Полная версия
Володя встряхнулся. Женщины в черных халатах исчезли. Сидела у костра старая Унгхыр, а вокруг нее – черные птицы величиной с ворона, с красными клювами и печальными глазами…
Раненый зверь
И тут Володя снова задумался: куда он попал? Он, Володька Зиновьев из 14-й школы Нижнего Новгорода, обыкновенный мальчишка, который во время летних каникул приехал на Сахалин навестить деда с бабушкой? У всех друзей нормальные каникулы: Валерка Черкизов гостит у дядьки в приволжском городке, Юля Комарова – аж в Париже, у каких-то знакомых. Зойка Семенова, правда, в городе осталась… Но ведь все отдыхают как люди, один Володька в какую-то историю угодил.
Что вокруг творится? Если то, что он вдруг оказался в тайге, еще можно объяснить потерей памяти после аварии вертолета, то как объяснишь превращение птиц в женщин? А то, о чем рассказывала Унгхыр? Чогграмы – неведомые существа, голубая лилия – неведомый цветок… «Фантастика», – беспомощно подумал Володя, не зная, что еще подумать.
Зачарованные птицы-девушки тахть улетели, когда темнота ночи чуть-чуть побледнела. Потом небо стало светлеть все быстрее, и наконец из-за облаков потянулись во все стороны бледно-желтые полосы солнечных лучей.
Запели птицы, и несколько минут Володя сидел совсем ошеломленный: никогда он такого не слыхивал! Сначала хор птичьих голосов казался сплошным и однообразно-оглушительным, а потом выделилось в нем звонкое чириканье, и радостный щебет, и веселое тирлиньканье, и долгие, будто насмешливые, посвисты, а то еще изредка всполошенно взвизгивала какая-то пичуга.
Костер тихо тлел посреди шалаша. Серый дым слоистой струйкой втягивался в круглую дыру вверху.
Старуха поднялась и выбралась наружу, оглянувшись на Володю. Он понял: сейчас старая Унгхыр отведет его на восточный склон! – и выскочил следом с одной мыслью: как можно скорей убраться отсюда! Из мира этих превращений, из мира протяжных песен, леденящих душу таежных шорохов и звуков, из рассказов о старинных чудесах! Убраться – и поскорей окунуться в привычное, понятное, а это все забыть – и не оглянуться никогда, ни-ког-да на часы, проведенные здесь!
Главное, чтобы люди, которые были вместе с ним в вертолете, остались живы. И чтобы не переставали его искать!
А вдруг уже перестали и улетели?! Нет, такого быть не может. О таком лучше и не думать!
Унгхыр не спеша шла впереди по чуть заметной тропе, отводя от лица ветви и придерживая их, чтобы они не хлестнули Володю. Она ни разу не оглянулась, но, если Володе становилось трудно идти или он уставал, Унгхыр замедляла шаги, словно чувствовала это.
Нынче днем тайга уже не казалась такой пугающей, как вчера. «Наверное, правду говорят, что человек ко всему привыкает», – подумал Володя.
И вздохнул уныло, потому что абсолютно не хотел привыкать к тому, что происходило с ним.
Путники шли долго. Трава, в начале пути влажная от росы, подсохла, только у самой земли еще была сырой, а верхушки стали жесткими и сухими.
Тропа все не кончалась. Володя шел и думал, что, конечно, это был сон – там, в шалаше: сон про птиц-женщин, про молодую Унгхыр – вон впереди маячит сгорбленная старушечья спина…
Ой! Да где же она?
Впереди никого не было!
Володя метнулся туда, сюда… Он уже привык к старухе, да и жалко ее стало после того, как узнал ее историю. А главное – что теперь одному делать? Куда идти? Где восточный склон? Ежу понятно, что на востоке… Осталось теперь выяснить, где восток!
Вдруг сзади что-то зашуршало. Володя повернулся так резко, что его шатнуло в сторону.
Сильно закружилась голова. С живым, зеленым, шелестящим миром начало твориться что-то странное. Его словно бы тянуло в разные стороны, вытягивало, съеживало, гнуло, скручивало… Володя вспомнил: что-то подобное происходило, когда начал падать вертолет! Но сейчас казалось, что Володя видит отражение тайги в кривом зеркале «Лабиринта ужасов», который одно время работал в подвальчике на Большой Покровской улице в Нижнем. Правда, этот «Лабиринт» скоро закрылся, потому что никаких ужасов в нем на самом деле не было: только загробный воющий музон, стробоскопы да кривые зеркала. Вот туда и перестали ходить: скучно и не страшно.
Здесь не было музыки, не было игры света – здесь была тишина. Солнечный свет померк и стал не радостным, а безнадежным. Под ногами заколебалась почва, словно и земля стала зыбким пеплом… зыбучими пепельными песками, которые вот прямо сейчас разверзнутся – и утянут Володю в какие-то глубины преисподние, где он задохнется и сам обратится в пепел.
Мир помертвел… так же, как сам Володя помертвел от ужаса, когда разглядел среди листвы устремленные на него немигающие желтые глаза.
Володя уставился в них, но чем дольше смотрел, тем дальше отступало от него зловещее, мертвящее ощущение, а в мир возвращались привычные очертания, свет и краски. Почему-то у Володи возникло ощущение, будто он держал под этим взглядом какой-то экзамен, и выдержал его, и именно поэтому мир ожил, а не рассыпался прахом.
И вдруг мелькнула догадка: «А может быть, это существо хотело убить меня, потому и напустило столько ужаса? Или даже убило, а потом передумало, и я теперь ожил? И потому все снова кажется нормальным?»
Возможно, в голову ему лезли какие-то глупости, но спросить, так или нет, было не у кого, кроме неизвестного существа, с которым они сейчас неотрывно смотрели в глаза друг другу.
В желтых глазах было нечто чуждое, жестокое, непреклонное – и в то же время живое, трепетное и даже, можно сказать, дружеское. Володя стоял неподвижно, боясь спугнуть или разозлить обладателя этих внимательных глаз.
Наконец лапки низеньких темно-зеленых пихт шевельнулись, раздвигаясь. Высунулась голова какого-то зверя. Была она круглая, с короткими торчащими усами, будто кошачья, только гораздо крупнее, размером с голову большой собаки. И морда не злая, не хитрая, а тоже похожая на собачью. Зверь осторожно продвигался вперед, как-то странно припадая на левую сторону, и вдруг он взвизгнул и оскалился, но Володя понял – это не от злости, а от боли! Поскуливая, как побитый щенок или голодный котенок, зверь приближался, неотрывно глядя на мальчика желтыми глазами. И Володя догадался, что привлекало в них: нормальный, круглый, как у человека или собаки, зрачок, а не узкая щелочка, как в глазах тигра, рыси или кошки. Словом, этот зверь был собакой куда больше, чем кошкой, и Володя, который очень любил собак, поглядел на него с меньшей опаской.
Зверь подошел совсем близко. Повернулся боком – и Володя даже вскрикнул. Между его ребер торчал обломок какой-то палки, покрытой запекшейся кровью. Серо-желтая короткая жесткая шерсть вокруг раны тоже была в крови.
Зверь заскулил еще жалобнее, а в желтых глазах, по-прежнему обращенных к Володе, появилось что-то просящее.
«На сук где-то напоролся, – решил Володя. – И уже день или два прошло… Как же мучился, если за помощью к человеку обратился!»
Он читал и слышал всякие такие истории, но не очень-то им верил, считая выдумками писателей или просто охотничьими байками, но вот сам с такой «байкой» столкнулся!
Володя осторожно взялся за торчащий обломок. Зверь вздрогнул, напрягся. Володя уцепился ногтями, потянул – и в руках у него оказался кусок стрелы с окровавленным зазубренным наконечником, прикрученным к древку узкой берестяной лентой…
Вот тебе и «на сук напоролся»… Да беднягу же подстрелили! И отнюдь не из охотничьего ружья!
Володя обалдело разглядывал стрелу. «Откуда это здесь?! Надо же!» – подумал он, как уже не раз думал вчера и сегодня. А больше ничего не шло в голову.
Он машинально завернул обломок в лист папоротника, сунул в карман джинсов. Другим листком оттирая руки, обнаружил, что порезался этой окровавленной стрелой: на указательном пальце осталась царапина. Володя замотал ее носовым платком и подумал: надо бы, наверное, и зверю что-то приложить к ране – но только что? И позволит ли он?..
Поднял глаза на зверя – и вдруг тот, издав невнятный звук, вроде короткого мяуканья, отпрыгнул в кусты. Зашуршал пихтач – и опять тихо стало в тайге, будто ничего и не было, а просто кончился еще один Володин сон…
Но кончился этот – начался другой: кто-то засопел сзади, и не успел мальчик повернуться, как на него обрушилось что-то темное, заслонило глаза. Сильные и ловкие руки стянули его путами, потом его подняли и куда-то понесли.
Это оказался не сон – это оказался кошмар.
Шаман
Вокруг царила тишина, только вдали будто гудел вертолет. Кружит высоко, гул то утихает, то снова усиливается…
Вертолет?!
Володя открыл глаза. Он стоял, привязанный за руки и за ноги к какому-то небрежно обтесанному столбу; саднило ладони от зазубрин, а руки были вывернуты назад так крепко, что ныли плечи.
Никакого вертолета… Почудилось.
Жаль, что не почудилось все остальное!
«Я в плену у индейцев? – тупо подумал Володя. – Нет, на Дальнем Востоке нет индейцев… Я попал к каким-то дикарям, которые отстали от жизни, если охотятся с луками и стрелами и привязывают пленников к столбам. Живут как в каменном веке. А может быть, я и впрямь в каменном веке?!»
Он испуганно огляделся – и больше всего на свете пожелал очутиться в каменном веке, в Средних веках, в царской России, в светлом будущем – да где угодно, только не здесь, не здесь!
«Млыво… Селение мертвых…» – вспомнились слова старой Унгхыр.
Пришел-то он не оттуда, но, кажется, угодил именно туда.
Вокруг Володи, сомкнувшись плечом к плечу, близко-близко стояли неподвижные существа, с ног до головы укрытые чем-то темным. Но лица их были бледными, белесыми – безглазые, безносые и безгубые, лишь кое-где покрытые серыми трещинками… лица без всякого выражения, без промелька жизни в них!
У Володи подогнулись ноги. Он, конечно, упал бы, если бы не был привязан так крепко. Обвис на веревках, водя глазами по сторонам.
Изредка то один, то другой мертвый поднимал руку… среди складок темных одежд мелькала белая кисть… от каждого такого медленного, плавного, враз зловещего и равнодушного движения у Володи на миг переставало биться сердце, и столько боли разливалось в груди, что он бы ничуть не удивился, если бы сердце от этой боли однажды замерло и больше не забилось.
Постепенно страх уходил, безразличие заволокло мозг и душу. Может быть, он умирал – но смерть была бы избавлением от страха.
И вдруг одна мысль пронзила Володю: умерев, он сделается такой же безликой и безглазой тварью, как все эти…
Может быть, когда он умрет, ему будет все равно, но пока он еще был жив, он не хотел, ни за что не хотел становиться в этот безнадежный, тоскливый круг!
Господи… да ведь круг постепенно смыкается! Мертвые подходят ближе и ближе, и все более частыми становятся равнодушно-хищные взмахи их рук!..
Володя задергался, пытаясь вновь встать, закричал, вернее зарычал, неразборчиво, зато, он надеялся, грозно…
Что-то тяжело ударило, словно раскат грома. И внезапно к Володе подскочил человек.
В первое мгновение Володя чуть не ахнул от счастья, увидев живое существо среди этих белесых пятен, но сразу же понял, что радоваться рано.
Худое, все в резких складках лицо незнакомца состояло, казалось, из одних углов, а между нависших морщинистых век будто угольки раскаленные воткнуты: столько злобы горело в маленьких глазках. На лицо свешивались черно-седые пряди, а на голове – венок не венок, а будто бы стружки древесные, свитые вместе, надеты. И на поясе такие же стружки. Черный халат с огненной молнией на груди развевается.
Не то пляшет, не то скачет человек, быстро-быстро перебирая ногами, мелькая мягкими сапожками да черными, с огненным узором, наколенниками. В руках мечется обруч, не то тканью, не то кожей обтянутый. С одной стороны ремни перекрещены, к ним деревянное кольцо привязано, и человек то и дело за это кольцо дергает. Гудит обруч, жужжит, визжит на разные голоса, будто тысячи неведомых живых существ в нем скрыты. А с другой стороны на шкуре – изображение зверей. Вот, кажется, лось склонил рогатую голову. Вот змея свилась в кольцо…
Дома у Володи была книжка со старинными фотографиями нивхов. На одной был изображен примерно такой же человек. Подпись поясняла, что это шаман – то есть нивхский колдун.
Неужели и это шаман?! Но в жизни он куда страшней, чем на картинке!
В это мгновение Володя вдруг совершенно отчетливо осознал, что из этого странного мира, в котором он неожиданно и совершенно против своей воли оказался, выбраться будет куда сложней, чем думалось раньше. Тогда казалось что? Дойдешь до восточного склона – и вдали покажутся очертания Прибрежного, мимо промчится попутка, которая, конечно, остановится, когда Володя отчаянно начнет голосовать, – и скоренько добросит его до дедова дома. Бабушка подаст на стол пельмени с неркой и кисель из голубики – самые любимые Володины блюда…
А вдруг восточный склон окажется всего лишь еще одним склоном сопки – склоном, поросшим тайгой, склоном, на котором нет троп, а если даже и есть, они ведут куда угодно, только не в прежнюю жизнь?
Что, если к прежней жизни нет возврата?!
Эта мысль показалась до того ужасной, навеяла такую тоску, что Володя побыстрей отогнал ее, словно какой-нибудь зловещего вампира, который собирался испить его крови.
Кровь не кровь, но силы у него от тоски уходили, это точно!
Однако сейчас терять силы совсем даже не вовремя! Сейчас, кажется, вопрос стоит не выбраться отсюда или не выбраться, а жить или не жить!
Володя огляделся.
На утоптанной поляне торчала засохшая елка. Ветви на ней были все срублены, только четыре осталось. И на них, среди желтых полуосыпавшихся иголок, тоже висели кудрявые стружки. Вокруг елки воткнуто несколько прутьев со свернувшимися в трубочку сухими листьями: вот, кажется, клен, ольха… И еще чудо: стоит, накренившись, под елкой деревянный, грубо вырезанный идол.
Тут Володя чуть не ахнул от изумления: оказывается, напротив – как он только не приметил ее раньше! – точно так же, как и он, привязана к столбу старая Унгхыр. Теперь шаман – или как его там? – перед ней скакал.
И вдруг мертвецы, что толпились вокруг, одинаковыми движениями сорвали свои белые личины. У Володи тошнота подкатила к горлу – а вдруг там окажутся голые черепа? – но нет, это были обычные человеческие лица. Раньше они были скрыты берестяными масками, которые теперь полетели в стороны – так же, как и пихтовые ветви, которыми были люди укрыты!
Теперь это оказались мужчины, женщины, дети. Все в узорчатых халатах, у всех косы: у женщин – по две длинные, у мужчин – одна: пожестче, покороче. У женщин – налобники из затейливо скрученных железок, из маленьких звериных шкурок, ажурные подвески покачиваются. Все стоят как зачарованные, глаз с шамана не сводят, слушают его пение, одобрительно выкрикивают:
– Ух-та! Ну, давай!
А шаман после таких одобрений еще быстрее скачет, еще ловчее извивается, еще громче распевает:
Куа, куа, куа!На той горе живущие большие волки, двое вместе,ко мне явитесь!В море живущий красный сивуч,Ко мне на помощь явись!В туче живущий ярый гром,Греми оглушительнее, сильнее ударь!Молния, сверкая ослепительно,Вонзи свой огненный палец в головы оборотней!Пепел их соберем, развеем по ветру,Чтобы не проросло злое колдовство чернымпапоротником,Чтобы отступились чогграмы,чтобы вновь расцвела в тайге голубая лилия,Насыщающая голодных, исцеляющая больных,исполняющая желания!– О голубая лилия! – простонала толпа.
– Слушая, ушам своим не верю! – вдруг громко воскликнула, перекрывая шум, старая Унгхыр. – Неужели с тех пор, как погибли молодые женщины, что в поход за голубой лилией отправились, перевелись храбрые среди нивхинок? А если молодые не знают дорогу, почему не подсказал им ты, Ючин? Неужели забыл? Но я говорю: напрасно ты вместе со всеми повторяешь глупые слова, будто навсегда отцвела голубая лилия!
Толпа замерла, будто лишившись дыхания. Володя понял, что Унгхыр знает этого шамана.
А тот опустил бубен на землю и подошел к Унгхыр:
– Что такое ты говоришь, женщина-оборотень?
– Я не оборотень, Ючин, – ответила Унгхыр. – Чего ты меня боишься? Ты человек – и я тоже человек.
– Тогда откуда знаешь старые имена? Да, меня звали когда-то Ючин, храбрый охотник Ючин. Но кто теперь то имя помнит? Зовут меня теперь Чернонд.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Сноски
1
Сейнер – небольшое рыболовецкое судно.
2
Пихта – дерево, похожее на ель, ее много на Дальнем Востоке и в Сибири. Места, сплошь заросшие пихтой, называются «пихтач».
