Либеллофобия

– Лау! На тебе сегодня три наряда.

Майор Хлой встречала озябших шчеров снаружи. За последние дни газовые облака наконец рассеялись, ледяную сферу кое-где растопило солнце, а где-то разбили насекомые своими же гломеридами, и стало чуть светлее, теплее. Хлопья ядерного пепла ещё сыпались, но только по ночам. Всё ядовитое, что могло взорваться, уже давно взорвалось, и теперь природа брала своё. Медленно… Но верно.

– Ты первым делом саранчу покорми, – попросила Хлой. – И клетки почисти.

Мамин наряд. Саранчи в акридарии было много: шчеры обыкновенно держали её на лоджиях или в саду. Убегая в бункер, почти все прихватили с собой клетки. Но кормить прожорливых насекомых становилось труднее. Исхудавшие пауки заглядывались на остатки корма, таскали его из мешков. Помаленьку воровали и воду из поилок. И даже саму саранчу, за что майор выгоняла из бункера без разговоров. Отогнув сетчатый полог клетки, я не услышала обычного переполоха. Паутина плохо фильтровала токсины. Десять насекомых валялись брюхами вверх, остальные едва возились.

Учуяв горстку мочёной осоки, оставшиеся в живых заметно приободрились и даже подрались. Я вытащила дохлых, упаковала в пластик. Эти пойдут на кухню. А завтра настанет очередь тех, кто не урвал кусок и глоток сегодня. Я до смерти боялась, что когда-нибудь придётся самой забивать насекомых на еду. Майор Хлой сказала, представь, что свежуешь эзера. Не помогало. Эзеров-то живьём мы ещё не видели и боялись пока только карминцев на бизувиях. Но мне везло: еженощно нужное количество саранчи подыхало само.

После акридария я направилась дальше, чтобы забрать у ночных сторожей отару барьяшков. Так называли длинноносых зверьков, которых мы видели рядом с бизувием, когда бежали от дюнкеров. Глупые, но забавные барьяшки были моей вотчиной. За хлевом ругались:

– Три, негодяй? – кричал эвакуратор, верзила Гу. – Три вернулись с полным брюхом нефти! На кой нам ещё три нефтяных, вредитель?!

– Мне их к себе, что ли, привязывать… – бурчал сторож.

– Только упусти мне ещё, – пригрозил Гу, – ещё один водяной одичает и притащит хоть золотого песку… да хоть алмазную крошку – я тебя вытурю. Понял, дурак?

– Да понял…

Гу схватил загулявших барьяшков разом за три долгих шеи и потащил их, забракованных, в мастерскую. Доить. Чем уж бог послал.

Отару нужно было гнать далеко-далеко, к лесу. Не лес был, одно название. Я вела вожака, запрокинув его клюв высоко над землёй и крепко прижимая к бедру. Он не сопротивлялся. Мы пересекали овраг, под которым лежал нефтяной пласт. Передний барьяшек ни в коем случае не должен был этого учуять. Затормозит вожак – и вся колонна станет, как вкопанная. Начнёт без конца тыкать замотанными клювами дорогу. У леса я развязала им носы, и барьяшки разбрелись по канавкам. Поклевали землю и по очереди принялись погружать клювы в землю. Добывать воду. Убежать они не пытались, но были не против, если выдастся случай.

– Которые дикие, они воду совсем не берут, – приковылял Гу и присел рядом, жуя усик саранчи.

Эвакуратор был хоть и верзила, но хромой, и в дозор не ходил. За льдом тоже не лазал. У его имаго – сенокосца – остались только три ноги, а человеком полторы. Гу бродил по хозяйству вокруг да около. Рассказывал много интересного. Вот как теперь о барьяшках:

– Они к чему приучены, то и тянут.

– Почему тогда воду не любят брать? Какая им разница?

– В природе-то барьяшки не живут одни, только рядом с бизувием, – объяснил Гу. – добывают для них нефть, поят… А бизувий защищает и согревает отару ночью. Симбиоз. А дюнкерам до зарезу нужно топливо для бизувиев, чтобы толкали их барахло. Вот они и отпускают на ночь своих барьяшков, чтоб те сманили за собой домашних. А раз учуяв, как пахнет чужак, домашний бежит на зов природы: опять за нефтью. Одна капля– и всё пропало. Нам чистая нефть ни к чему, генераторы на ней только портятся.

Я сдвинула фильтр, якобы потереть глаза, а на самом деле попробовать, каков стал воздух. Уж больно прозрачный он был на вид. Вдох дался на удивление легко. И второй. Целую минуту, прикрывая рот ладонью, я дышала, прежде чем запершило в горле.

– Ты зачем вдыхаешь-то! – Гу заметил и нахлобучил мне фильтр по самые уши.

– А ты откуда столько про барьяшков знаешь?

– Мы пацанами их на золото нажучивали.

В кармане затрещало. Я опять закашлялась, чтобы заглушить звук. Но –

– «…с севера… вижу воланер…» – пробурчало из подкладки, и я попалась. Все приёмники давно полагалось сдать в бун-штаб.

– Это ты чего, синдиком припрятала? – привстал Гу. – А ну-ка…

– Да он почти дохлый!

– Да ну-ка, вынь, говорю, погромче сделай! Случилось там что-то.

Секунду помявшись, я поверила, что Гу не отнимет моё сокровище, и вытащила синдиком.

«…летит в нашу сторону», – трещало оттуда. – «пока один… сворачивайтесь и в бункер!»

– Воланер эзеров, – забеспокоился Гу. – Давай, что ли, собирать отару, Эмбер. Объявят тревогу, надо успеть вернуться.

– А у меня третий наряд! Лёд.

– Да и жук с ним! Один день не попьёшь.

– У нас Чиджи опять болеет. Мне нельзя назад без воды! Слушай, Гу… последи за барьяшками, а? Я за льдом слазаю.

– При тревоге нельзя наверх!

– Так ведь ещё не объявили! Может, воланер этот уже свернул.

Синдиком молчал, и Гу мотал головой, сомневаясь. Пока он не сказал нет, я достала руженитовый термос и размотала коромысловый шнур. Тонкий и компактный, но длиной целых три километра – до самой сферы. И весь покрытый узелками. Это был видавший виды шнур, его запускали и дёргали обратно раз в два-три дня. Мы не могли оставить коромысло в небе: ледяная сфера крутилась над планетой, и лестницы уползали километров на пять в сутки. Первый раз я забиралась под присмотром Гу, он же запускал шнур. Провозилась в полубреду-полупанике часа два и чуть не околела там наверху. Папа обычно лазал за водой. Но его выходы в дозор участились, и в тот день, уже по накатанной, я собиралась уложиться вдвое, нет, втрое быстрее. В одной руке у меня был приготовлен кончик шнура, а другой я отжала клапан термоса.

– Глаза береги! – прикрикнул Гу, напоминая, что если отжать сильнее, чем нужно, то вода хлестнёт в лицо. И одними глазами тут не отделаешься.

Я отстранила термос на расстояние вытянутой руки и начала пропихивать шнур в термос через ниппель. Шнур надо было подкручивать, чтобы он ложился внутри плотными кольцами. Когда вошло метра полтора, я поставила термос на землю, как учил Гу, и сорвала крышку целиком.

Шух!

Вода вырвалась из руженитового плена и взмыла в небо. Она утащила за собой собранный в спираль жгут, чтобы высоко-высоко приморозить к ледяной сфере. Через минуту Гу подковылял ближе, подёргал и навалился на шнур.

– Крепко. Быстрей давай.

Я не умела забираться по коромыслу в обличье человека, сил не хватало. Даже по шнуру с узелками. Даже в тефлоновых перчатках и на шпорах. Поэтому обернулась пауком, хотя чёрная вдова с кричащим пятном на спине – тот ещё маяк в пасмурном небе. Восемь лап затеребили узелки. Это было не так-то просто! Чтобы удержаться на коромысле, я выпускала паутину из подключичной железы, цепляла её лапой к шнуру и осторожно подтягивала брюшко. Цап, цап, – минут через двадцать остановилась отдохнуть. На середине пути было ясно и свежо. Я сняла респиратор и, чтобы не смотреть вниз, сощурилась на солнце. Оно пробивало гигантский витраж, а свет играл, будто в калейдоскопе. Великолеп… Нет, я, должно быть, сходила с ума.

Морозом повеяло издали, метров за двести до неба.

С земли сфера казалась гладкой, как изнанка мыльного пузыря. На самом деле там вздулся лёд, выросли айсберги вперемешку с мусором, торчали глыбы всех цветов радуги. По большей части цветов грязных. Арктическая пустыня. Только вниз головой. Сточные воды и заводские отходы тоже прилипли к небу, а чего там только не торчало! Я откалывала куски прямо с игрушками, музыкальными инструментами, чужими сумками и парусной оснасткой. Случалось внизу размораживать бабочек и мелких грызунов. Врали, будто где-то видели, как плыл по небу целый паровоз.

Мусор и теперь глядел сквозь мутно-жёлтый лёд. Только жидкая вода подчинялась гидриллию, и мне нужно было отколоть кусок побольше, чтобы сбросить вниз. Майор Хлой пробовала расстрелять сферу из штабного нуклазера, но тот только плавил лёд, и вода тут же примерзала обратно. Сложность с коромыслом была одна: первая линька позволяла мне превратиться только целиком. Перчатки зашуршали, очищая лёд, взвизгнул лобзик – как вдруг загудело. Воланер! Далеко или близко?

«Ну, раз уж залезла, надо резать!..»

Задубевших ног на узелке коромысла уже не чуяла. Лёд срезала тонкими пластами. Один за другим они сыпались на землю из-под лобзика. Воланер завыл ближе, блеснул прожектор, отражённый от сферы. Пора вниз. Последний на сегодня пласт отскочил, и…

Труп!

Тёмное пятно надо мною было мертвецом! Настоящим-натуральным-взаправдашним трупом. Он скорчился и глядел на меня, прижимаясь ко льду лиловой щекой. Мёртвый карминец. Его почерневшие волосы разметались и застыли дохлыми червями. Я дёрнулась, как ужаленная, растопырила руки и ухнула с коромысла вниз.

Это хорошо, что лететь было высоко. Спустя секунды три… пять… я обернулась пауком и смогла поймать шнур. Обожгла все ноги, пока затормозила! Внизу уже можно было различить барьяшков: Гу отгонял их к бункеру. А вокруг наворачивал дуги воланер, гломерида в миниатюре. Эзер заметил меня – чёрную паучиху с лаковой спинкой точно посредине между небом и землёй.

Выбросил ловчую сеть – мимо.

Но шнур замотало, закрутило так, что я опять обернулась человеком. Мамин палантин взметнулся и опутал шёлком с ног до головы. Послышались выстрелы нуклазера из бун-штаба. Пока я сдирала с лица ткань, с воланером покончили: он заурчал, накренился и раскурочил дюну. Повалил дым.

Спустя минут пять я свалилась со шнура на камушки. Повалялась лапами кверху, как мёртвая. И превратилась в бледно-серую девчонку. Надо было собирать сброшенный лёд. Он уже подтаивал, и лужицы сочились вверх.

Я тащила мешок мимо сбитого корабля. Вокруг суетились сапёры бун-штаба, а Гу отгонял зевак из гражданских и раздавал лещей солдатам.

– Эмбер! Не стой здесь! – прикрикнул папа.

По его тону я поняла, что моя воздушная акробатика осталась без зрителей. Солдаты корчевали клинкет воланера.

– Дочь, тащи свой мешок, давай, скорей. Нечего смотреть.

– Пилот живой?

– Марш!

Пропустить самое интересное? Я сделала вид, что мешок страшно тяжёл, и плелась нога за ногу, косясь на развороченную дюну. Вот солдаты зашли внутрь корабля. Послышались крики, и наконец они втроём вытащили пилота. Он не сопротивлялся и даже не шевелился. Мёртв? Тогда зачем наручники? Я пялилась, но никто уже не обращал внимания. Эзера потащили к бункеру.

Инопланетный захватчик. В болотном хитоне, с пустыми глазницами и костяшками вместо кистей. Смерть, опутанная портупеями. Мерзость. Грязная дымка ниспадала с накидки и волочилась за солдатами. Те наступали на жёлтые крылья, спотыкались и обрывали с них чешуйки.

– Я же велел вернуться в бункер! – взревел папа, помогая другим тащить.

– Иду. Тяжело ведь!

Папа покосился на мешок со льдом, ругнулся и переключился на скелет в балахоне. Его протащили прямо мимо нас. Капюшон свалился. Вблизи череп эзера был ещё гаже. Изо рта вился то ли серый пар… то ли газ… Так вот они какие! Страх перед насекомыми обрёл реальные черты.

Я заторопилась к шлюзу. Мешок порядком промок. Еще минута, и добыча взлетела бы в небо. Ну уж нет. Я заслужила горячий чай – умирала без горячего чая! – и намерена была получить его во что бы то ни стало.

Глава 8. Крушитель Тараканов из пластиковых стаканчиков

Чиджи положил руку на банку, под которой возились жуки. Обыкновенные тараканы, мелочь, какой полно водилось в бункере. Нас донимали паразиты. Впрочем, им тоже нашлось применение.

– Негоже с едой играть, – заворчал сосед. Паутинный клещ.

– Это не игра. А учебная практика, – нахмурилась я. – Да и какая они еда, мусорники. Это как собак бродячих есть или крыс.

– А ты ещё месяцок поживи на бункерных харчах, поговоришь. Аристократка… вшивая.

Одутловатая тётка с поджатыми губами, жена клеща, молча сверлила взглядом наш улов. Чиджи нахохлился и кивнул мне: готов.

Я капнула соляного раствора на клеммы Крушителя Тараканов. Это был совсем маленький робот, игрушка величиной с ладонь. От скуки я собрала его из деталей разбитого линкомма. У робота было три ноги из зубочисток. Корпус мы с Чиджи склеили из пластиковых стаканчиков, а плату паяли вечерами за ширмой. Вооружившись горелкой и шилом, я разносила по бойлерной вонь плавленой канифоли. Программировать бегала в мастерскую Гу. Там же таскала из мусора другие детали.

В один день я помогла починить хват манипулятора в нуклазере. Пустяковая была поломка. При аварийной перезагрузке в файле программы, управляющей хватом, дублировались кой-какие строчки. Не понимая толком, что они значили, я просто удалила лишнее, но Гу, штабрейтор и Хлой смотрели так благоговейно, будто творилось какое-то редкое волшебство. Стыдно было получить за это три лишних пайка. Но скромность моя несколько поутихла, когда Хлой великодушно бросила, мол, заходи и пользуйся компьютером, когда захочешь.

Возможность попрактиковаться стала настоящей отдушиной. Чиджи думал, я развлекаю его, мастеря игрушку. А я твёрдо верила, что упражняюсь в мехатронике, чтобы когда-нибудь вернуться на учёбу. Соседи называли это пустой тратой воды и соли. Но спустя месяц по полу бойлерной шагал, по-цыплячьи раскидывая лапки, Крушитель Тараканов. У него были камера и два фотоэлемента для распознавания размера и движений. Жуков-то он видел. Но из-за долгой обработки картинки не мог их догнать. Он дрожал, как карманная собачонка, и только распугивал добычу.

– Если эта штука хоть одного таракана тюкнет, я вам полбатончика отдам, – усмехнулся паутинный клещ, кусая шоколадку.

Крушитель застревал, искрился, припадал на шаткие колени. Одним словом, позорил меня, как инженера. Дядька потерял интерес и сделал радио погромче. В унисон бряцали клавиши и литавры, визжали струнные – майор Хлой сегодня передавала классику. Раздосадованная, я капнула в батарею ещё раствора и взяла ручной контроллер.

– Э, мы с пультом не договаривались, – запротестовал сосед.

– А мы с вами и не играем.

– Подерзи ещё старшим! – обиделся дядька. – Да куда ты!.. Вон, вон, вон побежал! Дави!

Под ободрительное гиканье Чиджи робот затрясся шустрее и снова завладел интересом соседей. Погоня набирала обороты. Наконец один таракан сам застыл прямо под корпусом Крушителя. Тень он там нашёл, что ли. Только бы хватило батарейки! – взмолилась я, и робот сообразил шмякнуть по таракану.

Шмяк!

Шмяк.

Шмяк…

Мухобойка колотила жука по спине, но не могла раздавить. Не хватало силёнок. Таракан замер, подобрал лапки – и сиганул из-под брюха Крушителя. У стены его размозжил башмак соседа.

– Вот вам и робототехника! – подытожил он, шлёпая по полу и приканчивая одного беглеца за другим.

– Правильно, – поддержала тётка. – Ни уму, ни сердцу эти опережающие технологии. Баловство! Вот я не пошла в институты. И мать моя на ферме потела, и бабка. Не в научной фантастике жили, а здесь и сейчас. Здесь и сейчас, ясно? И все были при деле! Умели, то есть, руками работать.

Изловив робота, пока и его не прихлопнули, я задрапировала нашу палатку. Спорить с соседями было никак нельзя. Нажалуются. Это у себя в голове я всегда лихо побеждала в дебатах. Я зажгла блесклявку и уложила Чиджи спать под утомительные трели оркестра. Одна симфония сменялась другой, а скрипки всё стонали. Почувствовав, что атмосфера бойлерной душит, я вышла в коридор.

Шагов через десять-двадцать поняла, что в бункере что-то не так. Замедлилась. А потом поняла, что именно. Те жалобные скрипки по радио. Это были не скрипки. Я прижала руки и уши к стене и услышала… голос. Стоны. Крики.

Что?

Вспомнился мерзкий череп эзера. Серый дым, волочившийся следом. Голые кости рук. Это он кричал за стеной? Его что… пытали? Выходит, вот для чего обитателей бункера глушили концертами. Чтобы мы не слышали воплей. Я пыталась думать о чём угодно, кроме этих стонов, но они преследовали меня по коридорам. Кричали всё громче, и вскоре стало ясно, что пытка – прямо здесь, за дверью в медблок. Надо было идти дальше. Или убежать назад. Но. Но… Я ещё плохо знала эзерглёсс, и всё-таки разобрала:

«…ищут Лау!..»

Эзер назвал нашу фамилию. Почему? И при чём тут папа? Я водила руками по стенам, прикладывалась ухом к бронированной двери, дважды обежала лабиринты коридоров вокруг комнаты, в которой кричали. Но проклятые арии и фуги перебивали разговор. Из-за угла вывернули двое патрульных.

– Гражданским сказано сидеть по жилблокам! – старший оттеснил меня подальше от двери. – Шляться запрещено до рассвета.

– Меня вызвал эвакуратор Гу. Иду в мастерскую.

Враньё далось легко. К тому же напарник меня узнал:

– Это любимица майорши, ну, та, которая чинила хват.

– Ладно, проводи. Как закончит, запри в бойлерной, и чтоб не отсвечивала тут.

К счастью, Гу не оказалось в мастерской. Рядом с компьютером лежал мой плеер. За несколько вечеров здесь я почти довела его до ума, а раз так, пусть послужит разведке. Я вставила штекер наушника в гнездо микрофона. С накладки наушников пришлось соскрести пластик, чтобы повысить чувствительность мембраны диафрагмы. Патрульный всё это время скучал у порога.

– А что, тот эзер из корабля, он мертвый был? – спросила как бы между прочим.

– Тебе-то чего? – напрягся солдат.

– Да просто. Забавно: мёртвая смерть. Как их кости двигаются без мышц?

– Дура, что ли? Это их скафандры, броня.

– Понятно. А как они выглядят на самом деле?

– Как-как!.. – он занервничал. – Все покрыты хитином и слизью, вместо пасти жвала, глаза навыкате. Ты всё, что ли? Пошли уже.

Я нажала кнопку записи. Плеер отправился в карман, а наушник – в рукав.

– А ты сам его видел? Папа говорит, они – как мы.

– Дура, что ли? Как они могут быть, как мы, если они – насекомые, а мы… ой, всё. Иди, не отставай.

В коридоре солдат обогнал меня и пошел нарочито бодро, не оборачиваясь. Нужный эффект был достигнут, и я свободно вытряхнула наушник из рукава в ладонь. Возле медблока приложила его к стене и катила, не отрывая. Плеер вёл запись сигнала с высокочувствительного микрофона. Симфония близилась к торжественному финалу.

В бойлерной все уже спали. В укромном уголке я поменяла разъём наушника и поставила на воспроизведение. Запись прерывалась музыкой и шуршанием мембраны по металлу, но кое-что удалось разобрать:

« – …здесь так долго?

Эзер отвечал тихо. Переводчиком был папа, и повезло, что он находился у стены:

– Они собираются лететь к Урьюи. Через три месяца.

– Спроси, они что, сумасшедшие (здесь Хлой ввернула несколько развязный эпитет)? Им не хватило, как их в прошлый раз отделали?»

Папа заговорил, но тут запись стала неразборчивой: стена пошла шершавая. Почти минуту в ухе только скрежетало, трещало и свистело. А в медблоке прозвучало что-то критически важное. Потому что ответ эзера всполошил наших.

« – Значит, прибор существует, Лау? – воскликнула майор. – Если так, …ш-ш-ш… уничтожить, пока он до него не добрался!

– Уже нельзя! Успокойтесь… Ему не найти остальные части.

– Эй! – позвала кого-то Хлой. – Кончай таракана. Тихо только.»

Послышались удары, стоны, и меня замутило. Там убивали пленника. Они не стреляли, чтобы не привлечь внимания гражданских. Забивали, душили. Прямо там, пока я шла мимо!

Вспомнилось, как раньше – я была ещё маленькой – папа относил живность за сарай. На забой. В одной руке саранча, в другой тесак. А я закрывалась в доме, затыкала уши и думала: вот он положил её на верстак. Вот перехватил поудобнее. Вот пригладил, чтобы успокоить. Вот замахнулся… Самое главное было – открыть уши, только когда прекратятся удары тесака. Я была глупая. Я думала, всё живое чувствует, думает одинаково.

«Так-ему-и-надо-так-ему-и-надо-так-ему-и-надо», – шептала укушенными до крови губами.

Это война. Он враг и злодей, рабовладелец и кровосос. Он летел убивать, или пытать, или похитить нашу семью. Или он, или мы! Да и всё уже, верно, кончено.

Перед глазами застыл утренний мертвец в небе. Мёртвая саранча. Господи, я ведь шла мимо, когда его… А что, если бы узнала тогда? Ну, что? Кинулась бы тарабанить в запертую дверь?

Это был плохой вопрос.

Позже, миллион раз взвесив за и против, я рассказала всё родителям. Под напором маминых карих глаз папа шёпотом выдавливал признания:

– Эзеры узнали о приборе год назад. И с тех пор выведывали, шпионили и охотились за ним.

– Что это такое – Тритеофрен? – спросила я.

– Он управляет тремя силами: электромагнетизмом, ядерным синтезом и распадом. Магнитные поля на Урьюи используют для связи, в быту и в промышленности. Наши электростанции в основном работают на синтезе, а оборона – на распаде.

– Знаю. Ядерное оружие.

– Да. Тритеофрен тормозит или останавливает эти процессы, где и когда нужно, чтобы предотвратить катастрофы, провести ремонтные или другие работы. Это критически важный прибор для целой планеты. Если он попадёт в руки захватчиков… Они используют его против нас, чтобы оставить Урьюи без связи, без энергии. И без защиты.

– Поэтому тебя сослали на Кармин? – догадалась мама.

– Да. В правительстве нашли самую глухую дыру и поручили мне спрятать Тритеофрен.

Мама сверлила его взглядом.

– Не понимаю, Уитмас… Почему же, если они знали, что за прибором охотятся, его просто не уничтожили?

– Никто ведь и помыслить не мог, что эзеры так близко! Тритеофрен – ценная, уникальная, баснословно дорогая технология. Нет, я… задавал им тот же вопрос, Амайя. Правительство наотрез отказалось избавиться от прибора.

– Но зачем эзерам Тритеофрен? – удивилась я. – Почему они не могут напасть с гидриллиевыми эмиттерами, как на Кармин?

Отец дернул плечами:

– Мы бы отбили нападение ещё на подступах. Но на это раз им не нужны рабы. То есть, не просто рабы. Они хотят отобрать у нас планету! Поселиться на Урьюи, как у себя дома, а пауков держать, будто скот какой-нибудь. Для крови, еды и тяжёлой работы. А жить в аду, какой они тут устроили, им не хочется.

Никому не хотелось жить в аду. Даже этим тварям, подумать только. Я покосилась на плеер:

– И этот эзер, которого вы сбили, сказал, что насекомые напали на твой след?

– Да. Он назвал моё имя.

– Но как? – взорвалась мама. – Ведь ты говорил, как её… Альда Хокс – бездарь!

– Ей на помощь прислали перквизитора. Сыщика. И он очень шустёр.

– Значит, прибор наконец можно уничтожить?

– Диспетчерам бун-штаба удалось пробиться сквозь лёд и связаться с Урьюи. Жанабель взяла тайм-аут на семьдесят часов. Она будто бы согласна, чтобы я уничтожил свою часть, но ей нужны резолюции…

– Свою часть?

– Я разделил его. У меня только треть – диалифрен, управляющий распадом. И вы не должны его видеть, ничего не должны знать, понимаете? Я зеркальный маг, они не смогут меня запытать. А по частям Тритеофрен не так опасен. Амайя, никакой перквизитор никогда его не найдёт.

– Почему ты так уверен, чёрт возьми!

– Потому что! Я знаю, что говорю, – побагровел папа и оглянулся, не разбудили ли мы соседей. – Им не достанется прибор целиком. Это обусловлено особенностью планеты, в конце концов. Кармин выбрали не просто так. В правительстве тоже не дураки, мы всё продумали заранее.

Он лёг в дальний угол и закрылся с головой, но мы все точно знали, что этой ночью уже не заснём.

Глава 9. Инкарнация

За час до полуночи гражданским разрешили выйти из жилблоков, и я улизнула на улицу вместе с вечерней рабочей бригадой. Слишком много вертелось в голове. Наверное, за целых девятнадцать лет со мною столько дурнины не приключилось. Я не могла заснуть и выпросилась помогать с барьяшками. Снаружи было глаз выколи, как темно. Я зажгла блесклявку. Двое солдат волокли мешок, наглухо замотанный липкой лентой. Комок подкатил к горлу: я подозревала, что это был за мешок. Раздался приказ майора:

– К двенадцати чтоб уже развели костер. Ясно? Не проморгайте.

Солдаты бросили куль за акридарием, у клеток с саранчой, и ушли засыпать гравием сбитый воланер. Я обошла их груз по длинной дуге и юркнула в хлев. Сторож, конечно, скоро заснул. Барьяшки намылились улизнуть за ограду, и я вышла их шугнуть… Но позабыла, куда шла. За акридарием горел неровный красный. Такой еле заметный, видимый только на краю поля зрения свет. Я огляделась в тишине. Бункер не зажигал огней ночью, разве что костры для мусора. Потому теперь меня встревожило это свечение. Разумеется, там могло быть опасно. Но душераздирающие стоны пленного ещё не забылись, и какая-то… обида… нет, разочарование не пускало бежать к солдатам бун-штаба. Мне просто не хотелось видеть никого из них… после всего.