Последний читатель

Подоспел пропавший было распорядитель. Он подкатил к креслу Никодима сверкающий никелем столик с кружкой глинтвейна и коробкой сигар.

– Нижайше просим прощения-с, – затараторил распорядитель, ловко распечатывая коробку. – В буфете кубинских не случилось. Так, пришлось по всему городу покуролесить. Насилу нашли. Вы уж не взыщите с нас за задержку.

Распорядитель надкусил щипцами кончик сигары и с поклоном преподнёс её Никодиму.

Читатель, не спеша, чинно закурил и, пустив дым колечком, принялся рассматривать лоты. Торг шёл в новых «золотых» долларах и первый ряд начал с мизеров, дружно выставив под названиями произведений трёхзначные ценники. Лишь мадам Непорочная, сидящая в самом центре, стартовала с двенадцати тысяч. Чёрный шарф и чёрная вуалетка, опущенная на лицо напоминали о её трауре по Евлампию Градскому.

Неожиданно, с четвёртого ряда подняли ценник в пятнадцать тысяч и в зале началось полное сумасшествие. Писатели загалдели, торопливо подставляя нули к изначальным суммам.

Никодим отложил сигару и принялся за оглушительно горячий глинтвейн, наблюдая за тем, как лоты стремительно поднимались в цене. Ажиотаж постепенно стих, когда кто-то из куртуазных маньеристов поднял планку до внушительных двадцати семи тысяч. Никодим не жаловал маньеристов и не стал бы читать это гламурное нытьё и за втрое большую сумму.

Предложенную цифру долго никто не мог перебить, пока над галёркой не взметнулась отчаянная рука с лотом в двадцать семь с половиной тысяч. Эту цену предлагала фракция толкинистов за очередную эльфийскую сагу. Других лотов не поднималось и Никодим понял, что писатели вывернули карманы до самой крайности. Никодим Северов прежде не оказывал внимания толкинистам, сомневаясь, что сможет одолеть их странные витиеватые тексты, написанные к тому же, на аваринском наречии. Однако, фракция прилагала к трактату персонального толмача и это меняло дело. В конце концов, опыт был интересен и Никодим ткнул тростью в одинокий лот над галёркой.

Торги закончились и писатели, бурно обсуждая успех толкиенистов, потянулись в сторону буфета, где уже готовы были фуршетные столики и пирамиды с шампанским.

Делегация толкиенистов, разодетая в гномов, гоблинов и лесных эльфов, всей толпой направилась к подиуму. Впереди, в лахмотьях горного тролля шествовал глава фракции с огромным фолиантом в руках. Он со степенным поклоном протянул книгу Никодиму.

– Прими пресветлый Никодим, сын славного Серафима, труд сей, – пророкотал он.

Никодим взял фолиант в руки, ощутив его пудовую тяжесть. На обложке причудливой вязью было выведено:

«Сказание о славном Ангорде, принце Нолдора, третьем сыне благородного Финарфина».

Никодим вздохнул о своей участи и принял чек с щедрым авансом.

– Брат Леголас будет вашим попутчиком в светлый мир эльфов Нолдора и смиренным вашим рабом.

С этими словами глава фракции выставил перед собой щуплого юношу с нездешним взором и треугольными приклеенными ушами. Делегация замысловато раскланялась и покинула зал. Никодим всучил фолиант толмачу и спустился с подиума, размышляя о том, где разместить Леголаса: у себя, в одной из семнадцати пустующих комнат, или заказать ему номер в гостинице. У себя, конечно, сподручней. Не будет нужды гонять бедного малого для каждой читки, тем более, что Никодим привык читать ночью. Но, тогда, остро вставал вопрос с питанием. Бог знает, чем питаются пресветлые эльфы – может листьями, а может, корой с деревьев.

Размышляя обо всём этом, Никодим оказался в банкетном зале, где царила атмосфера писательской вольницы. Галёрка оккупировала столы с закусками и стремительно мела тарталетки с икрой, канапе и голубых крабов. Шампанское текло бурным потоком, и лакеи не успевали наполнять опорожнённые бокалы. То и дело слышались пробочные хлопки, точно выстрелы на дуэли. Под ногами сновали роботы-уборщики, проворно прибирая с пола упавшие пробки, салфетки и скомканные листки рукописей.

Увидев входящего Никодима, к нему устремилась дама в радикально вечернем платье, держа перед собой два бокала.

– А вот и вы, – воскликнула она, подходя и протягивая шампанское.

Это была Стелла Радужная, известная на весь свет писательница-нимфоманка, исповедующая тантрическую эротику. Главная парадигма её творчества заключалась в просветлении через секс.

Никодим принял шампанское, с беглым интересом осмотрев бюст и ладные бёдра писательницы.

– Что-то вы решительно не замечаете моего творчества, – на распев произнесла Стелла, глядя на Никодима огромными карими глазами, на дне которых бушевал пламень страсти. – Я ведь заплатить могу не только деньгами.

Стелла небрежным жестом сбросила с плеча бретельку платья, обнажив белое гладкое плечо.

Никодим пригубил шампанское, пытаясь развеять чары писательницы и побороть неуместный мужской позыв. Нет, он не был ни монахом, ни девственником и в его жизни случались женщины. Но, только не писательницы!

Многие лета тому назад, поверженный страстью известной поэтессы, он едва не погиб от её дактилей и хореев. С тех пор Никодим положил себе пользовать только лишь жриц любви, предварительно убедившись в полной их литературной непричастности.

– Увы, дорогуша, – с искренним сожалением вздохнул Никодим. – Загружен работой на целый месяц вперёд.

Он кивнул на маячащего за спиной Леголаса с огромным фолиантом в руках.

Стелла, однако, по-своему восприняла спутника Никодима.

– Вот как, вы теперь мальчиками интересуетесь, – плотоядно усмехнулась она. – Можно и втроём, чем не сюжетец?! Ты не против, ушастенький?

Леголас стоял каменным истуканом, и Стелла сразу потеряла к нему творческий интерес.

– Ну, так что же? – спросила она, вытягивая из обширного декольте сложенную вдвое книжонку. – Устроит вас безумный секс и десять тысяч наличными за одну читку?

– Не в этот раз, дорогуша, не в этот раз, – кисло улыбнулся Никодим, ясно ощущая, что дело едва ли закончится миром.

Так и вышло. Прекрасное лицо Стеллы исказила гримаса ненависти.

– Педик! Гнусный педик! – прошипела она и Никодим попятился, выставив перед собою трость. Отвергнутая женщина страшна в гневе. Что уж говорить об отверженной писательнице!

Стелла с презрением плеснула шампанское из бокала, целя в лицо негодяя-читателя, но Никодим успел увернуться и благородный напиток окропил грудь Леголаса.

– Вот тебе, гадина! – выкрикнула писательница, замахиваясь и норовя запустить в Никодима пустым бокалом. Леголас на мгновение опередил её, закрыв голову Никодима эльфийской скрижалью. Бокал ударил в твёрдую обложку фолианта и лопнул с оглушительным звоном.

Подоспевшие охранники скрутили мечущуюся в истерике Стеллу и вывели её из банкетного зала.

А в зале между тем назревала свалка. Писатель-маринист Апостол Беспредельный прилюдно чистил своего иллюстратора.

– Это что, я тебя спрашиваю, мазло ты этакий, осьминог? – ревел он, схватив чахоточного художника за грудки. – Это клякса какая-то с тремя конечностями.

– Это условность, игра воображения, – пытался возразить иллюстратор. – Я так представляю, я так вижу образ животного.

– Ах, ты так видишь, – наседал Беспредельный. – Ну, так сейчас мы тебе зрение подправим.

Он схватил со стола вилку с насаженным на неё пикулем и высоко занёс над художником. Это был, скорее театральный жест, но он послужил сигналом для драки. Иллюстраторы, которых в зале оказалось не меньше дюжины, обступили Беспредельного, мгновенно обезоружили его и принялись молча и сосредоточенно тузить.

– Братцы, наших бьют! – заорал Беспредельный, закрывая брыластую голову от тумаков.

Между иллюстраторами и писателями давно жила глухая вражда и, если случался повод, то, обыкновенно, дело доходило до суконного мордобоя.

Писатели, хватая на ходу бутылки и стулья, бросились на выручку маринисту. Их было значительно больше, и они легко оттеснили иллюстраторов в угол зала. Художники отбивались со стойкостью гладиаторов и, поверженные, один за другим падали на пол. Но и к ним подоспела подмога. В зал с гиканьем и воем ворвалась толпа корректоров, переводчиков и выпускающих редакторов. Весь этот литературный пролетариат давно точил зуб на писателей и теперь жаждал расправы.

Писатели, не ожидавшие неприятеля с тыла, дрогнули и смешались. Теперь поле битвы превратилось в кучу-малу. Кто-то истошно орал, матерясь на латыни, кого-то растерзанного и окровавленного под руки уводила охрана.

Мимо Никодима в опасной близости пролетел стул. Однако, несмотря на всеобщий бедлам, он был спокоен. Никто не посмел бы поднять руку на читателя. Это было бы верхом святотатства. Лавируя между дерущимися и, ловко уворачиваясь от кулаков и бутылок, к Никодиму подскочил распорядитель.

– Не угодно ли в кабинет? – спросил он с поклоном. – Здесь несколько шумно-с. Я заказал для вас ушицу из стерлядки и расстегаев. Всё, как вы любите.

Никодим благосклонно кивнул и, переступая через упавших, направился к кабинету. Мимо грузной рысью пронёсся Беспредельный, зачинщик сегодняшней баталии. Из его сжатой руки торчал обрывок рисунка со злополучным осьминогом.

Стол был накрыт по-королевски. Помимо ухи, томящийся в глиняном котелочке и блюда с расстегаями, имела место бутылка итальянского Шардоне, сырное ассорти, сёмга, запечённая на углях и фрукты. Никодим опустился в большое удобное кресло. Толмач помялся в нерешительности, и присел напротив, не выпуская фолианта из рук. Ужин начался под приглушённые вопли дерущихся и звон битой посуды. Никодим предложил Леголасу вина и рекомендовал уху с расстегаями. Однако, пресветлый эльф отказался от трапезы, положив перед собой лишь румяное яблоко.

Разгоняя аппетит, Никодим пригубил Шардоне, найдя его недурным и закусил ломтиком сыра. Затем он отворил крышку на котелочке и, подцепив деревянным половником истомлённую, щедро дымящую гущу, переместил её в супную тарелку. Кабинет наполнился таким духом, что Никодим застонал от вожделения. Уха, наваристая, жирная, сияющая как расплавленное золото, была его несомненной слабостью.

За время ужина не было произнесено ни слова. И, лишь когда дело дошло до десерта, принесённого после смены блюд, Никодим обратился к погружённому в далёкие мысли толмачу:

– Любезный Леголас, – спросил он, опуская ложку в креманку с мороженым, – Не мог бы ты вкратце, в двух словах, передать суть вашей книги? И кто такой этот ваш Ара..кара..гор?

– Ангорд, принц Нолдора, третий сын благородного Финарфина, – с достоинством поправил эльф.

– Вот, вот, этот самый, – ободрил толмача Никодим. – Чем он так знаменит?

– Стояла зима. – произнёс Леголас низким потусторонним голосом. – Ночи были темны и безлунны, и равнина Ард–Гален простиралась во мраке под льдистыми звездами от горных крепостей нолдоров до подножий Тангородрима. Неярко пылали сторожевые костры. И внезапно из Тангородрима вырвались реки пламени, что бежали быстрее балрогов, и затопили они всю равнину; и Железные Горы изрыгнули ядовитые испарения, наполнившие воздух, и были они смертельны. Так погиб Ард–Гален, и огонь пожрал его травы, и стал он выжженной пустошью.

Голос Леголаса, перешедший было в трагический шёпот, окреп, возвысился и он продолжил:

– Горы Дортониона и Эред–Ветрин сдержали натиск огненных потоков, но леса на обращенных к Ангбанду склонах выгорели, а дым затуманил зрение защитников. Так началась четвертая из великих битв – Битва Внезапного Пламени.

Впереди огня шел Глаурунг Золотой, пращур драконов, во всей своей мощи, а за ним следовали балроги, и по их следам катились волны орков, и было их больше, чем доселе видели или представить себе могли нолдоры.

Все чёрные силы Моргота обрушились тогда на укрепления Нолдора. Сыновья Финарфина, Ангрод и Аэгнор, приняли на себя главный удар Моргота и погибли.

Леголас закончил свой рассказ так неожиданно, точно споткнулся о придорожный валун.

– Это всё? – недоверчиво спросил Никодим, косясь на пудовую громадину фолианта, лежащую на соседнем столике.

– Вы же, просили покороче, – пожал плечами толмач.

Когда Никодим в сопровождении эльфа вышел из кабинета, побоище в банкетном зале давно закончилось. Роботы уборщики деловито поднимали с пола опрокинутые столы и стулья, сметали в контейнеры бутылочные осколки и торопливо замывали пятна застывшей крови. Повсюду валялись вырванные из книги листки. Никодим наклонился и поднял один из них. Это была страница из той самой «Кровавой пули». Должно быть, бедолаге автору, всё-таки, устроили «тёмную»…

Дома Никодим ещё с порога перепоручил Леголаса на попечение Амалии и та, взяв толмача за руку, увела его обустраивать на постой. Фёдор тоже увязался за светлым эльфом, причитая и смахивая с его штанин многочисленный сор.

Наконец то, Никодим остался в тишине и одиночестве. Он очень любил и ценил такие минуты. Наступал тот самый таинственный предрассветный час, который именуют часом Быка. Мучительно хотелось спать после бурного бенефиса, но Никодим пересилил себя. Он сел за стол и включил лампу. Мягкое пятно света легло на малахитовое сукно столешницы. Никодим чувствуя всегдашнее волнение, выдвинул ящик стола. Там, в самом дальнем углу, завёрнутая в бархатную тряпицу, лежала Книга. Любимая Книга Никодима. Она была его страстью, его тайной и его слабостью. Он никогда и никому не признался бы, что читает её бесплатно, повинуясь какой-то непреодолимой тяге. В приличном обществе подобное порицалось и считалось постыдным, на вроде, юношеского рукоблудия.

Таких книг почти не осталось. Их уничтожило время и костры писательских бунтов. Писатели, которых становилось всё больше и больше и, которых почти никто не читал, долго копили ненависть к старым книгам. И однажды, запылали костры. Никодим помнил их зарево, горький дым, влетающий в окна. Будущий читатель был тогда совсем маленьким. Он нашёл Книгу в сугробе, возле дома, в грязном от копоти снегу. Её обложка, обугленная по краям, намокла и покоробилась. Никодим подобрал её, точно раненую птицу и выходил, высушив и расправив страницы.

Мальчик спрятал книгу от взрослых, сберёг её от беспощадных писательских чисток и обысков. Книга стала его главным тайным сокровищем. Он хорошо помнил, как ещё подростком Алёшкой Северовым, он учился читать по этой Книге, учился понимать красоту и лаконичность каждой строки, каждого слова. Он стал последним её читателем. Боже, как давно это было!

Никодим положил Книгу перед собой и, помедлив, раскрыл её наугад. Он знал каждую страницу на память, но всякий раз волшебство текста овладевало им безраздельно и ночной воздух комнаты наполнялся солёным морским бризом, хлопаньем парусов и криком чаек.

«…Из заросли поднялся корабль, – прочёл Никодим, чувствуя внутренний суеверный трепет, – …он всплыл и остановился по самой середине зари. Из этой дали он был виден ясно, как облака. Разбрасывая веселье, он плыл, как вино, роза, кровь, уста, алый бархат и пунцовый огонь. …Крылья пены трепетали под мощным напором его киля…»

Никодим вздохнул, смакуя дурманящее послевкусие текста, пролистнул несколько страниц и прочёл ещё:

«…Береговой ветер, пробуя дуть, лениво теребил паруса; наконец, тепло солнца произвело нужный эффект; воздушный напор усилился, рассеял туман и вылился по реям в лёгкие формы, полные роз. Розовые тени скользили по белизне мачт и снастей, всё было белым, кроме раскинутых, плавно двинутых парусов цвета глубокой радости…»

– Цвета глубокой радости, – повторил Никодим, с сожалением переворачивая последние страницы.

На глаза попались год выпуска, типография, тираж и цена книги. Цена была до неприличия малой. Ни один читатель не польстится на такую смешную цену и не станет читать даже самый короткий и распрекрасный текст. И, совсем уж нелепым, казался Никодиму тираж. 50.000! Это никак не укладывалось в голове. Этот автор, наверное, был миллионером или сумасшедшим, если собирался оплатить столько прочтений! Да и где найти столько читателей, если, во всём Городе их наберётся не больше десятка?! Тот же, скажем, Серафим Гальский заказал как-то тираж в двадцать книг и по сей день не пристроил и половины, хотя сулит читателям огромный барыш.

Впрочем, ходили слухи, что в былые времена читатели сами платили за книги.

Экая нелепость! И кто только сочиняет подобные небылицы?!

Первый скупой луч солнца пробился сквозь щель в портьерах. Никодим с усилием подавил зевок и закрыл Книгу. Пора было укладываться спать. Назавтра читателя ждал толмач Леголас и бесконечный эльфийский эпос.

Никодим скинул халат, и отбросив пуховый край одеяла, нырнул в кровать.

– Надо же, цвета глубокой радости, – едва слышно прошептал он, окончательно засыпая…