. Так что если написать научную в строго позитивистском смысле слова историю денежного обращения и кредита, ее следовало бы именовать летописью количественных изменений ряда агрегатов денежной массы и влияния (поддающегося измерению) этих изменений на другие количественные переменные, такие как уровень цен и объем производства в неизменных ценах.

Однако даже Фридмену и Шварц приходится в своей «Истории денежного обращения в США» время от времени вылезать из трясины статистического анализа, чтобы дать объяснение экономическим событиям, интеллектуальным дискуссиям, социальным конфликтам и политическим маневрам, которые оказывают глубокое и неоспоримое влияние на институциональные условия рынка денег. Поскольку позитивистская методология плохо приспособлена к учету мотивов, результаты спорадических попыток Фридмена и Шварц привлечь более широкие исторические материалы оказываются поверхностными и неубедительными, а порой и просто вводят в заблуждение. Например, из 100 страниц двух глав, посвященных критически важному в денежной истории США периоду с 1879 по 1914 г., только 11 посвящены рассмотрению политических и социальных факторов, приведших к созданию Федеральной резервной системы[58]. Из содержимого этих 11 страниц следует, что «проблема «денег»», которая последние три десятилетия XIX в. была в центре американской политики, была создана «преступлением 1873 г.» и что главным фактором ее развития была фермерская партия популистов с ее требованием неограниченной чеканки серебряных монет (дешевые деньги). Более того, это движение отчасти было выразителем духа 1890-х гг., десятилетия, которое, согласно цитируемому нашими авторами Ванн Вудворду, «отличалось чрезмерным сумасбродством и чудачеством, которые охватили не только высшие и средние, но и низшие слои американского общества»[59]. Приземляя таким образом «проблему денег», авторы совершенно игнорируют точно рассчитанные тайные действия банкиров с Уолл-стрит во главе с Морганом и Рокфеллером, которые мечтали провести картелирование всего банковского дела и вместе со своими политическими союзниками занять место у штурвала. Это движение, ставшее в 1890-х гг. серьезной силой, также было отчасти реакцией на предложения сторонников серебряных денег и аграрных инфляционистов, а его целью было закрепление за банками возможности нажиться на ожидавшейся инфляции.

Таким образом, Фридмен и Шварц изображают кампанию за создание центрального банка вне связи с проблемой денег, и получается, что движение набрало обороты только в ответ на банковскую панику 1907 г. и на вскрывшуюся в связи с ней проблему «неэластичности денег». И у них получается, что Федеральная резервная система возникла благодаря честным и бескорыстным усилиям обеих партий, пытавшихся найти практическое решение чисто технической проблемы, которая мешала гладкому функционированию кредитно-денежной системы[60]. Рассказывая о создании Федеральной резервной системы, Фридмен и Шварц даже не затрагивают вопрос о группах, выигравших от такого «решения». Они не углубляются в мотивы сторонников закона о Федеральной резервной системе. После очень краткого и поверхностного рассказа о событиях, приведших к принятию этого закона, они спешат вернуться к главной задаче их «истории денег», которая, как сформулировал Фридмен в другой работе, заключается в том, чтобы «внести вклад в запас проверенных знаний»[61].

Для Фридмена и Шварц главная цель экономической истории состоит в проверке гипотез, возникающих при наблюдении закономерностей в динамике исторических данных. В соответствии с этим Фридмен и Шварц описывают свой подход к экономической истории как создание «гипотетической истории – сказка “о том, как могло бы быть”»[62]. На их взгляд, первая задача историка экономики – выявить наблюдаемую совокупность условий, ведущих к наступлению исследуемого исторического события, для чего ученый формулирует и проверяет теоретические гипотезы о том, как развивались бы события в отсутствие этих условий. Этот «метод контрфактических гипотез», как его называют новые историки экономики, объясняет некое историческое событие и, одновременно, увеличивает запас «проверенных знаний» о теоретических закономерностях, которые могут быть использованы в будущих исследованиях экономической истории[63].

Фридмен и Шварц демонстрируют этот метод при анализе банковской паники 1907 г.[64] В самом начале кризиса банки ограничили выдачу денег вкладчикам и тем самым предотвратили массовые банкротства и даже временное закрытие банков. Из этого Фридмен и Шварц выводят теоретическую гипотезу, что когда разражается финансовый кризис, чем раньше введены ограничения на выдачу денег, тем легче предотвратить масштабный крах банковской системы. Затем они проверяют эту гипотезу на материале событий 1929–1933 гг. В тот раз финансовый кризис начался с биржевого краха в октябре 1929 г., а выплаты вкладчикам ограничили только в марте 1933 г. С 1930 по 1933 г. прошла волна массовых банкротств банков. Таким образом, теоретическая гипотеза или «контрфактическое» утверждение, что своевременное ограничение выплат могло остановить развитие финансового кризиса, нашло здесь эмпирическое подтверждение, поскольку массовое закрытие банков началось именно после 1929 г.

Нет сомнений, что Фридмен и Шварц осознают, что реальная проверка этих теоретических гипотез невозможна, потому что «мы не в состоянии точно воспроизвести экспериментальную ситуацию и, таким образом, детально проверить эти гипотезы». Но при этом они продолжают утверждать, что «вся аналитическая история, история, нацеленная на истолкование, а не на простую фиксацию прошлых событий, имеет именно такой характер, и это объясняет, почему приходится заново переписывать историю в свете вновь вскрывающихся фактов»[65]. Иными словами, историю приходится постоянно пересматривать на основе «новых фактов», которыми нас неустанно снабжает ход исторического процесса. Как уже отмечалось выше, это порочный круг, характеризующий все попытки использовать позитивистские методы для истолкования истории. Как будто специально, чтобы предупредить осознание этого порочного круга, Фридмен и Шварц эпиграфом к своей книге взяли знаменитое высказывание Альфреда Маршалла:

Опыт… показывает, что невозможно чему-либо научиться из фактов, пока их причины не были рассмотрены и истолкованы; и он учит, что наиболее опрометчив и вероломен тот теоретик, который предоставляет фактам и цифрам говорить самим за себя[66].

Но разум, очевидным образом, учит нас, что причиной наблюдаемых – а в некоторых случаях исчислимых, но никогда измеряемых – событий экономической истории всегда являются целенаправленные действия людей, цели и мотивы которых недоступны непосредственному наблюдению. Отрицая исторический метод понимания, Фридмен и Шварц руководствуются не разумом, а сугубо позитивистской нацеленностью на то, чтобы использовать историю как лабораторию, хотя и несовершенную, дающую возможность формулировать и проверять теории, которые позволят в будущем предсказывать и контролировать аналогичные явления. Мизес пишет о намерении, лежащем в основе этого позитивистского подхода к истории: «Эта дисциплина извлечет из исторического опыта законы, которые принесут социальной «инженерии» такую же пользу, какую законы физики приносят технологической инженерии»[67].

Можно и не говорить, что для Ротбарда история не может служить даже в качестве несовершенной лаборатории для проверки теорий, потому что он согласен с Мизесом в том, что «предметом истории… являются ценностные суждения и их проецирование на реальность изменений»[68]. Стремясь объяснить возникновение Федеральной резервной системы, Ротбард ставит вопрос о том, кто должен был выиграть и кого должно было привлекать столь радикальное изменение кредитно-денежной системы. И тут в полной мере сказалось научное мировоззрение Ротбарда. Будучи теоретиком кредитно-денежной системы, воспитанным в традициях австрийской школы, он понимает, что основанная на частичном резервировании система золотомонетного обращения открывает больше возможностей для инфляционной эмиссии банковских кредитов в условиях центрального банка, чем при квазидецентрализованной национальной банковской системе, созданной непосредственно перед принятием закона о Федеральной резервной системе в 1913 г. Праксеологические рассуждения теории денег австрийской школы также подсказывают, что львиную долю выгод от раздувания банковского кредита получают кредиторы и первые получатели вновь эмитируемых банкнот и депозитов, иными словами, коммерческие и инвестиционные банкиры и их клиенты. Направляемый выводами из этого праксеологического знания и тимологическим правилом о мотивах тех, кто лоббирует государственные законы и нормативные положения, Ротбард тщательно исследует цели и действия крупных коммерческих и инвестиционных банкиров с Уолл-стрит, их клиентов из промышленных корпораций, их единомышленников и союзников на политической арене.

Проведенный Ротбардом анализ конкретных фактов показал, что с конца 1890-х гг., в течение целого десятилетия до банковской паники 1907 г., банкиры с Уолл-стрит и их союзники начали втайне организовывать и финансировать интеллектуальное и политическое движение за создание центрального банка. В этом движении участвовали университетские профессора экономики, прикрывавшие свои узкокорыстные интересы рассуждениями о предполагаемой всеобщей выгоде от появления центрального банка, который будет действовать в качестве благожелательного и бескорыстного поставщика «эластичной» ликвидности и «кредитора в последней инстанции». На самом деле, крупные банкиры и промышленники всей душой желали появления центрального банка, который бы в дополнение к существовавшим золотым резервам обеспечивал рынок эластичным резервом бумажных денег. Доступность дополнительных резервов обещала банкам расширение возможностей для раздувания кредита и, что еще важнее, сулила предотвращение или хотя бы смягчение периодических банковских кризисов, которые в прошлом не раз ставили предел кредитной инфляции в виде банковских крахов и промышленных депрессий.

В книге Ротбард последовательно и с блеском применяет подход, рассмотренный выше в связи с вопросом о создании ФРС, к экономической истории для выявления причин и последствий событий и влияния различных институтов на всем протяжении истории кредитно-денежной системы США, от колониальных времен до эпохи Нового курса. Одно из важных преимуществ уникального подхода Ротбарда заключается в том, что ему удается убедительно рассказать о ходе развития банковского сектора в США, выявляя при этом связи между мотивами и планами, зачастую скрытыми и имеющими окольный характер, с результатами, которые порой оказываются трагическими. И это увлекательное изложение истории кредитных учреждений может научить гораздо большему, чем корпение над бесконечными статистическими выкладками.

Хотя пять частей этой книги создавались независимо друг от друга, она содержит довольно связное изложение более чем трехсотлетней истории денег в США, с очень незначительным числом повторов. Часть 1 «История денег и банков до начала XX столетия» была написана в качестве мнения меньшинства в Комиссии США по золотому стандарту и рассматривает эволюцию денежной системы США от ее зарождения в колониальную эпоху до конца XIX столетия[69]. В этой части Ротбард детально рассматривает две ранние провалившиеся попытки финансовой элиты навязать молодой республике своего рода центральный банк. Он демонстрирует инфляционные последствия операций этих привилегированных банков, Первого и Второго банка Соединенных Штатов, действовавших, соответственно, в 1791–1811 и 1816–1833 гг. Затем Ротбард обсуждает либертарианские идеологические движения Джефферсона и Джэксона, которым удалось избавиться от этих централистских и порождавших инфляцию организаций. После чего следует рассмотрение эры сравнительно свободного и децентрализованного банковского дела, продлившейся от 1830-х гг. до Гражданской войны и пагубного влияния войны на кредитно-денежную систему США. Часть 1 завершается анализом и критикой национальной банковской системы, утвердившейся после Гражданской войны. Ротбард описывает, как этот режим, энергично проводившийся инвестиционным банком, сумевшим монополизировать право размещения правительственных облигаций на рынке, централизовал банковское дело и дестабилизировал экономику, что привело к серии финансовых кризисов, проторивших путь для введения Федеральной резервной системы.

Часть 2 «Происхождение Федеральной резервной системы» – это статья, длительное время пролежавшая в столе и недавно опубликованная в журнале «Куотерли джорнэл оф остриан экономике»[70]. Основное содержание статьи рассмотрено нами выше.

Часть 3 содержит не публиковавшуюся до сих пор статью «От Гувера до Рузвельта: Федеральная резервная система и финансовая элита». Здесь Ротбард выявляет финансовые интересы и идеологию, под влиянием которых Федеральный резерв организовал почти непрерывное наращивание денежной массы от момента своего создания в 1914 г. до 1928 г. Эта часть также включает анализ того, как совпадения и конфликты финансовых интересов групп Моргана и Рокфеллера формировали политику и поведение Федерального резерва в период президентства Гувера и в первый срок президентства Рузвельта, а также анализ международной и внутренней кредитной и финансовой политики в период правления президента Рузвельта.

Часть 4 «Золотовалютный стандарт в межвоенные годы» была опубликована в сборнике статей о деньгах и государстве[71]. В настоящем издании эта статья впервые публикуется в первоначальном нецензурированном виде. Ротбард объясняет, почему в 1920-х гг. правительства США и Великобритании так стремились к воссозданию международной валютной системы на базе этой глубоко порочной, чреватой инфляцией карикатуры на классический золотомонетный стандарт. Ротбард также анализирует «внутренние противоречия» золотовалютного стандарта, которые привели к отказу от него в начале 1930-х гг.

Часть 5 «Новый курс и международная денежная система» была прежде опубликована в сборнике статей, посвященном международной политике времен Нового курса[72]. Здесь Ротбард доказывает, что в период Нового курса как раз накануне вступления США во Вторую мировую войну произошло резкое изменение в международной денежной политике США. Он анализирует экономические интересы, готовившие радикальную трансформацию политики Нового курса и получившие выгоду от этого: от «долларового национализма» периода 1930-х гг. до агрессивного «долларового империализма», набравшего силу в период войны и приведшего к заключению Бреттон-Вудского соглашения в 1944 г.

Джозеф Салерно

Университет Пейс

Часть I

История денежного обращения и банковского дела в сша до начала XX столетия

Будучи аванпостом Великобритании, американские колонии, разумеется, использовали в качестве денег британские фунты, penland bankce и шиллинги. В Британии был принят серебряный стандарт, и шиллинг равнялся 86 тройским гранам серебра (в гране 0,0648 г), а серебро имело статус узаконенного средства платежа по всем долгам (иными словами, кредиторы были обязаны принимать серебро по этой цене). Впрочем, Британия также чеканила золото и фактически придерживалась биметаллического стандарта, так что золотая гинея, содержавшая 129,4 грана золота, имела строго определенный серебряный эквивалент. В силу этого и золото имело статус узаконенного средства платежа. К несчастью, утвердив биметаллический стандарт, Британия заполучила малоприятную болезнь, известную как закон Грэшема, в соответствии с которым если правительство завышает покупательную способность одного вида денег, а другой их вид оказывается недооцененным, то деньги второго вида утекают за границу или в сундуки накопителей, а в обращении остаются исключительно деньги первого вида. В афористичной форме закон этот звучит так: «Плохие деньги вытесняют хорошие». Но важно иметь в виду, что триумф «плохих» денег не порожден капризом рыночной конкуренции, а создан правительством, злоупотребившим властью завышать покупательную способность одного узаконенного средства платежа и занижать – другого.

В XVII–XVIII вв. правительства Британии упорно поддерживали слишком высокую относительно уровня мирового рынка цену на золото и заниженную цену на серебро, так что в результате полновесные серебряные монеты уходили из страны, а золотые – приходили в страну, и в обращении оставались только изношенные и «легковесные» серебряные монеты. Попытки откорректировать обменный курс золота по отношению к серебру были неизменно запоздалыми и малоэффективными[73].

В малонаселенных американских колониях роль денег, как и должно было случиться, стали выполнять полезные и редкие товары, которые быстро заняли место общего средства обмена. Таким образом, на севере при обмене с индейцами роль денег выполняли бобровые шкуры и бусы из ракушек, а также рыба и зерно. В Южной Каролине роль денег выполнял рис, а самым распространенным видом товарных денег являлся табак, исполнявший роль денег в Виргинии. Основной денежной единицей был «фунт табака», а на рынке имели хождение складские расписки за принятый табак, на 100 % обеспеченные запасом табака на складе.

По мере развития колоний товарные деньги были вытеснены из городов и сохранили хождение только в сельской местности, а для ведения торговли в городах и с другими странами использовались импортированные золотые и серебряные монеты. Монеты импортировали не только из Британии, но и из других европейских стран. На рынке золотых монет ходили французские гинеи, португальские «жуаны», испанские дублоны и бразильские монеты, а среди серебряных монет нередко встречались французские кроны и ливры.

Важно понять, что золото и серебро – это международно признанные товары, и если нет правительственного запрета, иностранные монеты отлично могут обслуживать функции обмена и накопления. Правительство страны совсем не обязано монополизировать чеканку денег, и в Соединенных Штатах иностранные золотые и серебряные монеты имели широкое хождение до 1857 г., когда Конгресс запретил их использование. Таким образом, в условиях свободного рынка участие в обороте иностранных монет вполне естественно. В таких условиях ценность монет определяют по их весу, а обменный курс между золотом и серебром устанавливается рынком по соотношению спроса и предложения.

Манипуляции с шиллингом и долларом

Самой популярной монетой в Америке был испанский серебряный доллар, который по закону содержал 387 гран чистого серебра. Доллар делился на «восьмушки», или «биты», каждая весом в одну восьмую доллара. Испанские доллары попадали в североамериканские колонии в результате прибыльной торговли с островами Вест-Индии. Испанские серебряные доллары пользовались мировой популярностью с начала XVI в., и во многом это объяснялось богатством серебряных рудников в испанских колониях в Латинской Америке. Впрочем, важнее было то, что с XVI по XIX в. испанский доллар оставался относительно самой стабильной и полновесной монетой западного мира[74].

Поскольку в испанском долларе было 387 гран серебра, а в английском шиллинге – 86 гран, естественный рыночный курс составлял 4 шиллинга 6 пенсов за 1 доллар[75].

Можно предположить, что целью постоянных жалоб жителей колоний, подхваченных позднее некоторыми историками, на «нехватку денег», прежде всего звонкой монеты, было оправдать многочисленные предприятия по выпуску бумажных денег, которые должны были восполнить этот «дефицит». На самом деле никакой нехватки денег не было. Верно, разумеется, что Англия, следовавшая логике меркантилизма, охраняла свою прерогативу на эмиссию денег и запрещала чеканку денег в колониях, а также не разрешала экспорт английских монет. Но это не означало, что колониям негде было разжиться наличностью: деньги приходили из Испании и других стран, в том числе и монеты английской чеканки. На самом деле, как мы увидим ниже, именно эмиссия бумажных денег привела, по закону Грэшема, к вытеснению звонкой монеты из торгового оборота.

Власти в колониях также исповедовали меркантилизм и, стремясь к накоплению запасов золота и серебра, рано занялись манипуляциями с курсом собственных денег по отношению к испанскому доллару. При том что естественный курс составлял 4 шиллинга 6 пенсов за 1 доллар, правительство Массачусетса в 1642 г. постановило, что испанский доллар должен стоить 5 шиллингов. Идея заключалась в том, чтобы привлечь в страну испанские доллары, с одной стороны, и, понизив цену экспортных товаров в долларах, сделать их более привлекательными для заграницы. Вот так Массачусетс в 1642 г. начал общий для всех колоний конкурентный процесс обесценивания шиллинга. Вскоре тем же путем двинулись Коннектикут и другие колонии, причем процесс шел по нарастающей. В результате шиллинг быстро обесценивался, а внутренние цены росли, так что временные экспортные стимулы очень быстро сходили на нет. Кончилось тем, что в 1707 г. правительство Великобритании положило конец этой инфляционистской суете.

Но к этому времени правительства колоний уже нашли куда более эффективный инструмент инфляции – государственные неразменные бумажные деньги.

Государственные бумажные деньги

Не считая Средневекового Китая, где бумагу и процесс печатания изобрели намного раньше, чем на Западе, мир познакомился с государственными бумажными деньгами только в 1690 г., когда правительство Массачусетса эмитировало неразменные бумажные деньги[76][77]. Колонисты Массачусетса нередко устраивали грабительские набеги на процветавшую французскую колонию в Квебеке. Обычно набеги были успешными, и по возвращении в Бостон добычу продавали, а из выручки выдавали плату солдатам. На этот раз предприятие не заладилось, экспедиция вернулась без трофеев, а солдаты были раздражены и требовали денег. Недовольство войск чревато бунтом, и правительству Массачусетса пришлось в спешке изыскивать возможность заплатить наемникам. Оно попыталось занять 3–4 тысяч фунтов стерлингов у бостонских купцов, но, видимо, кредитный рейтинг правительства был недостаточно высок – денег в долг не дали. Тогда в декабре 1690 г. было решено отпечатать банкнот на 7000 функтов стерлингов, чтобы расплатиться с солдатами. Подозревая, что публика не примет бумаг, не обмениваемых на звонкую монету, правительство взяло на себя два обязательства: во-первых, в ближайшие несколько лет, по мере поступления налогов, эти деньги будут обменены на золото или серебро, и, во-вторых, больше бумажных денег выпускаться не будет. Характерно, что очень скоро оба обещания были отправлены за борт. Выпущенных денег хватило всего на пару месяцев, а обмена на золото и серебро пришлось ждать почти 40 лет. Уже в феврале 1691 г. правительство Массачусетса объявило, что выпущенных денег «не хватило», а потому оно эмитирует бумажных денег еще на 40 000 фунтов стерлингов, чтобы расплатиться с самыми неотложными долгами, но уж этот выпуск будет наверняка последним.

Вскоре обнаружилось, что с ростом выпуска бумажных денег сомнение в их конвертируемости в звонкую монету растет, а спрос на них падает, так что за год бумажный фунт обесценился на 40 %.

В 1692 г. правительство решило применить силу для борьбы с обесцениванием, и декретом объявило, что бумажные деньги должны приниматься по номиналу в уплату по всем обязательствам наравне со звонкой монетой, и назначило 5 %-ную премию за оплату бумажными деньгами всех правительственных сборов. Последствия в соответствии с законом Грэшема оказались нежелательными: в колониях металлические деньги исчезли из оборота. Кроме того, расширение выпуска бумажных денег вело к росту цен и препятствовало экспорту товаров. Таким образом, «нехватка» звонкой монеты была не причиной обращения к эмиссии бумажных денег, а ее прямым результатом. Так, в 1690 г., до того как был запущен печатный станок, в Новой Англии в обороте было серебряных монет на 200 000 фунтов стерлингов, а в 1711 г., когда к эмиссии бумажных денег подключились Коннектикут и Род-Айленд, и номинальный объем эмиссии составил 240 000 фунтов стерлингов, серебро почти исчезло из оборота.

Весьма любопытно, что выпуск бумажных денег не разрешил, а создал проблему «дефицита денег». Новые бумажные деньги вытеснили из обращения звонкую монету. Для публики единственными результатами оказались рост цен и обесценивание бумажных денег. Но поскольку выпускались-то эти деньги для финансирования правительственных расходов и для уплаты правительственных долгов, правительство и выиграло от всего этого.