Черно-белое кино

И теперь он смотрит на бабушку не из кресла, а с серванта из траурной рамки.

А любовь их осталась по-прежнему жива…

Нет, сказали мне, раньше разводиться было нельзя, поэтому люди собачились, страдали, даже ненавидели друг друга, но жили вместе и строили светлое будущее.

Меня все это царапнуло.

Из участника дискуссии я превратилась в неврастеничку с диагнозом.

Категорически не хотящую жить прилично и культурно, во взаимном уважении.

Но, к сожалению, я не могу копить и давить в себе эмоции и делать приятное лицо, когда плющит и колбасит.

Вернее, могу, но рискую здоровьем.

Всем нам в детстве повторяли, что нехорошо быть злым и вредным, а надо бы улыбаться и махать.

И мы выросли людьми, не умеющими разбираться со своими эмоциями.

Но мне повезло. Я имею счастье жить с человеком, с которым могу быть собой.

И крикнуть могу, и заплакать.

И вывести из себя.

И он может. Однажды я качала права, пока он не сломал пополам швабру об пол.

И я заткнулась и пошла вытирать пыль.

Потому что любовь для меня – это о том, что вы вместе – такие, какие есть.

Это о том, что когда больно и штормит, от тебя не отвернутся брезгливо – фу, она (ну или он) не умеет выстраивать отношения, не уважает-не ценит-продолжите сами – а тебе подставят плечо.

Разделят с тобой этот шторм и останутся рядом – потому что вы вместе.

И простят тебя, даже когда ты вонючка и дракон.

О том, что в нашей жизни все безвыходное и бесповоротное придумываем мы сами

О том, что все мы люди, и редко получается идеальная картинка жизни.

Чаще в инстаграмм, чем в реале....

А дяденьку- психолога, кстати, долго крутили, вертели, пытали в эфире, старались уточнить, что для него хорошо, а что плохо.

А он сказал только, что даже после двадцати встреч ничего не сможет знать наверняка, потому что жизнь не делится на чёрное и белое, и все зависит от человека…

Все зависит от человека.

Идти, строить, ошибаться, орать и снова строить.

И любить, конечно.

СПАСАЯ МИР

Я ставила машину на ночь.

После работы, в ночи забрав детей от бабушки.

У соседней "свечки", что прямо под нашими окнами.

Местечко нашлось, но тесное, коротенькое, и пришлось повозиться на моей Калине, чтобы как-то уместиться.

Я елозила туда-сюда между машинами, устраиваясь поближе к бордюру, а за мной наблюдала какая-то незнакомая мне компания.

Заглушила, вышла, достала детей из салона, и тут…

От компании отделилась женщина и сказала:

– Скажите, вы живёте в этом доме? —и кивнула на свечку.

-Нет, в этом, – ответила я и кивнула на свой подъезд.

– Тогда уберите машину, – потребовала женщина.

– Не уберу, – сказала я, – и с детьми сейчас по ночи не буду место искать.

С завтра не буду здесь ставить, а сейчас- извините. И потом, вы могли сразу подойти и спросить, я б тогда не корячилась и уехала. А сейчас–поздняк.

– Нет, вы меня не понимаете! – заволновалась женщина, – мы здесь уже три часа дежурим, охраняем парковку от чужих!

—Поставьте шлагбаум, – посоветовала добрая я, – не надо будет охранять.

В нашу милую беседу вмешался меланхоличный мужчина.

– Девушка, – начал он, не обращая внимания на зевающих и мнущихся рядом ребентосов. – Вот я бросил машину на дороге из-за таких как вы. Идите, бросьте свою взамен моей.

– А какая у вас машина? —заинтересовалась я.

– Мицубишу паджеро спорт, – насупился мужик.

– А я влезла в место для Матиза. О чем речь? Вы впихнете свой джип сюда?

—Нет, вы посмотрите, – пуще прежнего волновалась женщина, – вы не понимаете? Я вас не понимаю!

– А я – вас, – ответила я. – Я стою тут в ночи, с детьми, уже много времени и очень хочу спать. Завтра я все пожелания учту. Спокойной ночи.

– Мы вызовем эвакуатор! – вскрикнула дама и схватилась за сердце.

Дома мне стало смешно.

Вместо того, чтобы поить мужа чаем, слушать новости детей, позвонить родителям или готовить вкусняшки для любимых, эта наверняка очень ответственная и заботливая женщина охраняла парковку для того, чтобы посторонние мужчины не переживали о том, что на дороге одиноко плачет их джип…

Воистину горящие избы и кони наше все.

Но знаете. Все, что мы видим, говорит только о нас.

И регулярно я лично ловлю себя за руку именно на этом стремлении – спасать мир…

И тогда, покраснев от неловкости и наверстывая время, потраченное "мимо кассы", бегу готовить, мыть, любить, слушать и заботиться.

И бэтменская шапка в углу шкафа ложится ждать своего очередного часа.....

ТАКОЙ ЖЕ

Человек – не робот.

Он не может вечно улыбаться и махать, даже если это супер-мега-солнечный человек.

Приходят моменты, когда тебе грустно, когда ты злишься, не можешь собрать себя в кучу, когда тебя не слышат и не понимают, и ты не знаешь, что со всем этим делать.

Когда то, что казалось прочным и ясным, расползается под пальцами.

Когда тонешь в вязком мареве серого дня и пытаешься нащупать точку опоры, ловишь носом попутный ветерок в надежде на глоток свежего воздуха там, где тебе его мало.

Когда не сразу можешь понять – откуда и, главное, для чего?

С одной стороны, это жизнь. На любой рассвет есть свой закат, морозы и жары сменяют друг друга, без печали нет радости и добавь еще чего хочешь сам.

С другой – неприятно, правда?

Хочется, чтобы Вселенная чесала тебе пузико, посыпала пыльцой чудесных цветов и купала в солнечных лучах.

И в голову не приходит, что это тоже цветы и лучи, только немножко другие.

В одной статье прочитала – важно в такие минуты не врать себе, признать все те чувства, которые испытываешь.

И это не о том, чтобы с воплем бежать на ближайшую площадь и там прокричать всему свету о наболевшем.

Это о том, чтобы увидеть в себе еще и несветлые стороны – уныние, гнев, печаль, неуверенность…

И почему-то становится легче от того, что ты понимаешь: ты такой же человек, как и миллионы на Земле. Имеешь право расклеиться.

В детстве я боялась темноты. Что кокетничать, до сих пор не люблю, но тогда засыпать с выключенным светом было просто пыткой.

Мама и папа подходили с разных позиций.

Мама – с логической, практической.

Говорила – посмотри, здесь никого нет. Был бы кто– светился бы, шуршал, пахнул чем-нибудь.

А так включаем свет – все спокойно, и выключаем – тоже ничего не меняется. Просто не светит лампочка. Спи.

Только представь, говорил папа, сколько людей на этом свете любят тебя, да и не только на этом свете. Даже те, кого ты не помнишь и не можешь знать.

Они любят тебя уже только за то, что ты есть, и любят по-настоящему.

За твоей спиной всегда стоит Ангел-Хранитель, и он никогда не спит.

Неужели ты думаешь, что они все вместе дадут тебя в обиду?

Они защитят тебя даже в минуту сильной опасности, не говоря уже о комнате с выключенным светом…

И в жизни действительно случались опасности, когда я чувствовала незримую поддержку.

И сейчас, если мне плохо, я думаю о тех, кто меня действительно ЛЮБИТ.

Они есть. Их много. И становится легче. Ведь я их тоже люблю.

ВЫБОР

Одна моя приятельница при встрече всегда говорит, придирчиво рассматривая меня:

– Ты никак поправилась! И волосы поредели, совсем сожгла ты их краской.

Я улыбаюсь и молчу. К счастью, мы видимся редко.

Это то, что называют токсичными высказываниями.

После них ощущение, что вместо вкусного чая ты выпил обойный клей.

Есть те, кто, оказавшись у меня в гостях, начинают задавать вопросы с пристрастием – почему линолеум светлый, а шторы в сеточку и почему я не сделала другой пол, другой стол, другой ремонт… далее следуют варианты.

И вроде бы ничего человек плохого не делает, проявляет любопытство.

Но чувствуется напряжение, и губы как-то поджаты, и глаза прищурены…

Раньше старалась добросовестно все объяснить и вообще считала, что можно создать коммуникацию с любым человеком.

Больше аргументов, больше подробностей.

И тогда сразу убедю. Убежу. Убежду.

И вот нет. Так стоит ли объяснять?

И здесь вопрос не в том, что мы живём в стране советов и бесцеремонного влезания в личное пространство. Мнений и суждений.

Если я вижу это часто, начинаю задумываться.

А. Я сама поражена этим вирусом.

Значит, тоже осуждаю, лезу не в свое дело, токсичничаю.

Кормлю других своими суждениями направо и налево

Б. Пора чистить окружение. Искать своих.

И смысл переделывать мир? Он такой, какой есть.

Близкие по духу, светлые, смелые, добрые и щедрые, простые и лёгкие для меня люди существуют.

Рядом с ними хорошо.

На фиг сидеть, как в муравейнике, с теми, с кем плохо?

В. Это о том, что границы в опасности, и настала пора сказать "всем в сад!"

Г. Если люди токсичны, это не значит, что я не могу их любить. Издали.

Д. Замечено: Чем больше я недовольна собой, тем больше недовольна другими.

Чем больше времени впустую, тем больше вокруг нерях, воров, бездельников.

Пока я осуждаю других, моя собственная жизнь никак не меняется.

Я не становлюсь выше, принижая этот мир.

Тогда на фига тратить на это силы?

Пора заняться собой.

Ну и крайнее. Выбор есть всегда. Что я выбираю видеть? В своей жизни?

И кто решает, в какой позе лучше наслаждаться этой самой жизнью?

Время-то наслаждения – лимитировано…

ОТ СВОЕГО ЛИЦА

В моей жизни было две реанимации.

Реанимации моих детей.

Первая – сутки, когда мы, не зная, куда себя деть, слонялись по дому и в конце концов ушли в магазин, где в оцепенении покупали какие-то вещи…

Вторая – трое суток, где показатели ухудшались.

Потом, наверное, была одна из самых страшных ночей в моей жизни.

В ободранном боксе инфекционки, вдали от людей, в темноте и страхе.

Так вот. Как я была благодарна за то, что эта страшная ночь закончилась и наступило утро!

Что мы просто живы…

Знаю, что есть много кого с багажом пострашнее моего, но могу говорить только от своего лица.

Мы видим только то, что у нас забрали, и не замечаем того, что у нас есть.

Мы думаем о потерях, не видя своих реальных сокровищ.

Ну не дураки ли? А ещё пыжимся, тужимся, а сами руки мыть как следует не научились за тысячелетия истории, не говоря уже о чистоте мыслей.

Что выбрать? Делать вид, что ничего не происходит?

Или собирать информацию, анализировать, вникать?

Или поугнетаться до потемнения ауры?

Или, может, поблагодарить за каждый подаренный день Жизни Того, к кому всегда обращаешься, будь то православие, ислам, или ещё что-то необъяснимое с точки зрения банальной эрудиции?

Откуда нам знать, что будет завтра.

И, если оно для нас наступит, может, логично поблагодарить за подаренный день Жизни ?…

ПОЛЯНА МИРА И ДОБРА

– Сходим, посмотрим? – спросила меня Наташка.

…В наш до мозга костей застойный город, застрявший в Брежневской эпохе и впавший в перестроечную кому, приехала выставка Рериха.

Это было нечто! Я смотрела и слушала, забывая поддерживать падающую челюсть.

Картины, несущие кардинально иной мир, наполненные символами, учение, о котором рассказывал длинноволосый, как хиппарь, экскурсовод – шаблоны рвались невероятно.

Как будто бы ты сидел-сидел перед телевизором в старой заношенной пижаме, – а тебя вдруг перенесли в горы, предварительно окунув в водопад и посыпав звездами, и предложили переодеться…ну, не знаю, в кимоно.

Или в суфийское платье. Или в красочный восточный наряд.

Еще и музыку включили – практически неземную. Медитативную.

Тут же образовалось городское общество Рериха, продающее книжки, ведущее занятия и организующее встречи.

И даже поляна была – рериховская.

И, быть может, она так там до сих пор и осталась.

На поляне происходило интересное.

Там собирались люди, давалась информация…

О ней говорили с придыханием однокурсницы, ходившие на лекции в общество Рериха и бывающие на той поляне.

Вот про поляну-то и был наш разговор.

– Ну что, идем или нет? – повторила Ната.

Воскресным ранним утром, когда все человечество сладко спит, и я тоже в-общем-то хотела сладко спать, мы тряслись в троллейбусе навстречу неизведанному.

Солнце поливало мир за пыльными окнами.

Оно словно собиралось каждую веточку, травинку и пылинку раскрасить в желтый.

В троллейбусе укачивало и воняло гарью.

Поляна находилась за цыганским поселком в лесу.

Цыганами у нас пугали детей.

Однажды цыганка заговорила меня на три рубля, приличные для меня тогда деньги при стипендии тридцать рублей.

С тех пор я шла мимо юбок и шалей с каменным лицом, собрав рот куриной жопкой.

И сейчас, шлепая по дороге, мысленно нарисовала себе некий юбочно-шалевый блокпост на пути к невиданным чудесам.

Знаете, как выкуп на свадьбе. Позолоти ручку, красавица, тогда и откроется тебе путь заветный к поляне желанной.

Но дорога была пуста, в отдалении виднелись фанерные домики.

Ни шума, ни суеты, ни плясок под гитару.

– Неужели в этих картонных коробках живут люди?? – спросила я Наташку.

– Живут, и еще как, – ответила она, – и детей рожают, и деньги добывают.

Через пять минут мы были на месте.

Поляна оказалась… обыкновенной.

Просто кругляк среди сосен, просторный, покрытый весенней травкой, подмаргивающий скромными лесными цветочками.

И да, там было много людей.

Они ходили такие странные, будто с другой планеты, приветливо улыбались и вежливо говорили друг другу:

– Мир и добро!

После совкового хамства в автобусах и магазинах это было – очень.

Как будто мы попали в фильм «Кин-дза-дза» наоборот.

Было понятно, что все здесь уже отлажено и привычно этим непривычным людям.

Под одной сосной дочитывали вслух книжку, под другой – делились рецептами оздоровления.

Там и сям группки собирались и бродили по всей поляне, словно в ритуальном танце, расходясь и встречаясь.

Женщины в кустах нюхали и обнимали елки, собирали травы.

– Вы на бег с медитацией идете? – спросил нас худой бородатый мужик в трениках.

Мы молча кивнули.

Что такое бег с медитацией, я не знала.

Аня из нашего музучилища с придыханием рассказывала: ты как будто выключаешься и незаметно оказываешься уже пробежавшей километров шесть или даже десять.

Как раз эти придыхания меня и зацепили: что касается бега как такового, для меня всегда это был ужас и кошмар.

Тотально сидящая то на уроках, то в музыкалке, то за книжкой, я начинала кросс за здравие, а уже через минуту это был за упокой.

Задыхаясь, шаркая и цепляясь за мелкие камешки тапками, держась за бок, который тут же начинало колоть, я позорно отставала, а однажды даже ушла с дистанции.

Так что перспектива отключиться и обнаружить себя пробежавшей нехилые километры меня очень даже привлекала.

– Вы по большому кругу или по малому? – уточнил мужик.

Оказалось, малый круг – это три километра, а большой – десять.

Мы выбрали для начала малый.

Его вел другой, тоже бородатый и худой, мужик.

Вообще ведущие там были словно специально подобранные – бородатые, поджарые, хипповатые дядьки в старых трениках и почему-то босиком.

Ни дать ни взять – десант йогов.

Напомню, до перестройки йогой занимались тайком, это было делом наказуемым.

Построившись по парам, как в детском садике, мы двинулись в медитационный путь.

– Представьте, что под вашей левой ногой зажигается зеленый шарик, – вещал бородатый, легко пританцовывая сбоку.

Я представила.

Солнышко начинало подниматься. Становилось жарковато.

Все бегущие были в спортивных штанах и футболках.

Я приехала из другого района приличная, в джинсах и шерстяной рубашке.

Медитация набирала обороты.

Зеленый шарик, поморгав под левой ногой, заморгал и под правой.

Постепенно засветились кости голеней, за ними следующие кости в ногах…

Сейчас все позеленеет, – и прибежим, – думала я.

Дорога, обильно поросшая по бокам крапивой, топила в песке ноги по щиколотку.

Сосны любят песчаную почву. Конечно, они же в ней стоят и не бегают.

Я – не сосна. Бежать было дико неудобно.

Старательно представляя, как по мне поднимается свет, загораясь в нужной цветовой палитре, я томилась среди бодро пыхтящих наливающихся светом медитующих.

Вопрос, когда же мы прибежим, звучал во мне все громче.

Но спросить вслух – означало выдернуть всех этих людей из цветного свечения, а это мне казалось нечестным.

Без вариантов: оставалось бежать.

Тут в груди всех нас неожиданно обнаружилась золотая чаша, которая начала наполняться чем-то золотым, изобильным и явно хорошим.

Ща мы ее нальем и прибежим, – приободрилась я и запыхтела старательнее.

Тут же, словно в поддержку, меня ужалила в руку крапива с обочины.

…Наполнив чашу, мы остановились на солнечной поляне, воздев руки к небу.

Меня эта остановка чрезвычайно вдохновила.

Стоять было приятней, чем бежать, и даже поднятые вверх руки не раздражали.

Единственное, что омрачало блаженство – это мухи, которые тут же зажужжали вокруг и полезли в потное лицо.

Мы подышали, наполнились еще чем-то живительным, – и, увы, побежали дальше.

Конечно, я уже сейчас не расскажу в деталях, что представляли и в каком порядке, поэтому, пожалуйста, простите мне возможную путаницу…

Солнце светило все жарче, рубашка кололась, песок забился в кроссовки, и уже хотелось пить.

– Поднимите руки перед собой, – призвал бородатый, по-прежнему легко пританцовывая.

Мы явно бежали медленнее его привычной скорости.

Казалось, не будь группы, он бы сейчас улетел стрекозкой сразу километров на тридцать, легко и непринужденно.

…Бежать с протянутыми вперед руками было неудобно.

Чаша уже наполнилась, переполнилась, перелилась через край и облила каждого золотым содержимым, а процесс пошел дальше.

– Представьте, что на правой руке загорается зеленым светом указательный палец! – предлагал ведущий.

Пальцев, как мы помним, пять. Они загорались по очереди.

Сейчас мизинец догорит – и прибежим, – подбадривала себя я.

И вот уже финальный мизинец засветился…и…

– А сейчас светом загорается указательный палец на ЛЕВОЙ руке!– услышала я вдохновенный неумолимый голос.

Чтоб все!.. Ну ладно, загорелся. Потерпим.

Желание наконец прибежать переполняло не хуже золотой жидкости из той медитативной чаши.

С каждой минутой солнце грело все старательнее, мухи жужжали все назойливее, пыль поднималась все выше…

Что-то еще говорил наш неугомонный бородатый поводырь, но все было уже как в тумане.

– А теперь, – неожиданно возвысил он голос, – мы преодолеем препятствие и поднимемся ввысь!

Высью служила насыпь, где щебенка чередовалась с битым стеклом.

Пыхтя, мы карабкались наверх.

Боже, какое счастье, что я догадалась бежать не босиком! – думала я, со страхом глядя на голые ступни лезущих рядом.

Было уже не до желаний.

Щебенка осыпалась под ногами и, того и гляди, вместо вознесения на насыпь могло произойти позорное низвержение в пыль.

На четвереньках я заползла наверх следом за всеми.

Прямо под нами светилась миром и добром поляна с рериховцами.

– А теперь – полетели, как птицы! – крикнул бородатый, и, раскинув руки, легко понесся вниз по узкой извилистой тропке, из которой тут и там торчали страшные узловатые корни.

Скорость при этом он развил прямо-таки невероятную.

У меня потемнело в глазах.

Один раз запнешься – и прощай, мозги, в прямом и переносном…

Когда я наконец-то спустилась, то, забыв обо всех приличиях, свалилась на земелюшку под каким-то кустом.

– Что с тобой? – обеспокоенно спросила Наташка, – ты вся в пятнышку.

В зеркальце из кармана отразилась моя пухлая потная физиономия, покрытая мелкой красно-белой рябью.

Пережитое отпускало.

Я даже несколько раз улыбнулась и на прощание уверенно произнесла «Мир и добро!»

Кажется, больше я на ту поляну не ходила.

Сейчас никого не удивишь медитациями.

Они россыпью методик и школ рассеялись среди людей и давно проросли обильным урожаем.

И всякий раз, встречая это слово, я вспоминаю ту, первую свою встречу с медитативными практиками.

ЧАСЫ

Вселенная разговаривает с нами.

Причем с каждым она говорит на том языке, который он – понимает…

У меня упали часы. Упали со стены на комод и даже не раскокались.

Другой бы и не заметил. Но не я.

Я из тех, кого пустое ведро или рассыпанная соль выбивают из тонуса дня на два.

Кто плюется через левое плечо, крутит пуговицы, читает сонники и видит знаки на каждом шагу.

Так что я встрепенулась и пошла гуглить в поисках информации.

Знаете эту шутку? Раньше люди были начитанные, а нынче – нагугленные? Это про меня – и то, и другое…

Гугл не подвел – было найдено четыре версии.

По первой падение часов – внимание – было к войне.

Якобы перед Великой Отечественной наблюдалось массовое падение часов в деревнях.

Интересно, откуда взялись такие исторические данные?

И кто вообще мог вести статистику и фиксировать эти самые данные в деревнях, где каждый колхозник был по горло занят тяжелым трудом?

Им же, поди, и на часы было некогда взглянуть.

Так что новость сия меня удивила и опечалила.

…Вторая версия гласила, что на меня сердится домовой.

Сердится за то, что в доме много ссор и грязи.

Положа руку на сердце, я честно признала – да, ссоры есть. А у кого их нет? Но ведь потом мы обязательно миримся!

Да и ссоримся-то – без фанатизма…

Может, просто мой домовой – тонкая чувствительная натура?

Кто знает, может, он достался мне по наследству от семьи, где абсолютно все говорили полушепотом, и теперь от наших эмоций у него мигрень?

Что касается беспорядка, это да, живем мы творчески, вдохновенно.

Из разряда «если мне понадобится ручка, я точно знаю – где она лежит: так что просто подниму холодильник и возьму ее»

Семья с детьми по умолчанию не живет в стерильном безжизненном порядке.

У нас уютненько валяются игрушки, фломастеры, конструкторы: если наступить, добавляется массажный эффект для ног.

В-общем, я пообещала домовому, что приму замечания к сведению, и приступила к третьей версии.

Согласно ей время, отпущенное мне для каких-то важных свершений, истекало.

Мне намекали, что следует поторопиться и -таки сделать то, что положено мне судьбой здесь и сейчас.

В этом месте я совсем глубоко задумалась, чуть не глотнув воды с гуашью от детского рисования вместо своего кофе.

Как понять, какое из отложенных свершений – то самое?

Сколько их, проектов, которые ждут своего воплощения, у каждого из нас?

И что теперь, часами кидаться?